Айзек Азимов. Профессия 4 страница

Джордж впился взглядом в засветившийся экран, который должен был
распахнуть окно в комнату новиан, окно в перенесенный на Землю уголок
Новии. И он добился этого за какие-нибудь сутки!
Когда экран прояснился, раздался взрыв смеха, но на нем не появилось
ни одного лица, лишь быстро мелькали тени мужчин и женщин. Послышался
чей-то голос, отчетливо прозвучавший на фоне общего гомона.
- Индженеску? Спрашивает меня?
И вот на экране появился он. Новианин. Настоящий новианин. (Джордж ни
на секунду не усомнился. В нем было что-то совершенно внеземное, нечто
такое, что невозможно было точно определить или хоть на миг спутать с
чем-либо иным.)
Он был смугл, и его темные волнистые волосы были зачесаны со лба. Он
носил танине черные усики и остроконечную бородку, которая только-только
закрывала узкий подбородок. Но его щеки были такими гладкими, словно с них
навсегда была удалена растительность.
Он улыбался.
- Ладислас, это уже слишком. Мы не протестуем, чтобы за нами, пока мы
на Земле, следили - в разумных пределах, конечно. Но чтение мыслей в
условие не входит!
- Чтение мыслей, достопочтенный?
- Сознайтесь-ка! Вы ведь знали, что я собирался позвонить вам
сегодня. Вы знали, что я думал только допить вот эту рюмку. - На экране
появилась его рука, и он посмотрел сквозь рюмку, наполненную
бледно-сиреневой жидкостью. - К сожалению, я не могу угостить вас.
Новианин не видел Джорджа, находившегося вне поля зрения видеофона. И
Джордж обрадовался передышке. Ему необходимо было время, чтобы прийти в
себя. Он словно превратился в сплошные беспокойные пальцы, которые
непрерывно отбивали нервную дробь...
Но он все-таки был прав. Он не ошибся. Индженеску действительно
занимает важное положение. Новианин называет его по имени.
Отлично! Все устраивается наилучшим образом. То, что Джордж потерял
из-за Антонелли, он возместит с лихвой, используя Индженеску. И
когда-нибудь он, став наконец самостоятельным, вернется на Землю таким же
могущественным новианином, как этот, что небрежно шутит с Индженеску,
называя его по имени, а сам оставаясь "достопочтенным", - вот тогда он
сведет счеты с Антонелли. Он отплатит ему за эти полтора года, и он...
Увлекшись этими соблазнительными грезами, он чуть не забыл обо всем
на свете, но, внезапно спохватившись, заметил, что перестал следить за
происходящим, и вернулся к действительности.
- ...не убедительно, - говорил новианин. - Новианская цивилизация так
же сложна и так же высокоразвита, как цивилизация Земли. Новия - это
все-таки не Зестон. И нам приходится прилетать сюда за отдельными
специалистами - это же просто смешно!
- О, только за новыми моделями, - примирительным тоном сказал
Индженеску. - А новые модели не всегда находят применение. На приобретение
образовательных лент вы потратили бы столько же, сколько вам пришлось бы
заплатить за тысячу специалистов, а откуда вы знаете, что вам будет нужно
именно такое количество?
Новианин залпом допил свое вино и расхохотался. (Джорджа покоробило
легкомыслие новианина. Он смущенно подумал, что тому следовало бы обойтись
без этой рюмки и даже без двух или трех предыдущих.)
- Это же типичное ханжество, Ладислас, - сказал новианин. - Вы
прекрасно знаете, что у нас найдется дело для всех последних моделей
специалистов, которые нам удастся достать. Сегодня я раздобыл пять
металлургов...
- Знаю, - сказал Индженеску. - Я был там.
- Следили за мной! Шпионили! - вскричал новианин. - Ну, так слушайте!
Эта новая модель металлурга отличается от предыдущих только тем, что умеет
обращаться со спектрографом Бимена. Ленты не были модифицированы ни на вот
столечко (он показал самый кончик пальца) по сравнению с прошлогодними. Вы
выпускаете новые модели только для того, чтобы мы приезжали сюда с
протянутой рукой и тратились на их приобретение.
- Мы не заставляем вас их приобретать.
- О, конечно! Только вы продаете специалистов последней модели на
Лондонум, а мы ведь не можем отставать. Вы втянули нас в заколдованный
круг, вы лицемерные земляне. Но берегитесь, может быть, где-нибудь есть из
него выход. - Его смех прозвучал не слишком естественно и резко оборвался.
- От всей души надеюсь, что он существует, - сказал Индженеску. - Ну,
а позвонил я потому...
- Да, конечно, ведь это вы мне позвонили. Что ж, я уже высказал свое
мнение. Наверное, в будущем году все равно появится новая модель
металлурга, чтобы нам было за что платить. И она будет отличаться от
нынешней только умением обращаться с каким-нибудь новым приспособлением
для анализа ниобия, а еще через год... Но продолжайте. Почему вы
позвонили?
