Филология среди гуманитарных наук 3 страница

Забегая вперёд, заметим, что двусубъектность текста предполагает безусловное наличие диалога и понимания. Это два основания методологической концепции Бахтина.

Что такое текст. Вопрос, что такое текст, пока не получил однозначного ответа. Обратимся к словарям и справочным изданиям. Толковый словарь сообщает: «Текст — слова, предложения в определённой связи и последовательности, образующие какое-либо высказывание, сочинение, документ и т.д., напечатанные, написанные или запечатлённые в памяти» [МАС: 4: 346].

Энциклопедия предлагает своё понимание: «Текст — последовательность предложений, слов (в семиотике — знаков), построенная согласно правилам данного языка, данной знаковой системы и образующая сообщение» [НИЭ 2001: 18: 37].

У лингвистического энциклопедического словаря своё определение: «Текст — объединённая смысловой связью последовательность знаковых единиц, основными свойствами которой является связность и цельность» [ЛЭС 1990: 507].

Существует немалое число исследований по теории текста, и оно постоянно увеличивается. В статье «Понятие текста и критерии текстуальности», опубликованной в научно-популярном журнале «Русская речь», В.П. Москвин анализирует научную литературу по теории текста, выделяет его признаки, систематизирует критерии текстуальности и показывает ограниченность, недостаточность каждого критерия, что подвигает учёных к пессимистическому выводу о принципиальной неопределимости понятия «текст». Автор статьи предлагает ещё раз взглянуть на свойства текста, значимые в классификационном отношении. Это (1) письменная форма; (2) завершённость; (3) протяжённость (неоднофразовость); (4) когерентность (смысловая согласованность частей, т.е. наличие содержания, смысла и темы); (5) когезия (лексико-грамматическая связность); (6) информативность; (7) принадлежность к определённому стилю и согласованность содержания с формой (стилем); (8) стереотипность (подчинённость определённой логико-тематической схеме); (9) наличие интертекстуальных связей; (10) наличие речевого замысла; (11) конситуативность (развёртывание только в определённом контексте его использования). Перечисляя критерии текста, автор приводит примеры, противоречащие каждому из критериев [Москвин 2012].

Теории текста касаются и авторы учебных книг по лингвистическому или филологическому анализу текста.

Чаще всего исходят из того, что текст — это любая знаковая система, которая способна быть (или в действительности есть) носителем смысловой информации и имеет языковую природу.

Для филологического анализа важно иметь в виду, что текст по своей природе полифункционален: он и средство коммуникации, и способ хранения и передачи информации, и отражение психической жизни индивида, и продукт определённой исторической эпохи, и форма существования культуры, и отражение определённых социокультурных традиций. Список функций указанными не ограничивается [Прохоров 2009: 12].

Смысл как основа текста. Основание для существования текста — наличие в нём смысла. Смыслы — это то, что делает знаковую систему текстом [Налимов 2000: 16].

Смысл слова, пишет Л.С. Выготский, представляет собой совокупность всех психологических фактов, возникающих в нашем сознании благодаря слову. Смысл слова оказывается динамичным, текучим, сложным образованием, которое имеет несколько зон различной устойчивости. При этом значение есть только одна из зон того смысла, который приобретает слово в контексте речи. Зона эта наиболее устойчивая, унифицированная и точная. Слово, продолжает психолог, в различном контексте легко изменяет свой смысл. В отличие от смысла, значение неподвижно и неизменяемо и при всех изменениях смысла слова в различном контексте остаётся устойчивым [Выготский 1982: 346]. Слово, взятое в отдельности и в лексиконе, обладает одним значением, которое есть только потенция, реализующаяся в живой речи, в которой это значение является только камнем в здании смысла [Там же: 347]. Различие между значением и смыслом Л.С. Выготский демонстрирует на примере крыловской басни «Стрекоза и Муравей». Слово попляши имеет определённое и постоянное значение (см. в словарях глагол плясать), но, завершая басню, оно означает ‘веселись’ и ‘погибни’ [Там же: 347]. У существительного мужчина есть словарное значение, которое в конкретных речевых конструкциях переосмысляется. Ср. Не плачь! Будь мужчиной! и Вот это мужчина! По-разному можно переосмыслить фразу Женщина есть женщина.

Между значениями слов и смыслами текста существуют сложные диалектические отношения: с одной стороны, статические значения слов, упорядоченный синтаксис и однозначные грамматические категории, а с другой — сложная, подвижная система семантических полей, обретающая свои динамические особенности в процессе коммуникации.

