ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. VIA DOLOROSA 5 страница

— И хочется сей же час вымыть руки с мылом.

— Нет, — говорит Юра, — не вымыть — отрубить.

— Отрубить?

Я был поражен: Юра слово в слово повторил Жорины слова о липких руках Авлова — «отрубить»!

— Или обуглить, сунуть их в очищающее пламя топки мартена. Или паровоза… Ясное дело — чувствовать себя голодным гораздо хуже, чем быть униженным и оскобленным, и поэтому эти мокрицы будут ползать, лизать, лебезить, пресмыкаться до тех пор… до последней капли своей ненасытной крови… Да всегда!..

Стрелка напряженности биополя тут же прыгнула за сотню, и мне пришлось Юру успокаивать:

— Не злись, — говорю я, — ты искажаешь священное биополе.

— Да-да, извини-извини… Потом…

— Что «потом»?

Юра не ответил, затем:

— Так что же, по-твоему, жертва Иисуса была ненужной, бессмысленной, зряшной?..

Меня удивил его вопрос: как можно назвать Эту Жертву зряшной?

— Вот поэтому мы и не имеем права, — сказал я, — терять то, что добыто Его тяжким трудом. Мы, знающие теперь толк в делах Его. Вот теперь-то и нужна наша Пирамида.

— Но тебе не кажется?..

— Не кажется, — оборвал я его, — нужен клон…

— Клон — это хорошее слово.

— Нужен клон, чтобы наша с тобой Пирамида засверкала всеми гранями совершенства…

Теперь Юра только смотрел на меня, он просто ждал продолжения разговора.

— Клон, — продолжал я, вспомнив рассуждения Жоры, — это ведь инкубатор, хранилище избирательных генов. И в этом его главное предназначение. Мы в любой момент можем дать развитие новому поколению, выпустить своего джина из бутылки, и пусть себе он осваивает свою Ойкумену. Но наш джин всегда будет на коротком поводке, с уздой совершенства на шее.

— Клон — это хорошее слово, — согласился Юра, — хотя жить в узде — последнее дело…

— «И будет сладко иго Мое», — сказал я словами Иисуса.

— … а вот Пирамида… Я ее не совсем понимаю.

— Это так же просто, — заверил я, — как поймать вон ту бабочку.

— Ты сначала поймай, — предложил Юра.

Я только улыбнулся.

— Слушай, — вдруг сказал он, — а помнишь у Лема, в его «Сумме технологий»...

— Это наша настольная книга, — сказал я, — «Библия», «Капитал», «Феномен человека» и «Сумма технологий»...

Юра с любопытством посмотрел на меня.

— И вы...

— Мы просканировали все, что мир постарался очень забыть.

— Слушай, — Юра неожиданно взял меня за плечо, — а что Аза, как она, где она?.. Ты что-нибудь знаешь о ней?.. Наш Гуинплен, наверное…

— Не знаю, — отрезал я и высвободил плечо.

— Интересно было бы…

— Да, — сказал я, — интересно…

И Юра, и Аня, все они, конечно, считали виновным меня в той трагедии, которая приключилась с Азой и нашим первенцем. А я так не думал. Они ведь тоже были участниками тех грустных событий. Правда, ни Аня, ни Юра, да и никто из них не могли чувствовать за собой никакой вины за случившееся. Вся вина, считали они, ясное дело, лежала на мне. Но в чем выражалась эта вина? Кто мог на это ответить? Никто. Вины просто не было.

Еще два дня мы пробыли с Юрой вместе. Мы уточнили детали сотрудничества и договорились с ним созвониться.

— Хорошо, — сказал он, — я приеду. Причешу все свои дела и…

Вот-вот, радовался я, вот ведь в чем сила Его Святого Духа!

Когда мы уже расставались, договорившись о скорой встрече, он взял меня за локоть, крепко сжал его и, сняв очки, чтобы я не смог солгать ему, заглянул мне в глаза:

— Слушай, — спросил он, — это правда?

Я сделал вид, что не понимаю его.

— Ну, вся эта твоя Пирамида?