- У меня здесь находится один молодой человек, и я бы хотел, чтобы вы
с ним побеседовали.
- Что? - Видимо, новианина это не слишком обрадовало. - На какую
тему?
- Не знаю. Он мне не сказал. По правде говоря, он даже не назвал мне
ни своего имени, ни профессии.
Новианин нахмурился.
- Тогда зачем же отнимать у меня время?
- Он, по-видимому, не сомневается, что вас заинтересует то, что он
собирается сообщить вам.
- О, конечно!
- И этим вы сделаете одолжение мне, - сказал Индженеску.
Новианин пожал плечами.
- Давайте его сюда, но предупредите, чтобы он говорил покороче.
Индженеску отступил в сторону и шепнул Джорджу:
- Называйте его "достопочтенным".
Джордж с трудом проглотил слюну. Вот оно!
Джордж почувствовал, что весь вспотел. Хотя эта мысль пришла ему в
голову совсем недавно, он был убежден в своей правоте. Она возникла во
время разговора с Тревельяном, потом под болтовню Индженеску перебродила и
оформилась, а теперь слова новианина, казалось, поставили все на свои
места.
- Достопочтенный, я хочу показать вам выход из заколдованного круга,
- начал Джордж, используя метафору новианина.
Новианин смерил его взглядом.
- Из какого это заколдованного круга?
- Вы сами упомянули о нем, достопочтенный. Из того заколдованного
круга, в который попадает Новия, когда вы прилетаете на Землю за... за
специалистами. (Он не в силах был справиться со своими зубами, которые
стучали, но не от страха, а от волнения.)
- Вы хотите сказать, что знаете способ, как нам обойтись без земного
интеллектуального рынка? Я правильно вас понял?
- Да, сэр. Вы можете создать свою собственную систему образования.
- Гм. Без лент?
- Д-да, достопочтенный.
- Индженеску, подойдите, чтобы я видел и вас, - не спуская глаз с
Джорджа, позвал новианин.
Историк встал за плечом Джорджа.
- В чем дело? - спросил новианин. - Не понимаю.
- Даю вам слово, достопочтенный, что бы это ни было, молодой человек
поступает так по собственной инициативе. Я ему ничего не поручал. Я не
имею к этому никакого отношения.
- Тогда кем он вам приходится? Почему вы звоните мне по его просьбе?
- Я его изучаю, достопочтенный. Он представляет для меня определенную
ценность, и я исполняю некоторые его прихоти.
- В чем же его ценность?
- Это трудно объяснить. Чисто профессиональный момент.
Новианин усмехнулся.
- Что ж, у каждого своя профессия.
Он кивнул невидимому зрителю или зрителям за экраном.
- Некий молодой человек, по-видимому, протеже Индженеску, собирается
объяснить нам, как получать образование, не пользуясь лентами.
Он щелкнул пальцами, и в его руке появилась новая рюмка с
бледно-сиреневым напитком.
- Ну, говорите, молодой человек.
На экране теперь появилось множество лиц. Мужчины и женщины
отталкивали друг друга, чтобы поглядеть на Джорджа. На их лицах отражались
самые разнообразные оттенки веселья и любопытства.
Джордж попытался принять независимый вид. Все они, и новиане, и
землянин, каждый по-своему изучали его, словно жука, насаженного на
булавку. Индженеску теперь сидел в углу и не спускал с него пристального
взгляда.
"Какие же вы все идиоты", - напряженно подумал он. Но они должны
понять. Он заставит их понять.
- Я был сегодня на Олимпиаде металлургов, - сказал он.
- Как, и вы тоже? - вежливо спросил новианин. - По-видимому, там
присутствовала вся Земля.
- Нет, достопочтенный, но я там был. В состязании участвовал мой
друг, и ему очень не повезло, потому что вы дали участникам состязания
прибор Бимена, а он получил специализацию по Хенслеру, - очевидно, уже
устаревшая модель. Вы же сами сказали, что различие очень незначительно. -
Джордж показал кончик пальца, повторяя недавний жест своего собеседника. -
И мой друг знал заранее, что потребуется знакомство с прибором Бимена.
- И что же из этого следует?
- Мой друг всю жизнь мечтал попасть на Новию. Он уже знал прибор
Хенслера. Он знал, что ему нужно ознакомиться с прибором Бимена, чтобы
попасть к вам. А для этого ему следовало усвоить всего лишь несколько
дополнительных сведений и, быть может, чуточку попрактиковаться. Если
учесть, что на чашу весов была поставлена цель всей его жизни, он мог бы с
этим справиться...
- А где бы он достал ленту с дополнительной информацией? Или
образование здесь, на Земле, превратилось в частное домашнее обучение?
Лица на заднем плане расплылись в улыбках, которых, по-видимому, от
них и ожидали.