Смыслы не сводятся к сумме значений слов в тексте, хотя порождаются эти смыслы реальной комбинацией слов, отсюда известные «муки творчества», поиск необходимых слов («Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды»).

В тексте не только рассказывается, но и осмысляется. Смыслы — это то, из чего создаются тексты с помощью языка. Тексты — это то, что создано из смыслов с помощью языка. Язык — это средство, с помощью которого из смыслов рождаются тексты [Налимов 2000: 283]. Заметим, что смысл присущ не только тексту, он может наличествовать в слове, предложении и даже в графеме. Откуда берутся смыслы? «Смысл словам придаёт определённая практика», — отвечает философ [Витгенштейн 1994: 490].

Смысл — ключевое слово филологии. Современный филолог пишет: «…Я позволю себе филологию трактовать как всю область гуманитарного знания, изучающую выражение смыслов на естественном языке» [Перцов 2009: 109].

Неоднослойность текста. Для любого внимательного читателя очевидна неоднослойность как фундаментальное свойство художественного (возможно, и любого другого) текста.

М.М. Бахтин размышляет о двух полюсах текста. С одной стороны, говорит он, за каждым текстом стоит система языка, которой в тексте соответствует всё повторимое и воспроизводимое, всё, что может быть дано вне данного текста. С другой, каждый текст как высказывание является чем-то индивидуальным, единственным и неповторимым, относящимся к истине, правде, добру, красоте, истории. Причём первое по отношению ко второму является материалом и средством. Второй полюс, присущий самому тексту, раскрывается только в ситуации и в цепи текстов [Бахтин 1986: 299].

На примере живописного полотна о неоднослойности рассуждает испанский философ Х. Ортега-и-Гассет: «…Первое, с чем мы сталкиваемся, — это мазки на холсте, складывающиеся в картину внешнего мира; этот первый план картины ещё не творчество, это копирование. Но за ним брезжит внутренняя жизнь картины: над цветовой поверхностью как бы зыблется целый мир идеальных смыслов, пропитывающих каждый отдельный мазок; эта скрытая энергия картины не привносится извне, он зарождается в картине, только в ней живёт; она и есть картина» [Ортега-и-Гассет 1991: 61].

Мысль Х. Ортеги-и-Гассета развивается современным искусствоведом, который пишет об ауре произведения искусства, о неуловимом переливе красок, который создаёт самые сокровенные отношения человека к миру, о том, что едва заметная деталь может стать источником зарождения напряжённого переживания, что между видящим и видимым возникают эмоциональные токи [Кривцун 2010: 112–113].

«…Над текстом витает ещё некий метасмысл, который и превращает текст из простой знаковой системы в систему художественную», — утверждал замечательный русский филолог [Лихачёв 1979: 37].

Актёр Валерий Золотухин в интервью по поводу написанной им книги «Секрет Высоцкого» сослался на литературоведа В.Н. Турбина (1927–1993), искавшего метод научно-художественного анализа литературы и предложившего понятия «микротекстология» и «макротекстология», и прокомментировал их так: «Микротекстология имеет дело с тем, что сказал писатель, поэт. Макротекстология — с тем, что сказала эпоха, нация». Вывод актёра и автора книги: Высоцкий обладал поэтическим даром в сильной степени макротекстологического свойства. Поэтический дар Высоцкого в том, что его языком говорила эпоха [Золотухин 2002: 43: 3].

Неоднослойность объясняют тем, что любой текст невозможно изъять из мира культуры, вне которого они теряют свою значимость. На этом настаивал С.С. Аверинцев: филология — путь выяснения культуры через язык и анализ текста. Отсюда его представление о двух полюсах филологии: скромнейшая служба при тексте и универсальность, пределы которой невозможно очертить заранее.

Второй «слой», вне всякого сомнения, отличается сложностью. Это то, что недифференцированно относят к смысловому пространству текста. На этом уровне базируется т.н. «память языка», осуществляется аккумулирующее свойство слова, возникает предположение о «неявной» культуре, которую антрополог К. Клакхон назвал «скрытой», а Р. Ле Ван — «имплицитной» и которая проступает как тончайший намёк, непонятный даже самим её носителям, как лёгкие «дуновения», самые невероятные «бормотания» культуры, основополагающие её самобытность, как своеобразное «поле культурного подразумеваемого» [Чернявская 2005].

