Притча о внешнем сходстве

 

Рассказывают, что однажды ал-Хасан сказал своим друзьям: «Вы похожи на сподвижников Пророка — мир ему!» Они возрадова­лись. Хасан сказал: «Но только лицом и бородой, и ничем иным. Ибо, если бы вам довелось увидеть их, все они предстали бы сумасшед­шими в ваших глазах, а если бы до них дошли тайные ваши помыслы, ни одного из вас не назвали бы мусульманином. Ведь то были вожди, что мчались на быстроногих конях, как птицы, летящих, как ветер, свистящих, а мы на ослах позади соб­ственных бород тащимся».

 

Незабываемые речи

 

Передают, что Хасан говорил: «Слова четверых поразили ме­ня — ребенка, пьяного, гермафродита и женщины». Его спросили: «Как это было?» Он сказал: «Однажды я проходил мимо гермафродита и скинул с него платье. Он сказал: «О хаджи, положение наше еще не прояснилось, ты не снимай с меня платье, ибо лишь Господу ведомо, как сложатся дела впослед­ствии». И пьяного я видел, который шел по грязи, шатаясь и спотыкаясь. Я сказал ему: «Ступай тверже, несчастный, чтобы не упасть». Он сказал: «О ты, ступающий твердо, со всеми твоими притязаниями на любовь к Нему, если я свалюсь пьяный, я выпачкаюсь в грязи, встану и отмоюсь, это легко. Бойся своего падения!» Эти слова оставили глубокий след в моем сердце. И ребенок как-то нес лампу, а я сказал ему: «Откуда ты несешь этот свет?» Тут лампу задул ветер. Он сказал: «Скажи, куда ушел этот свет, чтобы я ответил, откуда я принес его». И некая жен­щина с обнаженным лицом небывалой красоты, открытыми ру­ками и заплаканными глазами жаловалась мне на мужа. Я ска­зал: «Сначала прикрой лицо!» Она сказала: «Я от любви к сотво­ренному Богом потеряла разум, и, если бы ты не упрекнул ме­ня, я бы так и на базар отправилась. Каков же ты при всех своих притязаниях на любовь к Нему, если ты не смог не за­метить наготу моего лица?!» Этому я тоже удивился».

 

Праведный халиф Али и ал-Хасан

 

Рассказывают, что правоверный халиф Али — да пребудет с ним благословение Аллаха! — прибыл в Басру, рьяно взялся за дело и, не медля и трех дней, приказал разрушить минбары и запретить проповедовать. Он пришел на собрание к Хасану. Хасан произ­нес речь. Спросил: «Ты поучающий или обучающийся?» Тот отве­тил: «Ни то, ни другое; до меня дошло слово Пророка, и я пов­торяю его». Али — да будет Аллах им доволен! — не запре­тил его проповеди и сказал: «Этот юноша достоин слова». С этим он и ушел. Хасан догадался, кто это, сошел с минбара, бро­сился вдогонку и, настигнув его, коснулся края одежды со словами: «Ради Аллаха, научи меня, как правильно совершать омовение!» Али вернулся, приказал принести таз и научил Хасана так совершать омовение, как это делал Пророк.

 

О границах добра и зла

Как-то у Хасана спросили: «Было ли тебе когда-нибудь хорошо?» Он сказал: «Однажды я находился на крыше дома, и соседка говорила мужу: «Почти пятьдесят лет я живу в твоем доме, все, что ни случалось, терпела и жару и холод сносила, лишнего не тре­бовала и честь свою берегла. Лишь на одно я никогда не согла­шусь — чтобы ты при мне другую выбрал. Я делала все это для того, чтобы ты смотрел на меня, а не заглядывался на дру­гих. Коли сегодня ты почтил вниманием другую, я попрошу защиты от позора у имама правоверных». Хасан сказал: «Тут мне стало хорошо, и слезы полились из моих глаз. Я поискал при­мер в Коране и нашел такой аят: «Поистине, Аллах не прощает, чтобы Ему придавали сотоварищей, но прощает то, что меньше этого, кому Он пожелает» — все грехи твои прощаю, но если краешком сердца ты возжелаешь другого и придашь его Господу в сотоварищи, никогда тебя не прощу».

 

Кончина ал-Хасана ал-Басри

 

Рассказывают, что на ночной молитве ал-Хасан сказал: «О Аллах, ты осыпал меня милостями — я не благодарил Тебя, насылал на меня несчастья — я не терпел; за то, что я не благодарил, не лишай меня милостей, за то, что не терпел, не обращай мои несчастья в постоянные. О Аллах, что от Тебя исходит, кроме великодушия?!»

