Русские в Средней Азии и англичане в Индии: доминанты имперского сознания и способы их реализации

Весь XIX в. прошел под знаком англо-русского соперничества на Востоке. Остроту этого соперничества можно понять, если учесть, что и русские, и англичане считали, что на карту поставлено само существование государства: "Англия должна быть первой среди наций и руководить человечеством или отказаться не только от своих владений, но и от своей независимости", - писала газета "National Review" [цит. по: 1]. Русские ставили вопрос так: "Или действовать решительно, или отказаться от своих владений в Азии... заключив государство в границах начала XVII столетия" [2]. Англичане же, в свою очередь, слагали стихи, что "русские никогда не будут в Константинополе" [цит. по: 3].

Главным стержнем английской политики была оборона Индии. Генерал-майор У.Мак-Грегор по дням во всех деталях просчитывает, как русские могли бы завоевывать Индию [4]. Бери и пользуйся! В 1868 г. генерал-майор сэр Г.Раулинсон довольно остроумно описывает стратегию действия русских на Востоке и весьма проницательно предсказывает порядок их дальнейшего продвижения [5]. Генерал Снесарев в раздражении называет все рассуждения Раулинсона "белибердой" [6], но, не смотря на это, и в России вынуждены признать, что Раулинсон "предугадал очень многое, что совершалось впоследствии" [7]. Поход русских на Индию никогда не был делом решенным, но время от времени он обсуждался более-менее серьезно [см. 8], предприятие казалось вполне выполнимым. "При благоприятных обстоятельствах сплав войск к воротам Индии не только возможен, но и удобен" [9]. Однако ставится разумный вопрос: если завоюем Индию, что будем с ней делать дальше? [см. 10].

Француз Г. де Лакост едет на Восток, желая описать для европейской публики подробности ожидаемой смертельной схватки: "Я выехал из Парижа, проникнутый идеями, что фатальная борьба между китом и слоном неизбежна. В Турции, Туркестане, Кашгаре и Индии я собрал сведения, которые привели меня к заключению совершенно противоположному". Вывод де Лакоста вполне категоричен: "Столкновение бесполезно, и им выгодно путем дружелюбным согласиться на справедливый дележ" [11]. В последней трети XIX века тема о желательности примирения начинает звучать все чаще. Ведь соперничество «приблизилось к той стадии, когда соперники должны либо стать открытыми врагами, либо друзьями-партнерами (12). В 1907 году между Россией и Англией было подписано всеобъемлющее соглашение о разграничении сфер влияния на Среднем Востоке. Необходимость срочного примирения диктовалась причинами внешнеполитическими (на восточную арену вступал новый инрок - Германия). Но велика была роль причин внутреннего характера. Их хорошо сформулировал М.Н. Аненков в предисловии к работе английского полковника Джона Эдея «Сатина. Горная экспедиция на границы Афганистана в 1863 году»: «Задача им и нам поставленная одинакого трудна: они и мы должны бороться с фанатизмом, невежеством, косностью, почти дикостью, и потому между ними и нами нет возможности найти повода к ссоре и даже к соперничеству. Нам предстоит одинаково трудная и одинаково дорогая работа в одном и том же направлении» (13).

Казалось бы, ничего более несовместимого представить невозможно. Столь различны были эти две империи - Российская и Британская, не только по истории своей, но и по духу, по смыслу своему, по реальности, которую они создавали в своих пределах, что трудно представить себе задачу, которую им бы пришлось решать в сходном направлении и испытывать одни и те же трудности. Как писал де Лакост, «если русские стараются проникнуться духом побежденного народа, чтобы его ассимилировать, то англичане всегда сохраняют свою европейскую культуру и навязывают себя покоренному населению» (14). А современный исследователь этнических проблем Р. Шермерхорн, утверждая неразрывность понятий «империализм» и «расизм», замечает, что история знает-таки одно исключение: Российская империя расизма не знала никогда (15).

