О, на язык тебе типун,...

 

О, на язык тебе типун,

изысканный поэт-трибун.

Манипулируя венками,

кивая профилем варяга,

эстрадной отвестью сверкая,

ты в массы мастерство внедряешь?

Гербарий ианца и сутан,

евангелий и улюлюка,

среди огула и стыда,

иронизируешь, ублюдок?

О, благо, публика бедна,

бездарен, благо, зал публичный,

и, благо, занят трибунал

проблемой лозунгов и пищи.

 

1962

 

Парус

 

Парус парит! Он планирует близко,

блещет - шагах в сорока.

 

Будет ли буря?

Разнузданы брызги,

злоба в зеленых зрачках!

 

Будет, не будет, не все ли едино?

Будет так будет. Пройдет.

Жирные птицы мудро пронзают

рыбу губой костяной.

 

Передвигаются древние крабы

по деревянному дну.

Водоросли ударяются нудно

туловищами о дно.

 

Вот удаляется ветреник-парус.

Верит ли в бурю, бегун?

Вот вертикальная черточка - парус...

Вот уж за зримой чертой.

 

Буря пройдет - океан возродится,

периодичен, весом,

только вот парус не возвратится.

Только-то. Парус.

И все.

 

1963

Первый снег

 

Первый снег.

Пересмех

перевертышей-снежинок

над лепными урнами.

И снижение снежинок

до земного уровня.

Первый снег.

Пар от рек.

В воду - белые занозы.

Как заносит велотрек,

первый снег заносит.

С первым снегом.

С первым следом.

Здания под слоем снега

запылают камельками.

Здания задразнят небо:

Эх, вы камни, камни, камни! -

А по каменным палатам

ходят белые цыплята,

прыгают -

превыше крыш!

Кыш!

Кыш!

Кыш!

1962

 

Разговор с Джордано Бруно

 

Не брани меня, Бруно.

Бренен ты.

И проиграл.

Не кругла планета,

но -

пара-

ллело-

грамм!

 

Эти бредни - как стары!

Так стары -

осколки!

Мы -

восходим на костры?

Кто -

восходит?

 

Вот кулак у нас.

Как лак!

Нахлебались хлеба!

Три двора и три кола!

Журавли - не в небе!

 

Не кругла Земля -

бревно,

деревянный палец.

 

Улыбается Бруно...

Очень улыбается...

 

Вот когда взойдет кулак,

смените позиции.

Убедитесь, что кругла.

Еще убедитесь...

 

1962

 

Рыбы и змеи

1 

Речная дельта,

как зимняя береза,

бороздила мерзлый грунт корнями.

Морской окунь плыл к дельте,

подпрыгивая, окунаясь в пригорки волн.

Речной окунь

тоже плыл к дельте,

шевеля плавниками - красными парусами.

- Здорово, старик! -

закричал речной окунь

и хлопнул морского окуня

хвостом по плечу.

- Чего молчишь? -

закричал речной окунь.

- Зазнался, старик?

Ведь и ты и я рыбы.

И ты и я пьем воду.

- Правильно, -

сказал морской окунь. -

И ты и я рыбы.

Только ты пьешь воду,

А я пью океан.

 

 

2

 

За столом сидели змеи.

Чешуя, что черепица.

Злоязычная семейка

Занималась чаепитьем.

 

И беседовали с жаром

змеи:

(о, змеиный жар!)

кто кого когда ужалил,

кто кого когда сожрал.

 

За веселым чаепитьем

время голубое смерклось.

Застучала черепицей

миловидная семейка.

Обнялся клубочек милый -

спать на дереве сторогом.

 

Дурень-кролик ходит мимо

змей.

А надо бы -

сторонкой.   

3

 

За городом,

за индустрией - курганы.

Торгуются с ветром древа -пирамиды.

Там сучья стучат боевыми курками,

прожилки мильонами ливней промыты.

Там чавкают - да! - кабаны каблуками.

Там что ни цветок -

больше скверовой клумбы.

Там змеи - там змеи повисли

клубками.

змеиные блоки.

Змеиные клубы.

Сползаются змеи, скользя и лукавя,

они прободают любые пласты!

Клубками,

клубками,

клубками,

клубками

диктаторы джунглей, степей и пустынь.

И кажется-

нет на земле океанов.

Сплошное шипенье.

Засилье измен.

Сплошь- беспозвоночность.

Сплошное киванье

осклизлых, угодливых, жалящих

змей.

И кажется -

нет на земле окаянной

ни норки тепла,

что сломались орлы.