А когда приблизилось время его кончины, он стал смеяться, а смеющимся его дотоле никто никогда не видел. При этом он повторял: «Какой грех, какой грех?» С тем и преставился. Некий старец увидел его во сне и спросил: «При жизни ты никогда не смеялся, что случилось на пороге смерти?» Он сказал: «Я услы­шал голос: «О царь смерти, обойдись с ним сурово, ибо один грех за ним еще остался». Я от радости рассмеялся, спросил, какой грех, и преставился.

 Один преславный муж в ту ночь, когда Хасан отошел, уви­дел во сне, что небесные врата распахнуты и объявляют: Хасан Басри приблизился к Господу и Господь им доволен — да упо­коит Аллах душу его!

 

Рабиа ал-Адавийа

Научная биография

 

Рабиа ал-Адавийа, одна из самых выдающихся женщин-подвижниц в истории суфизма, родилась в Басре в 713 или 714 г. н. э. в бедной арабской семье. Семью эту преследовали невзгоды, из-за которых Рабиа была продана в рабство. Но ее набожность и аскетизм так поразили ее владельца, что тот отпустил ее на волю без выкупа.

После этого она несколько лет провела в пустыне наедине с собой в аскетических условиях, а затем возвратилась в родной город, где и прожила до глубокой старости. Умерла Рабиа в 801 г. н. э.

Были ли у нее учителя на ее суфийском поприще — неизвестно. Некоторые биографы называют ее ученицей ал-Хасана ал-Басри, но вряд ли здесь можно говорить о реальном ученичестве, потому что в год смерти этого великого теолога раннего Ислама ей было всего тринадцать или четырнадцать лет. По-видимому, она была его верной последовательницей и хранительницей его славы.

Рабиа не была одинокой подвижницей, какой она предстает в легендах: ее друзья и ученики — известные суфии Рабах ибн Амра, Малик ибн Динар, Шакик ал-Балхи, Суфйан ас-Саури и др. образовали своего рода школу, объединявшую последователей этой легендарной женщины. О суфийских взглядах Рабии можно судить по сохранившимся отрывкам ее стихотворений и по ее поступкам, память о которых сохранялась многими поколениями ее почитателей.

Рабиа, как и Сапфо, всегда была поэтом одной темы — темы Любви. Она могла бы повторить знаменитую эпиталамию гречанки:

 

Выше стропила, плотники!

Возлюбленный мой в горницу входит.

Входит, подобный Арею,

Ростом всех рослых он выше...

 

Но единственным Возлюбленным в жизни Рабии был не человекоподобный сын языческого Зевса, а Всевышний из Корана. И Рабиа выступает с призывом отказываться от всего, что может отвлечь человека от созерцания Всевышнего и от общения с Ним. Она не отрицает существования мирских соблазнов, но тщательно оберегает от них свою душу.

Рабию всегда интересовал подвижнический опыт других суфиев — аскетов, странников и отшельников. Она оценивала их поступки, сопоставляя их с реалиями своей собственной жизни. И к себе, и к другим она относилась с высокой требовательностью, исключающей лицемерие и тщеславие. Абсолютно искренним было ее служение Всевышнему и такой же искренности она требовала от других. Служение ее Всевышнему было бескорыстным и бесстрашным: в ее душе не было ни надежды на рай, ни страха перед адом. Наградой ей была сама возможность созерцания Всевышнего. Свои тайны Рабиа основывала на этических принципах Корана, соответствующие стихи которого она не уставала напоминать тем, кто внимал ее увещеваниям.

Прижизненная слава Рабии была велика. Ее признавали святой. В своем общении с верующими она эффективно использовала дар экстрасенса и целителя, которыми она по воле Всевышнего обладала, и память о ней отразилась в суфийских легендах. Под ее посмертным влиянием находились и многие великие суфийские Учителя — Абу Йазид ал-Бистами (Баязид Бистами), создатель «учения об опьянении» любовью к Всевышнему, суфийский мученик ал-Халладж, великий арабский поэт-суфий ал-Фарид, великий шейх Ибн Араби и многие другие, отразившие ее идеи в своих учениях. Сама Рабиа стала воплощением идеи, объединяющей все суфийские братства, потому что при всех противоречиях, сотрясавших эти общины, все они, без исключения, были едины в ее оценке, видя в ней пример праведности и искренности в служении Всевышнему и безграничной любви к Нему.

 

Рабиа ал-Адавийа

Стихотворения

 

1

О Господи!

Звезды светят.

Сомкнулись очи людей.

Цари замкнули врата свои.

Влюбленные уединились друг с другом,

И я теперь одна с Тобою.

О Господи!

Если я служу Тебе,

Страшась ада, то сожги меня в нем,

А если я служу Тебе,

В надежде на рай, то закрой передо мной

Врата рая!

Если же я служу Тебе

Ради Тебя самого, то открой мне

Свою вечную Красоту.

Так охватила меня любовь к Тебе,

Что не осталось у меня сил любить

Кого-нибудь, кроме Тебя!