- Поэтому-то он и не стал доучиваться, достопочтенный. Он считал, что
ему для этого нужна лента. А без нее он и не пытался учиться, как ни
заманчива была награда. Он и слышать не хотел, что без ленты можно чему-то
научиться.
- Да неужели? Так он, пожалуй, даже не захочет летать без скиммера? -
Раздался новый взрыв хохота, и новианин слегка улыбнулся. - А он забавен,
- сказал он. - Продолжайте. Даю вам еще несколько минут.
- Не думайте, что это шутка, - сказал Джордж горячо. - Ленты попросту
вредны. Они учат слишком многому и слишком легко. Человек, который
получает знания с их помощью, не представляет, как можно учиться
по-другому. Он способен заниматься только той профессией, которой его
зарядили. А если бы, вместо того чтобы пичкать человека лентами, его
заставили с самого начала учиться, так сказать вручную, он привык бы
учиться самостоятельно и продолжал бы учиться дальше. Разве это не
разумно? А когда эта привычка достаточно укрепится, человеку можно будет
прививать небольшое количество знаний с помощью лент, чтобы заполнить
пробелы или закрепить кое-какие детали. После этого он сможет учиться
дальше самостоятельно. Таким способом вы могли бы научить металлургов,
знающих спектрограф Хенслера, пользоваться спектрографом Бимена, и вам не
пришлось бы прилетать на Землю за новыми моделями.
Новианин кивнул и отхлебнул из рюмки.
- А откуда можно получить знания помимо лент? Из межзвездного
пространства?
- Из книг. Непосредственно изучая приборы. Думая.
- Из книг? Как же можно понять книги, не получив образования?
- Книги состоят из слов, а большую часть слов можно понять.
Специальные же термины могут объяснить специалисты, которых вы уже имеете.
- А как быть с чтением? Для этого вы допускаете использование лент?
- По-видимому, ими можно пользоваться, хотя не вижу причины, почему
нельзя научиться читать и старым способом. По крайней мере частично.
- Чтобы с самого начала выработать хорошие привычки? - спросил
новианин.
- Да, да, - подтвердил Джордж, радуясь, что собеседник уже начал
понимать его.
- А как быть с математикой?
- Это легче всего, сэр... достопочтенный. Математика отличается от
других технических дисциплин. Она начинается с некоторых простых принципов
и лишь постепенно усложняется. Можно приступить к изучению математики,
ничего о ней не зная. Она практически и предназначена для этого. А
познакомившись с соответствующими разделами математики, уже нетрудно
разобраться в книгах по технике. Особенно если начать с легких.
- А разве есть легкие книги?
- Безусловно. Но если бы их и не было, специалисты, которых вы уже
имеете, могут написать их. Наверное, некоторые из них сумеют выразить свои
знания с помощью слов и символов.
- Боже мой! - сказал новианин, обращаясь к сгрудившимся вокруг него
людям. - У этого чертенка на все есть ответ.
- Да, да! - вскричал Джордж. - Спрашивайте!
- А сами-то вы пробовали учиться по книгам? Или это только ваша
теория?
Джордж быстро оглянулся на Индженеску, но историк сохранял полную
невозмутимость. Его лицо выражало только легкий интерес.
- Да, - сказал Джордж.
- И вы считаете, что из этого что-нибудь получается?
- Да, достопочтенный, - заверил Джордж. - Возьмите меня с собой на
Новию. Я могу составить программу и руководить...
- Погодите, у меня есть еще несколько вопросов. Как вы думаете,
сколько вам понадобится времени, чтобы стать металлургом, умеющим
обращаться со спектрографом Бимена, если предположить, что вы начнете
учиться, не имея никаких знаний, и не будете пользоваться образовательными
лентами?
Джордж заколебался.
- Ну... может быть, несколько лет.
- Два года? Пять? Десять?
- Еще не знаю, достопочтенный.
- Итак, на самый главный вопрос у вас не нашлось ответа. Ну, скажем,
пять лет. Вас устраивает этот срок?
- Думаю, что да.
- Отлично. Итак, в течение пяти лет человек изучает металлургию по
вашему методу. Вы не можете не согласиться, что все это время он для нас
абсолютно бесполезен, но его нужно кормить, обеспечить жильем и платить
ему.
- Но...
- Дайте мне кончить. К тому времени, когда он будет готов и сможет
пользоваться спектрографом Бимена, пройдет пять лет. Вам не кажется, что
тогда у нас уже появятся усовершенствованные модели этого прибора, с
которыми он не сумеет обращаться?
- Но ведь к тому времени он станет опытным учеником и усвоение новых
деталей будет для него вопросом дней.
- По-вашему, это так. Ладно, предположим, что этот ваш друг,
например, сумел самостоятельно изучить прибор Бимена; сможет ли сравниться
его умение с умением участника состязания, который получил его посредством
лент?
- Может быть, и нет... - начал Джордж.
