Памяти художника Виктора Попкова.

ПОСЛЕДНЕНЬКИЙ

Хорош был сынок у бабки Аксиньи, да беда, рано помер. Глаза большие, карие, да бородка с усиками по нынешней моде. Ему и было за тридцать — последненький. Старшие два сына по всему свету разъехались. Один нефть добывает, второй по морям плавает. Свои заботы у них, свои думушки.

Только, жаль, улыбался младшенький редко. Это когда картина хорошо получалась, он художником у нее был. А так все сосредоточенный. Вот и иссушила его такая работа, а все потому, что душа его дюже добрая была, вылитая душа Аксиньи. Нельзя сказать, что он по хозяйству очень хлопотливый был, но дрова на зиму всегда припасены были, уголь тоже, за домом помогал ухаживать.

А вот как не стало его, так и умчалась строптивая невестка с милой внучкой прочь, в сторону дальнюю-предальнюю. Бог с ней, что с молодой возьмешь. У нее все наладится. И ребеночек есть, и мама родная, слава Богу, жива, а что молоденькой надо? Счастья? А какое оно есть, кто знает.

И живет теперь бабка Аксинья с картинами сына. Живой он на них, мальчик дорогой.

Всплакнула бабка Аксинья, только плачь, не плачь, не воротишь его.

В ее избе холоднее становилось с каждым днем осени. Простенькие занавески на окнах колыхались от дрожавших на ветру стекол.

Наскребла она с вечера остаток угля в ведро мятое-пере- мятое да затопила печь, хлестко побеленную. Прилегла на кровать неразобранную, укрылась фуфайкой, согрелась да так и заснула.

А снилось бабке, что пришли еще сыном обещанные люди и прокопали к ее дому канавку, и проложили трубы огнянные, а по тем трубам в дом тепло пошло долгожданное.

Да вскинулась. А это кошка прижалась к ней под фуфайку, пригрелась. Благодарная животина. Приласкай, покорми, а она и вся тут. Любит человека, потому и домашней считается. Всякую нечисть из дому гонит, песенки ласковые поет.

А собак бабка Аксинья не любила, дюже злые до людей. Чуть что — и "гав-гав", как будто и нечего им сказать, а только облаят ни за что ни про что. Но животные — еще полбеды, а вот люди почему порой такие.

Годков много у бабки Аксиньи, а все-таки обида порой берет, на всякие безобразия глядючи.

Бабка Аксинья закряхтела, подвинула поближе к себе котенка, погладила его. И тот запел песенку: мурр да мурр. Одна песня, одни слова — а приятно.

Вот так и сынок был. Приласкай его, приголубь, да он весь, как на ладони, светел, чисто месяц новорожденный. А все сваха. Хоть и одних годков были с ней, а будто в разных странах росли, ровно кулачка какая, все в дом да в дом тянет. В дом напхала, словно в сундук какой, ровно к войне готовится, на черный день запасается, и дочь к этому приучила.

Бывало, получит сынок дорогой деньги за картину, да как в порядочной семье — жене отдаст. А мать ее, словно коршун, добычу ждет, днями просиживает у Аксиньи, деньги потом на сберкнижку тащит.

— Авось, — говорит сыну, — у твоей матери все необходимое есть, зачем лишнее покупать.

Уже давно рассвело, а бабка Аксинья передумала свои думы и вдоль, и поперек. Уже на часах десять показало, а она лежала, дорожа каждой частицей тепла. Но быж} ясно, что к вечеру о ней никто не позаботится, если сама не пошевелится. С тем и порешила, что пойдет на склады в райтоп да попросит уголька тонны полторы, глядишь — на закат зимы и хватит.

Старушечьи сборы недолги, и она вскоре пришла на склад, где еще по осени разжилась углем. Топливную книжку она не

 

 

нашла, как ни рылась в бумагах. Но начальника, который ведал отпуском угля, знала.

Если к нему подойти хорошо, вовремя на стол какой-никакой узелочек положить, все будет хорошо.

С таким намерением она и зашла к нему на прием, да только девушка молодая сказала, что не работает он больше, месяц назад прогнали.

Загоревала бабка Аксинья, как же так, хороший человек был, внимательный, а к новому какой еще подход нужен.

Покрутилась она по двору, покрутилась, а вагон с углем уже на исходе, машина за машиной подходит, лопата тракторная только пошаркивает. Ветер влажноватый так по лужам и играет, а вода жирная, углем пропитана, поблескивает. Весь двор мелким углем присыпан. Никто и не подбирает. Все в машины грузят да отвозят, на мелочь внимания не обращают.

И до чего додумалась бабка Аксинья. Нашла банку консервную, да стала подгребать в кучу бросовый уголь. Понемножку, глядишь, и ведерко наберется, а много ли ей на денек да на ночь надо.