 

2

Я сделала Тебя спутником своего сердца,

И только тело мое остается тем,

Кто ищет сближения со мной,

Да, тело мое ласково к гостям своим,

Но только Возлюбленный сердца моего

Является Гостем души моей.

 

3

Я перестала существовать

И покинула свою оболочку.

Я соединилась с Господом

И полностью отдалась ему.

 

4

Два вида любви было у меня к Тебе:

Одна — себялюбивая — ради милостей Твоих,

Другая — та единственная, которой Ты достоин.

При себялюбивой любви я нахожу в Тебе свою радость,

Оставаясь ко всем другим бесчувственной и слепой.

В ответ на любовь другую — падает завеса,

И я могу взглянуть на Тебя.

Но слава и в этой и той любви

Принадлежит не мне,

Это слава Твоя и только Твоя.

(По мотивам переводов Е. Бертельса)

 

Четвертая

(Жизнь Рабии ал-Адавии, сотканная из легенд — по мотивам очерков Д. Нурбакша о женщинах-суфиях, в переводе А. Орлова)

 

Великий ал-Хасан ал-Басри раз в неделю проповедовал в своей любимой мечети, но если, взойдя на кафедру (минбар), он не видел среди присутствующих Рабии, он отменял свою проповедь и уходил домой. Однажды у него спросили: «О Учитель! Посмотри, сколько уважаемых и достойных людей собралось здесь, чтобы тебя послушать. Что с того, если среди них не будет одной какой-то старухи, закутанной в чадру? Разве значителен будет этот ущерб для нашего собрания?»

— Я не могу влить в груди муравьев тот щербет, который предназначен для слона! — ответил ал-Хасан.

И чтобы его больше не спрашивали об этом, он, когда собравшиеся все как один покорялись пылу его проповеди, отыскивал взглядом закутанную в чадру Рабию, и говорил, обращаясь к ней:

— О девственница, весь этот жар моих речей — от одного самого маленького из раскаленных уголков, переполняющих твое сердце!

* * *

Эта притча приводится великим суфийским поэтом Фарид ад-Дином Аттаром из Хорасана (1141—1229 гг. н. э.) в его книге «Поминания святых», содержащей биографии многих суфийских шейхов.

Как уже говорилось, такой ситуации просто не могло быть в реальной жизни, потому что к тому времени, когда Рабиа стала старухой, ал-Хасана ал-Басри давно уже не было в живых. Но это — в реальной жизни. В жизни же суфиев время движется по иным законам, и поэтому в легендарной биографии Рабии ал-Басри предстает ее младшим современником и даже в некотором роде ее учеником. Но всему свой час, и мы, пока что, начнем с самого начала. Многим история Рабии покажется очередной сказкой Шехерезады, но тут уж ничего не поделаешь: Восток, господа, хоть и Ближний. А может быть, в этом и все дело — в том, что Ближний, потому что это — Земля Всевышнего, где Он Сам и Его Пророки от Адама до Мухаммада иногда беседуют со смертными, поддерживая их на жизненном Пути.

***

В ночь на пятницу эмир Басры спал крепким сном, но проснулся рано, когда на рассвете в саду его дворца запели птицы, а от нежного утреннего ветерка всколыхнулась легкая завеса на открытом окне его спальни. Вставать эмиру не хотелось, и он позавидовал своим подданным, для которых пятница была установленным Пророком днем отдыха, а его, эмира и их властителя, ожидали скучные дела, поскольку управления страной и отдых несовместимы. наступило время утренней молитвы, и эмир прочел ее, уединившись от мира под тонкой накидкой. А потом он почувствовал, что к нему возвращается сон. Чтобы прогнать непрошенного гостя, эмир дал обет произнести сто поминаний Пророка и тут же стал с благоговением повторять его имена. Уже при первых поминаниях эмиру показалось, что его обет недостаточен для искупления его вины в уклонении от государственных дел, и он увеличил число своих обращений к Пророку до пятисот, но как только он принял это решение, сон вернулся к нему и сморил его прямо посреди зикра, и он не смог исполнить свой обет.

 

* * *

В эту же ночь в неказистом домишке, который правильнее было бы именовать лачугой, где жил полунищий портной с женой и тремя дочерьми, ожидалось не очень желанное прибавление семьи. Жена долго не могла разродиться, и в слабом светильнике, едва освещавшем комнату, где она страдала, а ее муж мучился ожиданием, закончилось масло. Вокруг них царила такая же нищета, и у них не было никакой надежды на то, что масло для их светильника можно было бы раздобыть у каких-нибудь соседей. Темнота и усталость сделали свое дело, и мужчина заснул беспокойным сном, несмотря на стоны жены. Во сне он увидел Пророка и услышал его слова, обращенные к нему:

— Не печалься,— сказал Пророк.— Этой ночью у тебя появится еще одна дочь, которой предопределена Всевышним особая судьба. Ей предстоит стать великой святой, одной из тех, на ком держится наш мир. А ты завтра же передай эмиру Басры письмо, в котором от моего имени напомни, что он нарушил данный мне обет, сократив число поминаний, и в этом же письме потребуй от него сто динаров во искупление его вины.