- То-то же, - сказал новианин.
- Погодите, дайте кончить мне. Даже если он знает кое-что хуже, чем
тот, другой, в данном случае важно то, что он может учиться дальше. Он
сможет придумывать новое, на что не способен ни один человек, получивший
образование с лент. У вас будет запас людей, способных к самостоятельному
мышлению...
- А вы в процессе своей учебы придумали что-нибудь новое? - спросил
новианин.
- Нет, но ведь я один, и я не так уж долго учился...
- Да... Ну-с, дамы и господа, мы достаточно позабавились?
- Постойте! - внезапно испугавшись, крикнул Джордж. - Я хочу
договориться с вами о личной встрече. Есть вещи, которые я не могу
объяснить по видеофону. Ряд деталей...
Новианин уже не смотрел на Джорджа.
- Индженеску! По-моему, я исполнил вашу просьбу. Право же, завтра у
меня очень напряженный день. Всего хорошего.
Экран погас.

Руки Джорджа взметнулись к экрану в бессмысленной попытке вновь его
оживить.
- Он не поверил мне! Не поверил!
- Да, Джордж, не поверил. Неужели вы серьезно думали, что он поверит?
- сказал Индженеску.
Но Джордж не слушал.
- Почему же? Ведь это правда. Это так для него выгодно. Никакого
риска. Только я и еще несколько... Обучение десятка людей в течение даже
многих лет обошлось бы дешевле, чем один готовый специалист... Он был
пьян! Пьян! Он не был способен понять.
Задыхаясь, Джордж оглянулся.
- Как мне с ним увидеться? Это необходимо. Все получилось не так, как
нужно. Я не должен был говорить с ним по видеофону. Мне нужно время. И
чтобы лично. Как мне...
- Он откажется принять вас, Джордж, - сказал Индженеску. - А если и
согласится, то все равно вам не поверит.
- Нет, поверит, уверяю вас. Когда он будет трезв, он... - Джордж
повернулся к историку, и глаза его широко раскрылись. - Почему вы
называете меня Джорджем?
- А разве это не ваше имя? Джордж Плейтен?
- Вы знаете, кто я?
- Я знаю о вас все.
Джордж замер, и только его грудь тяжело вздымалась.
- Я хочу помочь вам, Джордж, - сказал Индженеску. - Я уже говорил вам
об этом. Я давно изучаю вас и хочу вам помочь.
- Мне не нужна помощь! - крикнул Джордж. - Я не слабоумный! Весь мир
выжил из ума, но не я!
Он стремительно повернулся и бросился к двери.
За ней стояли два полицейских, которые его немедленно схватили.
Как Джордж ни вырывался, шприц коснулся его шеи под подбородком. И
все кончилось. Последнее, что осталось в его памяти, было лицо Индженеску,
который с легкой тревогой наблюдал за происходящим.

Когда Джордж открыл глаза, он увидел белый потолок. Он помнил, что
произошло. Но помнил, как сквозь туман, словно это произошло с кем-то
другим. Он смотрел на потолок до тех пор, пока не наполнился его белизной,
казалось, освобождавшей его мозг для новых идей, для иных путей мышления.
Он не знал, как долго лежал так, прислушиваясь к течению своих
мыслей.
- Ты проснулся? - раздался чей-то голос.
И Джордж впервые услышал свой собственный стон. Неужели он стонал? Он
попытался повернуть голову.
- Тебе больно, Джордж? - спросил голос.
- Смешно, - прошептал Джордж. - Я так хотел покинуть Землю. Я же
ничего не понимал.
- Ты знаешь, где ты?
- Снова в... в приюте. - Джорджу удалось повернуться. Голос
принадлежал Омани.
- Смешно, как я ничего не понимал, - сказал Джордж.
Омани ласково улыбнулся.
- Поспи еще...
Джордж заснул.

И снова проснулся. Сознание его прояснилось.
У кровати сидел Омани и читал, но, как только Джордж открыл глаза, он
отложил книгу.
Джордж с трудом сел.
- Привет, - сказал он.
- Хочешь есть?
- Еще бы! - Джордж с любопытством посмотрел на Омани. - За мной
следили, когда я ушел отсюда, так?
Омани кивнул.
- Ты все время был под наблюдением. Мы считали, что тебе следует
побывать у Антонелли, чтобы ты мог дать выход своим агрессивным
потребностям. Нам казалось, что другого способа нет. Эмоции тормозили твое
развитие.
- Я был к нему очень несправедлив, - с легким смущением произнес
Джордж.
- Теперь это не имеет значения. Когда в аэропорту ты остановился у
стенда металлургов, один из наших агентов сообщил нам список участников.
Мы с тобой говорили о твоем прошлом достаточно, для того чтобы я мог
понять, как подействует на тебя фамилия Тревельяна. Ты спросил, как
попасть на эту Олимпиаду. Это могло привести к кризису, на который мы
надеялись, и мы послали в зал Ладисласа Индженеску, чтобы он занялся тобой
сам.