Какой-то мужчина мимо шел и поругал ее:

• Не положено, — говорит, — бабка, на государственном дворе государственный уголь брать. Это тебе не война, когда все можно было.

Разогнулась медленно бабка Аксинья, сразу и не разойдется спина, да посмотрела ему в глаза, а тот и засмущался:

• Чего таращишься, гребешь и греби, люди какие ненасытные, гребут, гребут и все им мало.

Да так и пошел от нее в машину легковую. Только не начальник, больно руки грязноватые, масло въелось, как у ее мужа, машиниста паровоза. И не поймешь порой, кто начальник, а кто рабочий, все одинаковые стали, только по рукам да по речи определяла их бабка Аксинья.

А тут мальчонка какой-то подбежал, годков так двадцать пять будет, и с вопросом:

• Территорию нам, бабушка, убираете? Спасибо-спасибо, только уборщицу мы не держим.

И хитрый такой, разговорил старую, та и пожаловалась ему, что дом большой остался, а топки совсем ничего, да про книжку проговорилась. Да чего там, мальчонка неожиданно внимательный оказался, само все рассказал ось, полегче на душе стало.

Помрачнел что-то молоденький, когда узнал, чья мать будет.

• Это не дело, чтобы пожилой человек в собственном доме замерзал, безобразие какое-то.

Начальником новым оказался в райтопе, внимательный. Новую книжку выписал да отругал:

• Ну замерзали бы по своей скромности, кому такая польза нужна. Дитя не плачет, мать не разумеет.

Бабке Аксинье почему-то стало смешно. Вот день чудной. Малое учит старое.

Глядь, машина подъехала, шофер забежал, такой же молоденький. Пошептались о чем-то, поглядывая на нее, начальник с шофером, и друг другу руки пожали на прощание.

Не успела бабка Аксинья спасибо сказать за книжку, а уже шофер за собой тянет:

• Пойдем, — говорит, — сами покажете, какой вам уголь грузить.

А чего показывать, сам не маленький, плохим разве протопишь, а хороший, он сам на тебя глядит, крупный, боками поблескивает.

Так и тянут ноги бабку Аксинью к этой куче угля, кем-то уже отобранной.

Засмеялся шофер:

• Хотел себе брать, ну ладно, еще наберу.

И крикнул трактористу:

• Давай, грузи! — и затем обратился к бабке Аксинье: — А дров я вам потом подкину, денька через два.

Как-то неудобно стало за себя бабке Аксинье. А шофер понял, в чем причина, да успокоил ее:

• Не волнуйтесь, бабушка, мы вашего сына давно знали по школе, рисовать в кружке нас учил; а как преподавать не стал — мы к нему в мастерскую ходили.

• Ну и как, пригодилось? — тихо спросила бабка Аксинья. — Вроде не художником работаешь — глянь, какая работа. Весь день за рулем. Когда уж потом рукам твоим за кисть браться. Им покой нужен, чтоб не дрожали да не грубели. Тот уже откровенно расхохотался:

• Ничего, бабушка, зато рука моя не сфальшивит, а правду напишет. Не сладенькое писать учил, а чтоб за душу брало.

Разгорячился паренек, а сам чуть не плачет, на бабку глядя. До того жаль ему старую.

А когда уж приехали домой да разгрузили уголь, достала она из потайного места кисть драгоценную сыночка дорогого да коробку с красками, что и осталось, кроме картин, от него, да отдала шоферу. Что им лежать, пусть пользу приносят.

Уехала машина, а она опять — один на один со своими думами.

...Раз прибежал сынок расстроенный, Аксинья к нему с рас- просами, да куда там, молчит, заупрямился, а потом выдавил из себя словечко:

• Картину на выставку не берут.

Долго он ее писал, а какая красивая. Окна большие настежь раскрыты, небо и солнце — все в них, у края створок яблоко алое лежит.

"Живешь в деревне, — пристыдили, — а ни одного портрета знатной доярки или механизатора."

Видела она такие в одном журнале. Словно статуи, люди сидят, душу в них не вложили.

А разве яблоко, которое на картине, не те же люди вырастили, труд вложили, прежде чем попало оно к раскрытому в жизнь окну? Что писать — сердцу не прикажешь.

Помаялся сын, помаялся, а задание есть задание, и написал он картину "Дед и внук". Все правильно. Не эти ли деды колхозы поднимали, в войну страну отстояли. И хорошо, что такие, как сын, понимают это. Надо почитать знатных, но, кто знает, может, об этом старике слава хорошая шла. А внук — это молодость его.

И вот так каждый день бабка Аксинья вновь и вновь проходила мимо картин, развешанных по просторной избе, да придумывала смысл каждой картине, а значит — и жизни сына.

Жарко стало в избе с тех пор, как ребята побеспокоились. В гости заходили, ахали, удивлялись, на картины глядючи, каждому свое нравилось.