Дочь, о которой говорил Пророк, родилась в пятницу на рассвете. Портной и его жена не стали искать для нее сложное имя и назвали ее Рабиа, то есть «Четвертая», и всему миру предстояло узнать и запомнить ее под этим именем. Но слава ожидала ее через многие годы, а пока перед ее отцом возникла проблема, как теперь прокормить семью, в которой появился лишний рот.

И тут он вспомнил слова Пророка о нарушении эмиром Басры своего обета и, слово в слово, изложил на бумаге все, что он услышал от Посланника Всевышнего во сне, закончив свое письмо требованием выдать ему сто динаров. По пути во дворец страх одолел несчастного портного, и он отказался от мысли самому пробиться к эмиру, решив передать его через кого-нибудь из эмирских слуг. А слуга, которому он вручил свою бумагу, увидев, что речь в ней идет о деньгах, вручил ее казначею.

Казначей, прочитав письмо, пришел в бешенство и поднял такой крик, что разбудил эмира, и тот сам появился в зале, где свирепствовал этот хранитель ценностей и распорядитель государственных трат. Увидев эмира, казначей затих, а тот, взяв у него из рук письмо, углубился в чтение. Не поверив своим глазам, эмир перечитал написанное портным несколько раз. Казначей же тем временем, понизив голос, продолжал ругать непрошенного гостя. Наконец эмир смог оторваться от письма и, расслышав последние слова казначея, спокойно сказал ему:

— Ты не прав. Перед нами не сумасшедший и не жулик, потому что все, что написано в этом письме мог знать только Пророк, которому я в полном уединении дал свой обет. А это значит, что рукой этого человека и водил сам Пророк. Поэтому мы не только выполним то, что он повелевает нам сделать для этого человека. Мы, помня о внимании, оказанном нам Пророком, немедленно раздадим бедным людям десять тысяч динаров, а тому, кто принес нам эту весть, выдадим не сто, а пятьсот динаров.

Услышав слова эмира, портной очень обрадовался, но попросил, чтобы ему в этом деянии было выделено только сто динаров, так как повеление Пророка должно быть исполнено в точности.

— Зачем же тебе вообще эти деньги, если ты пользуешься доверием Пророка? — спросил эмир.

— Мне нужны они, чтобы прокормить детей. У нас с женой их было трое, а в эту ночь она родила четвертую девочку. Мы ее так и назвали — Рабиа.

— Ну что ж,— сказал эмир.— Желаю счастья тебе и твоей семье. Иди с милостью и милосердием Всевышнего, и если к тебе вернется нужда, не забывай, что моя казна для тебя всегда будет открыта.

Полученные от эмира сто динаров разошлись очень быстро, и нужда вернулась в эту семью. Идти к эмиру за новой поддержкой портной постеснялся, а вскоре житейские невзгоды сделали свое дело, и он, и его жена друг за другом покинули этот мир, оставив своих детей сиротами.

* * *

После смерти родителей старшие сестры покинули Басру, надеясь на помощь родственников, живших в других местах Аравии. Голод подступал к маленькому домишке, где оставались третья и четвертая дочери портного.

— Я не могу жить в страхе и в ожидании голодной смерти,— сказала однажды третья сестра. Давай уйдем вместе.

Но четвертая, Рабиа, лишь отрицательно покачала головой.

— Мое место здесь,— тихо сказала она потом, закрывая за сестрой дверь.

Через некоторое время вся улица, на которой находился дом Рабии, попала под власть стяжателя. Все, кто мог, откупились от него, а у Рабии не было ни денег, ни какого-либо ценного имущества, и этот негодяй в уплату несуществующего долга сделал ее своей рабыней.

В его богатом доме Рабию заставляли выполнять любую работу. Однажды ее послали на базар. Выполняя поручение хозяина, она покупала продукты, когда вдруг почувствовала на себе пристальный взгляд какого-то мужчины. Это испугало ее, и она побежала. При этом ей показалось, что подозрительный мужчина ее преследует, и она прибавила шаг, но споткнулась в беге, упала в пыль, сломав себе кисть правой руки, которую она в падении выставила впереди себя. И тогда она заплакала и сквозь рыдания обратилась к Всевышнему. Она намеревалась пожаловаться Господу, но ее уста произнесли совсем другие слова:

— Вот я лежу здесь со сломанной рукой. У меня нет ни отца, ни матери. Плохой человек сделал меня своей рабыней. Но эти беды — лишь внешняя оболочка моей жизни, и она мне не в тягость, когда я думаю о Тебе и стараюсь быть такой, чтобы Ты всегда оставался мною доволен. Если я буду это знать, то мне не страшны никакие невзгоды.