Он все еще не верил мне. Нельзя было медлить с ответом, нельзя было ни на миг посеять в его душе никаких сомнений. И я сказал, сказал просто и ясно:

— Пирамида, — я тоже сжал его локоть, — это моя кровь.

Он улыбнулся, высвободил руку и надел очки.

— Да, видимо, нанотехнологии все-таки изменят лик Земли. И твоя Пирамида вполне может быть выстроена.

— Да, — сказал я.

— Да, — сказал он.

Я в этом был уверен, поэтому не сказал больше ни слова.

— Хорошо, — сказал он, — ладно… Скажи мне вот еще что…

Он поправил очки указательным пальцем.

— Ватикан — это Пирамида?

— Ну, конечно, нет, — сказал я, — Ватикан — это лишь одна грань Пирамиды: власть Бога. Может быть, две. Власть Бога и денег. Не нужно смотреть даже в оптический прицел, чтобы увидеть, как скособочена эта Пирамида.

Юра внимательно слушал.

— Понимаешь, — сказал я, — Пирамида — это когда все грани равны у каждого, кто наделен генофондом. От какого-то там завалящего вируса и аж до царства людей.

— От вируса?

— И до царства людей…

— Ладно, — сказал Юра, ища мою руку, — разберемся потом. И пока! Мне нужно еще успеть…

Если бы мы могли только знать тогда, если бы мы могли предположить, как все обернется… Но, как в любом большом деле, жертвы неизбежны. Нам тоже не удалось их избежать.

— Да, ты говорил...

Это было в конце марта на Пасху католиков, а уже в начале апреля…

Глава 8

 

Мы еще долго не могли взять в толк: тем ли мы в жизни заняты? Знаешь, мы — мучились… Наступил 2001 год, пришла осень… Вдруг, как снег на голову, как всевселенское умопомрачение — 11 сентября !.. Это был вызов добру, справедливости, совести, наконец, вызов разуму… В самом ли деле ты sapiens, Homo? Или ты просто гомик, миллионолетия преследующий самое себя? Дикое животное, тварь, урод, гадина, мерзкая мразь…

И саморазрушение — твоя суть!

Как же построить это неуловимое, не поддающееся пока даже осмыслению совершенное общество, этот Град Божий? Где взять рецепт? У Будды, у Христа, у Мухаммеда?..

Я чувствовал себя совсем раздавленным: как представить себе это Царство Небесное? Как потом оказалось, сотворить мир гораздо проще, чем его осознать. За две тысячи лет мир ни капельки не изменился, не стал ни на йоту добродетельнее, мягче, счастливее, тише… «Хлеба и зрелищ!» — это лозунг и сегодняшнего дня. Деньги по-прежнему являются эквивалентом деятельности человека. Схема жизни человечества — сделать деньги — захватить власть — покорить рабов — наслаждаться…

Мир с такими грандиозными открытиями (порох, пар, колесо, письменность, крыло, атом, электричество, ген…), мир, который кичится такой высокой организацией мозга человека разумного, его воспитанием и образованием, человека, вооруженного знаниями поражений и побед предыдущих цивилизаций, оснащенного интернетом и самыми современными достижениями науки и техники, человека, в руках которого управляемый атом и подвластный его воле ген, мир, который, казалось, так ладно скроен и крепко сшит, сегодня трещит по всем швам. По всем швам… На земле уже нет места, где бы не ступала нога человека, и где бы она не ступила, везде оставила свой замызганный и заплеванный, зловонный, черный роковой след. Ор, жор, мор, тремор, террор… Tumor, kolor, kalor, dolor, наконец, functio leze и все остальные признаки не только воспаления, но и скорой агонии. Апокалипсис, ад…

На сегодняшний день 99,9 % живых существ на земле уже вымерло. Это факт, от которого не отмахнешься. И чем мы отличаемся от Содома и Гоморры? Ничем. Чем мы отличаемся от Великой блудницы Рима или от распластавшейся в полудрёме на золотом блюдце Византии? Ничем. Люди, разлепите ресницы, расплющите очи: Армагеддон на дворе! Выковыряйте из ушей серные пробки! Разве вы не слышите зычных труб Апокалипсиса?..