А однажды из города люди представительные приехали, опись картин составили, деньги большие предлагали. Но отказалась, ни к чему деньги. Нужно людям посмотреть — пусть

241

16 Буряков В. В.

приходят к ней. А после смерти забирайте, если жена не вскинется да права свои не предъявит. Только молчит она, глаз своих не кажет, внучку дорогую в гости не привезет. Бог с ней, сердцу не прикажешь. С немилым человеком жить не заставишь, хотя плохого промеж них не было.

* * *

В жизни бабка Аксинья по больницам не валялась, врачей занятых не беспокоила. А тут — враз скрутило. Простыла, наверное, когда в райтоп ходила. Ведь так посмотришь на нее — стара стала, никуда не годна. А бойка не по годам, ее подруги уже давно поразлеглись за околицей, кресты покривились, а она все еще бодро бегала по магазинам, годков пять назад крышу красила без посторонней помощи, проходили мимо люди да ахали, удивлялись ее сноровке.

— А что ждать чужого человека, — рассуждала она. — Наляпает кое-как, и расстраивайся потом.

Она же, не торопясь, все швы просматривала да промазывала. Дом дед ее делал, старательный мужик, не о себе думал, внучка росла. Не на одно поколение сделал. Каждое бревнышко сам распилил, каждую досочку на солнце просушил. Когда был сынок, был уход за домом. Как не стало его — и у Аксиньи руки опустились, здоровье подкачнулось.

Раньше на их станции фельдшерский пункт был, а когда построили рядом завод и домов наставили, объединили с соседними деревнями, — стал районным центром, больницу большую сделали.

У фельдшерицы не особенно кто задерживался, кому — мазь, кому в город ехать на обследование. А в этой больнице бабка Аксинья и растерялась. Насмотрелась, у каждого кабинета — очередь.

Постеснялась спросить про здешние порядки, намаялась да чуть не упала посредине коридора от слабости. "Вот будет смеху. При всем народе развалюсь на полу," — только и успела подумать. Рядом стояли врачи и негромко спорили. Вовремя подхватили под руки, когда она стала заваливаться набок.

Так, неожиданно для бабки Аксиньи, ее в больницу положили.

К весне поближе ее выпустили. Она заметно сдала и, когда вобрала в себя свежий воздух, ее, как и два месяца назад, покачнуло. Но теперь рядом стояла девочка из практиканток. Крепенькая девчушка усадила рядом в машину, и прибыли к ее дому. А в доме чудно — тепло. А как она боялась за картины... Но кто-то похозяйничал: печь хотя и не топленая — а тепло. И все прибрано. Довела медсестра ее до кровати, а рядом — телефон стоит на стуле. Под окнами — батареи углядела, как в больнице, стоят. Удивлений-то сколько! А где ключ лежал — только ребята знали.

Не одна Аксинья волновалась за картины, люди и повыше внимательные нашлись, побеспокоились, чтобы не пропали они от сырости, пока она в больнице валялась. А может, и ребята знакомые побеспокоились.

И радостно было бабке Аксинье, что люди хорошие не перевелись.

* * *

Девочка душевная оказалась, как вечер — и она тут. Укол сделает, новости больничные расскажет, о своем ухажере распоет — молоденькая еще. Вот и предложила бабка Аксинья пожить у нее, в общежитии-то не лучше.

— Хоть я и старая, — посмеялась она, — да не бестолковая. Расспросами донимать не буду, но самое главное расскажешь: откуда сама, кто мать, есть ли братья, сестры.

Растаяла девочка от простых слов бабкиных, да все выложила, жизнь-то еще короткая — на один вечер хватило.

А бабка Аксинья о своем поведала, как привел сынок невесту в дом. Думала, будут не жить — радоваться. Год прожили ничего, пока внучка не народилась.

Придет сын с работы, в ресторане стены расписывал, жена ему дочку на руки подает, а он, как шальной, ходит, свое думает. Глядишь — и ссора. Ясно, обидно матери за дитя. А бабке Аксинье и внучку жалко, и невестку, а, жальче всего сына. Бегает по комнате, бегает, ищет, где бы место отыскать, картину задуманную дописать. Изба хоть и большая, а только

зал да кухня. Вот и приспособился: свет в чулан провел, окошко на улицу пробил. Весь в деда и отца мастеровитый.

Зашла к нему однажды, а он серьезный стоит у большой картины. А по ней женщины задумчивые стоят, пожилые, как бабка Аксинья.

Сын говорит:

— Хочу о таких, как ты, мать, женщинах написать, о молодости вашей. Стране голодно было — вам голодно было. Страна в холоде жила — вы в холоде жили. Вы выдержали — страна выстояла, и мир в наш дом пришел. И почему у вас столько морщин и руки по ночам болят, нельзя забывать, — высказал сын слова, давно продуманные, словно речь большую. И дело свое продолжил.