И все-таки есть на земле Океаны,

апрельские льдины,

что зубья пилы!

 

Да, все-таки есть на земле Океаны,

и льдины, что ямбы

звонят,

что клыки!

 

Идут океаном апрельские ямбы...

Им так наплевать

на клубки.

 

1962

Сентябрь

 

Сентябрь!

Ты - вельможа в балтийской сутане.

Корсар!

Ты торгуешь чужими судами.

Твой жемчуг - чужой.

А торговая прибыль?

Твой торг не прибавит

ни бури,

ни рыбы.

 

А рыбы в берлогах морей обитают.

Они - безобидны.

Они - опадают.

Они - лепестки.

Они приникают

ко дну,

испещренному плавниками.

 

Сентябрь!

Твой парус уже уплывает.

На что, уплывая, корсар уповает?

Моря абордажами не обладают.

 

А брызги, как листья морей, опадают.

 

Любимая!

Так ли твой парус колеблем,

как август,

когда,

о моря ударяясь,

звезда за звездой окунают колени...

 

Да будет сентябрь с тобой, удаляясь.

 

1963

Снег в ноябре

 

А снежинки тают, тают

Очаги расставлены?

Вон снежинки -

та и

та

и

та -

уже расстаяли.

Что снега сползают с веток,

что грязюка - по-тюленьи,

что и травка тут же -

не обманывайтесь!

Это

временное потепленье

перед лютой стужей!

 

1962

 

 

Там гора, а на горе...

 

Там гора,

а на горе

я живу анахоретом,

по карельским перешейкам

проползаю с муравьями,

пожираю сбереженья

бора, поля и моряны.

 

Пруд,

а у

пруда граниты,

я живу,

предохранитель

от пожаров, от разлуки

и поджариваю брюхо, и беседую часами

с колоссальными лосями.

 

Там леса,

а на лесах там

я живу,

анализатор,

кукареканья медведя,

кукованья сатаны,

кряканья болотной меди,

рева солнечных синиц!

 

Ну, а песни? Очень надо!

Я давно не сочи-

няю.

И ни петь и не писать,

только слушать песни пса!

 

Пес поет в моих хоромах,

чудо песня! хороша! -

смесь хорала и хавроньи,

случка баржи и моржа!

 

1962

 

Там, за болотом...

Там, за болотом,

там, за бором,

произрастает комбинат!

Там транспаранты, как соборы!

Там транспаранты гомонят!

И это только мне бездомно,

где балки,

блоки,

бланки истин,

где кабинеты из бетона -

твоя растительность, Строитель.

А комбинат восходит выше -

твой сон,

твой заменитель солнца!

От лампочек сигнальных -

вишен,

до симфонических насосов!

Земля смородиной роится,

канаты -

лозы винограда!

Выращивай свой сад,

Строитель.

Я понимаю:

так и надо.

 

1963

 

Фауст и Венера

Имеет место мнение

о вырождении

малых народностей.

Как будто мозг и мускулы

людей делятся

на народности.

1. Отрывок из письма

Сосед мой был похож на Лондон.

Туманен...

Чем-то знаменит...

Он ехал малую народность

собой (великим) заменить.

Он что-то каркал о лекарствах,

о совещаньях, овощах.

Итак,

“луч света в темном царстве”

прибудет царство освещать.

Я слушал,

как сосед пророчил,

не сомневаясь ни на волос,

что в паспорте его бессрочном

в графе национальность:

сволочь.

- Так, -

думал я, вдыхая ровно

и выдыхая дым в окно.

- Так. Есть великие народы

и малые.

Гигант и гном.

Вот оно что!

Гном - вырожденец

от должности отставлен трезво.

Гигант же

с целью возрожденья

прибудет.

Ах, как интересно!

Светало. Солнечное тело

взошло малиновым оленем.

И я решил на эту тему

пофантазировать маленько.

2. Фауст

Огонь - малиновым оленем!

Сидел саами у костра.

Саами думал так:

- О, время!..

Он, в общем, время укорял.

Сидел саами. Был он худ.

Варил он верную уху.

И ухудшалось настроенье!

Саами думал:

- Не везет

саамским нашим населеньям.

Мы вырождаемся,

и все.

Ему хотелось выражаться

невыразимыми словами,

а приходилось вырождаться.

Что и проделывал саами.

Снежинка молниею белой

влетела в чум.

И очумела! -

И превратилась в каплю снега,

поздней -

в обыденную каплю!

И кто-то каркал,

каркал с неба!

Наверняка не ворон каркал.

Сидел саами - сам, как вечность.

