Глава 13. Экономические конфликты

35. Э. Дюркгейм. [Общественное разделение труда и классовые конфликты]

<…> Если труд все более разделяется по мере того, как общества становятся более объемистыми и плотными, то не потому, что в них более разнообразны внешние обстоятельства, а потому, что борьба за жизнь в них более энергична. Дарвин весьма справедливо заметил, что конкурен­ция между двумя организмами тем сильнее, чем они сходнее. Имея те же потребности, преследуя те же цели, они повсюду оказываются соперниками. Пока ресурсов у них имеется больше, чем нужно, они могут еще жить бок о бок; но если число их увеличивается в такой пропорции, что не все аппетиты могут быть достаточно удовлетворены, то вспыхивает война, и она тем яростнее, чем сильнее эта недостаточность, т. е. чем больше число конкурентов. Совсем не то видим мы, когда сосуществующие рядом индивиды принадлежат к различным видам или разновидностям. Так как они не питаются одинаковым образом и не ведут одинакового образа жизни, то они не стесняют друг друга; то, что вызывает благоденствие одних, не представляет ценно­сти для других. Конфликты случаются тем реже, чем реже встречаются и чем дальше друг от друга находят­ся эти виды или разновидности. <…>.

Люди подвержены тому же закону. В одном и том же городе различные профессии могут сосуществовать, не будучи вынуждены вредить друг другу, так как они преследуют различные цели. Солдат стремится к воен­ной славе, священник — к моральному авторитету, государственный деятель — к власти, промышленник — к богатству, ученый — к научной славе; каждый из них может, таким образом, достигнуть своей цели, не ме­шая другим достигнуть их цели. Так же обстоит дело даже тогда, когда функции менее удалены друг от друга. Окулист не конкурирует со специалистом по психическим заболеваниям, сапожник — с шапочником, каменщик — со столяром, физик — с химиком и т. д. Так как они занимаются разными делами, то они могут заниматься ими параллельно.

Но чем больше сближаются функции, чем больше между ними точек соприкосновения, тем более, следо­вательно, они расположены к борьбе. Поскольку в этом случае они удовлетворяют различными способами оди­наковые потребности, они неизбежно стараются так или иначе что-то захватывать друг у друга. Судья ни­ когда не конкурирует с промышленником; но пивовар и виноградарь, суконщик и фабрикант шелковых изде­лий, поэт и музыкант часто пытаются вытеснить друг друга. Что же касается тех, которые исполняют как раз одну и ту же функцию, то одни могут благоденствовать только за счет других. Значит, если представить себе различные функции в виде разветвляющегося пучка, исходящего из общего основания, то борьба минималь­на между крайними точками, постепенно увеличиваясь по мере приближения к центру. Так происходит не только в отдельных городах, но и на всем пространстве общества. Сходные профессии, расположенные в раз­личных точках территории, тем сильнее конкурируют друг с другом, чем они' более сходны, если только трудности сообщения и перевозки не ограничивают круг их действия

Исходя из этого, легко понять, что всякое уплотне­ние социальной массы, особенно если оно сопровожда­ется ростом населения, с необходимостью вызывает прогресс разделения труда. <…>

<…> По мере того как все больше специализируются промышленные занятия, вместо возрастания солидарности замечается обостре­ние борьбы. В средние века работник повсюду жил вместе с хозяином, деля с ним труд «в той же лавке, за тем же станком»[1]. Оба составляли часть одной и той же корпорации и вели одинаковое существование. «И тот и другой были почти равны; кто прошел ученье, мог по крайней мере во многих ремеслах устроиться самостоя­тельно, если он имел необходимые для этого средства»[1]. Таким образом, столкновения были абсолютным ис­ключением. Начиная с XV в. положение вещей стало изменяться. «Цех более не общее убежище — это ис­ключительная собственность хозяев, которые сами вер­шат там все дела... С тех пор устанавливается глубокая демаркационная черта между мастерами и подмастерья­ми. Последние образовали особое сословие; они имели свои привычки, свои правила, свои независимые ассо­циации»[1]. Когда произошло это отделение, столкнове­ний стало много. «Как только подмастерья сочли, что имеют основание быть недовольными, они стали устра­ивать стачки или поражали отлучением город, патрона, и все обязаны были подчиниться решению... Сила ассо­циации дала рабочим возможность бороться равным оружием против своих патронов»[1]. Однако положение вещей было тогда далеко от «того, какое мы видим теперь. Подмастерья восставали, чтобы получить боль­шую плату или какое-нибудь другое изменение в усло­виях труда, но они не считали патрона вечным врагом, которому повинуются по принуждению. Хотели заста­вить его уступить в одном пункте и этого энергично добивались, но борьба не была постоянной; мастерские не заключали в себе двух враждебных рас: наши со­циалистические идеи были неизвестны»[1]. Наконец, в XVII в. начинается третья фаза этой истории рабочих классов: появление крупной промышленности. Рабо­чий вполне отделяется от патрона. «Он в некотором роде завербован. Каждый имеет свое занятие, и система разделения труда несколько прогрессирует. В мануфак­туре Ван-Робе, в которой было занято 1692 рабочих, были особые мастерские для колесного, ножевого мас­терства, для стирки, крашения, набирания основы, и даже сами ткацкие мастерские заключали в себе не­сколько видов рабочих, труд которых был совершенно различен»[1]. Параллельно с возрастанием специализа­ции учащаются бунты. «Малейшего повода к неудо­вольствию было достаточно, чтобы навлечь на какой-нибудь дом отлучение, и горе подмастерью, который бы ослушался решения общины»[1]. Достаточно хорошо из­вестно, что с тех пор борьба только обострялась.