О всемирном потопе судачили на каждом шагу. Все газеты галдели о кризисе культуры, исчезли великие писатели и поэты, философы и ученые. Нравы пали, появилось множество сект и лжеучений, лжепророков и выскочек-самоучек. Ни Сократов, ни Аристотелей, ни Коперников, ни Ньютонов… Днем с огнем не встретишь ни одного Данте, ни одного Петрарки, ни Байрона, ни Киплинга… Что ж до Сервантеса или Рабле, или Вольтера, или Бальзака, то их и след простыл… Ни Монтеня, ни Паскаля, ни Бэкона, ни Ларошфуко… Может быть, где-нибудь спрятался дедуган Маркс? Или Энгельс? Или, на худой конец, Ленин?.. Есть, правда, и Морганы, и Рокфеллеры, и Гусинские, и Абрамовичи, но что с них для человечества пользы? И — какой всевселенский стыд! — ни одного Эйнштейна!!! Разве что наш Гриша Перельман… И ни одного хотя бы завалящего Эдисона… Ни Теслы, ни братьев Райт... Только братья Кличко! Мордобои! Это и есть Всевселенский потоп. Правда, появился Билл Гейтс и оборвал эру индустриализации. Информационные технологии ворвались в нашу жизнь и перевернули ее с головы на ноги. Тем не менее человечество вырождается. Вот Гейтс теперь и занялся созданием новых лекарственных растений для лечения человечества.

— В чем же все-таки дело?

— А все дело в том, что технология естественной генной инженерии не соответствует технологии социальной инженерии, которую человек берет, так сказать, с потолка. Мы для строительства общественной жизни, человеческого муравейника, используем экономические, экологические и социальные законы и успешно пренебрегаем биологическими, потому-то и Пирамида современной жизни кривая: кособочит, дрожит, едва держится на ногах…

— Что же делать? — спросил я у Жоры.

— Как это «что»? Нужна свежая кровь… Например, Тинка… Ты её…

— Где, где я тебе её возьму?! — не на шутку разозлился я.

— Клонируй хоть…

— Ха!..

Пропади она пропадом, ваша Тина!

Глава 9

Конечно же, все это не могло оставить равнодушным даже самого черствого из людей. Я почувствовал, что задыхаюсь, тону в этом жутком угаре. А тут ещё Жора с этой Тиной! Свежая кровь, свежая кровь!.. Я готов был сделать и себе кровопускание! И не только себе! Душа моя рвалась в клочья, а ум приказал ухватиться за спасательный сук. Выбора не было, не было мочи терпеть. Это заставило присмотреться к себе и своему окружению, пересмотреть концепцию собственного существования, круто изменить стиль и траекторию жизни. Требовалось незамедлительное вмешательство воли. Я пришел к выводу, что из года в год, день ото дня, час за часом человечество деградирует. Что там деградирует — вымирает. Вымерли динозавры и мамонты, птеродактили и бронтозавры, исчезли с лица земли эти безмозглые узкоумые уроды, туда им и дорога, но ты, человек, Homo и, так сказать, очень sapiens, ты-то о чем думаешь? Что творишь на земле?! Достаточно было внимательно присмотреться к себе, сначала к себе. Достаточно было посмотреть через призму добра, да-да, через призму добра, красоты и, конечно же, совершенства, посмотреть на сей серый и убогий мир рабов плоти, роботов наслаждения… Господи, Боже милостивый! что я увидел! Царящий хаос безвкусицы, ханжества и разврата. Мир невежд и неверия окружал меня. Я был убит, потрясен, растерзан. Какой смерч, какое нагромождение неразумия и бесстыдства. Все институты, созданные человеком для защиты и услады греха, просто потрясали. Про что пестрели газеты, о чем галдели радиорепродукторы, что проповедовали телеведущие?.. Насилие, наркотики, террор, смерть всех искусств, гибель книги, театра, кино, поэзии и, главное, — правды. Этот зловонный мир, этот смердящий человеческий отстойник стал невыносим и уже требовал своего Везувия, своего Апокалипсиса и, наверное, своего очистительного Потопа. Очевидным знаком надвигающейся беды стали сладострастные обещания рая вождями в то самое время, когда вокруг смердело дерьмо разложения и распада. Невозможно стало слышать косноязычные убогие речи наших правителей, этих жалких кротов и заик. Это не были тихие теплые велеречивые проповеди Иисуса, как не были и пламенные речи Сократов и Цицеронов, Демосфенов и Цезарей. За ними не стояли очереди в библиотеках, их не переписывали в тетрадки, не перепечатывали десятками экземпляров… Заики оставались заиками, фарисеи и книжники — лжепророками. С кем бы я ни распечатывал эту тему, у кого бы ни пытался добиться ответа на душераздирающий крик, никто внятно и членораздельно мне ответить не мог. Все только удивлялись моему удивлению, пожимали плечами, мол, нашел о чем спрашивать, разводили руками или что-то мычали… Или молчали, тупо рассматривая свои ногти. У кого-то были, правда, попытки найти выход из тупика юродливым философствованием, но эти уродцы были настолько жалки и беспомощны, что хотелось рыдать. Как-то я бросился с этим к Жоре. Я прилип к нему, как банный лист к заднице: «Ты скажи, нет, скажи мне, скажи!..». Жора встрепенулся, откашлялся и вдруг загудел:

— Ты только посмотри на эти сытые рожи глухарей и кротов, на этих рябых жаб и горилл…

По всей видимости, Жора и сам давно мучился этими вопросами.

— Эти свиные рыла, свиные же!..

Жора даже закашлялся.

— Ты только прислушайся к их чавканью у корыт и мирному хрюканью. Разве ты им веришь? Разве ты не готов заткнуть их поганые глотки увесистой порцией свежего говна? Ты давно готов. В чем же дело? Да этих косноязычных заик нужно просто…

У Жоры судорогой свело горло, но он снова откашлялся и продолжал:

— Казалось бы: что нам делить? Мы делим мир, как делят добычу, колем его на куски, тащим во все стороны и, забившись, как кроты в норы, притаившись грызем поодиночке. Мы не люди, гордые своей щедростью и всесилием Бога, мы — кроты. Тараканы, гады, жабы и крысы куда великодушнее нас, куда красивее и, конечно, достойнее…

Жора долго искал свою трубку (она лежала перед ним на столе!), наконец, взял ее и стал набивать табаком. Я заметил: трубка была его спасительным талисманом. В минуты злости или отчаяния он всегда прибегал к ее молчаливому участию.

— Отсутствие чувства стыда и совести, — продолжал он, — что может быть более греховным? Мы живем в эре греха. Не живем — вымираем, мрем, как мухи. Несмотря на то, что количество человеческой плоти на земле возросло до семи миллиардов голов, количество духа на каждую из этих душ упало до крайности. Ни в какие, даже самые темные времена истории, не был так низок удельный вес духа отдельного человека. Даже во времена инквизиции среди нас были Леонардо да Винчи и Джордано Бруно, Жанны д’Арк и Яны Гусы….

Он гудел, как сирена и ревел, как белуга.

— Нельзя сказать, что мы как-то вдруг, в одночасье стали свидетелями очевидного регресса. Долгие годы хлам деградации нагромождался вокруг нас, день за днем это дерьмо жизни мы складывали зловонными кучками до тех пор, пока сор невежества не стал путать нам ноги, пеленать руки, застилать глаза и затыкать уши, пока эта вязкая паутина не стала вить вокруг каждого из нас свой уродливый кокон, пока эта мерзкая плесень не стала кляпить нам рот… Мы были ослеплены, обездвижены, мы оглохли и онемели, нечем стало дышать… Нас превратили в гниющую мертвечину и лишили возможности взвешивать, сравнивать, думать. Думали, что лишили, надеялись, твердо верили, что мозги наши превратились в опилки. Но вот тут-то и ждал нас промах. Произошла осечка. Заржавели патроны, промок порох. Для истории это не ново. Каждую империю ждет свой конец. На фоне этой проржавевшей упаднической идеологии вдруг проросли свежие тугие ростки новой мысли. Ее конечно, пытались скосить, выжечь, вытравить…Даже распять. И распяли… Но известно давно: мысль погубить невозможно. Человека можно убить, но нельзя запретить ему думать и жить его мыслям…

Вскоре с трубкой было покончено, он долго ее раскуривал, наконец произнес:

— Этот мир, без сомнения, должен быть разрушен. Как Содом и Гоморра, как Карфаген…

Это был приговор миру.