Его бессмысленная внешность

была курноса, косоглаза,

кавычки - брови и кадык.

Зубами только что не лязгал

за неименьем таковых.

Вокруг брезентового чума

бродили пни,

малы, как пони.

И до чего ж удачно, чутко

дудел медведь на саксофоне!

И пожилая дщерь саами тянула

песенный мотив...

Песня, которая называется “О настойчивости!”

Тянул медведя зверолов

мастистого, как мост

Тянул медведя зверолов

сто сорок лет за хвост.

Тянул медведя и тянул

и обессилел весь.

До хижины он дотянул

глядит:

а где медведь?

Медведя нет. У старых стен

лежит медвежья тень.

Но зверолов был парень-гвоздь!

Породистый в кости!

Медведя нового за хвост

он цепко ухватил.

Упрямо пролагая след,

он тянет девяносто лет!

Он тянет ночь.

Он тянет день.

Он исхудал, как смерть.

Он снова, снова тянет тень,

а думает -

медведь!

3. Венера

Замолкла песня.

Отзвенела

аккордеоновым аккордом.

Тогда-то в чум вошла Венера,

как и должна богиня -

гордо.

Она была гола, как лоб

младенца,

не пронзенный грустью.

Она сияла тяжело

не модной и не русской грудью.

Она была бела, как бивень,

чернели кудри, как бемоли.

А бедра голубые были,

как штиль на Средиземном море.

А чтобы дело шло вернее,

она сказала:

- Я - Венера.

Сказал саами:

- Вы, навроде,

навроде рано вы разделись...

Вам, верно, нужен венеролог,

а я - саами... вырожденец.

Венера развернула тело

к огню - удачными местами.

И поцелуй запечатлела

в студеные уста саами.

Саами - о! - омолодился!

О! Сердце молодо зашлось!

Электростанцией зажглось!

О! В чуме стало мало дыма.

Через неделю -

много-много

детей запрыгало по чуму.

Хоть в чуме стало малость мокро,

зато - о, возрожденно - чудно!

Младенцы, как протуберанцы

пылают!

Лопают моржами!

Младенцы-вегетарианцы

растут и крепнут и мужают!

Еще неделя -

о! на лодке

моторной

плавают, как в люльке.

______________

О, возрожденные народы,

вам не нарадуются люди!

4

Но я увлекся рисованьем

сюжета,

чуть не позабыв,

как пожилая дочь саами

тянула песенный мотив.

Песня, которая называется “Не пой”

На Севере, на Севере,

а это далеко,

развеселились семеро

красивых рыбаков.

У них к веселым песенкам

был редкостный талант.

Ах, песенки! Ах, пеночки!

Невыполнений план!

Их увлекала музыка,

а не улов сельдей.

От Мурманска до Мурманска

ходили по семь дней.

Они ходили без руля.

Один из них - грузин

свой нос, как руль, употреблял,

в пучину погрузив!

Они придумали уже

такие паруса!

Свои четырнадцать ушей

на мачту привязав!

 

Морские волки! Демоны!

Греми, гармошка -грусть!

И прыгали все девочки,

как брызги, к ним на грудь!

На Севере, на Севере,

а это далеко,

пошли ко дну на сейнере,

пошли ко дну все семеро

красивых рыбаков.

Когда красавцы выплыли, -

не хоронил их порт...

Вывод:

Пока ты план не выполнил -

не пой!

 

1963

Февраль

1.

Февраль. Морозы обобщают

деянья дум своих и драм.

Не лая, бегает овчарка

по фетровым снегам двора.

 

Дитя в малиновых рейтузах

из снега лепит корабли.

Как маленькое заратустро

оно с овчаркой говорит.

 

Снега звучат определённо –

снежинка «ми», снежинка «ля»…

Февраль. Порхают почтальоны

на бледных крыльях февраля.

 

И каждый глаз у них, как глобус,

и адресованы умы.

На бледных крылышках микробы,

смешные птицы! птичий мир!

 

А вечерами над снегами

с похмелья на чужом пиру

плывёт иголочкой в стакане

весёлый нищий по двору.

 

Он принц принципиальных пьяниц,

ему – венец из ценных роз!

Куда плывёшь, венецианец,

в гондолах собственных галош?

 

Ты знаешь край, где маки, розы,

где апельсины,

в гамаке

где обольстительны матроны?

Он знает – это в кабаке.

2.

 

Какая Феникс улетела?

Какой воробыш прилетел?

Какой чернилам вес удельный?

Какой пергаменту предел?

 

Достать чернил и веселиться

у фортепьяновых костей.