Мы увидим, правда…, что эта натянутость социальных отношений отчасти происхо­дит оттого, что рабочие классы не согласны с созданны­ми для них условиями, но слишком часто принимают их вынужденно, не имея средств завоевать себе другие. Однако одно это принуждение не может объяснить раз­бираемого явления. В самом деле, оно давит с одинако­вой тяжестью на всех, обделенных судьбой, и, однако, это состояние постоянной вражды свойственно только промышленному миру. Кроме того, внутри этого мира оно одно и то же для всех рабочих. Но мелкая промыш­ленность, где труд менее разделен, представляет зрели­ще относительной гармонии между хозяином и рабо­чим[1]; только в крупной промышленности так остры эти междоусобицы. Значит, отчасти они зависят от другой причины.

<…> Недостаточно, однако, того, чтобы существовали пра­вила; иногда сами эти правила бывают причиной зла. Это мы и видим в классовых войнах. Институт классов или каст составляет организацию разделения труда, притом организацию сильно регламентированную, од­нако она часто служит причиной раздоров. Низшие классы, недовольные положением, доставшимся им по обычаю или по закону, стремятся к функциям, которые им запрещены, и стараются отнять их у владеющих ими. Отсюда междоусобные войны, вызываемые спосо­бом разделения труда. <…>

<…> Равенство во внешних условиях борьбы необходимо не только для того, чтобы привязывать каждого индивида к его функции, но еще и для того, чтобы связывать функции между собой.

Договорные отношения неизбежно развиваются вмес­те с разделением труда, ибо последнее невозможно без обмена, юридической формой которого является дого­вор. Иначе говоря, одна из важных разновидностей органической солидарности есть то, что можно было бы назвать договорной солидарностью. Без сомнения, оши­бочно думать, что все общественные отношения могут быть сведены к договору, тем более что договор пред­полагает нечто иное, чем он сам; однако существуют особые узы, берущие начало в воле индивидов. Суще­ствует своеобразный consensus, который выражается в договоре и который в высших видах представляет важ­ный фактор общего consensus'a. Необходимо, стало быть, чтобы в этих самых обществах договорная соли­дарность была как можно лучше защищена от всего, что может ее нарушить. Если в менее развитых общест­вах неустойчивость ее не представляется особенно опасной по причинам, которые мы уже описали, то там, где она является одной из основных форм социальной соли­дарности, угроза ей является одновременно угрозой единству социального организма. Происходящие из-за договоров конфликты становятся, таким образом, важ­нее, по мере того как сам договор приобретает большее значение в общей жизни. Поэтому, в то время как существуют первобытные общества, которые даже не вмешиваются для разрешения таких конфликтов…, до­говорное право цивилизованных народов становится все объемистей; оно не имеет другой цели, кроме как обеспечить регулярное сотрудничество вступающих та­ким образом в отношения функций.

Но для достижения этого результата недостаточно, чтобы общественная власть следила за исполнением заключенных договоров. Необходимо еще, чтоб, по крайней мере в среднем числе случаев, они исполня­лись добровольно. Если бы договоры соблюдались толь­ко благодаря силе или из страха силы, то договорная солидарность была бы очень ненадежной. Чисто внеш­ний порядок плохо скрывал бы раздоры, которые труд­но было бы без конца сдерживать. Но, говорят, для избежания этой опасности достаточно, чтобы договоры заключались добровольно. Это верно; но трудность от этого не исчезает: что, в самом деле, представляет собой добровольное соглашение? Словесное или письменное согласие — недостаточное доказательство добровольно­сти; такое согласие может быть вынужденным. Значит, необходимо, чтобы отсутствовало всякое принуждение; но где начинается принуждение? Оно не состоит только в прямом применении насилия, ибо непрямое насилие также успешно подавляет свободу. Если обязательство, вырванное угрозой смерти, юридически и морально равно нулю, то почему оно будет иметь значение, если для получения его я воспользовался положением, при­чиной которого я, правда, не был, но которое поставило другого в необходимость уступить мне или умереть.

36. Н. Моисеев. Примеры простейшего кооперативного соглашения

Объяснять общие принципы иногда бывает полезно на относительно, простых примерах. Так мы и поступим в данном случае, прибегая для этого к проблеме ис­пользования воды для орошения.