«Камня на камне от тебя не останется»…

Мне показалось, что на землю снова пришел Иисус…

— «Не мир пришел я принести, но меч…», — сказал я.

— Вот именно, — сказал Жора, — не мир… Миру вкрай[1] нужен острый меч, чтоб отсечь дурью голову с плеч…

— Стишок так себе, — сказал я.

— Я и не старался.

— А мог бы…

— Тут я не мастак, — сказал Жора, — вот Тинка…

Он мечтательно прищурил глаза.

— Что «Тинка»?

Жора молчал.

— Нужно побыстрей строить нашу Пирамиду, — сказал я, — сколько можно топтаться на месте?! Необходимо действовать, действовать, а не…

Жора прервал меня:

— Стой, стой, — сказал он, — послушай меня. Ты должен усвоить это навсегда: действие — злейший враг мысли, ибо любая самая ничтожная и даже глупая на первый взгляд мысль предполагает отрешение от всего мира движений, всяких там перемещений и достижений успехов, отрешение от мира движений звезд и планет.

Жора прервал свою мысль, посмотрел на меня и продолжал:

— Когда человек думает, он должен остановить бег не только собственной плоти, но и несущегося мимо него мира. Чтобы мысль, пришедшая ему в голову, смогла изменить этот мир. Прошли те времена, когда прогулки по побережью под мерные накаты волн Средиземного моря, создавали мир мыслей для строительства будущего человечества. Я прав?..

— Возможно, — сказал я.

В течение нескольких месяцев мы каждый день обговаривали сложившуюся ситуацию. И решение было принято окончательно: строить! Смешно было даже предполагать, что мы могли от него отказаться. Ведь мы ждали этого момента с таким нетерпением! Отрешившись от химер славословия и отрекшись от всего, что заставляло нас любить жизнь, мы перестали видеть в ней все, что доставляло нам наслаждение и все свои силы устремили на ее спасение. Да! Нужно было безотлагательно действовать, спасать жизнь, спасать… Если не мы, то кто? Неужели вот эти ханжи и невежды, эти прилипалы и живодеры, эти Авловы, Здяки, Чергинцы, Переметчики, Шпуи и Штепы, Шапари и Швондеры, кнопки, булавки, шпоньки и швецы… Эта шелудивая шушера, вот эти ублюдки?!

Нет…

Мы понимали: если не мы, то кто же?! И если все-таки кто-то, то почему не мы?! (Это стало и нашим девизом!).

— И помни: не найдёшь мне Тинку — удавлю! — пригрозил Жора. — Я не шучу.

Он посмотрел на меня так, что я не мог не поверить: он не шутит. Я знал этот его нешуточный взгляд.

Похоже, что пришла и её, Тинина очередь сказать свое веское слово.

Глава 10

Как-то я застал Жору с огромной толстой книгой в руках. Грубый темно-вишневый переплет, какие миллионными тиражами издавались в Советском Союзе. Книга, казалось, вдавила Жору в кресло, и создавалось впечатление, что теперь ему из него не выбраться до тех пор, пока не будет прочитана последняя страница. Она прочно удерживала своего читателя и, как бы мстила ему за такое запоздалое любопытство к своей величественной персоне.

Я знаю много толстых книг: Библия! Или «Война и мир». Или «Гаргантюа и Пантагрюэль», или «Дон Кихот», или «Словарь русского языка», или «Биология» (Вилли), или, скажем, тот же «Улисс»…

Какую из них он не дочитал?