Тем не менее сходства между Российской Средней Азией и Британской Индией гораздо больше, чем то представляется на поверхностный взгляд, в частности в том, что кажется наименее вероятным - в формах имперского управления. Так мы привыкли считать, что для Российской империи характерно прямое управление, а для Британской - протекторат. На практике все было сложнее (или, если хотите проще). В Британской Индии наблюдалась очевидная тенденция к прямому и унитарному управлению. Еще в начале XIX в. исследователь Британской империи шведский генирал-майор граф Биорнштейн писал, что вероятнее всего «субсидиальные [протекторатные] государства будут включены в состав владений [Ост-Индийской] компании по мере того, как царствующие ныне государи перестанут жить» (16). И действительно, к семидесятым голам XIX века из 75883 кв. миль, образующих англо-азиатский мир, 30391 кв. мили находились под прямым управлением (17). И с течением времени «тенденция сводилась к более решительному и энергичному контролю метрополии над аннексированными территориями; протектораты, совместные управления и сферы влияния превращались в типичные британские владения на манер коронный колоний» (18).

На протяжении всего XIX века наблюдалась явная тенденция к авторитаризму. Так, Джон Марли, статс-секретарь по делам Индии, в речи, произнесенной в 1908 году в Палате Лордов, заявил: Если бы мое существование в качестве официального лица и даже телесно было продолжено судьбою в 20 раз более того, что в действительности возможно, то и в конце столь длинного своего поприща я стал бы утверждать, что парламентская система для Индии совсем не та цель, которую я имею в виду» (Цит. по: 19). Р. Р. Киплинг был безусловным сторонником жесткого авторитарного управления Индией, которое он сравнивал с локомотивом, несущимся полным ходом: никакая демократия при этом невозможна (20).

В описываемы период именно данные идеи в значительной мере определяли политику англичан в Индии, хотя наряду с ними существовали и цивилизаторско-демократические идеи, который с начала ХХ века стали проявляться все более отчетливо, а после Первой Мировой войны превратились уже в доминирующие. Но, конечно, понадобилось широкое антиколониальное и антибританское движение, чтобы Индия добилась независимости.

Британская Индия представляла собой почти особое государство, где большинство дел не только внутренней, но и внешней политики находилось в ведении генерал-губернатора Индии. Ост-Индская компания была чем-то вроде государства в государстве, обладала правом объявлять войны и заключать мир. Но и после упразднения компании в 1858 г., в компетенцию индийского правительства входило "поддержание мира и безопасности в морях, омывающих индийские берега, наблюдение за движением морской торговли и тарифами своих соседей, течением событий на границах Афганистана, Сиама, Тонкина, Китая, России и Персии, защита владетелей островов и приморских областей в Персидском заливе и на Аравийском полуострове и содержание укрепленных постов в Адене" [21].

Со своей стороны, Туркестан представлял собой тоже достаточно автономное образование, находясь под почти неограниченным управлением туркестанского генерал-губернатора, которого "Государь Император почел за благо снабдить политическими полномочиями на ведение переговоров и заключение трактатов со всеми ханами и независимыми владетелями Средней Азии» [22] Генерал-губернатора Туркестана, не говоря уже о решении внутренних проблем края. Так же как и англичане, русские в Средней Азии "оставляли своим завоеванным народам многие существенные формы управления и жизни по шариату", при том, что на других окраинах империи система местного самоуправления и социальная структура унифицировались по общероссийскому образцу. И если еще при организации Киргизской степи "родовое деление киргиз уничтожалось" (в скобках заметим, что киргизами в литературе того времени именовались просто тюрки-кочевники), точнее игнорировалось при образовании уездов и аулов, то уже в Туркестанском крае - "крупные родовые подразделения совпадали с подразделениями на волости, - родовые правители были выбраны в волостное управление и недовольных не оказалось" [23].

Россия в Средней Азии попробовала и протекторатную форму правления (в вассальной зависимости от нее в различное время находились разные азиатские ханства, российским протекторатом была Бухара). Более того, русские усвоили себе и чисто английские способы действия в зонах влияния, в частности, "аксиому": нация, занимающая у нас деньги - нация побежденная" [24] и добились экономического преобладания в Персии, путем разумной тарифной (я имею в виду мероприятия гр. Витте) и транспортной политики, и даже завязали "экономическую борьбу с Англией в Персидском заливе, силясь отнять у этой последней бесспорно принадлежащее ей до того торговое преобладание" [25]. Все это конечно, под аккомпанемент жалоб на свою полную неспособность к торговле: "Бухара, Хива, Кокан больше ввозят в Россию, нежели получают из нее, выручая разницу наличным золотом ... Торговля с Персией тоже заключается большей частью в пользу иранцев. (...) Какая уж тут борьба с Англией, когда мы с киргизами и бухарцами справиться не можем" [26].