И вдруг она услышала Голос свыше:

— Не беды и невзгоды составляют сущность твоей жизни. Они забудутся, а ты достигнешь таких высот, что ближайшие ко Мне примут тебя в свой круг и почтут за честь общение с тобой.

Рабия с волшебной легкостью поднялась из пыли и, словно на крыльях, влетела в дом своего хозяина, бывший до этого домом ее печали. Работа спорилась в ее руках, хотя днем она держала пост, а ночи напролет проводила в молитвах. Однажды ее хозяин застал ее молящейся и услышал ее слова, обращенные к Всевышнему:

— О Господь мой! — громко шептала она.— Прости меня за то, что только ночи свои я могу посвятить Тебе. Ты знаешь все, и знаешь, каким тяжким трудом наполнен день рабыни, принадлежащей тому, кто по Твоей воле сделал меня своей собственностью. Но даже, выполняя порученную хозяином дневную работу, я сохраняю свободным свое сердце, в котором безраздельно властвуешь Ты!

Хозяина, подслушавшего эту молитву своей рабыни, потрясла сила ее веры. Он увидел в ней совершенного человека, и утром, призвав ее к себе, объявил ей, что она свободна, а потом смиренно попросил ее оказать честь его дому и остаться в нем, чтобы он сам и все те, кто проживает с ним, могли ей служить, превратив свое жилище в благословенную обитель людей живых. Но Рабиа отказалась от его приглашения. Ее утомила бесполезная суета окружавших ее людей. Помимо обретенной свободы, ей нужно было одиночество на Земле, чтобы остаться наедине с Ним, и она ушла в пустыню.

* * *

Путь ее через пустыню лежал в Мекку, и до этой святыни она добиралась несколько лет. Даже когда ее покидали силы, она продолжала движение, передвигаясь на коленях и просто ползком. Ее волю к жизни поддерживала только любовь к Всевышнему, и она непрерывно устремлялась к Нему в своих помыслах и молитвах.

Время от времени она слышала Его Голос и осмеливалась вступать с Ним в беседу.

Всевышний упрекал Рабию в недостаточной отрешенности от бренного мира, которая не позволит ей не сгореть в лучах Его славы и, очистившись, остаться среди живых. Отвечая Ему, Рабиа признавала, что она не уверена в своей способности лицезреть образ Всевышнего во всем Его великолепии и молит Господа лишь о том, чтобы он помог ей очистить душу и заполнить ее Собой, чтобы она ощутила свою предельную близость к Нему.

— К тому, кто смог умереть для своего эго,— ответил ей Голос,— я становлюсь ближе, чем его яремная вена, и все начинания такого человека Мною обращаются в прах и больше не волнуют его. Ты же пока не полностью открыта Мне, и часть пространства твоей души скрывается за завесами. Избавься от них, и Я навеки поселюсь в твоей душе, и ты выйдешь на Путь, о котором грезишь.

И каждый шаг Рабии после таких бесед приближал ее к заветному Пути.

В Басру она возвратилась другим человеком, святость которого увеличилась стократно.

Там ждал ее родной дом, где она прожила до этого долгие годы. Ее бывший хозяин вернул его ей, наполнив его красивой посудой и соорудив роскошное ложе, устроив, как ему казалось, скромное жилище, достойное святой женщины. Но Рабиа посчитала, что в этом доме слишком много красивых ненужных вещей, и она попросила хозяина убрать их, оставив лишь ту бедную обстановку, к которой она привыкла с детства.

Находясь в пути, для продолжения которого постоянно требовались силы, Рабиа была вынуждена нарушать пост. Она чувствовала себя виноватой, хотя ей было известно, что Закон разрешает путникам прерывать воздержание, и она сразу же по возвращении в Басру начала поститься.

Пост ее был очень строгим, и на восьмой день ее инстинктивно-земное «я» взмолилось:

— Долго ли еще продлятся мои мучения? — сказал ей голос ее плоти.— Не пора ли закончить пост?

Еще не умолк этот голос, как на пороге ее дома появилась незнакомая женщина, которая молча вручила ей корзинку и кувшин с водой. Рабиа почувствовала, что в корзинке есть что-то съестное, и приняла явление этой женщины за знак Всевышнего. Она внесла корзинку в комнату. В это время уже начинало темнеть, и Рабиа вышла за светильником, но когда она вернулась, голодная кошка уже заканчивала свой обед, проглотив еду, находившуюся в корзинке. Рабиа взялась за кувшин, чтобы испить воды, но у кувшина отвалилась ручка, и он опрокинулся, и воды в нем не осталось. И сразу же откуда-то, при тихой погоде, в дом Рабии ворвался порыв ветра и задул светильник. Тогда Рабиа поняла, что она неправильно истолковала происходящее и что, если появление еды и питья было знаком, то это был знак того, что ею недоволен Всевышний. И тогда она обратилась к Нему:

— Почему произошло того, что произошло? Чем недоволен Ты? — спросила она, приняв молитвенную позу.