И добился своего — заговорили о нем после выставки в столице. Не любил сын славу, а помогла она ему. Отдали ему под мастерскую комнату в полуподвале старого данковского купеческого дома. Там и разместился с красками. А то ведь от них и внучка болела, запах не принимала. А разве он бессердечный был отец? И дочь жалко, и дело задуманное — тоже. Вот и разрывался между всеми...

Наклонилась девочка за столом, на руки голову положила, слушает бабкины россказни. Глазки задумчивые, грустные, волосики подстрижены, на прямой пробор уложены. По ней — так все по-иному было бы, попадись такой муж. Размечталась медсестренка, бабку старую слушая. Уж она бы за ним ухаживала, уж она бы вовремя кушать на стол подавала и за ребеночком поглядывала.

А может, и ошибаешься, старая, не о том думы девичьи?

Чайку встала приготовила, бабке в кружку налила, шприц наладила, укол сделала, чтоб полегче ей последние деньки доживать.

* * *

Как весну почуяла бабка Аксинья, ожила и без уколов. У девчонки практика кончилась, собралась на экзамены.

— Как сдам, попрошусь по распределению в вашу больницу, — пообещала.

Подросла на глазах бабкиных, подвытянулась. Платьице, которое коленки закрывало, мало стало. Покрутилась бабка Аксинья по избе, чем же девчушку отблагодарить за ласковость, за заботу? Попросила ее подняться с сундука, вынула отрез шелковый, веселый, сын из-за границы привез к женскому дню.

• Сшей себе платьице да носи на здоровье, а мне в этом матерьяле не ходить.

И отказывалась девчушка, а радость на лице написана. Что уж там, молодым — радоваться, старым — вспоминать. Всему свое время.

Всплакнули старая и малая, да и расцеловались на прощанье.

• Не доживу тебя увидеть, — загоревала бабка.

• Что вы, — стала убеждать девочка в обратном. — Еще как поживем вместе, а здоровья у вас еще лет на двадцать хватит. А там и еще поживете.

• Ну насчитала, тараторка, — засмеялась бабка Аксинья.

• Эк... я так и за сто перевалю. Щедрая ты девочка. Вам, молодым, жить. А нам уже и пора, ждут меня там и хозяин, и сынок.

Увидела, что лишнее наговорила, на другое разговор перевела:

• Лучше песню с тобой споем. У меня тут винцо легкое запрятано стоит, подружка как-то приходила ко мне, да много ли надо, осталось.

С чайком разбавили, выпили, чуток захмелели, да распелись

• заслушаешься со стороны. И про рябину кудрявую спели, сына любимую. В старину залезли, кое-что бабка вспомнила, каких слов девчонка не знала. Аксинья тянула, а она подпевала. До сумерек так досидели, на улицу не выходили. Окно открыли. Вечер теплый, кусты смородины желтеют первыми цветочками, листочки разные зеленые, так через окно и тянутся бабкиным рукам навстречу.

Сломала веточку, понюхала — хорошо! Жива, значит, бабка Аксинья, зиму одолела, а солнышко еще силы даст.

А это кто там, напротив их дома, в шляпе, на лавке сидит? Никак, дед Неплюев, Вместе в больнице лежали, того все ревматизм мучил, видно — отпустил.

• Привет, молодка, — рукой замахал. —Выходи ко мне, не бойсь, щипаться не буду.

Засмущалась бабка: кто о чем, а этот, ровно молодой, озорует.

• Я тут не одна, — откликнулась. — С дочкой сижу.

• Это с какой дочкой, с невесткой, что ли? — зашумел Неплюев, словно глухой бабка Аксинья была.

А ей и ответить нечего, куда и хмель да веселость ушли. Одним единственным словом все напомнил ей. И внучка, дочь сынова, вспомнилась, давно ее не видела. Отошла от окна, взяла девочку за руку и попросила:

• Напиши-ка письмецо, да посылочку помоги собрать внучке, скоро день рождения ей, годков пять уже будет.

Не пошли они на улицу прогуляться, свежим воздухом подышать. Остаток вечера весеннего провели за сборами посылки. Пригодилось и печенье, и конфеты, что друзья сынка приносили в больницу, и пара апельсинов — все порадуется желтым шарикам, тройка лимонов — глядишь, здоровью полезнее будет, с чайком попьет, а то хворая росла.

Перекрестила посылку бабка Аксинья, чтобы по дороге не пропала, до места дошла, да с тем и спать легли.

Дорога к станции не дальняя, можно и на автобусе за пару минут доехать, только пешком они пошли.

В одной руке девочка сумку свою дорожную держит, в другой — ящик посылочный в сетке несет. Решила девчушка сдать посылку в областном городе, чтобы понадежнее было.