Проблема распределения воды в Средней Азии — одна из весьма острых хозяйственных проблем этого региона. Вода — это источник жизни, и за нее всегда отчаянно боролись. В Среднеазиатских республиках много оросительных систем. Одна из них в бассейне ре­ки Зеравшан. О ней и пойдет речь.

Зарождается Зеравшан в ледниках Зеравшанского и Гисарского хребтов. Он протекает через ряд областей Узбекистана и орошает поля целого ряда районов. Вы­ходя из гор в безводные и жаркие степи, он постепенно теряет свою мощь горного потока, поскольку его воды полностью разбираются на орошение. Хозяйства, кото­рые находятся в его верхнем течении, оказываются в бо­лее выгодном положении по сравнению с теми, которые находятся в его низовьях: им легче пользоваться водой реки. Но именно в низовьях расположены наиболее пло­дородные земли, и там наиболее жаркий климат, необ­ходимый для хлопководства. Какими принципами следо­вало бы руководствоваться при распределении водных ресурсов, которых не хватает, чтобы удовлетворить по­требности всех районов?

С государственной точки зрения, с точки зрения еди­ного хозяина, основную воду надо использовать в ни­зовьях, где может расти тонковолокнистый хлопок — наиболее выгодная сельскохозяйственная культура в Средней Азии. Но при таком способе деления воды и так более бедные, расположенные в верховьях реки горные хозяйства, у которых каменистая почва и холод­ный климат, будут еще больше обделены — им придется нести дополнительные потери. Как здесь быть?

Налицо конфликтная ситуация: каждое из хозяйств стремится получить в свое распоряжение максимальное количество воды, но вода — это вторичная цель. В действительности оно стремится получить по возможности больший доход. Как использовать это обстоятельство для выработки такого коллективного решения, которое было бы выгодно всем хозяйствам зоны Зеравшана?

Вероятно, наиболее разумным принципом окажется тот, который будет рассматривать все хозяйства этой зоны как единый кооператив — кооператив по совмест­ному использованию воды. Но для того, чтобы он был выгоден всем хозяйствам, надо ввести специальный «ме­ханизм внутренних цен». Смысл его состоит в следую­щем, и он вполне очевиден.

Если хозяйства объединятся в некий кооператив, то за счет более рационального использования воды сум­марный сбор хлопка и другой сельскохозяйственной про­дукции окажется большим, чем до кооперирования. Значит, если надлежащим образом разделить этот до­полнительный доход между всеми хозяйствами, то каж­дое из них будет иметь доход больший, чем до коопери­рования.

Такое разделение можно произвести бесчисленным количеством способов, один из которых и дает механизм внутренних цен, особенно удобный, когда основным по­купателем является государство. В результате такого кооперативного соглашения выигрывают все: и те хо­зяйства, которые, находясь в верховьях реки, могли раньше неограниченно использовать воду (теперь им придется вводить жесткие лимиты на воду), и тем, которые расположены в зоне пустыни и до кооперирова­ния сидели на голодном водном пайке.

К сожалению, такой простой способ организации ин­ститута согласия остается пока чисто «теоретическим». В реальной жизни все происходит по-другому. И до сих пор деление воды чем-то напоминает выборы римского папы, когда кардиналов запирают в храме и не выпуска­ют до тех пор, пока из трубы камина не появится белый дым, который означает, что новый папа избран.

Нечто похожее было всегда и здесь. Собирались представители районов, только не в храме, а в чайхане, и за закрытыми дверями вдали от людских глаз решали, какому району сколько кубометров воды в сутки должно быть отпущено. И эти представители не расходились до тех пор, пока не заканчивали разделение воды и пока документ об этом акте не был подписан всеми участ­никами.

Затем такая же процедура повторялась в районах, где собирались руководители хозяйств делить отпущен­ную их району воду. Работа проводилась по той же схеме.

Подобная дележка основана, конечно, не на научных принципах, что ставит хозяйства в неравноправные от­ношения. А принцип кооперации многим людям просто неизвестен. Кроме того, для его применения надо уметь оценить зависимость урожая от количества поданной на поля воды, уметь наилучшим образом использовать площади угодий, учитывать конъюнктуру рынка и т. д. Все это требует новой культуры. А она приобретается не сразу. Вот и поступают люди так, как делали их отцы и деды, хотя теперь в их распоряжении современ­ные ирригационные системы, оснащенные всей необхо­димой аппаратурой и компьютерами.

Пример, который я привел, действительно очень прост. Он не требует никаких научных изысканий, и для реализации института согласия достаточно обычно со­бираемой информации и относительно несложных бух­галтерских расчетов. Но гораздо чаще жизнь сводит нас с ситуациями, в которых и целей больше, и связи более опосредованны —одним словом, ставит нас в положение, когда найти приемлемое коллективное решение уже нельзя без специального научного анализа, без специ­ально разработанной теории.