Всевышний в это время был рядом с ней, и Его ответ последовал незамедлительно:

— Тебе нужно окончательно решить, в чем ты видишь цель своей жизни. Если она состоит в обретении мирских благ, то Я сделаю так, что все богатство мира поступит в твое распоряжение, ибо для этого Мне достаточно сказать «Будь» и решенное Мной свершится. Но знай, что в тот же момент твою душу и сердце покинет Любовь ко Мне, потому что она несовместима с мирскими целями, а жалобы на трудности жизни в действительности только прикрывают стремление к земным благам.

Вняв этим словам Всевышнего, Рабиа изгнала из своего сердца все, что могло помешать ее служению всепоглощающей Любви к Нему.

 

* * *

После полуденного намаза Рабиа обычно выходила из дома и шла к реке. Она уединялась на ее берегу и подолгу смотрела на бегущую воду. Течение Тигра напоминало ей течение ее собственной жизни, в которой были свои быстрины и водовороты времени. Ей же хотелось, чтобы жизнь ее стала временем созерцания образа Всевышнего и чтобы созерцание это продолжилось не только в ближайшей, но и в будущей жизни.

Однажды во время своих странствий Рабиа встретила своего сверстника, наперсника ее детских игр. Вид встреченного ею был ужасен: был он весь обмотан каким-то тряпьем, только его глаза горели болезненным блеском.

Рабиа участливо поинтересовалась, что с ним происходит, и этот человек стал жаловаться на неведомую болезнь, породившую нестерпимые боли во всем его теле — от головы до ног.

— Давно это случилось с тобой? — спросила Рабиа.

— Уже неделю продолжаются мои мучения,— был ответ,— до этого я был силен как слон, и ни одна болезнь ко мне не приставала, и даже слабого недомогания я никогда в жизни не чувствовал.

— А догадался ли ты за все свои годы хоть раз поблагодарить Всевышнего за дарованное тебе здоровье? — спросила Рабиа.

Ответом ей было молчание, и тогда она сказала своему сверстнику:

— Сними же свои тряпки и давай помолимся Ему вместе!

Они еще не закончили молиться, как его боли прекратились, и он стал благодарить Рабию, объявив себя ее вечным должником.

— Ты все должен Ему, а не мне. Помни об этом всегда и не будь небрежен! — сказала Рабиа.

Когда они расстались, Рабиа решила пройти к своему дому через базар, чтобы купить себе какую-нибудь еду, так как в ее постах наступил перерыв. Там она стала свидетелем безобразной сцены: богатый купец громко ругал пожилую женщину за то, что его лавка, в которой та торгует, не приносит ему тот доход, который он ожидал. Женщина пыталась ему что-то объяснить, но он все более распалялся и, в конце концов, выгнал ее прочь.

Когда Рабиа подошла к ней, та горько плакала, причитая, что ей теперь некуда идти и она теперь умрет от голода. Рабиа подошла к ней и взяла ее за руку.

— Ты спрашиваешь, кто будет заботиться о тебе,— сказала Рабиа,— а я вот думаю, что это ты должна о ком-нибудь заботиться. Например, обо мне.

Женщина с недоумением смотрела на Рабию, потому что ей показалось, что она ослышалась, а Рабиа продолжала:

— Не понимаю, что тебя удивило? Я живу одна, и я так же одинока, как и ты. У меня есть дом. Он невелик, но места нам вдвоем хватит. Иди же за мной без лишних разговоров. Видишь: уже вечереет, а я не люблю ходить по улицам в темноте.

И они стали жить вместе.

С первого взгляда, которым жилица Рабии обвела все ее нехитрое хозяйство — кувшин с отломавшейся ручкой, плетенную из тростника подстилку, заменявшую ей постель, и гладкий камень, служивший ей подушкой, она поняла, что Судьба свела ее со святой женщиной. Пока она осматривалась, Рабиа начала свою долгую молитву. Дождавшись конца этой мольбы, устремленной к Всевышнему, гостья спросила ее, неужели в таких молитвах проходит вся жизнь ее хозяйки. Рабиа кивнула в ответ и, увидев, как эта женщина утомлена и измучена всем происшедшим с нею в этот длинный день, отослала ее спать на удобную постель, которой она сама не пользовалась с тех пор, как вышла на путь Любви к Всевышнему и всеми силами своей души старалась не только устоять на этом Пути, но и продолжить движение к блистающей цели. Спать ей не хотелось, и она, сотворив вечернюю молитву, вышла во дворик и по приставной лестнице взошла на кровлю своего жилища, и там, когда ее с Ним разделяло лишь звездное небо, продолжила свою молитву. Постепенно слова этой молитвы, как бы подчиняясь чужой воле, стали превращаться в стихи:

О Всевышний!