С тем и расстались они. Поезд медсестричку в одну сторону увез, бабку дорога от станции в другую сторону увела, к дому.

Но прежде чем уходить, на паровоз посмотрела, старенький в тупике стоял, черный. Тепловозы — они поновее, повеселее выглядят. Зеленый цвет не сравнишь с черным — красит.

На таких вот муж в войну работал, чумазый был. Думал, что хоть сын последненький по его дороге пойдет, да, знать, в жизни не угадаешь. По другой дороге пошел.

ОСЕННИЕ ДЕНЬКИ

" — Однако в какую глушь занесла нас судьба? Досаднее всего, что здесь и умирать придется. Эх!.."

А. П. ЧЕХОВ

Поверх свитера рубашка бледненькая, с выгоревшими цветочками, ворот настежь, да и в джинсах простеньких. Дремать ему надоело и, когда в очередной раз заскрипела, открываясь, дверь автобуса, он больше не заснул. Он только подумал, что эта женщина с чемоданом и сумкой подойдет к нему, толкнет, рядом усаживаясь, да еще шумнет на него, на неблагодарного, мол, расселись тут, молодежь называется. Но она впереди устроилась, на боковом сиденьи, и, отдышавшись, понадежнее установила чемодан и, зажав меж ног сумку с яблоками, притихла.

Под простыми чулками бугрились вены, словно комок червей, устав ворочаться, застыл, пригревшись на ее ноге. Это была сорокалетняя женщина. А сорокалетнюю он знал в профтехучилище, мастера, такую же молодую, как вон та двадцатилетняя, стоявшая в проходе в туго подогнанных джинсах. Он протер ладонью запотевшее окно и, подвинувшись поближе (в автобусе в это время успокоились, и уже не было частых остановок), смотрел на перекопанные местами поля, а кое-где еще неубранная стояла кукуруза с пожелтевшими от первых морозов листьями.

• Не успевают убрать, — вздохнул кто-то за спиной, — вот еще пару раз морозы трахнут — и конец, что сеяли, что не сеяли.

• Да нет, — воспротивился другой, — не скажи, не та техника, чтобы оставлять.

• Хорошо, а что толку будет от этого силоса, если мороз все соки выжал.

• Это точно, Павел, — с печалью в голосе согласился другой. Такова природа матушка, не спрашивает нас, когда чему быть, не исполняет красивых песен по нашим заявкам. Поет свою, порой и некрасивую для нашего слуха, и неприятную на первый взгляд, когда посеяли — нет дождей, когда убирать — дождь, и все-таки не верю, что мы что-то неправильно делаем. — И, вздохнув, добавил:

• Природа, она не такая махонькая, чтобы можно челове- ку-козявке своротить ее. Нет, не такая.

• Философствуешь, Иван, — усмехнулся другой, Сергей украдкой повернул голову и посмотрел на этого другого, лицо продолговатое, глаза усталые, болеет, наверное. — Философствуешь. Ну хорошо, тогда я попробую тебе ответить твоими же словами, Ты думаешь, от того, что ты выкурил и жизнь в природе не изменилась? На несколько минут теплее воздух стал вокруг сигареты, на несколько минут твоя жизнь в природе короче стала, а чем больше выкуришь, быстрее помрешь. Тем самым ты нарушаешь нормальный ход природы. Потому, может, и погода сейчас не та стала, потому, что ты жизнь-то впустую прожил.

В ответ — молчание. Да и автобус подошел к своей конечной цели, дальше этой деревни Рыхотки идти было некуда, дальше другая деревня другой области, и было такое прекрасное ощущение в душе Сергея, что показалась ему впереди неизвестная жизнь, намного лучше той, что была позади его. Сколько же понадобилось неожиданностей в его коротенькой жизни, чтобы оказаться именно здесь, в этой деревушке, в этом совхозе, который исправно платил ему стипендию все два с половиной года, пока он учился на тракториста и шофера. Ну что же, он может быть благодарным. Он отработает свое, а если понравится, то и жить здесь останется; а там, глядишь, и мать к себе перетянет.

Сколько ей там жить, в городской комнатушке.

• Эй, парень, ты к кому? — это его окликнула та самая сорокалетняя женщина, которая заходила в автобус на одной из остановок, — помоги вещи донести, что-то никто не встретил меня.

Сергей рассказал, что, собственно говоря, идти-то ему не к кому, а нужно устраиваться в общежитие, но к кому обращаться, он не знает.

• Ну что ж, раз так получилось, пойдем ко мне, переночуешь, а завтра разберемся в конторе, к кому тебя определить. В общежитие тебе нельзя, испортишься, там у нас бродяжня живет. Тебе, молоденькому, не дело там жить. Пошли.

Шла женщина устало, слегка прихрамывая. Морщилась, когда спускалась с высокого бугра, который начинался прямо от автобусной остановки и круто поднимался вверх.