Второй слой (или второй канал) в силу своей сложности номинируется целым рядом терминов, каждый из которых имеет право на существование. Традиционным считается термин подтекст. Подтекст в современной филологической терминологии рассматривают как нечто имплицитное, т.е. всё, явным образом не выраженное.

Скажем с полной определенностью, что неоднослойность текста предопределяет возникновение и целесообразность филологии как области научного познания.

Текст и дискурс.В современной гуманитарной науке чаще говорят не о тексте, а о дискурсе. Дискурс (фр. díscours — речь) — в широком смысле представляет собой единство языковой практики и экстралингвистических факторов, необходимых для понимания текста, т. е. дающих представление об участниках коммуникации, их установках и целях, условиях производства и восприятия сообщения [Новейший ФС 1998: 222]. Это связный текст в совокупности с экстралингвистическими факторами, взятый в событийном аспекте. Это речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие, речь, «погруженная в жизнь» [ЛЭС 1990: 136].

Дискурс — явление более широкое, чем текст, и динамическое. Это одновременно и процесс языковой деятельности, и её результат, а результат и есть текст. Дискурс воспринимается как живой неоконченный текст, взятый в момент его непосредственной включённости в акт коммуникации, в процесс взаимодействия с контекстом.

Понятие дискурса стало доминирующим в филологии, когда интересы языкознания сместились от структурного описания языка на исторический контекст, в котором язык становится, функционирует и развивается. Под дискурсом понимают процесс общения, научного рассуждения, художественное произведение, все тексты, принадлежащие одному автору, ораторская речь и проч. Термин дискурс активно используется не только в филологии, но и в философии, социологии и политологии, в культурологии, в работах по психоанализу и т.д.

Бессознательное в структуре познания и в творчестве. Замечательный русский писатель К.Д. Воробьёв устами своего литературного героя сказал с изумлением: «Я испытал немое удивление перед покоряющей силой обнажённого слова» [Воробьёв К. 2008: 92]. Почему один и тот же текст, одно и то же слово оказывает разное действие на разных людей и почему это слово при повторной встрече с ним по-разному воспринимается одним и тем же человеком?

На многие трудные вопросы можно дать ответы, если обратить внимание на связь порождения и понимания текста с феноменом бессознательного. Полагаем, что текст создаётся автором и интерпретируется получателем с учётом бессознательного, которое является обязательным элементом человеческого существования.

Напомним, что бессознательное — «форма психического отражения, где образ действительности и отношение к ней субъекта не выступают как предмет специальной рефлексии, составляя нерасчленённое целое. Бессознательное от сознания отличается тем, что отражаемая им реальность сливается с переживаниями субъекта, его отношением к миру, поэтому в бессознательном невозможен произвольный контроль действий и их оценка» [Гримак, Кордовский 2009: 149–150].

Ещё в древности было замечено, что в трудных ситуациях человек мог найти верные интуитивные решения, опираясь на внутренние резервы бессознательного.

Бессознательное включает в себя три группы явлений неосознаваемой деятельности мозга — предсознание, подсознание и сверхсознание. Предсознание (досознание) — это витальные (биологические) потребности в пище, воде, продолжении рода — инстинкты, — а также генетически заданные черты темперамента, особенности телесной конституции, влияющие на психику и поведение. Подсознание — это всё, что было осознаваемым или в определённых условиях может стать осознаваемым — автоматизированные и поэтому переставшие осознаваться навыки, глубоко усвоенные субъектом, ставшие его убеждением социальные нормы, регулирующая функция которых переживается как «веление долга», «зов сердца», «чувство вины» и т.п. Такие запасы накопленного опыта М. Полани назвал «личностным знанием». Сверхсознание — это неосознаваемое рекомбинирование ранее накопленного опыта, которое пробуждается и направляется доминирующей потребностью в поиске средств её удовлетворения. Сверхсознание проявляется в переживании чувств, т.е. в эмоции, к которым относятся ощущение красоты, эстетическое наслаждение, юмор, совесть, духовность и душевность. «…Сверхсознание — это первоисточник всякого прогресса в развитии человеческой цивилизации, в завоеваниях науки, в откровениях искусства, в совершенствовании этических норм» [Симонов 1992: 6–8, 13].

Индивидуальное сверхсознание влияет на сознание человека, его мышление, язык, поведение, с его решающим участием протекают процессы творчества, интуиции, воображения, рождаются религиозные, художественные и даже научные образы. Оно управляет культурой, ответственно за исторические феномены, регулирует здоровые и болезненные состояния, будучи своего рода прочной и питательной почвой, в которой прячутся корни как личной, так и общественной жизни. Короче, сверхсознание отвечает за генезис и формообразующую, креативную силу человеческой деятельности [http://www.alestep.narod.ru/num/0_pre.html].