Посмотри, как мерцают звезды!

По воле твоей на земле царствует сон.

Спят цари, у дверей их дворцов бодрствует стража,

Спят, обнявшись, влюбленные,

И близость их оберегает любовь.

И только я одиноко стою здесь перед Тобой.

Многие ожидают Твоих милостей.

Пошли же каждому то, что он заслужил.

Я же хочу одного: помнить о Тебе

Каждый миг своей жизни.

Любовь моя открыла для Тебя мое сердце,

И я живу надеждой на

Твое присутствие в нем

И в этой и в будущей жизни!

Рабиа продолжала свои молитвы всю ночь и на заре, сквозь слезы, попросила Всевышнего дать ей знак того, что ее всенощная мольба принята Им, а затем сошла вниз, чтобы встретить новый день.

 

* * *

Многие подробности безгрешной и чистой жизни Рабии, благодаря ее жилице, становились известными людям, и многие из этих людей стали считать ее святой, хотя она лично старалась не давать повода к таким слухам. Тем не менее слава ее росла, и как это всегда бывает, находились и те, кто считал, что она не может быть достойной такой славы. Некоторые ее недоброжелатели утверждали, что женщина никогда не сможет в своей духовности стать равной мужчине, другие подозревали, что Рабиа просто создает вокруг себя шум, чтобы привлечь к себе внимание и прославиться, и они все вместе решили вывести «обманщицу» на чистую воду. Для этой цели несколько человек, которых ни Рабиа, ни ее сожительница-служанка не могли знать, нарядились в потрепанные плащи и, притворяясь паломниками, подошли к дому святой. Рабиа в это время читала утреннюю молитву, которую она прервать никак не могла, и поэтому непрошенных гостей приняла ее служанка. Они же сказали, что идут от Ливанских гор и отклонились от своего пути к святыням Ислама только для того, чтобы посетить Басру и увидеть Рабию.

Служанка попросила их подождать до конца молитвы и пока что, как совершенные люди, очистившие, как положено, свою душу и сердце перед паломничеством, излечить своим дуновением ее больные от выплаканных слез глаза.

Лжепаломники почувствовали, что они попали в ловушку, так как они точно знали, кто они такие, и знали, что ни на какие чудеса они не способны. Но деваться было некуда, и они решили выполнить просьбу служанки, а потом уже поискать какое-нибудь правдоподобное объяснение тому, что из их дуновения ничего путного не вышло. И они, приняв важный вид, дружно дунули в очи служанки. Каково же было их изумление, когда служанка мгновенно исцелилась! Служанка побежали к Рабие, чтобы рассказать о чуде. Рабиа как раз в этот момент закончила свою молитву, но, когда она вышла к гостям, тех и след простыл! Они поняли, для кого Всевышний дал свершиться этому чуду, и что Он сделал это, чтобы посрамить их и чтобы они поняли, против Кого они пытаются строить свои козни.

Чем безграничнее становилась Любовь Рабии к Всевышнему, тем больше чудес возникало вокруг нее, но она молилась и не замечала того, что удивляло людей, появлявшихся вблизи нее. Вот рассказ еще об одном чуде, сохранившемся в памяти многих поколений.

Тогда был день суда, и эмир Басры занял судейское кресло. Рассмотрение очередного дела началось с того, что в зал ввели человека, сознавшегося, что он вор, ограбивший немало домов в Басре и ее окрестностях, но теперь он раскаялся в своих деяниях и просит эмира проявить к нему милосердие и дать ему возможность искупить свои грехи. Такое дело эмир рассматривал впервые, и чтобы принять справедливое решение, он поинтересовался у подсудимого, что могло привести его к такому искреннему раскаянию.

— О великий эмир! — сказал вор.— Со мной случилось такое происшествие, о котором я боюсь рассказывать, потому что мне не поверят.

— А ты поведай нам о нем, и мы решим,— приказал ему эмир.

И вор рассказал, что неподалеку от его жилища на его улице есть бедный домик, в котором живут две женщины. Дом этот никогда не запирался ни ночью, ни днем — даже когда жилицы его покидали, и поэтому мне казалось, что я легко сумею найти там хоть что-нибудь стоящее. На днях я побывал там, но из того, что можно было бы унести, я обнаружил только женскую чадру. Я рассмотрел ее и решил забрать, надеясь продать ее и получить какую-нибудь мелочь. Но когда я с чадрой в руках попытался выйти в открытую дверь, то не смог этого сделать. Тогда я положил чадру и легко покинул дом. Я снова вернулся за чадрой, и опять какая-то сила приковала меня к месту. Несколько раз я повторял свои попытки, но дом отпускал меня, только когда я был с пустыми руками.