• Вот он, мой дом, видишь — забор начинается зеленый и крыша такая яркая, красная, вон там, на окраине.

Солнце замутилось кровью, угасая и обрезаясь об горизонт, делалось все меньше и меньше. И забагровела узкая полоса заката. Кончился день и мягко переходил в вечер.

• А я вот из Москвы еду, ребята тут без меня, наверное, проголодались, — рассказывала она, пока продвигались, не спеша, с частыми остановками, женщина стояла и не могла отдышаться, а может, и надышаться свежим воздухом, — Да, в Москве воздух не тот, — улыбнулась она неожиданно, ласково поглядев на Сергея, на которого потихоньку стала наползать тоска. — Да ты не переживай, — сейчас умоешься, телевизор с моими ребятами посмотришь, они у меня веселые.

• А я ничего, — смутился Сергей, все нормально, мне здесь нравится. И речка есть у вас?

• Есть, есть, только махонькая, но ничего, рыба есть. А вон туда подальше, откуда мы начинали идти, если по логу спуститься, она шире делается, там сахарный завод есть и плотина напротив, вот там поглубже.

Скрипнув калиткой, выбежала собака, расшумелась вокруг Сергея, но не тронула. Хозяйка успокоила ее.

• Иди, иди на свое место. Ишь, разлаялась. Где же это мои ребятишки, что-то и мамку не идут встречать. Наверное, не соскучились.

Так началась новая жизнь Сергея. Не сказать, что он был не готов к ней. Неожиданно напугала его такая отдаленность от его родного городка. Он и не знал, то ли переживать ему, то ли радоваться, что его новая жизнь так складывается удачно и не надо бегать искать коменданта в чужой деревне. А ведь как мать рвалась с ним, все горевала, что с работы никак не могут отпустить.

• А вы что же думаете, — доказывала она на работе мастеру участка, — ведь ребенок. Как он там устроится...

А ее утешали:     Ничего, парень здоровый, ну мало ли

там, что ни разу не был, пора когда-то и от маминой юбки отрываться. Нам сегодня без тебя никак нельзя".

Она повздыхала и согласилась.

• Ну уж ты там не теряйся, сыночек, а что будет говорить начальство, все делай. Будешь поперек что говорить, себе во вред. Но и не отмалчивайся, это еще хуже, заклюют.

С такими вот наставлениями и выехал в дальний, первый для себя в жизни, путь Сергей. Не сказать, чтобы он был робкий. Он отличался от своих сверстников продуманностью и обстоятельностью, в любом деле практичностью. Он и на шофера и механизатора-то пошел лишь из-за того, чтобы на первый случай в жизни, а именно в армии, пригодилось. Да и матери тяжеловато его было бы учить в художественном училище, куда он поначалу рвался.

Он лежал на чистенькой простыни на обыкновенной железной кровати с панцирной сеткой, и когда он поворачивался, она слегка раскачивалась. Холодноватый сначала пододеяльник, одетый на красное стеганное одеяло, вначале не грел, потом стало тепло, Сергей успокоился и решил для себя, мол, будь, что будет, а эта женщина хорошая. Надо же, и знать не знала, а с первого раза и пустила, а в городе бы так побоялись. Хотя, кто знает, он вспомнил, как маленьким отошел от своего двора, никто вовремя за ним не кинулся. Отец, он еще тогда жил с ними, играл во дворе с друзьями в домино, а уже вечерело, и хотя было лето, он стал замерзать в коротенькой рубашонке. Да хорошо, какая-то тетенька мимо шла с мужчиной бородатым да поинтересовалась, куда это он бредет так поздно. И хотя он напрочь забыл, как к его дому идти, помнил только номер дома, большие такие цифры были, нашли они его двор. А все-таки хорошо было, и отец его очень жалел, переживал, если он болел.

• Что вздыхаешь? — окликнула его тетка Мария, — спи спокойно. Мои вон уже успокоились, наелись гостинцев московских. Вишь, как без матери плохо, не побыла каких-то три дня, а вот, видишь ты, переволновались, меня ожидая. Но ничего, теперь мамка на месте, только успевают получать по одному месту. Они у меня молодцы, оказывается, — похвалилась она, — старшая не дала моей сестрице и корову подоить, говорит, и сама управлюсь. И управилась. А Гена, младшенький, гусей загонял, даром, что только в школу пошел, навоз у поросят чистил. Помощники мои золотые. Господи, дай Бог им здоровья и счастья, да чтоб не мучиться, как я вот с ногами.

И пожаловалась Сергею:

• Это все у меня от резины. Как оденешь осенью, так и не снимаешь до самой весны, пока грязь не сойдет, да скотину

 

 

в поле выгонишь. Тогда уж полегче, редкий случай, когда уж оденешь, да и то, когда дождь. А так оно, конечно, в селе сейчас можно работать. Платят хорошо и если все нормально, по нескольку раз в месяц премию дают. Ну это когда с молоком все хорошо, и коровы непорченые.