- Он ведь занимает важный пост в правительстве?
- Да.
- И вы послали его ко мне. Выходит, что я сам много значу.
- Ты действительно много значишь, Джордж.
Принесли дымящееся ароматное жаркое. Джордж улыбнулся и откинул
простыню, чтобы освободить руки. Омани помог ему поставить поднос на
тумбочку. Некоторое время Джордж молча ел.
- Я уже один раз ненадолго просыпался, - заметил он.
- Знаю, - сказал Омани. - Я был здесь.
- Да, я помню. Ты знаешь, все изменилось. Как будто я так устал, что
уже не мог больше чувствовать. Я больше не злился. Я мог только думать.
Как будто мне дали наркотик, чтобы уничтожить эмоции.
- Нет, - сказал Омами. - Это было просто успокоительное. И ты хорошо
отдохнул.
- Ну, во всяком случае, мне все стало ясно, словно я всегда знал это,
но не хотел прислушаться к внутреннему голосу. "Чего я ждал от Павий?" -
подумал я. Я хотел отправиться на Новию, чтобы собрать группу юношей, не
получивших образования, и учить их по книгам. Я хотел открыть там приют
для слабоумных... вроде этого... а на Земле уже есть такие приюты... и
много.
Омани улыбнулся, сверкнув зубами.
- Институт высшего образования - вот как точно называются эти
заведения.
- Теперь-то я это понимаю, - сказал Джордж, - до того ясно, что
только удивляюсь, каким я был слепым. В конце концов, кто изобретает новые
модели механизмов, для которых нужны новые модели специалистов? Кто,
например, изобрел спектрограф Бимена? По-видимому, человек по имени Бимен.
Но он не мог получить образование через зарядку, иначе ему не удалось бы
продвинуться вперед.
- Совершенно верно.
- А кто создает образовательные ленты? Специалисты по производству
лент? А кто же тогда создает ленты для их обучения? Специалисты более
высокой квалификации? А кто создает ленты... Ты понимаешь, что я хочу
сказать. Где-то должен быть конец. Где-то должны быть мужчины и женщины,
способные к самостоятельному мышлению.
- Ты прав, Джордж.
Джордж откинулся на подушки и устремил взгляд в пространство. На
какой-то миг в его глазах мелькнула тень былого беспокойства.
- Почему мне не сказали об этом с самого начала?
- К сожалению, это невозможно, - ответил Омани. - А так мы были бы
избавлены от множества хлопот. Мы умеем анализировать интеллект, Джордж, и
определять, что вот этот человек может стать приличным архитектором, а тот
- хорошим плотником. Но мы не умеем определять, способен ли человек к
творческому мышлению. Это слишком тонкая вещь. У нас есть несколько
простейших способов, позволяющих распознавать тех, кто, быть может,
обладает такого рода талантом. Об этих индивидах сообщают сразу после Дня
чтения, как, например, сообщили о тебе. Их приходится примерно один на
десять тысяч. В День образования этих людей проверяют снова, и в девяти
случаях из десяти оказывается, что произошла ошибка. Тех, кто остается,
посылают в такие заведения, как это.
- Но почему нельзя сказать людям, что один из... из ста тысяч
попадает в такое заведение? - спросил Джордж. - Тогда тем, с кем это
случается, было бы легче.
- А как же остальные? Те девяносто девять тысяч девятьсот девяносто
девять человек, которые никогда не попадут сюда? Нельзя, чтобы все эти
люди чувствовали себя неудачниками. Они стремятся получить профессии и
получают их. Каждый может прибавить к своему имени слова "дипломированный
специалист по тому-то или тому-то". Так или иначе каждый индивид находит
свое место в обществе. Это необходимо.
- А мы? - спросил Джордж. - Мы, исключения? Один на десять тысяч?
- Вам ничего нельзя объяснить. В том-то и дело. Ведь в этом
заключается последнее испытание. Даже после отсева в День образования
девять человек из десяти, попавших сюда, оказываются не совсем подходящими
для творчества, и нет такого прибора, который помог бы нам выделить из
этой десятки того единственного, кто нам нужен. Десятый должен доказать
это сам.
- Каким образом?
- Мы помещаем вас сюда, в приют для слабоумных, и тот, кто не желает
смириться с этим, и есть человек, которого мы ищем. Быть может, это
жестокий метод, но он себя оправдывает. Нельзя же сказать человеку: "Ты
можешь творить. Так давай, твори". Гораздо вернее подождать, пока он сам
не скажет: "Я могу творить, и я буду творить, хотите вы этого или нет".
Есть около десяти тысяч людей, подобных тебе, Джордж, и от них зависит
технический прогресс полутора тысяч миров. Мы не можем позволить себе
потерять хотя бы одного из них или тратить усилия на того, кто не вполне
отвечает необходимым требованиям.
