Владимир Набоков. Ада, или Радости страсти (пер. с англ. Сергея Ильина)

В течение XIX-XX веков история научилась "обращаться" с земным пространством. Она оперировала преимущественно с понятием исторического пространства, которое жестко соответствовало понятию исторического времени. Историческое пространство было "загружено" реальным географическим содержанием, но оно учитывалось лишь в связи с изучением конкретных исторических процессов – в тех или иных регионах, странах или местностях[75]. Историческая география, а в большей степени геоистория столкнулись с проблемой динамики географического пространства (пространств).

В геоисторическом исследовании – в том первоначальном виде, в каком оно сложилось, например, в трудах Фернана Броделя – географическое пространство играет уже принципиально другую, самостоятельную роль по сравнению с классическими традиционными историческими подходами. П. Шоню справедливо заметил, говоря о знаменитой работе Броделя "Средиземноморье" (1949), что: "Средиземноморье оказалось – и это явилось потрясающим открытием – пространством без государства, пространством реальным, то есть пейзажем, диалогом человека с землей и климатом, извечным сражением человека с материальным миром вещей, без государственного посредничества, без ограничивающих права человека национальных пределов с их административной географией и границами"[76]. В геоистории достаточно абстрактное историко-культурное пространство, географический фон, на котором происходят те или иные исторические события, превращается практически в одного из главных героев самого исследования (изменяясь, естественно, и качественно).

В своем последнем значительном труде – "Что такое Франция?" – Бродель говорит о значении географии для истории: "В том-то и состоит ценность географии, что благодаря ей действительность предстает перед нами во всей своей густоте и протяженности, во всем многообразии составляющих ее явлений, которые следует мысленно разъединить, но лишь для того, чтобы еще лучше понять, насколько тесно они связаны."[77]. Приключения географического пространства, по-видимому, -- это "соль" геоистории. Для геоисторического исследования наиболее важным объектом являются историко-географические образы и их эволюция (циклы зарождения, развития и естественной трансформации). При этом историко-географические образы (в отличие, например, от довольно специфических геополитических образов) могут формировать достаточно плотное и устойчивое образно-географическое поле, в котором динамика образа выражается просто в наращивании последовательных страт, в закономерной и объемной стратификации этого поля.

Особенно интересны историко-географические образы, которые возникают в переходных зонах, на стыках, в пограничных полосах. Теоретически мыслимы такие переходные зоны, которые могут быть шире, чем чистые зоны или ареалы, их разграничивающие[78]. По отношению к родовому понятию географического образа историко-географический образ есть не что иное, как явление переходное или производное (это в какой-то степени аналог вторичных инструментов финансовогорынка), которое как бы постоянно и надежно фиксирует свои собственные изменения. Поэтому и само поле историко-географических образов (в идеале тождественное историко-географическому, или геоисторическому пространству) естественным образом рельефно, состоит из трендовых поверхностей и фиксирует изменения, динамику географического пространства географически, организуясь "по образу и подобию" самого географического пространства[79]. Пороговые границы (между качественно различными ареалами[80]) способствуют созданию особого класса, или типа историко-географических образов (назовем их также пороговыми). Они, как правило, внутренне неоднородны, неустойчивы структурно и являются как бы эпицентрами возмущений, которые нарушают естественный рельеф образно-географического поля. Пример подобного рода – образ хазарской границы, который был предварительно предложен и описан автором как "зона борьбы, взаимодействия, переплетения различных географических представлений, сформированных в разных цивилизационных и культурных мирах и облеченных чаще всего в легендарно-визионерскую упаковку"[81]. Особый случай – так называемые квазиграницы (линии контраста или контакта разнородных явлений, слабо, неявно проступающие из континуальной фактуры земной поверхности[82]). Здесь историко-географические образы слабо оформлены и представляют собой скорее "пятна", некие символические рамки, которые локализуют terra incognita образно-географического поля.

Таков первоначальный и весьма приблизительный набросок общей теории историко-географических образов.

Дополнением к этой теории может служить анализ динамики географических представлений. В структуру определенных географических представлений заложен, как правило, и особый тип восприятия и понимания географического пространства. Каждый подобный тип восприятия, или понимания пространства формирует своеобразную ауру, шлейф или плазму, в которой складываются основные качественные характеристики того или иного историко-географического образа. Например, средневековые географические представления в Западной и Северной Европе отличались резко выраженной спецификой понимания пространства, как-то: представление географического пространства как пространства отдельных точек (локусов), незаполненность "промежуточного" пространства, однородность различных локусов, ориентация не по реальному направлению, а относительно административно-территориального деления страны, откуда двигался путешественник; подвижность топонимов, переплетение бытовых и мифологических представлений[83]. Поэтому вполне возможно построение различных образно-географических полей с поправками и даже определенными коэффициентами, которые связаны с динамикой географических представлений.