Она бы так и продолжала, наверное: рассказывать Сергею о том, как она живет, что ее сейчас волнует и, наверное, спросила бы, почему же он, городской парень, а на тракториста пошел учиться. Или другим городским профессиям для какого-нибудь завода не учат? Но она слегка охнула, когда увидела, что Сергей уже спит. И лицо его было чистое, только лоб крутой с двумя маленькими складочками, слегка беспокоил какой-то сон. Оно и понятно, на новом месте, да чтоб не беспокоиться. И она пошла выливать из бачка, который стоял на газовой плите, в ванную горячую воду. Решила искупаться после дальней дороги, да лишний раз ноги попарить. Она всегда так делала, после работы приходила, ей все было полегче потом на ноги наступать. "Интересный парень, — думала она, когда, вытащив из двух ведер кипятильники, все это осторожно вылила в ванну и, раздевшись, боязливо, одним пальчиком стала размешивать воду, затем попробовала залезть одной ногой, но ничего не получилось, было горячо, и она вылила еще полведра холодной воды и только тогда решилась искупаться. Она отдыхала в ванне и тихо плескалась, чтобы не мешать ребятам, хотя и закрыла плотно кухонную дверь. — Надо же, мать и не побоялась отпустить в такую даль одного. И как же, интересно, он будет привыкать здесь? Непросто, непросто. Интересно, смогла бы она вот так своего Гену отпустить в город. Навряд ли, побоялась бы. А там, глядишь, вырастет, может, и сама по другому думать буду. Вот ведь и Сергеева мать, наверное, не думала, не гадала, что сыночек вырастет. А он раз — и уже в чужом краю деньги приехал зарабатывать. Надо поговорить с бригадиром, чтобы парнишку не обижал, да трактор какой получше дали, а то пока начнут испытывать его на какой-нибудь развалине, он и сбежит". Мыльная пена плавала в ванне, а Мария продолжала мыться, забывшись, что всю воду уже повыливала и нечем будет ополоснуться. Потом догадалась, вылезла и поставила чайник на газ греться. Было уже три часа ночи, когда она, накупавшись вдоволь, одела тоненькую голубую сорочку, пошла к ребятам в комнату спать.

Включила настольную лампу, почитала немного книжку, да так и заснула, не выключив свет.

• Испытывать мне тебя некогда, — заявил на следующий день Сергею директор, — найдешь главного инженера, он вот только что от меня вышел, сейчас я тебе записочку ему напишу и пойдешь в первую смену пахать зябь. Пойдешь на гусеничный?

• Конечно пойду. А он исправный?

• Ты смотри, — засмеялся директор, а потом посерьезнел. — Конечно, Сергей, некогда нам ремонтом заниматься, сам видишь, запарка вышла, все лучшие сроки упустили. А на тебя у меня надежда была. Пахать-то умеешь?

• Могу. Я когда практику проходил, ни от кого не отставал.

• Ну и хорошо. А так как подойдет машина, я конечно же лучшему шоферу отдам, но и тебе не хуже от него достанется. Потом сам поймешь, почему так делаю. Когда хорошенько научишься со старой машиной, легче будет с новой справиться. Да и беречь будешь больше. Ведь так, Сережа? Ну и хорошо, иди. А с квартирой, значит, все в порядке? Ну мы будем платить. Нам ребята молодые во как нужны. А там, может, кого из города перетянешь? Будем только рады.

Сложные дни начались для Сергея. С одной стороны — с людьми толком не познакомился, а уже в поле днями пропадал. Хорошо хоть не в одиночку, еще два парня на гусеничных работали. Ну так, когда обед привезут, и сразу же за дело. Познакомились, правда, неплохие ребята оказались, уж в помощи друг другу не отказывали, оно и правильно, в одиночку много не вытянешь, не под силу.

Девчонка-агроном приезжала, два раза Серегу отругала за огрехи. Правда, ребята посоветовали ему на нее внимания не обращать, но переживал он глубоко. А потом разобрал, что это действительно его ошибки. Все по неопытности. И что кончилась его учеба с первого дня в совхозе, и от него требовали настоящую работу.

А чем-то понравилась ему эта девчонка. Видел, ну пусть она года на три постарше, а вон как командует, никому спуску не дает. Ну и правильно, кому-то же надо требовать, а если не спрашивать, то что же будет?

А как-то, когда день кончался, а сменщик запаздывал, она шумит ему, мотор-то не выключен.

• Что как бирюк живешь, на танцы не приходишь? Или стеснительный?

Серега пожал плечами, танцы он не любил. Нечего толком было одеть. У него и дома дел всегда хватало, он рисовал, правда, кроме матери никому не показывал свои работы.