Джордж отодвинул пустую тарелку и поднес к губам чашку с кофе.
- А как же с теми, которые... не вполне отвечают требованиям?
- В конце концов они проходят зарядку и становятся социологами.
Индженеску - один из них. Сам я - дипломированный психолог. Мы, так
сказать, составляем второй эшелон.
Джордж допил кофе.
- Мне все еще непонятно одно, - сказал он.
- Что же?
Джордж сбросил простыню и встал.
- Почему состязания называются Олимпиадой?

Леонид Андреев.
Ангелочек

Временами Сашке хотелось перестать делать то, что называется жизнью: не
умываться по утрам холодной водой, в которой плавают тоненькие пластинки
льда, не ходить в гимназию, не слушать там, как все его ругают, и не
испытывать боли в пояснице и во всем теле, когда мать ставит его на целый
вечер на колени. Но так как ему было тринадцать лет и он не знал всех
способов, какими люди перестают жить, когда захотят этого, то он продолжал
ходить в гимназию и стоять на коленках, и ему показалось, что жизнь никогда
не кончится. Пройдет год, и еще год, и еще год, а он будет ходить в гимназию
и стоять дома на коленках. И так как Сашка обладал непокорной и смелой
душой, то он не мог спокойно отнестись ко злу и мстил жизни. Для этой цели
он бил товарищей, грубил начальству, рвал учебники и целый день лгал то
учителям, то матери, не лгал он только одному отцу. Когда в драке ему
расшибали нос, он нарочно расковыривал его еще больше и орал без слез, но
так громко, что все испытывали неприятное ощущение, морщились и затыкали
уши. Проорав сколько нужно, он сразу умолкал, показывал язык и рисовал в
черновой тетрадке карикатуру на себя, как орет, на надзирателя, заткнувшего
уши, и на дрожащего от страха победителя. Вся тетрадка заполнена была
карикатурами, и чаще всех повторялась такая: толстая и низенькая женщина
била скалкой тонкого, как спичка, мальчика. Внизу крупными и неровными
буквами чернела подпись: "Проси прощенья, щенок", - и ответ: "Не попрошу,
хоть тресни". Перед рождеством Сашку выгнали из гимназии, и, когда мать
стала бить его, он укусил ее за палец. Это дало ему свободу, и он бросил
умываться по утрам, бегал целый день с ребятами и бил их, и боялся одного
голода, так как мать перестала совсем кормить его, и только отец прятал для
него хлеб и картошку. При этих условиях Сашка находил существование
возможным.
В пятницу, накануне рождества, Сашка играл с ребятами, пока они не
разошлись по домам и не проскрипела ржавым, морозным скрипом калитка за
последним из них. Уже темнело, и с поля, куда выходил одним концом глухой
переулок, надвигалась серая снежная мгла; в низеньком черном строении,
стоявшем поперек улицы, на выезде, зажегся красноватый, немигающий огонек.
Мороз усилился, и, когда Сашка проходил в светлом круге, который образовался
от зажженного фонаря, он видел медленно реявшие в воздухе маленькие сухие
снежинки. Приходилось идти домой.
- Где полуночничаешь, щенок? - крикнула на него мать, замахнулась
кулаком, но не ударила. Рукава у нее были засучены, обнажая белые, толстые
руки, и на безбровом, плоском лице выступали капли пота. Когда Сашка
проходил мимо нее, он почувствовал знакомый запах водки. Мать почесала в
голове толстым указательным пальцем с коротким и грязным ногтем и, так как
браниться было некогда, только плюнула и крикнула:
- Статистики, одно слово!
Сашка презрительно шморгнул носом и прошел за перегородку, где
слышалось тяжелое дыханье отца, Ивана Саввича. Ему всегда было холодно, и он
старался согреться, сидя на раскаленной лежанке и подкладывая под себя руки
ладонями книзу.
- Сашка! А тебя Свечниковы на елку звали. Горничная приходила, -
прошептал он.
- Врешь? - спросил с недоверием Сашка.
- Ей-богу. Эта ведьма нарочно ничего не говорит, а уж и куртку
приготовила.
- Врешь? - все больше удивлялся Сашка.
Богачи Свечниковы, определившие его в гимназию, не велели после его
исключения показываться к ним. Отец еще раз побожился, и Сашка задумался.
- Ну-ка подвинься, расселся! - сказал он отцу, прыгая на коротенькую
лежанку, и добавил: - А к этим чертям я не пойду. Жирны больно станут, если
еще я к ним пойду. "Испорченный мальчик", - протянул Сашка в нос. - Сами
хороши, антипы толсторожие.
- Ах, Сашка, Сашка! - поежился от холода отец. - Не сносить тебе
головы.
- А ты-то сносил? - грубо возразил Сашка. - Молчал бы уж: бабы боится.
Эх, тюря!