Однако в русской печати появлялись и совершенно новые, металлические нотки: "Ни одно европейское государство, имеющее владения на Востоке, не относится нигде к азиатским подданным, как к собственным гражданам. Иначе быть не может. Европейские подданные составляют самую суть государства, азиатские же - политическое средство для достижения цели" [27]. Короче, одни мы такие глупые, что прежде всего любым туземцам на любой окраине даем права нашего гражданства, после чего уже не можем драть с них три шкуры.

К счастью, эти сентенции, совершенно убийственные для русской имперской психологии, особого резонанса не получают. Что же касается экономической стороны колонизации, то аргументы и англичан, и русских схожи, а высказывание Дж. Сили на этот счет просто великолепно: "Индия не является для Англии доходной статьей, и англичанам было бы стыдно, если бы, управляя ею, они каким-либо образом жертвовали ее интересами в пользу своих собственных" [28]. В России не прекращаются сетования по поводу того, что все окраины, а особенно Средняя Азия, находятся на дотации. Правда, однако, то, что Россия в XIX в. делала в Средней Азии большие капиталовложения, не дававшие непосредственной отдачи, но обещавшие солидные выгоды в будущем; в целом, кажется, экономическую политику России в Средней Азии следует признать разумной. Но вернемся к нашему сравнению.

Русские совершено сознательно ставили своей задачей ассимиляцию окраин: "Русское правительство должно всегда стремиться к ассимилированию туземного населения к русской народности", т.е. к тому, чтобы "образовать и развивать [мусульман] в видах правительства, для них чужого, с которым они неизбежно, силой исторических обстоятельств, должны примириться и сжиться на всегда". Дело доходило до того, что мусульманам платили деньги, чтобы они отдавали детей в русские школы. На совместное обучение русских и инородцев, т.е. на создание русско-туземных школ, при первом генерал-губернаторе Туркестана К.П. фон Кауфмане делался особый упор, причем имелось в виду и соответствующее воспитание русских: "туземцы скорее сближаются через это с русскими своими товарищами и осваиваются с разговорным русским языком; русские учебники школы также сближаются с туземцами и привыкают смотреть на них без предрассудков; те и другие забывают племенную рознь и перестают не доверять друг другу... Узкий, исключительно племенной горизонт тех и других расширяется" [29]. Туземные ученики, особенно, если они действительно оказывались умницами, вызывали искреннее умиление. Тем более "в высшей степени странно, но вместе с тем утешительно видеть сарта [таджика], едущего на дрожках, либо в коляске, посещающего наши балы и собрания, пьющего в русской компании вино. Все это утешительно в том отношении, что за материальной стороной следует и интеллектуальная" [30]. Не утешительно было только то, что туземных учеников в русско-туземных школах считали единицами, ассимиляция почти не происходила, русские и туземцы общались между собой почти только лишь по казенной надобности, а "в местах, где живут вместе русские и татары, все русские говорят по-татарски и весьма немногие татары говорят по-русски" [31].

При этом русские живут на новозавоеванных территориях под мощной защитой правительства: "Нас ни сарты, ни киргизы не обижают, ни Боже мой! Боятся русских!.. Мы с мужем три года в Мурза-Рабате на станции жили совсем одни, уж на что кажется степь глухая... А никогда ничего такого не было, грех сказать. Потому что строгость от начальства. А если бы не строго, и жить было бы нельзя!.. Промеж собой у них за всякую малость драка" То же рассказывают мужики, волей судьбы оказавшиеся близ Ашхабада: "Здесь на это строго. Чуть что, сейчас весь аул в ответе. Переймут у них воду дня на три, на четыре, - хоть переколейте все, - ну и выдадут виновного. А с ним расправа коротка... Дюже боятся наших" [32]. Так что русские, по существу, оказывались, хотели они того или нет, привилегированным классом, к которому относились с опаской и контактов с которым избегали.