• Ну и ладно, не хочешь, как хочешь, — Постояла, подумала, а Сергей боится трактор с места тронуть, уже слишком близко к гусеницам стояла.

• Видишь, какая невезучая, раз в жизни первая пригласила, да и то невпопад. Я, наверное, грубая, да ты не обижайся. Это у меня работа такая, пока по всем полям пробежишь, так и ног не хватит. Зря ты, конечно.

И ушла от Сергея к лошадке. Села на телегу, дернула вожжами и поехала.

Усмехнулся Сергей, интересно, за грубыми словами такое сердце скрывается. Да только некогда ему было, он решил вечерним автобусом к матери съездить, а утром вернуться. И если даже на час опоздает, его сменщик дядя Иван обещал поджидать и трактор соляркой заправить. И он не подвел, пораньше пришел, он рядом на отделении жил. Издалека еще, когда он на середине поля был, махал рукой, приветствовал его, Сергея.

• Хорошо работаешь, парень, из тебя настоящий тракторист выйдет, красиво идешь по полю, трактор не рвешь, и борозда ровнехонькая, ни одной извилины, словно картину пишешь.

"Еще чего не хватало, — подумал Сергей, подавая дяде Ивану руку для пожатия, — вроде и не болтал никому, что рисовать любит, откуда же он знает?"

• Эх, Серега, — рассмеялся дядя Иван, словно угадав, что тот думает, — птицу видно по полету. Вон смотри, мой дружок Павел едет.

Подъехал бензовоз заправлять трактор для ночной пахоты. С шофером и договорился Сергей, что подбросит к тетке Марии, чтобы по-быстрому переодеться и на автостанцию. В нем он и узнал одного из тех, кто за спиной у него в автобусе рассуждал о неубранной кукурузе. Ему и запомнилось только: "Философствуешь, Иван".

 

 

• Однако, однако, ты не промах, парень, — заговорил с ним шофер. — В самый сезон попал, на заработки. А не расскажешь, что это тебя в такую глушь потянуло? Ну, я понимаю, конечно, сейчас это одобряют, это модно — семьями из города, бросать хорошую должность — и в деревню себя испытать, землю попробовать, ладно, они люди семейные, может, деньжонки понадобились, там скотину держать, еще что. А все ж таки в городе, наверное, поинтереснее?

• А почему бы мне и не пожить в селе? — удивился Сергей. — Чем я хуже вас? Ведь вам же здесь нравится?

• Нравится-то нравится, да я здесь родился и вырос. А так-то я, конечно, маху дал, что после армии на сверхсрочную не остался. Жалею, да и не скрываю этого. Конечно, места у нас красивые. Но своим детям я скажу: "Уезжайте, и чтоб глаза мои вас здесь не видели. Дерзайте, в городе добьетесь большего". Ты знаешь, я вот пишу, а показать не могу. А если бы в городе жил, обязательно пробился.

Сергей смотрел на этого пожилого человека и не знал, то ли жалеть его, то ли уважать. Вел он машину хорошо, редко когда их подкидывало на выбитой после недавних дождей дороге.

• А ты что, сомневаешься, что я пишу? Ну ничего, вот как ты освоишься здесь, придешь немного в себя, а то, наверно, сейчас для тебя все как в тумане, а я потом позову, почитаю, что я пишу... Вот поставишь какую-нибудь пластинку серьезную, чтобы под настроение музыка была, и пишешь.

Внезапно капли дождя залепили стекло машины, но прошла туча и унесла дальше жалкие остатки где-то прршедшего ливня. Что за осень в этих краях, не налюбуешься. И, казалось бы, ну что здесь особенного, так себе, реденькие рощицы, лесополосы, местами целиком из молоденькой рябины, впервые родившей в этом году. А так, в основном, смешанные — ясень, клен, кое-где вырывается красками среди разукрашенных деревьев спокойная ель, которая не боится наступавших морозов и не меняет, подобно хамелеону, свою окраску, а ожидает суровую зиму в своей одежде.

Вздохнул шофер Павел Иванович Петрухин, вздохнул Сергей. Одинаково волнует осенняя красота и в молодые годы, и в зрелые. Потому что как не волноваться русскому человеку, когда душа наполняется гордостью за свой край, за свою при-

роду и щедрую на краски осень, да скупую летом на теплые дни. И в то же время она заставляет человека быть постоянно настороже. И если уж успел выхватить, урожай несмотря на заливавшие все лето дожди, будет богатым, не успел — не на кого обижаться. Вот и в этом году боялись засухи, а родилась отличная кукуруза, свекла. А когда уж хорошие лето и осень стоят, тут уж, говорят, для плохого хозяина такая погода. Если уж ты ленив, так тебе любая погода плоха, а если ты ко всему готов — будешь с