Ещё прекрасна Василиса,

ещё бессмертен царь Кощей.

 

Пора, перо, большая лошадь,

перпетуум мобиле, Бальзак!

Облитый горечью и злостью,

куда его бросать?

в бардак?

 

– Бумага мига или века?

Не всё одно тебе, мой маг?

Колен не преклоняй, калека,

пред графоманией бумаг.

 

Художник дышит млечным снегом.

Снег графомана – нафталин.

Как очи миллиона негров,

в ночи пылают фонари.

3.

 

Без денег, как бездельник Ниццы,

без одеяний, как любовь,

на дне двора весёлый нищий

читал поэзию Ли Бо.

 

Факир премудрого Китая,

по перламутровым снегам

он ехал, пьяный, на кентавре

в свой соловьиный, сложный сад.

 

А сад был вылеплен из снега,

имел традиции свои:

над садом мраморная нега,

в саду снежинки-соловьи.

 

Те птицы лепетали:

– Спите,

мудрец с малиновой душой,

четыре маленькие спички –

ваш сад расплавится, дружок.

 

А утром, как обычно, утром,

трудящиеся шли на труд.

Они под мусорною урной

нашли закоченелый труп.

 

Пооскорблялись. Поскорбели.

Никто не знал.

Никто не знал:

он, не доживший до апреля,

апрелей ваших не желал.

 

Вокруг него немели люди,

меняли,

бились в стенку лбом.

Он жил в саду своих иллюзий

и соловьёв твоих, Ли Бо.

4.

 

По телефону обещаю

знакомым дамам дирижабли.

По вечерам обогащаю

поэзию родной державы.

 

Потом придёт моя Марина,

мы выпьем медное вино

из простоквашного кувшина

и выкинем кувшин в окно.

 

Ку-ку, кувшин! Плыви по клумбам

сугробов, ангел и пилот!

В моём отечестве подлунном

что не порхает, то плывёт!

 

Моим славянам льготна лёгкость –

обогащать! обобществлять! –

В моём полёте чувство локтя

Дай, боже, не осуществлять.

 

Один погиб в самумах санкций,

того закабалил кабак...

 

Куда плывёте вы, писатель,

какие слёзы на губах?

 

(ТЕМЫ. 1965)

 

* * *

 

Храни тебя, Христос, мой человек, –

мой целый век, ты тоже – он, один.

Не опускай своих солёных век,

Ты, Человеческий невольник – Сын.

 

И сам с собою ночью наяву

ни воем и ничем не выдавай.

Пусть Сыну негде приклонить главу,

очнись и оглянись – на море май.

 

На море – мир. А миру – не до мук

твоих (и не до мужества!) – ничьих.

Сними с гвоздя свой колыбельный лук,

на тетиве стрелу свою начни.

 

И верь – опять воспрянет тетива.

Стрела свершится, рассекая страх.

Коленопреклонённая трава

восстанет. А у роз на деревах

 

распустятся, как девичьи, глаза.

А небо – необъятно вновь и вновь.

А нежная распутица – гроза

опять любовью окровавит кровь

 

И ласточка, душа твоих тенет,

взовьётся, овевая красный крест.

И ласково прошепчет в тишине:

– Он умер (сам сказал!), а вот – воскрес!

 

(ТРИДЦАТЬ СЕМЬ. 1973)

 

Цветет жасмин...

 

Цветет жасмин.

А пахнет жестью.

А в парках жерди из железа.

Как селезни скамейки.

Желчью

тропинки городского леса.

 

Какие хлопья! Как зазнался!

Стою растерянный, как пращур.

Как десять лет назад -

в шестнадцать -

цветет жасмин.

Я плачу.

 

Цветет жасмин. Я плачу.

Танец

станцован лепестком.

А лепта?

Цветет жасмин!

Сентиментальность!

Мой снег цветет в теплице лета!

Метель в теплице!

Снег в теплице!

А я стою, как иже с ним.

И возле

не с кем

поделиться.

Цветет жасмин...

 

Цвети, жасмин!

 

 

Цветы и рыбы

1

 

Розы -

обуза восточных поэтов,

поработившие рифмы арабов

и ткани.

Розы -

по цвету арбузы,

по цвету пески,

лепестками

шевелящие,

как лопастями турбины.

Розы -

меж пальцев - беличья шкурка,

на языке - семя рябины.

Розы

различны по температуре,

по темпераменту славы,

а по расцветке

отважны,

как слалом.

Черные розы -

черное пиво,

каменноугольные бокалы.