Поначалу меня это даже забавляло, но потом неожиданно откуда-то раздался Голос. Зазвучали грозные слова: «Даже Сатана не осмелится зайти сюда, чтобы навредить слуге Моей — Рабие, а ты простой вор захотел лишить ее чадры! Пошел вон отсюда и помни, что таких, как она, очень мало среди смертных, и Друг их всегда бодрствует и не даст Злу коснуться их светлых душ, открытых только Мне».

— Услышав этот Голос, я уже не мог продолжать свои злые дела, и груз моего преступного прошлого привел меня на твой суд, о великий эмир! — такими словами этот странный человек закончил свой рассказ.

Но эмир, казалось, забыл о своем намерении судить виновных. Прозвучавшее в рассказе раскаявшегося вора имя «Рабиа» вернуло его в его собственное далекое прошлое: он вспомнил, как более четверти века назад перед ним предстал бедный портной с письмом, продиктованным Пророком, и рассказал ему о родившейся в ночи своей Четвертой дочери. Совпадений быть не могло: Четвертая — Рабиа — выросла и теперь, оберегаемая Всевышним, творит чудеса. Он должен увидеть ее немедленно, и эмир, освободив бывшего вора от наказания, немедленно отправился к ней.

День уже клонился к вечеру, и служанка Рабии готовила свою нехитрую снедь для вечерней трапезы, когда в дверь постучали. Открыв ее, служанка едва не потеряла сознание: перед ней стояли эмир, его визир и свита.

— Нам сообщили, что здесь живет женщина по имени Рабиа,— сказал эмир.— Я хочу видеть ее!

Служанка, дрожа от волнения, побежала в комнату, где погруженная в мысли о вечном, в полутьме сидела Рабиа. Чтобы вернуться в мир ненужных вещей, ей потребовалось время, и эмир, который не привык ждать, расхаживал по айвану, сгорая от нетерпения. Наконец перед ним предстала Рабиа. Увидев ее, эмир замер от восторга: никогда в своей жизни он не видел такую ослепительную красоту, и ему даже показалось, что над ее головой на миг возник светящийся ореол. Но Рабиа никогда не обращала внимания на то, какое она производит впечатление на людей, и потому спокойно поинтересовалась, что хочет великий эмир от такой бедной и незаметной женщины, как она.

Эмир не ответил на ее вопрос и глубоко задумался, не замечая того, что он думает вслух: «Так вот какая та, что привлекла ко мне внимание Пророка!» И снова зазвучал тихий и нежный голос Рабии, попросившей его объяснить, что он имеет в виду. И тогда эмир рассказал историю, приключившуюся с ним в день ее рождения. Услышав, что ее отец по письму, продиктованному Пророком, получил сотню динаров, Рабиа сказала, что если бы эти деньги были предложены ей, то она бы от них отказалась. Но потом добавила, что поскольку ее бедный отец выполнял тогда прямое указание Пророка, то он был обязан их принять.

Эмир был зачарован тихой, но твердой и независимой речью Рабии, так как он привык к подобострастию придворных и страху подданных. Рабиа, тем временем, поинтересовалась, почему он только теперь, когда прошло уже очень много лет, решил ее разыскать и посетить. Тогда эмир рассказал ей о раскаявшемся воре, для которого Всевышний сделал неприкасаемыми и ее жизнь, и ее вещи. Закончил эмир свой рассказ предложением Рабии стать его женой, чтобы он мог полностью освободить ее от мирских забот и чтобы она могла молиться, не отвлекаясь на неизбежные житейские неурядицы. Но Рабиа ему отказала, сказав, что с малых лет она посвятила себя Всевышнему, и Он заботится о ней так же, как Он заботится обо всех людях в обоих мирах и следит за тем, чтобы каждому было ниспослано то, что ему положено, кем бы он ни являлся в сегодняшней жизни.

— Так стоит ли мне напоминать Ему об обстоятельствах моего бытия, если Ему и так все известно? — закончила свою речь Рабиа.

Эмир понял, что он никогда не сможет переубедить свою собеседницу, и, стараясь хотя бы внешне сохранить свое достоинство, удалился со смятением в душе.

А Рабиа сказала служанке, чтобы впредь она никого к ней не пускала, даже очень важных лиц.

— Почему? — с удивлением спросила служанка.

И Рабиа объяснила, что ей очень не понравился рассказ эмира о воре, в котором он утверждал, что преступник стал на путь раскаяния под ее, Рабии, незримым влиянием, и она боится, что теперь ей будут приписывать чудеса, к которым она никакого отношения не имеет.

Служанка, выслушав ее, сказала, что и без этого случая она давно уже слывет среди людей чудотворицей. Люди, например, говорят, что у Рабии, по ее желанию, появляются как у М