Точно также и "англичане в Индии, высокого ли, низкого происхождения, были высшим классом". Стиралась даже разница между чиновниками и нечиновниками, минимизировались сословные различия - все англичане в Индии чувствовали себя аристократами, "сахибами". Стремясь как можно более приблизить свою жизнь в Индии к жизни в Англии, они как бы абстрагировались от туземного общества. Общение с туземцами даже по долгу службы и даже для тех, кто прекрасно владел местными языками, было обременительной обязанностью. Литература пестрит примерами не просто пренебрежительного, а прямо вызывающе хамского отношения англичан к индийцам, полного игнорирования их чувств. Причем "это чувство превосходства базировалось не на религии, не на интеллектуальном превосходстве, не на образованности, не на классовом факторе..., а исключительно на принадлежности к национальной группе" [33] и "на вере в святость Соединенного Королевства» [34]. Английский чиновник, будь он даже образцом честности (коррупция в Британской Индии вообще была невелика), был абсолютно непреклонен, если дело касалось требования какого-либо социального равенства между англичанами и туземцами [35]. У англичан было четкое сознание, что управление - их призвание и без них в Индии воцарится хаос, не было "и тени сомнения относительно высшей компетентности англичан во всех вопросах управления, совершенно независимо от климатических, расовых и других условий [36].

Эта вера в свое превосходство была столь поразительной, что генерал Снесарев писал: "Они, мне кажется, просто лицемерят... Они не могут усомниться в даровании народа, который создал санскрит, наметил основы грамматики языка, дал миру цифру и музыкальную гамму" [37].

Однако, дело, видимо, далеко не так просто. Приведенная нами классическая картинка характерна для второй половины XIX столетия, и характерна все-таки не вполне. Английский историк, утверждая, что англичане в Индии не "индизировались", уточняет, "в отличие от первых завоевателей" [38]. Для завоевателей же (Клайва и других) индийцы были недругами, но отнюдь не презренной расой. В записках и мемуарах английских офицеров, служащих на вечно неспокойной северо-западной границе, тоже выражается отношение к индийцам более нормально. (Да и трудно иначе, если служишь долгие годы бок о бок). Фельдмаршал Робертс вспоминает о случаях, когда английские офицеры, абсолютно верившие своим подчиненным, узнав об их предательстве (мятеж 1857-1858 г.) пускали себе пулю в лоб, или о старом полковнике, клявшемся жизнью в преданности своих солдат и рыдавшем, видя как их разоружают (т.е. оказывают недоверие, оскорбляют тем самым) [39].

Однако британцы в Индии - это особая порода людей - викторианцы. Они имели действительно какую-то особую несовместимость с индийцами, которых "легко могли бы понять, если бы поставили себя на их место" [40], но именно этого викторианец не сделает никогда, этот самоуверенный подтянутый человек, не знающий ни в чем слабинки, крайне дисциплинированный, с гипертрофированным чувством долга, прекрасно воспитанный джентельмен, придерживающийся в своей жизни самых строгих правил и семейных традиций, религия которого сводится к нескольким исключительно нравственного характера заповедям. "Викторианский период, который обычно ассоциируется с подъемом в обществе христианских ценностей, в действительности не был эпохой веры. Может быть, правильнее было описать его как эпоху отсутствия веры..., период, ознаменованный стремлением к разрушению веры. Викторианская эпоха, не будучи эпохой веры, была тем не менее эпохой большой нравственной серьезности, культа хорошего поведения. Это была как бы секулярная религия" [41].

Британскую Индийскую империю создавали люди именно такого типа и помимо прочего "империя была для них средством нравственного самовоспитания" [42]. Этот тип человека воспевался и романтизировался в имперской литературе [см. 43]. В смысле этой романтизации и героизации викторианской империи мать Р. Киплинга писала: "Что знают об Англии те, кто знают только Англию?" [44]. Возникал своего рода культ "воинственной энергии, суровой и по отношению к себе, и по отношению к другим, ищущий красоту в храбрости и справедливость лишь в силе" [45].

Этот дух героического империализма и зарождался в Британской Индии тогда, когда в Англии наблюдалось "отсутствие веры в империю и отсутствие интереса к ее дальнейшей судьбе" [46], и уже потом, в последней трети XIX в. "драма нового империализма была разыграна в тропических лесах, на берегах величественных рек, среди песчаных пустынь и на ужасных горных перевалах Африки. Это был его [нового империализма] триумф и его героическая трагедия" [47]. Индия же виделась "раем для мужественных людей" [48], стоически переносивших все трудности и опасности.