Красные розы -

кобыльи спины

со взмыленными боками.

Белые розы -

девичьи бедра

в судорогах зачатья.

Желтые розы -

резвящиеся у бора

зайчата.

Розы

в любом миллиграмме чернил

Пушкина, Шелли, Тагора.

Но уподобилась

работорговле

розоторговля.

В розницу розы!

Оптом!

На масло,

в таблетки для нервов!

Нужно же розам

“ практическое примененье”.

Может,

и правильно это.

Нужны же таблетки от боли,

как натюрморты нужны

для оживленья обоев.

Правильно все.

Только нужно ведь печься

не только о чадах и чае.

Розы как люди.

Они вечерами печальны.

И на плантациях роз

такие же планы, коробки, Субботы.

Розы как люди.

С такой же солнечной,

доброй,

короткой судьбою.  

 

2

 

О скорбели пескари?

О чем пищали?

Жилось им лучше аскарид.

Жирен песчаник.

Не жизнь , а лилиевый лист.

Балы, получки.

Все хищники перевелись.

Благополучье.

Кури тростник.

Около скал

стирай кальсоны.

А в кладовых!

Окорока

стрекоз копченых!

А меблировка!

На дому -

О, мир! О, боги!

Из перламутра, перламут-

ра все обои!

Никто не трезв,

никто не щупл,

все щечки алы...

Но только не хватало щук,

зубастых, наглых,

чтоб от зари и до зари,

клыки ломая...

Блаженствовали пескари.

Не понимали.  

 

3

 

В страницах клумбовой судьбы

несправедливость есть:

одни цветы -

чтобы любить,

другие -

чтобы есть.

Кто съест нарциссы?

Да никто.

И львиный зев не съест.

Уж лучше жесть или картон, -

и враз на жизни - крест.

Кто любит клевер?

Кто букет

любимой подарит из клевера?

Такой букет

комично подарить.

Но клевер ест кобыла -

скок! -

и съела из-под вил.

Но ведь кобыла -

это скот.

Нет у нее любви.

Не видеть клеверу фаты.

Вся жизнь его -

удар.

Гвоздика -

хитрые цветы.

И любят, и едят.

Но чаще этих хитрецов -

раз! -

в тестовый раствор.

А розы

любят за лицо,

а не за существо.  

 

4

 

Я не верю дельфинам.

Эти игры - от рыбьего жира.

Оттого, что всегда

слабосильная сельдь вне игры.

У дельфинов

малоподвижная кровь

в склеротических жилах.

Жизнерадостность их -

от чужих животов и икры.

Это резвость обжор.

Ни в какую не верю дельфинам,

грациозным прыжкам,

грандиозным жемчужным телам.

Это - кордебалет.

Этот фырк,

эти всплески - для фильмов,

для художников,

разменявших на рукоплескания красок

мудрый талант.

Музыкальность дельфинов,

Разве

после насыщенной пищей недели,

худо слушать кларнет?

Выкаблучивать танец забавный?

Квартируются в море,

а не рыбы.

Летают,

а птицами стать нет надежды.

Балерины - дельфины,

длинноклювые звери

с кривыми и злыми зубами.

 

5

 

Так давно это было,

что хвастливые вороны даже

сколько ни вспоминали,

не вспомнили с точностью дату.

Смерчи так припустили.

Такие давали уроки!

Вырос кактус в пустыне,

как

все, что в пустыне,

уродлив.

А пустыня, -

пески, кумачовая крупка.

Караваны

благоустраивались на привалах.

Верблюды

воззирались на кактус

с презрительным хрюком:

- Не цветок, а ублюдок! -

и презрительно в кактус плевали.

Вечерами шушукались

вовсе не склонные к шуткам

очкастые змеи:

- Нужно жалить его.

Этот выродок даже цвести не умеет.

Кактус жил молчаливо.

Иногда препирался с ужами.

Он-то знал:

и плевки, и шипенье - пока что.

Он еще расцветет!

Он еще им докажет! Покажет!

Разразилась жара.

И пустыню измяли самумы.

Заголосили шакалы -

шайки изголодавшихся мумий.

Убежали слоны в Хиндустан,

а верблюды к арабам.

И барахталось стадо орлов

и орало,

умирая,

ломая крылатые плечи и

ноги.

Эти ночи самумов!

Безмлечные ночи!

Так афганские женщины,

раньше трещотки в серале,

умирая,

царапали щеки

и серьги,

и волосы рвали.

Опустела пустыня.

Стала желтой, голодной и утлой.

Ничего не осталось

ни от сусликов, ни от саксаулов.