В современной когнитивистике — совокупности наук о познании — приобретении, хранении, преобразовании и использовании знания — произошла революция: выяснилось, что не существует единой памяти и единой сети памяти, что память может быть сознательной и бессознательной. Бессознательная, или неявная, память — это память о событиях, которые влияют на то, что мы знаем и делаем сегодня, но этого не осознаём. Например, когда мы слушаем кого-то или что-то читаем, то опираемся на те знания, которые получили в прошлом о языке, смысле слов, грамматических конструкциях, правилах, позволяющих сформулировать или понять отрицательные или вопросительные фразы и т.д. Память помогает понимать речь собеседника, делая это неявным образом. Когда мы вспоминаем слова, сказанные кем-то, то делаем это сознательно, но когда эти же слова мы слышим в первый раз, то задействуем свою память автоматически. Уместно добавить, что память не существует в чистом виде. Это как иммунная система, которую можно определить только по отдельным внешним параметрам [Благутина 2009э].

Утверждается мнение, что бессознательное — не антагонист рациональному. В научном познании рациональность творчески кооперируется с бессознательным. Академик В.И. Вернадский в начале XX столетия писал о роли несловесных представлений в научном анализе действительности: «…Огромная область явлений, имеющих свой научно-закономерный, теснейшим образом связанный с социальным строем, а в конечном итоге со строением биосферы — и ещё более ноосферы — мир художественных построений, несводимых в некоторых частях своих, например, в музыке или зодчестве, сколько-нибудь значительно к словесным представлениям, — оказывает огромное влияние на научный анализ действительности. Управление этим мало отражающимся в логике аппаратом познания для научного понимания реальности есть дело будущего» [Вернадский 2004: 413–414].

Неслучаен тот факт, что из 232 опрошенных психологами учёных 182 сообщили, что решение научной проблемы пришло к ним внезапно, а не в результате строго логической цепи рассуждений [Симонов 1992: 5].

Система языка и бессознательное. На первый взгляд, эта связь кажется парадоксальной: язык, по определению, призван рационализировать всё, что лежит вне поля сознания. «Лишь слова обращают текущее чувство в мысль» (А. Платонов. Чевенгур).

Вопрос о связи языка с бессознательным обсуждал Р.О. Якобсон. В статье «К языковедческой проблематике сознания и бессознательного» [Якобсон 1978] он напомнил, что вопрос о бессознательном был сформулирован А.И. Бодуэном де Куртене и Н.В. Крушевским, и сослался на слова Бодуэна: «…Необходимо иметь в виду силу бессознательного обобщения, действием которой народ подводит все явления душевной жизни под известные общие категории» и Крушевского: «Язык представляет нечто, стоящее в природе совершенно особняком» в силу соучастия «бессознательно-психических явлений» [Якобсон 1978: 157–159]. Вывод Якобсона был однозначным: «… В нашем речевом обиходе глубочайшие основы словесной структуры остаются неприступны языковому сознанию; внутренние соотношения всей системы категорий — как фонологических, так и грамматических — бесспорно действуют, но действуют вне рассудочного осознания и осмысления со стороны участников речевого общения…» [Якобсон 1978: 165].

Современный исследователь Г.И. Берестнев, исходя из «трансцендентальности» человеческого мышления, полагает, что человек живёт в двух содержательных мирах. Первый — это мир языковой реальности, мир всей окружающей человека культуры. В этом мире язык и культура владеют человеком, определяя собой сферу его содержательного бытия. Язык предстаёт как основная символическая система, посредством которой человек объективирует собственную мысль о мире.

Второй мир, в котором живёт человек, — некая содержательная Запредельность, о которой известно только то, что она есть. В русскоязычной традиции это называлось Несказнным. Это неопределённое в своих границах пространство доконцептуальных содержаний, которое не может быть описано средствами естественного языка, но которое активно проявляется в повседневной жизни человека. «Невыразимое — это таинственный безбрежный океан латентного содержания, в котором находится островок освоенной человеческим сознанием языковой действительности; область сознания — это «эпизод» в содержательном пространстве человеческого бессознательного; начала человеческого сознания лежат за его пределами» [Берестнев 2008: 62].