Здесь, в Индии, складывалась та идеология, которую Киплинг выразил в своем знаменитом "Бремени белого человека".

И эти гордые англичане как будто на самом деле ощущали себя слугами покоренных народов. Они "чувствовали себя как бы докторами и ощущали какое-то мистическое стремление найти новых пациентов" [49]. Англичане творили себе "пациентов", по существу, творили в Индии "свой" мир. Среди англичан были такие люди, как Томас Маколи и С.Травелайен, стремившиеся "полностью переустроить индийскую жизнь на английский манер. Их энтузиазм был в буквальном смысле безграничен; они надеялись, что уже в пределах одного поколения высшие классы Индии примут христианство, будут говорить по-английски, освободятся от идолопоклонства и активно вольются в управление страной" [50]. Конечно, для разных англичан этот "свой" мир представлялся по-разному.

В начале XIX в. Индия была страной надежд для либералов, которые мечтали осуществить в Индии то, что им не удавалось в Англии. Периодами в Индии сильно было влияние англицистской партии, стремившейся утвердить в стране европейскую систему ценностей. Во второй половине века Индия собирала авторитаристов и консерваторов. Постоянно присутствовала и постепенно усиливалась "партия" ориенталистов, старавшиеся законсервировать индийские обычаи и традиции, уничтожив только самые "вредные". "Консерватизм должен был стать философским объяснением существующего порядка вещей, описанного в терминах социального и политического опыта британцев и естественного закона" [51]. Но по сути, то, что англичане "консервировали", и то, какими способами они стремились этого достичь, приводили к результатам, отчасти обратным ожидаемым. Ни точка зрения либералов (англицистов), ни точка зрения консерваторов не проводились в жизнь последовательно, а на практике получалась довольно причудливая смесь.

Но даже "будучи изначально консерваторами, британцы, сами того не осознавая, вестернизировали индийцев" [52]. Англичане сознательно были настроены на консервацию индийских традиций, в этом они видели залог политической стабильности Британской Индии и потому "чрезвычайно, до мелочей уважили и оберегали проявления национальной культуры туземцев Индии и характерные особенности национальной культуры индусов и мусульман и следили за тем, чтобы эти народы не соединились на почве одинаковой культуры, заимствованной у европейцев... Не содействовали тому, чтобы туземная молодежь получала европейское образование в ранних годах и тем отрывалась от родной культуры» [53]. Но уже сама викторианская самоуверенность вела к тому, что своим поведением англичане стремились вызвать у индийцев восхищение и признание себя в качестве существ высших и достойных подражания и тем самым воздействовать на них. В этом смысле показательно высказывание бригадного генерала Джона Джекоба: "Мы являемся расой высшей в нравственном смысле, руководимой мотивами возвышенного характера и обладающей более высокими качествами, чем азиаты. Чем более туземцы Индии способны понять нас, чем больше мы усовершенствуем их способность к такому пониманию, тем прочнее будет становиться наша власть... Не мешайте нам устанавливать наше управление посредством преподнесения туземцам высшего примера, посредством укрепления в них ощущения ценности правды и честности, посредством повышения их морального и интеллектуального уровня" [54].

Неизбежным продуктом английской имперской системы становились англизированные азиаты, т.е. специфическая элита "псевдоангличан", которых британцы, похоже, воспринимали как пародию на себя и которые вызывали их явную неприязнь. Эта элита была собственным английским порождением, но вопрос как относиться к ней оставался нерешенным [55]. Даже принять у себя дома образованного индуса, окончившего курс в европейском университете, было чуть ил не подвигом. В сравнении с этим небрежно брошенная русским автором фраза о том, что среднеазиатские туземцы "вследствие сильно свойственной им страсти общительности и привычки проводить время в гостях... повадились ходить в дома к русским" [56], кажется относящейся к совершенно иному миру.

Из всего уже сказанного уже напрашивается вывод: мы хотели ассимилировать жителей Средней Азии, однако удалось это слабо, англичане не хотели ассимилировать индийцев, но это до какой-то степени происходило само собой - и итоговый результат оказывался примерно одинаковым.