И тогда, и тогда, и тогда -

видно время шутило, -

кактус

пышно

расцвел

над песчаным, запущенным штилем.

Он зацвел,

он ворочал

багровыми лопастями.

Все закаты бледнели

перед его лепестками.

Как он цвел!

Как менялся в расцветке!

То - цвета айвы,

то - цвета граната.

Он, ликуя, кричал:

- Я цвету!

Мой цветок -

самый красный и самый громадный

во вселенной!

Кактус цвел!

И отцвел.

Снова смерчи давали

шагающим дюнам уроки.

Снова горбился кактус,

бесцветен,

как

все, что в пустыне, уродлив.

И слоны возвратились.

И верблюды во время привалов,

с тем же самым презреньем

в стареющий кактус плевали.

Молодые орлы издевались:

- Какой толстокожий кувшин!

Змеям выросла новая смена.

И так же шушукалась смена.

Как он, кактус, когда-то расцвел,

как имел лепестки -

размером с ковши! -

только ящерка видела,

но рассказать никому не сумела.

 

1962

 

Человек и птица

 

1. Ворона

 

Наехал на ворону грузовик.

Никто не видел номера машины,

но видели -

изрядного размера.

Ну, что ворона!

Темное пятно

на светлой биографии кварталов.

На мамонтовых выкладках гудрона

и голубей-то мало замечают,

по будням с предприятий возвращаясь.

А тут ворона!

Пугало - всего лишь!

Картавый юмор, анекдот - не больше.

 

Сперва она кричала.

И не так

она кричала,

как деревья, -

криком

отчаянным, беззвучным, беззащитным

под электропилой, -

она кричала,

перекрывая дребедень трамваев

и карканье моторов!

А потом

она притихла

и легла у люка

железного

и мудрыми глазами

и мудрыми вороньими глазами

внимательно смотрела на прохожих.

Она -

присматривалась к пешеходам.

А пешеходы

очень

торопились

домой,

окончив труд на предприятьях.  

 

2. Мальчик

 

Он чуть не год копил на ласты деньги,

копейками выкраивая деньги,

их денег на кино и на обед.

 

Он был ничем особым не приметен.

Быть может - пионер,

но не отличник,

и е любил футбол,

зато любил

и очень сильно

маму, море, камни

и звезды.

И еще любил железо.

В шестиметровой комнате устроен

был склад - из гаек, жести и гранита.

Он созидал такие корабли -

невиданных размеров и конструкций.

Одни -

подобные стручкам акаций,

другие -

вроде окуня,

а третьи -

ни одному предмету не подобны.

 

Жил мальчик в Гавани.

И корабли пускал

в залив.

Они тонули.

А другие -

космические -

с крыши - космодрома -

в дождливый, серый, ленинградский космос

он запускал.

Взвивались корабли!

Срывались корабли.

Взрывались даже.

И вызывали волны возмущенья

у пешеходов, дворников и прочих.

 

Он чуть не год копил на ласты деньги.

Но плавать не умел.

- Что ж, будут ласты, -

так думал он, -

и научусь.

Ведь рыба

и рыбы тоже не умели плавать,

пока не отрастили плавники. -

 

Сегодня утром говорила мама,

что денег

не хватает на путевку,

а у нее - лимфоденит с блокады,

а в долг -

нехорошо и неудобно.

 

Так мама говорила, чуть не плача.

Он вынул деньги и сказал:

- Возьми.

- Откуда у тебя такие деньги?

- Я их копил на ласты. Но возьми,

я все равно ведь плавать не умею,

а не умею -

так зачем и ласты?  

 

3. Ворона и мальчик

 

- Давайте познакомимся?

- Давайте.

- Вас как зовут?

- Меня зовут ворона.

- Рад познакомиться.

- А вас?

- Меня?..

Вы не поймете...

А зовите Мальчик.

- Очень приятно.

- А давайте будем

на ты...

- Давайте.

- Слушай-ка, ворона,

а почему тебя зовут - ворона?

Ты не воровка?

- Нет, я не воровка.

 

Так мальчик вел беседу,

отвечая

на все свои вопросы

и вороньи.

 

- А почему ты прилетела в город?

- Здесь интересно:

дети, мотоциклы.

Ведь лес - не город.

Нет у нас в лесу

и ни того, и ни другого.

Слушай,

ты лес-то видел?

- Видел, но в кино.

Ведь лес -

это когда кругом деревья.

И мох.

Еще лисицы.

И брусника.

Еще грибы...