Отец сидел молча и ежился. Слабый свет проникал через широкую щель
вверху, где перегородка на четверть не доходила до потолка, и светлым пятном
ложился на его высокий лоб, под которым чернели глубокие глазные впадины.
Когда-то Иван Саввич сильно пил водку, и тогда жена боялась и ненавидела
его. Но когда он начал харкать кровью и не мог больше пить, стала пить она,
постепенно привыкая к водке. И тогда она выместила все, что ей пришлось
выстрадать от высокого узкогрудого человека, который говорил непонятные
слова, выгонялся за строптивость и пьянство со службы и наводил к себе таких
же длинноволосых безобразников и гордецов, как и он сам. В противоположность
мужу она здоровела по мере того, как пила, и кулаки ее все тяжелели. Теперь
она говорила, что хотела, теперь она водила к себе мужчин и женщин, каких
хотела, и громко пела с ними веселые песни. А он лежал за перегородкой,
молчаливый, съежившийся от постоянного озноба, и думал о несправедливости и
ужасе человеческой жизни. И всем, с кем ни приходилось говорить жене Ивана
Саввича, она жаловалась, что нет у нее на свете таких врагов, как муж и сын:
оба гордецы и статистики.
Через час мать говорила Сашке:
- А я тебе говорю, что ты пойдешь! - И при каждом слове Феоктиста
Петровна ударяла кулаком по столу, на котором вымытые стаканы прыгали и
звякали друг о друга.
- А я тебе говорю, что не пойду, - хладнокровно отвечал Сашка, и углы
губ его подергивались от желания оскалить зубы. В гимназии за эту привычку
его звали волчонком.
- Изобью я тебя, ох как изобью! - кричала мать.
- Что же, избей!
Феоктиста Петровна знала, что бить сына, который стал кусаться, она уже
не может, а если выгнать на улицу, то он отправится шататься и скорей
замерзнет, чем пойдет к Свечниковым; поэтому она прибегала к авторитету
мужа.
- А еще отец называется: не может мать от оскорблений оберечь.
- Правда, Сашка, ступай, что ломаешься? - отозвался тот с лежанки. -
Они, может быть, опять тебя устроят. Они люди добрые.
Сашка оскорбительно усмехнулся. Отец давно, до Сашкина еще рождения,
был учителем у Свечниковых и с тех пор думал, что они самые хорошие люди.
Тогда он еще служил в земской статистике и ничего не пил. Разошелся он с
ними после того, как женился на забеременевшей от него дочери квартирной
хозяйки, стал пить и опустился до такой степени, что его пьяного поднимали
на улице и отвозили в участок. Но Свечниковы продолжали помогать ему
деньгами, и Феоктиста Петровна, хотя ненавидела их, как книги и все, что
связывалось с прошлым ее мужа, дорожила знакомством и хвалилась им.
- Может быть, и мне что-нибудь с елки принесешь, - продолжал отец.
Он хитрил - Сашка понимал это и презирал отца за слабость и ложь, но
ему действительно захотелось чтонибудь принести больному и жалкому человеку.
Он давно уже сидит без хорошего табаку.
- Ну, ладно! - буркнул он. - Давай, что ли, куртку. Пуговицы пришила? А
то ведь я тебя знаю!
II
Детей еще не пускали в залу, где находилась елка, и они сидели в
детской и болтали. Сашка с презрительным высокомерием прислушивался к их
наивным речам и ощупывал в кармане брюк уже переломавшиеся папиросы, которые
удалось ему стащить из кабинета хозяина. Тут подошел к нему самый маленький
Свечников, Коля, и остановился неподвижно и с видом изумления, составив ноги
носками внутрь и положив палец на угол пухлых губ. Месяцев шесть тому назад
он бросил, по настоянию родственников, скверную привычку класть палец в рот,
но совершенно отказаться от этого жеста еще не мог. У него были белые
волосы, подрезанные на лбу и завитками спадавшие на плечи, и голубые
удивленные глаза, и по всему своему виду он принадлежал к мальчикам, которых
особенно преследовал Сашка.
- Ты неблагодалный мальчик? - спросил он Сашку. - Мне мисс сказала. А я
холосой.
- Уж на что же лучше! - ответил тот, осматривая коротенькие бархатные
штанишки и большой откладной воротничок.
- Хочешь лузье? На! - протянул мальчик ружье с привязанной к нему
пробкой.
Волчонок взвел пружину и, прицелившись в нос ничего не подозревавшего
Коли, дернул собачку. Пробка ударилась по носу и отскочила, болтаясь на
нитке. Голубые глаза Коли раскрылись еще шире, и в них показались слезы.
Передвинув палец от губ к покрасневшему носику, Коля часто заморгал длинными
ресницами и зашептал:
- Злой... Злой мальчик.
В детскую вошла молодая, красивая женщина с гладко зачесанными
волосами, скрывавшими часть ушей. Это была сестра хозяйки, та самая, с
которой занимался когда-то Сашкин отец.