Вообще парадокс этих двух частей двух империй (Средней Азии и Индии) состоял в том, что в них на удивление не удавалось именно то, к чему более всего стремились и, напротив, как-то само собой получалось то, к чему особого интереса не проявляли. Мы уже говорили, что англичане считали себя наделенными особым талантом управления. Однако их неудачи в Индии часто объясняли именно негодной организацией управления, которое туземным населением переносилось с трудом. "Туземцы англичан не любят. Причина заключается в английском способе управлении страной" [57]. Русские привычно жаловались на "наше неумение управлять инородцами" [58], но, во всяком случае, как замечал де Лакост, "среднеазиатские народности легко переносят русское владычество" [59].

Англичане сплошь и рядом говорили о своей цивилизаторской миссии. "Мысль о том, что имперская миссия должна заключаться в насаждении искусства свободного управления стала общепризнанной" [60]. В России, конечно, никаких подобных мыслей возникать не могло. Однако, что касается Англии, то "положение, будто незыблемое правило нашего правления всегда заключается в воспитании наших владений в духе и принципах этой теории [представительного самоуправления], есть величайшее искажение фактов нашими колониальными и имперскими политиками, которое только можно придумать" [61]. Индийские мусульмане с большим удивлением узнают, что мусульмане в России имеют своих представителей в Государственной Думе - "на другой же день в газете "Пайса-Ахбар" была помещена заметка о нашей Думе и о присутствии в ней представителей-мусульман" [62]. Более того, случалось так, что благодаря юридическому и фактическому равноправию на некоторых инородческих окраинах империи складывалось фактическое самоуправление, а Великое княжество Финляндское имело самоуправление легально.

О техническом развитии регионов империи англичане говорили очень много. Техницизм был стержнем политической мысли Киплинга. Для русских эта тема второстепенна, однако успехи в данной области у русских и англичан примерно одинаковы. С удивительной скоростью Россия строит железные дороги к своим южным рубежам. Англичанин Вигхейм посвящает целую главу описанию того, что Россия сделала для развития Закавказья: "Только сравните Ереван с Табризом или Эрзрумом и разница будет сразу же очевидна" [63]. Т.Мун между прочим пишет: "Под русским владычеством туркмены перестали заниматься разбоем и кражей рабов и в большей или меньшей степени перешли к оседлому быту, занявшись земледелием и хлопководством. Другие расы прогрессировали еще больше. Русские железные дороги дали возможность сбывать скот, молочные продукты и миллионы каракулевых барашков из Бухары. Но самым важным нововведением было, конечно, развитие хлопководства" [64].

С другой стороны, для России существенно было то, что она, мыслившая себя преемницей Византии, должна была стать великим Православным Царством. Однако она практически совсем отказывается от проповеди. "У русских миссионеров нет; они к этому приему не прибегают. Они хотят приобрести доверие покоренных народов, не противоречить им ни в их верованиях, ни в их обычаях" [65].

В русской литературе того времени с гордостью рассказывается о том, что некий афганец, близко знакомый и с англичанами, и с русскими говорил: "Каждое воскресенье англичане выходят на базар доказывать, что их Хазрети-Исса (Христос) больше нашего Пейгамбера (пророка) и что их вера настоящая, а наше ничего не стоит... Пейгамбера всячески поносят, кормят его грязью... Вы, русские, этого не делаете, слух об этом дошел и до Индии - все вас за это хвалят". То же и в своих собственных владениях: "честный мусульманин, непереступающий ни одной йоты наших гражданских законов, на наш взгляд, лучше плута христианина, хотя бы тот и соблюдал все точки и запятые религиозных установлений". Более того, "до сих пор мы не только не допускали проповеди Слова мусульманам, но даже отвергали все просьбы туземцев, которые хлопотали о принятии их в Православие. Благовидным предлогом отказа служило незнание просителями русского языка, а следовательно, и невозможность огласить неофита Словом Истины" [66].