Послушай-ка,

а если

тебя кормить, кормить, кормить,

ты будешь

такой, как межпланетная ракета?

- Конечно, буду.

- Так.

А на Луну

случайно,

не летала ты, ворона?

- Летала, как же.

- У, какая врунья!

Вот почему тебя зовут - ворона.

Ты - врунья.

Только ты не обижайся.

Давай-ка будем вместе жить, ворона.

Ты ежедневно будешь есть пельмени.

Я знаю - врешь,

но все равно ты будешь

такой,

как межпланетная ракета.

 

Так мальчик вел беседу,

отвечая

на все свои вопросы

и вороньи.

На Марсовом цвела сирень.

И кисти,

похожие на кисти винограда,

казались не цветами -

виноградом.

Да и луна, висящая над Полем,

казалась тоже кистью винограда.

И город,

белый город

белой ночью

благоухал, как белый виноградник!

 

1962

Шаги совы и ее плач

 

Раз-два! Раз-два!

По тротуарам шагает сова.

В прямоугольном картонном плаще.

Медный трезубец звенит на плече.

Мимо дворов - деревянных пещер

ходит сова и хохочет.

Раз-два-раз-два!

По тротуарам крадется сова.

Миллионер и бедняк! - не зевай!

Бард, изрыгающий гимны - слова!

Всех на трезубец нанижет сова,

как макароны на вилку.

Раз! Два! Раз! Два!

На тротуарах ликует сова!

Ты уползаешь? Поздно! Добит!

Печень клюет, ключицы дробит,

шрамы высасывая долбит

клювом - как шприцем, как шприцем.

Раз... два... раз... два...

На тротуарах рыдает сова.

В тихом и темном рыданье - ни зги.

Слезы большие встают на носки.

Вот указательный палец ноги

будто свечу, зажигает.

 

1963

Энеада

1

 

Упало и небо и время

и рюмки цветов и вода в даль дороги

и сердце и руки - устали.

 

И хочется взять и отдать эту шкуру,

остыла висеть на костях,

и голову - снимок - отдать.

 

О, стой, о, ступи, потерпи еще малость -

и соком нальются хрящи и стопы,

о, нет, не нальются, откуда их, соки?

 

Ты на перепутье. Я на перепутье?

Но где же дощечка, чтоб влево пойти,

чтоб вправо, чтоб прямо. Ты друг перепутал.

 

Светился квадратик окна и не светит.

Значит, бездомность при полной луне.

Меч перекован, его кузнецы - в бубенцы!

 

Друг меня предал - покончил с собой.

В будущей жизни друг друга мы не узнаем,

порознь не глядя друг мимо друга пройдем.

 

Скажут: у них перламутровы лица.

 

2

 

Птичка-тряпичка, клевательница ягод,

что ты играешь на флейте, не мелькая, -

это играю на каменной флейте - я.

 

Я говорю, невидимка, тебе - невидимке,

ты, улетая, окаменеешь от температур,

и будут слушать подошвы твой хруст и смеяться.

 

И светлые троны построим

из лепестков и миражей,

гнёзда жизни!

 

Мать моя, смерть, как провожала в жизнь!

Я не покину тебя.

Ты верь мне, верь мне!

 

3

 

И буду тайно коротать луны,

ища на белом этаже черный.

Не верь, не верь, что есть заря зрима,

где спичкой водит делегат пыльной.

Она взойдет, но будет уж не круг красок,

а выстрел рук и голубой бойни.

Не верь, не верь, что горизонт розов!

 

А я зову возлюбленную мглу.

 

Но ничего исправить нет знака

и белых голубей взор, взрывы.

О бедный, бедный мировой отдых,

политый краской типографий,

охоты псовой и у скал - ускользает

серебряная ветвь твоего сердца

и моего, и я, моих нитей

и их собачьи языки смоют,

о как ребячьи!

 

Я не хочу вспоминать губы,

ни руки восковые, будто ногти сняты,

время мое уходит праздно,

и в мозгу, где был изгиб - клетки пусты.

Голубь как белая бабочка ходит-ходит,

не верь, не верь, что у него утро.

И это дни идут назад, на когтях лапы

и рёв иллюзий эволюционных,

как рвут дожди мои скандал-руки.

Не верь, не верь, мое дитя золотое,

ты златотканно, и в моих Микенах

лист перевернут... Свист ста!

 

4

 

Время - упадок - и падают на спину птицы.

Листья взлетают и намокают,

и не мигают миллионоглазые мухи.

 

Скоро возьмутся за пилы зубные,

вырубят дом мой дневной и опрокинут,

что ж, мне достаточно и землянки.