Между мирами нет непреодолимой преграды. По мысли автора статьи, способом сознательного освоения смыслов, по сути находящихся за пределами сознания, является символ. Символ — это весть из Невыразимого, и посредством символов Невыразимое само говорит с человеком. «… И в искусстве, и в культурологии, и в истории религий символ ещё раз и на новой основе был осмыслен как особый знак трансцендентных содержаний, недоступных иным способам выражения. Обращение человека к символам необходимо с познавательной точки зрения и составляет его «когнитивный инстинкт». В символах человеческое сознание находит ту единственную возможную опору, которая позволяет ему интеллектуально освоить собственный глубинный содержательный потенциал» [Берестнев 2008: 41].

Благодаря символике трансцендентные содержания, находящиеся за пределами языка и языкового мышления и в силу этого не подвластные человеческому сознанию, могут предстать в музыке и поэзии, в идеях религии и философии, в сюжетах мифологии и ритуальных действиях, в формах искусства любого времени, в архитектурных формах. В них познавательные истоки жизни, долга, мужества, счастья и судьбы. По Витгенштейну, трансцендентны этика и эстетика, математика и логика.

Процесс коммуникации и бессознательное.Психолог А. Е. Шерозия утверждал, что слово всегда содержит в себе больше информации, нежели наше сознание способно извлечь из него, ибо в основе слова лежат бессознательные языковые установки (цит. по: [Якобсон 1978: 166]). Писательское наблюдение подтверждает мнение психолога: «… Бежавшие за нами… уличные мальчишки только то и дело, что вполголоса повторяли: — Ишь, задаются на макароны!.. Объяснить, что значит задаваться на макароны ни один Грот, ни Даль, вероятно, не смогли бы, но что в этой исключительно южной формуле заключалась несомненная меткость определения, отрицать было нельзя» [Дон-Аминадо 1991: 33–34].

Благодаря бессознательному естественный язык обладает уникальной способностью передавать информацию не только словами, но и «межсловесным пространством». Истина постигается в молчании, считают японцы. Потому что в момент паузы между словами рождается то, что невыразимо в слове. По этому критерию отрывок из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна <успокоит его>» [Булгаков 1987: 374] — безукоризнен даже по японским канонам идеального искусства [Стальная 1998: 152].

Разумеется, в вербальном тексте главное — это слова. Вспоминается резкая по тону запись писателя Ю.М. Нагибина в «Дневнике: «Идеи, мысли – чепуха; реальны лишь слова, их порядок, рождающий жизнь» [Нагибин 1996: 201]. Однако тут же на ум приходит мнение поэта О. Мандельштама, считавшего, что ценность кружев определяется формой и количеством пустот в них. В диалоге двух известных филологов М. Гаспарова и Г. Кнабе прозвучала мысль о роли силовых полей между словами: «Наука не может передать диалектику, а искусство может, потому что наука пользуется останавливающими словами, а искусство – промежутками, силовыми полями между слов» [Гаспаров 2001: 151]. «Музыка — это промежуток между нотами» (Клод Дебюсси). Это о тех же силовых полях между сказанным и написанным.

В недрах бессознательного рождается поэтический текст.

Начало будущего текста содержится в звуке, «поэтическом гуле» (В. Маяковский). Вот профессиональное свидетельство о чуде превращения звука — поэтической мысли — в Слово.

Наличие неоднослойности текста и укоренённость его в бессознательном предопределяют особенности филологического анализа и специфику исследовательского инструментария филолога.

ПАРАЯЗЫК В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ

Можно полагать, что между бессознательным и языковым лежит территория параязыка, который является связующим звеном между двумя мирами, в котором живёт человек и который существуют в человеке.

Двуканальность устной речи. Параязык. Языковеды, изучая устную речь, сделали убедительный вывод, что она структурно отличается от письменной. Структурные отличия книжно-письменной и устно-разговорной форм речи не случайны и свидетельствуют об их принципиальном различии в плане передачи информации. Если в письменной речи у нас один канал информации (сам текст), то в устной речи каналов информации два: а) информация, которая непосредственно содержится в произнесенных словах, и б) информация, которую слушатель получает помимо слов, которая сопутствует речи и в той или иной мере связана со словами. «Слова были для них пустым звуком, зато взгляды, улыбки, тембр голоса, самые незначительные движения помимо них вели между собою неумолчную беседу» (Р.М. дю Гар. Семья Тибо). Человек, переходя от письменной речи к устной, бессознательно включает второй – несловесный – канал информации, и это автоматически перестраивает первый – словесный, или речевой, – канал.