Причины такого рода политики назывались следующие: во-первых, проповедь вызывает враждебность мусульманского населения, во-вторых, раз туземцы не знают русского языка, христианские истины не могут быть переданы им адекватно и мы будем только плодить ересь. Во всем мире миссионеры изучали туземные языки и никому не приходило в голову, что это туземцы должны учить родной язык проповедника; сами русские, приняв православие от греков, в подавляющем большинстве своем греческого языка не знали, Евангелие было переведено для них на славянский и здесь как-то обошлось без ересей! Короче, пусть мусульмане поживут в России лет сто, пообвыкнутся, а там уж видно будет. Татары жили в России сотни лет, обвыклись, но в XIX в. по отношению к ним сложилось убеждение, что " сколь абсурдно пытаться заставить татар изменить цвет глаз, столь же абсурдно пытаться заставить их поменять свою религию" [67]. Более того - среди народов, которые были мусульманами больше по названию и отличались религиозной индифферентностью российская администрация сама укореняла ислам. "Русские покушались строить мечети, поставлять мулл и проч." [68]. Это уже явно выходило за границы простой веротерпимости и смахивало на какое-то помрачение. Вот и великое Православное Царство!

У англичан было наоборот. Как писал известный немецкий геополитик Эрих Обст, "идеей крестовых походов, которое имела такое большое значение на континенте, Англия почти совершенно не была затронута. Мысль о всеобъемлющей христианской империи никогда не пускала корни на Британских островах" [69]. В Индии "первой реакцией имперских деятелей была оппозиция активности христианских миссионеров... Ост-Индская компания, англо-индийские чиновники, британские министры в большинстве своем противодействовали проповеди христианских миссионеров" [70]. Так, в 1793 г. "миссионер Вильям Керей и его спутники были высланы из Индии... Миссионерская работа была объектом нервозного внимания со стороны Калькутского правительства и миссионеры без лицензии от директоров [совета директоров Ост-Индской компании] депортировались из Индии" [71]. Только начиная с 1813 г. миссионерам было разрешено свободно проповедовать в Индии. Таким образом, "миссионерское движение формировалось вне рамок имперского комплекса" [72].Не только имперская администрация стола в оппозиции к миссионерам, но и эти последние не очень благоволили к порядкам, установленным империей и, в конечном счете, долгое время "британских миссионеров вовсе не обуревало желание вмешиваться в политические и коммерческие вопросы... Они стремились спасти души язычников и нисколько не стремились продвинуть британскую торговлю вперед или освятить дух империализма" [73.].

Итак, первоначально миссионерство не было связано с имперской программой. Это естественно, если учесть, что устроителям Британской Индии - викторианцам "трудно было принять евангельское убеждение, что христианство предполагает связи, которые могут объединить все человечество. Викторианцы либо потеряли свою собственную веру в христианство, либо обратили христианство в запутанный код поведения, который, конечно, не был приемлем для всего человечества" [74]. Тем не менее, определенные успехи христианских миссионеров были налицо. В 1816 г. в Калькутте появилась первая школа, открытая миссионерами. С годами таких школ становилось все больше. И хотя миссионерская деятельность оставалась слабо связанной с правительством (что не мешало где-то с середины века активно использовать миссионеров в качестве английских политических агентов), в конце столетия королева Виктория произносит красивую фразу, что "империя без религии - дом, построенный на песке". Тем самым христианство становится как бы официальной религией Pax Britanica.

В конце концов в начале XX в. в Индии насчитывалось более 300 тыс. индийцев-христиан [75]. Это число, конечно, не велико, но в сравнении с тем, что среди российских среднеазиатских подданных христианами становились единицы, и оно представляется значительным. Причем, напомним, что англичане действовали в этом случае вопреки собственным принципам туземной политики, коль скоро прочность их власти во многом зиждилась на религиозной вражде между мусульманами и индусами.

Таким образом, мы снова видим пример того, что империя делает вовсе не то, что намеревается делать. По меткому замечанию Дж. Сили, "в Индии имелось в виду одно, а совершалось совершенно другое" [76]. В результате мы видим, что в Англии, с одной стороны, "империализм становится окончательной философией истории" и для кого-то превращается "в настоящий культ" [77], так что "гордому англичанину... в словах "имперское верховенство британской империи" слышится нечто призывное к его сердцу, ласкающее его слух" [78], а отец-основатель имперского культа Дж. Фрауд в поэтических образах показавший блеск Британской империи - "Осеаны", владычествующей над миром, восклицает на последней странице своего труда - "Осеана, надеюсь и верю!" [79]. С другой стороны, в конце XIX в. и Сили задает самый главный вопрос: "О чем хлопочут англичане в Индии, зачем берут на себя заботы и ответственность, сопряженные с управлением двумястами миллионами населения Азии?", и не находя на него ответа, продолжает: "Невольно напрашивается мнение, что тот день, когда смелый гений Клайва сделал из торговой компании политическую силу и положил начало столетию беспрестанных завоеваний, был злосчастным для Англии днем" [80].