— Ты еще и книжки читаешь? — с издевкой, на которую способен только самый последний ехидна, спросил Вит.

— К твоему большому стыду я победил не все самые толстые книжки.

— Осилишь ли, а, ста-арик?

Не так давно Вит отпустил усы и бороду и теперь был еще больше похож на Жана Рено-Леона из французской картины про киллера. Если бы Вит был чуть повыше ростом, пошире в плечах, поплотнее в теле и не настолько лыс, он мог играть его двойника. А сейчас у него был такой вид, словно он только что придумал теорию относительности. Жора оторвал взгляд от книжки и, усмехнувшись, неуверенно произнес:

— Вряд ли.

— Что это, неужели Библия?

— Да, — сказал Жора, — наша Библия.

Он закрыл книгу, и теперь можно было прочесть огромные золотые буквы на темно-вишневом коленкоре: «Капитал».

— Ух, ты!— произнес Вит.

— Да, — сказал Жора.— Я давно хочу вам сказать, что…

Вит неожиданно прервал Жору:

— Я и сам об этом думаю.

Почувствовав, что Наталья все это время смотрит на меня, я подошел к ней, мол, в чем дело? Я ждал подходящего момента, чтобы сказать Жоре о том, что пора ехать в аэропорт. Мы собирались на день-другой в гости к китайским друзьям.

— … что твой прадед был на верном пути, — продолжал Жора.

— Ска-ажите-ка! Надо ж!…

Жора не замечал ерничания Вита.

— Он строил свою Вавилонскую башню, но не на песке, а на звенящих монетах. И был неплохой экономкой. Если бы он знал, что гены…

— Он был чистым экономистом, — сказала Инна.

— Всего лишь, — с сожалением произнес Вит, — а наша тетя Циля уже сегодня — старший экономист, но и она о генах мало что знает.

Вит всегда упоминал этот бородатый анекдот о тете Циле, когда ему нужно было прекратить всякий спор.

— Но работает не хуже Маркса, — сказала Наталья.

— Издеваешься, — сказал Вит. — В «Капитале» ни-и строчки о генах, даже Энгельс о них ни-игде не упоминает. А ведь его «Диа-алектика природы»…

— Слушайте новый анекдот, — вдруг сказала Вера, — подходит новый русский к старому еврею и говорит: «Папа, дай денег»…

Возникшую паузу снова прерывает ее голос:

— Всё, — говорит она очень серьезным тоном и обводит всех внимательным взглядом, — все, — повторяет она еще раз.

Теперь все смеются.

— Вер, сама придумала? — спросил Боб, — it’s very well!..

— Да…

Думать ни о чем не хотелось.

— It’s o’kеy!

Я тоже говорил какие-то глупости. Чтобы не молчать.

— Вот вам чистая работа генов, — сказал Руди.

Генная инженерия…

— Да, генная инженерия — это прекрасно, — сказал Жора, — но пришло время и генной экономики.

— Вот-вот, — сказал Вит, почесав бородку, — я так и знал: генная экономика…

Я знал, что Жора давно вынашивал эту мысль. Однажды он попытался пробиться ко мне со своей генной экономикой, но не нашел никакого ответа. Тогда я даже не сообразил, что он имел в виду. Он и не стал разъяснять. Видимо, идея еще не совсем вызрела. И вот он решился.

— Чушь какая-то, — сказала Рая.

— Конечно, — поддержал ее Вит.

Признаюсь, и у меня до сих пор не было ни малейшего представления о Жориной «генной экономике» — что это? Можно ли инъекцией премьер-министру наносом, содержащих по всем признакам совершенный геном, повысить уровень ВВП или снизить цену за баррель нефти? В самом деле: какая-то чушь собачья… И ничего больше. Так я думал тогда. Так думали все, кто впервые услышал это. Никто до сих пор серьезно не воспринимал Жорину «генную экономику».

Если бы Тина была с нами, подумал я, она бы наверняка тоже… Хотя… Вряд ли. Что она могла понимать в «генной экономике»?