Второй канал – это функционирование телесных знаков, среди которых выделяют оптико-кинетическую систему (жесты, мимика, пантомимика), паралингвистическую и экстралингвистическую (вокализация, интонирование, смех, покашливания и др.), систему организации пространства–времени (дипломатический протокол), систему визуальных контактов («контакт глаз») [Герасимова 2004: 180].

Второй канал именуют параязыком (иногда параречью). К несловесному каналу информации – параязыку – традиционно относят паракинесику и парафонику.

Паракинесика. Под паракинесикой понимают движения рук и ног, мимику лица, позы тела, которые так или иначе включены в процесс коммуникации и служат средством передачи информации. Основу паракинесики составляет информативно значимый и коммуникативно функционирующий жест. «Какую бездну чувств может выражать застывший, обиженный позвоночник или леденящий профиль» [Бродский 1999: 321]. Особенно ярко свои коммуникативные возможности паракинесика проявляет в таких видах искусства, как пантомима и хореография. Когда слушатель не знает языка говорящего, возможности паралингвистики и паракинесики особенно ощутимы.

Парафоника. Существует еще один и тоже особый способ передачи информации – парафоника. Выдающийся филолог А.А. Потебня отметил, что чутьё человека заставляет протягивать гласную в прилагательном (например, хоро-оший), если им хотят выразить высокую степень качества [Потебня 1989: 105]. Изменение длительности звучания приводит к возникновению дополнительной информации. Профессиональный филолог и философ Ф. Ницше отметил: «Наиболее вразумительным в языке является не слово, а тон, сила, модуляция, темп, с которым проговаривается ряд слов, — короче, музыка за словами, страсть за этой музыкой, личность за этой страстью: стало быть, всё то, что не может быть написано» [Ницше 1990: 751].

Дополнительная информация передаётся несловесным путём (в том смысле, что не требуется дополнительных слов), но она непременно связана с речью, сопутствует ей, обогащает её и без речи существовать не может. «–Lise! – только сказал князь Андрей; в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах» [Толстой 1979: 37].

К компетенции параязыка относят все те способы передачи информации, которые связаны со звучанием речи, её фонетическим обликом. Парафоника – это и акустические характеристики голоса (тембр, высота, громкость и т.п.), «значащие» паузы, интонационный рисунок речи, явления так называемой неканонической (необычной) фонетики и т.д. Вот один из примеров использования парафоники: «... Одна моя знакомая, уезжая за кордон, везла с собой целую сумку невзрачных тюбиков с отечественным кремом. – Зачем?! – изумилась я. – Они же на-ту-раль-ные! – по слогам, явно намекая на невысокие мои умственные способности, пояснила собеседница» [Городские известия. 1999. 28 февр.].

Важное средство парафоники — интонация. М.М. Бахтин заметил, что интонация всегда лежит на границе словесного и не-словесного, сказанного и не-сказанного, что именно в интонации говорящий соприкасается со слушателями [Бахтин 1979: 401]. По образному замечанию французского лингвиста Ш. Балли, интонация – это постоянный комментатор мысли [Балли 1961: 315]. «…Письменное искусство, хотя и очень разработанное грамматически, совершенно беспомощно, когда надо передать интонацию, так, например, есть пятьдесят способов сказать «да» и пятьсот способов сказать «нет», и только один способ это написать» (Бернард Шоу). А.С. Макаренко признавался, что педагогом он почувствовал себя только тогда, когда смог одно и то же приказание отдавать с двадцатью различными интонациями. «Правда, сказанная злобно, лжи отъявленной подобна». Это слова английского поэта и художника У. Блейка в переводе С.Я. Маршака. «Слова её были бедны, слог был обычным для восемнадцатилетней барышни, но интонация… интонация была исключительно чистая и таинственным образом превращала её мысли в особенную музыку» [Набоков 1990: 270]. «Люди обижаются не на смысл, а на интонацию, потому что интонация обнаруживает другой смысл, скрытый и главный» (Трифонов Ю. Другая жизнь). Эмоциональную интонацию выдающийся русский кинорежиссёр С. Эйзенштейн называл звуковым жестом.

Строки из известного стихотворения М.Ю. Лермонтова: «Есть речи – значенье Темно иль ничтожно, Но им без волненья внимать невозможно» – это своеобразный гимн парафонике. Правоту поэта подтверждают эксперименты. Один из них — пластинка Стена Фреберга «Джон и Мария» о любовной истории. Мужской голос повторяет слово «Мария», а женский – «Джон». Эмоциональная интонация произношения меняется, и вся история предельно ясна слушателям.