Действительно, с середины XVIII в. Англия ведет почти непрестанные войны на Востоке. Англия находится в почти постоянном страхе перед "русской угрозой" и фактически провоцирует нарастание этой угрозы. Англичане, стремясь преградить России путь в Индию, оккупируют Кветту, в ответ на что Россия занимает Мерв и оказывается вблизи Герата. Закручивается порочная цепочка событий. Вся английская политика на Востоке зацикливается на обороне Индии. "Не было ни одного события на Среднем и Ближнем Востоке, в котором заботливость Англии за свою колонию не проявилась бы в том или ином виде, чаще в дурном и отвратительном" [81], - пишет генерал Снесарев, имея, в частности, в виду английскую поддержку турецкого деспотизма над христианскими народами, оправдание и подстрекательство турецких зверств ради поддержания неделимости Турции как буфера на пути в Индию, что вызывало негативную реакцию общественного мнения и в самой Англии. Англия, по сути, делала то, что делать не хотела и начинала ощущать, что ее ведет какой-то рок.

Тема рока доминирует и в русской литературе о завоевании Средней Азии. "Вместе с умиротворением Каспия началось роковым образом безостановочное движение русских внутрь Туркестана, вверх по реке Сыру, а потом и Аму-Дарье, началась эпоха завоеваний в Центральной Азии, - остановившихся пока на Мерве, Серахсе и Пяндже и переваливших уже на Памир - эту 'крышу мира'... Нас гонит все какой-то рок, мы самой природой вынуждены захватывать все дальше и дальше, чего даже и не думали никогда захватывать" [82]. Указывая на стихийность российского продвижения в Азию, генерал Снесарев утверждает, что хотя оно и имело более организованный характер и закреплялось регулярной военной силой, "по существу оно оставалось прежним и разницы между Ермаком и Черняевым нет никакой". "Инициатива дела, понимание обстановки и подготовка средств, словом все, что порождало какой-либо военный план и приводило его в жизнь, - все это находилось в руках среднеазиатских атаманов, какими были Колпаковские, Черняевы, Крыжановские, Романовские, Абрамовы, Скобелевы, Ионовы и многие другие. Петербург всегда расписывался задним числом, смотрел глазами и слушал ушами тех же среднеазиатских атаманов" [83].

Это продвижение вообще не было направлено на какую-то определенную цель, а шло по пути наименьшего сопротивления. "Преграды на северо-западе и юге заставили народную энергию искать другого исхода и других путей; русскому народу оставалась Азия и он рванул в нее по всем возможным направлениям... Это движение не направлялось на какой-либо фонарь вроде Индии или Китая, а просто туда, где прежде всего было легче пройти" [84]. При этом в русском обществе интерес к Средней Азии отсутствовал точно также, как в Англии интерес к Индии. "Мы, русские, в сто раз лучше и основательнее знаем каждое маленькое местечко Италии, Швейцарии, Германии или Франции, ничем не касающееся наших государственных и народных интересов, чем свое собственное многоценное и крайне любопытное приобретение в Средней Азии, к тому же в смысле новизны, оригинальности и выразительности культуры несравненно более привлекательное" [85].

Тому року, который гнал в дебри Азии и русских, и англичан генерал Снесарев дает одно и то же название - "стремление к власти" [86]. В чем-то генерал, по-видимому, прав. Но это не может объяснить все, не снимает вопроса, зачем? Для англичан вопрос этот остался мучительной проблемой на долгие времена: "Для чего создавалась и сохранялась Британская империя?.. С самых первых времен английской колонизации и до наших дней этот вопрос занимает умы британских мыслителей и политиков" [37, с. XVII]. В разные времена разными авторами на этот вопрос давались разные ответы. Многообразие точек зрения характерно и для XX в. Ч.Лукас в качестве причин создания Британской империи называл высокие м