Когда он читал курс своих лекций в Сорбонне, Оксфорде или Массачусетсе, вначале (рассказывал он, улыбаясь) тоже часто встречал недоумение и неприятие: какая еще «генная экономика»? Он терпеливо разъяснял. До тех пор, пока не приходило ясное понимание: теперь-то все it’s o’key! Вначале и мы противились. Мы даже слушать не хотели. Поэтому перешли на Дарвина. Или на Мальтуса…

— Слыхали, — сказала Инна, — уже создан виртуальный неандерталец…

— Если бы не я, — сказал Вит, — из тебя давно бы сделали чемодан или да-амскую сумочку.

Наталья рассмеялась.

— Ты бы лучше побрился, — сказала Виту Инна, бережно снимая с его бородки хлебную крошку, — ты и без бороды — наш дедушка Маркс.

Я подошел к Юле и тихо спросил: что? Она медленно покраснела, потянулась к моему уху губами и прошептала:

— Вы меня берете с собой?

Поездка к китайцам была небезопасной, и хотя они уверяли нас в том, что нам ничего не грозит, мы с Жорой не стали рисковать.

— Нет, — сказал я.

— Ты же мне обещал! — настаивала Юля.

Мы тотчас забыли о Марксе и его слишком узком взгляде на жизнь. И «генная экономика» не легла нам в тот день на слух.

— Нам пора, — сказал я, обращаясь к Жоре.

— Да-да, идем-идем…

Мне запомнился Жорин взгляд, которым он одарил всех присутствующих, слегка снисходительный радостный взгляд, каким любящий отец смотрит на шалящих детей: ах, вы мои милые несмышленыши…

Это же он придумал и свой «генный социум», и «генную экологию», и «генную власть»… Засилье Жориных генов! Жуть!

В Пекине он об этом не сказал ни слова. Зато там, среди китайцев, мне вдруг открылась вся тайна Жориной идеи. В самом деле: разве вся экономика жизни не соткана из генов?!

— Главное в «Капитале», — заключил тогда Жора, — как делить? Правда, об этом в книжке — ни слова.

— Значит, Жора был прав?

— Его интуиция — как центурии Нострадамуса. Как иероглиф. Я понял это еще в Китае.

— И Конфуций в сердце? — говорит Лена,

— Да-да, и Жора — в сердце! Мы поселили там Жору, сами не подозревая об этом. Это и был тот самый Жорин культ, о котором из уст в уста уже кочевала по миру молва. Это был Жорин след на Земле.

И Юля была без ума от Жоры!

Глава 11

Вскоре мы и Стаса с его искусственными матками и плацентами, хорионами и пуповинами перетащили к себе.

— Ты не пожалеешь, — сказал ему Жора, — здесь безмерное поле для твоего творчества.

— Я никогда не сомневался, — сказал Стас, — в твоем умении обольщать людей, не суля им ни денег, ни славы…

Жора просиял:

— Стас, — сказал он, — ты — у нас не девочка, и уже не так молод, чтобы, «задрав штаны, бежать за своим комсомолом».

Легкий на подъем, Стас перебрался к нам, не колеблясь. Америка ему тоже нравилась. Мы приняли его, как родного. Он располнел и сильно отяжелел. Не могу сказать, что он изменился настолько, чтобы я не узнал его, встретив случайно на улице. По-видимому, я слишком долго стоял и разглядывал его прежде, чем мы бросились друг другу в объятия.

— Что, я так изменился? — спросил Стас.

На это я только дружески потрепал его по щеке ладошкой.

— Дела заели, — сказал он, словно оправдываясь, — деньги, знаете ли, не дают продыху.

На своих искусственных матках Стас заработал солидный капитал и теперь, как каждый капиталист, терзался мыслями о новых проектах.

— Мы тебя быстро приведем в норму, — пообещала Наташа.

Она имела в виду теннис. И не только теннис — утренние пробежки по песчаному берегу, умеренность в еде, посты, молитвы… Вообще весь наш образ жизни — The Pyramiden Way of Life. Впрочем, мы были избавлены от заботы загонять каждого в наше стойло — наш стиль поведения: вольному воля, но никто не отказывал себе в удовольствии проповедовать его преимущества.