- Вот этот, - сказала она, показывая на Сашку сопровождавшему ее лысому
господину. - Поклонись же, Саша, нехорошо быть таким невежливым.
Но Сашка не поклонился ни ей, ни лысому господину. Красивая дама не
подозревала, что он знает многое. Знает, что жалкий отец его любил ее, а она
вышла за другого, и хотя это случилось после того, как он женился сам, Сашка
не мог простить измены.
- Дурная кровь, - вздохнула Софья Дмитриевна. - Вот не можете ли,
Платон Михайлович, устроить его? Муж говорит, что ремесленное ему больше
подходит, чем гимназия. Саша, хочешь в ремесленное?
- Не хочу, - коротко ответил Сашка, слышавший слово "муж".
- Что же, братец, в пастухи хочешь? - спросил господин.
- Нет, не в пастухи, - обиделся Сашка.
- Так куда же?
Сашка не знал, куда он хочет.
- Мне все равно, - ответил он, подумав, - хоть и в пастухи.
Лысый господин с недоумением рассматривал странного мальчика. Когда с
заплатанных сапог он перевел глаза на лицо Сашки, последний высунул язык и
опять спрятал его так быстро, что Софья Дмитриевна ничего не заметила, а
пожилой господин пришел в непонятное ей раздражительное состояние.
- Я хочу и в ремесленное, - скромно сказал Сашка.
Красивая дама обрадовалась и подумала, вздохнув, о той силе, какую
имеет над людьми старая любовь.
- Но едва ли вакансия найдется, - сухо заметил пожилой господин,
избегая смотреть на Сашку и поглаживая поднявшиеся на затылке волосики. -
Впрочем, мы еще посмотрим.
Дети волновались и шумели, нетерпеливо ожидая елки. Опыт с ружьем,
проделанный мальчиком, внушавшим к себе уважение ростом и репутацией
испорченного, нашел себе подражателей, и несколько кругленьких носиков уже
покраснело. Девочки смеялись, прижимая обе руки к груди и перегибаясь, когда
их рыцари, с презрением к страху и боли, но морщась от ожидания, получали
удары пробкой. Но вот открылись двери и чей-то голос сказал:
- Дети, идите! Тише, тише!
Заранее вытаращив глазенки и затаив дыхание, дети чинно, по паре,
входили в ярко освещенную залу и тихо обходили сверкающую елку. Она бросала
сильный свет, без теней, на их лица с округлившимися глазами и губками.
Минуту царила тишина глубокого очарования, сразу сменившаяся хором
восторженных восклицаний. Одна из девочек не в силах была овладеть
охватившим ее восторгом и упорно и молча прыгала на одном месте; маленькая
косичка со вплетенной голубой ленточкой хлопала по ее плечам. Сашка был
угрюм и печален - что-то нехорошее творилось в его маленьком изъязвленном
сердце. Елка ослепляла его своей красотой и крикливым, наглым блеском
бесчисленных свечей, но она была чуждой ему, враждебной, как и столпившиеся
вокруг нее чистенькие, красивые дети, и ему хотелось толкнуть ее так, чтобы
она повалилась на эти светлые головки. Казалось, что чьи-то железные руки
взяли его сердце и выжимают из него последнюю каплю крови. Забившись за
рояль, Сашка сел там в углу, бессознательно доламывал в кармане последние
папиросы и думал, что у него есть отец, мать, свой дом, а выходит так, как
будто ничего этого нет и ему некуда идти. Он пытался представить себе
перочинный ножичек, который он недавно выменял и очень сильно любил, но
ножичек стал очень плохой, с тоненьким сточенным лезвием и только с
половиной желтой костяшки. Завтра он сломает ножичек, и тогда у него уже
ничего не останется.
Но вдруг узенькие глаза Сашки блеснули изумлением, и лицо мгновенно
приняло обычное выражение дерзости и самоуверенности. На обращенной к нему
стороне елки, которая была освещена слабее других и составляла ее изнанку,
он увидел то, чего не хватало в картине его жизни и без чего кругом было так
пусто, точно окружающие люди неживые. То был восковой ангелочек, небрежно
повешенный в гуще темных ветвей и словно реявший по воздуху. Его прозрачные
стрекозиные крылышки трепетали от падавшего на них света, и весь он казался
живым и готовым улететь. Розовые ручки с изящно сделанными пальцами
протягивались кверху, и за ними тянулась головка с такими же волосами, как у
Коли. Но было в ней другое, чего лишено было лицо Коли и все другие лица и
вещи. Лицо ангелочка не блистало радостью, не туманилось печалью, но лежала,
на нем печать иного чувства, не передаваемого словами, неопределяемого
мыслью и доступного для понимания лишь такому же чувству. Сашка не сознавал,
какая тайная сила влекла его к ангелочку, но чувствовал, чт