 

Я с чертежами залягу на зиму,

скажем, в углу и закроюсь глазами,

в вечный гамак из паутины.

 

Этих закованных в ложные цепи

из катастроф

дунь - и рассыпятся, пыль это, пыль.

 

Птицы зловещи, их градус и речь,

и не сморгнешь, и не знаешь, куда унесут

их треугольники-крылья - и хвост и - клюв,

 

Ляг в ухо лягушке,

Я не был, не был! Согласен.

В списки воскресших меня не пишите, -

этих утопий я не знаток.

В списки воскресших меня не пишите -

ноги, ветрами гонимы,

мокнут как листья.

 

5

 

Не орфография,

кнут и его ударенья,

ритмика боя с собой, глобус пустынь,

 

кто ее слышит, лисицы на скалах,

когда проливаются снеги

слёз невидимок-волков.

 

О одиноки!

И ноги устали,

уши и капилляры.

 

Гордые гимны,

звездные речи!

Не увлекают - фальшивки.

 

Кожа и лимфа

как висящие змеи на подбородках,

и сыплется чешуя.

 

Камни устали. На наковальне

молот накален по темени бьет.

Струны у пальцев остыли.

 

6

 

Рыцарь и рог - как мираж в запятых,

когти у рока устали.

Выбрось, не натянуть!

 

Что ж ты наделал с собой, что глазницы

пусты, в них плещется ртуть.

Бицепсы как паутина.

 

Сердце как перстень

в двух пальцах.

Бюст Аполлона пуст.

 

О неопрятен декор оптиматов.

 

И вьются собаки меж кирпичей,

где мусор, крича:

«Микены! Микены!» -

чертим рукой волосатыми лепестками.

 

Видение ливней как золотых монет!..

Мигни!

 

Когда я уйду - сожгите,

И пеплы уйдут по водам тела.

 

7

 

Тихие толпы бегут в одиночку.

Лютни у них не играют. Поют.

А подземелья закрыты.

 

Лютни поют: скоро! скоро!

Вверх нужно, вверх, туда вы уйдете,

вниз не смотрите - вверх!

 

Люди не умирают, а каменеют

их лебединые шеи

заткнуты пробкой.

 

Пули, ветрами гонимы,

устали,

падают в горсти.

 

Все мы взлетим, как чайные ложки

будем оттуда

звоном в стакане.

Новые люди нальются собой.

 

Боги вы боги, антиитоги.

 

8

 

Погаснет Звезда и еще через месяц уйдет Небосвод

и не будут кружиться дубы заоконные на корнях

и змея не очертит круги

и скальпель с пинцетом положит Хирург,

он вмонтирует в сердце часы

и будет их заводить,

а сады цветомузыки - моль съест,

и положат мне Луну в рот красный.

Ну, попразднуй уход

тринадцатой рыбки из щелей пруда

и взлетанье ее на крылах-орлах

к жизни; и жажда, она задохнется под градом скал

и расплавится воск ее перышек

вниз, как спина.

Говорил же тебе: не пророчь,

не приводи в движенье Ничто,

пусть стоит и мерцает и брызжется,

и цветет, и свистит.

Ты же закрой глаза-веки, рот и не тронь

всё случится само и без тебя, ты себя

прибереги пока, свет тебе делает смотр,

а потом уж решай,

стоит ли розе вздохнуть,

а слонам трубить,

в том мажоре жить сто световых лет.

Зло опереточное оставь, о Зевс!

 

Розы пахнут. Слоны трубят!

 

9

 

Всю ночь, всю ночь шел дождь

как шквал.

И умер с оком конь.

 

Всю ночь шли нищие в шелках

под фонарем -

без фонарей.

 

И пифии в болоте пели.

 

Их пенья были о коне,

как обо мне,

печалью тонки.

 

У нищих был раскрытый рот

и в нем

решетчат

 

Время смято, снято

как море бился

глаз.

 

Коня - огня - и от меня

что требует

Эллада?

 

Я смерть пою.

Я рву на саван сантиметр -

кармашек для души...

 

Всю ночь, всю ночь лицо блестело!

 

2005

 

* * *

 

Я тебя отворую у всех семей, у всех невест.

Аполлону – коровы, мяса, а я – Гермес.

 

Аполлону – тирсы и стрелы, а я – сатир,

он – светящийся в солнце, а я – светлячком светил.

 

Я тебя (о, двое нас, что – до них остальных!).

Я тебя отвою во всех восстаньях своих.

 

Я тобой отворю все уста моей