Сюда бы к нам ещё Тину! Об этом можно было только мечтать.

Вслед за Стасом прилетел к нам и Юра. Они встретились с Жорой так, словно только вчера расстались. Будто и не было этой пропасти лет.

— Ты здоров? — спросил Жора, и, не ожидая ответа, добавил, — это хорошо. А я здоров.

Я смотрел на них и радовался, что мне удалось снова собрать их вместе.

— Слетаются птенцы к родному гнезду, — рассмеялась Ната.

— Юрка! Ты!? — Тамара бросилась ему на шею, — ты — прелесть! Толстый какой, жирный просто…

— Крепкий, — сказал Юра и нежно обнял Инну, — не толстый, а крепкий.

— Да! А это что? — воскликнула Инна и ткнула указательным пальцем Юре в живот. — Ты же был худющий, как щепка!..

— Ань, привет…

— Юрка!..

Это было время радостных встреч. Мы сидели и пили вино. Как сто лет назад.

— Ты богат? — спросил Жора.

— Я счастлив, — сказал Юра, — кажется, счастлив. А ты?

Жора окинул его вопросительным взглядом. Затем:

— Я нищ как последний проныра, — сказал он, — но и баснословно богат.

— А где Шут, — спросила Тая, — кто знает, где теперь Шут?

Мне было интересно, как Юля встречала каждого — на «ты»:

— Ты сегодня ел?

Этим вопросом она встречала всех новеньких.

А как бы она встретила Тину? Жора бы воскликнул: «Ти, ты где пропадала?! Мы тут все без тебя…».

Что, что «без тебя-то»?!

Я был восхищен: как хорошо держится Аня!.. С Юлей они встретились, как родные.

Глава 12

Объявился и Шут. Он нашел нас по интернету и тут же бросил все свои дела, чтобы быть с нами.

— Это какой-то цугцванг!

Это были первые его слова. Мы, конечно же, все изменились. Да! А разве могло быть иначе? Но его нарочито-насмешливый склад ума остался при нем. Это было время не только встреч, но и неожиданных узнаваний. Однажды расставшись и расставшись, казалось, навсегда, мы вдруг встретились снова и узнали друг друга… Не верилось, но прошли годы.

— Удача, я вижу, не обошла и тебя стороной, — сказал Юра Ане.

Мне показалось, что у Ани давно был готов ответ и на этот вопрос.

— Все люди верят в удачу, — сказала она, — но самые удачливые верят только в себя.

Были и вопросы, что называется, в лоб:

— Я слышала, ты стал киллером? — спросила Наталья.

— Тебе не терпится узнать правду?

Не переставая щурить глаза, Ната кивнула.

— Правда, — сказала она, — это одно из самых больших наслаждений человека. Без нее мир погряз бы в дерьме!

Юра только секунду держал паузу.

— Ты пользуешься правдой, — сказал он, — как инструментом дознания.

И еще секунду подумав, добавил:

— Как щипцами для пыток.

— Я просто ее очень люблю. Впрочем, можешь не отвечать.

Ната встала и отошла к окну.

— Я стараюсь никогда не делать людям больно, — сказала она.

Кто-то мог бы расценить эти слова, как упрек. Только не Юра.

— Я тоже, — сказал он.

Слух о том, что среди нас появился самый настоящий профессиональный киллер вызвал невиданный интерес. Каждый хотел задать ему свой горячий вопрос. Юра не прятался — пожалуйста! Правда, отвечал сухо, но без какого-то там нарочитого вызова, без восторженных нот в голосе, просто, словно рассказывал вчерашнюю газетную утку.

— У меня ведь такая профессия — заглядывать в глазок, — уточнил он.— Этим я зарабатываю на жизнь. И профессию, замечу, никогда не менял. Прежде я заглядывал в глазок объектива микроскопа, а теперь вот в глазок прицела… Разницы ведь никакой. Я использую свои знания и опыт в разных сферах жизни и на самом высоком уровне.