Методология позитивной экономической науки

Конкуренция между рационализмом и эмпиризмом в экономической науке имеет давнюю историю. По поводу значения абстрактного мышле­ния и эмпирических изысканий, роли индукции и дедукции, способов про­верки теории фактами (если такая необходимость вообще признавалась) вели длительные споры Д. Рикардо и ТР. Мальтус, ранние маржиналисты и сторонники исторической школы, неоклассики более позднего периода и институционалисты.

Был период, когда споры на некоторое время затихли. В работе «Предмет и метод политической экономии» (1891) Джон Невилль Кейнс (отец знаменитого автора «Общей теории»), внимательно изучив и суммировав аргумен­тацию противоборствующих сторон, сумел так сформулировать спорные проб­лемы, что предложенная им концепция оказалась приемлемой почти для всех.

Однако затишье длилось недолго. Уже к началу XX в. американские институционалисты развернули критику традиционных неоклассических постулатов, таких, как свободная конкуренция и homo economicus, резко контрастировавших с наблюдаемой действительностью. Вину за нереали­стичность неоклассических концепций они возложили на абстратно-дедуктивный подход, который характерен для Д.С. Милля, Н.У. Сениора, Дж. Н. Кейнса и маржиналистов, отгораживает китайской стеной устарев­шие или вовсе неправильные теоретические конструкции от опыта. В 1920-е гг. движение институционалистов достигло пика и могло реально претен­довать на роль ведущего направления в экономической науке США. Слу­чись такое, развитие экономической мысли могло бы пойти по совершен­но иному пути и едва ли не всё из того, что было сделано в области абстракт­ной теории со времен Смита, было бы предано забвению. Неоклассики с таким положением дел смириться не могли и сочли, что наступило время дать новое и более аргументированное обоснование своей методологичес­кой позиции, в частности объяснить, почему она сохраняет верность по­ложениям, многие из которых, казалось бы, явно противоречат непосред­ственно наблюдаемым фактам.

В результате вновь наметился методологический раскол. К 1940-1950-м гг. он достиг такой глубины, что научное сообщество, как свидетельствует Ф. Махлуп, чётко разделилось на две непримиримые группы — «априори-стов», которые утверждали, что «экономическая теория является системой чисто дедуктивных выводов из постулатов, не подлежащих подтверждению или опровержению на основе опыта», и «ультраэмпиристов», которые «от­казывались признавать законность использования на любом уровне ана­лиза утверждений, не подтверждаемых непосредственно».

Позицию априористов изложил в своем классическом трактате «Очерк о природе и значении экономической науки» (1932) Лайонел Роббинс, кото­рого поддержали такие авторитетные представители научного истеблиш­мента того времени, как Ф. Найт, Ф.фонХайек и Л.фонМизес. Роль лидера тех, кого Махлуп назвал «ультраэмпиристами», взял на себя английский эко­номист Теренс Хатчисон. Именно благодаря его работе «Значение и базо­вые постулаты экономической теории» (1938) в экономическую науку вошли принципы логического позитивизма и попперовского фальсификационизма.

Априоризм Л. Роббинса

Априоризм как методологическая концепция имеет глубокие корни в экономической мысли. В её основе лежит так называемая доктрина Verstchen - доктрина понимания, особенно популярная у австрийских те­оретиков, но оказавшая серьёзное влияние и на экономистов других стран - Н.У. Сениора, Дж. Н. Кейнса, Л. Роббинса, Ф. Найта и др.

Суть её сводится к следующему. Всякая наука приходит к своим конеч­ным результатам путём дедуктивного выведения теории из ограниченного набора фундаментальных положений. Однако процессы установления та­кого рода принципов в естественных и общественных науках несхожи. Физик или химик обязан проделать большую работу по созданию инстру­ментов для наблюдения за внешним миром, разработать методику экспе­римента, провести множество опытных исследований, индуктивно обоб­щить их результаты и лишь затем приступить к формулировке базовых по­ложений, из которых в будущем последуют дедуктивные выводы. Эконо­мист же, имея дело с человеком, избавлен от столь громоздкой процедуры, её с успехом заменяет то, что одни называют «психологическим методом», другие - интроспекцией, или «внутренним наблюдением», третьи - про­сто основанной на здравом смысле очевидностью

Ф. фон Визер пишет: «Мы можем наблюдать естественные явления из­вне, а нас самих изнутри... Такой психологический метод обладает наибо­лее выгодной позицией для наблюдения. Он показывает, что определён­ные процессы в нашем сознании ощущаются как необходимые. Какое ог­ромное преимущество приобрел бы естествоиспытатель, если бы органи­ческий и неорганический мир предоставлял бы ему ясную информацию о своих законах, так почему же мы должны отказаться от такой помощи?». Причём, как утверждает Ф. фон Хайек, преимущество психологического метода заключаются не только в его меньшей трудоёмкости, но и в боль­шей познавательной силе: он способен «найти закономерности в сложных явлениях, установить которые непосредственно не может». Именно с его помощью был, в частности, открыт основополагающий для маржинализма закон Госсена, или закон убывающей предельной полезности. «Внутри нас с ощущением необходимости происходит процесс, который составляет содержание закона Госсена.., - считает Визер. - Без всякой индукции, из данных нашего внутреннего опыта мы получили значение закона, о кото­ром знаем, что должны считать его действующим при любых обстоя­тельствах».

Л. Роббинс во многом солидарен со своими австрийскими коллегами, в частности он разделяет доктрину Verstchen, хотя и более сдержанно: «По-видимому, подчеркивать различие между общественными и естественными науками менее вредно, чем делать упор на их сходстве». Отсюда следует, что и процедура установления базовых положений в экономической теории должна быть иной, нежели в естественных науках. Их нельзя полу­чить с помощью контролируемого эксперимента, поскольку в экономике полномасштабный эксперимент, а тем более его многократное повторе­ние, вряд ли возможны. Ничего не даст и индуктивное обобщение истори­ческих данных. «Частое совпадение во времени некоторых явлений может указать на проблему, которую следует решить, но само по себе не предпо­лагает определенных причинных отношений».

Если эксперимент и индуктивное обобщение нетеоретических данных бесполезны для построения фундамента экономической теории, то на чем же она основывается? Ответ прост: «Утверждения экономической теории, как и любой другой научной теории, естественным образом дедуктивно выводятся из набора постулатов. А главными постулатами являются все предпосылки, включающие каким-либо образом в себя простые и бесспор­ные опытные факты, относящиеся к тому, как редкость благ, которая явля­ется предметом нашей науки, в действительности проявляет себя в реаль­ном мире. Основным постулатом теории стоимости служит факт, согласно которому индивидуумы могут ранжировать свои предпочтения в опреде­ленном порядке, и на самом деле так и поступают. Основной постулат тео­рии производства состоит в том, что факторов производства существует больше чем один. Главным постулатом теории динамики является тот факт, что мы не знаем точно, какие блага будут редкими в будущем... Нам не нужен контролируемый эксперимент для установления их обоснованнос­ти: они настолько укоренились в нашем повседневном опыте, что доста­точноих просто сформулировать, чтобы признать очевидными».

Отсюда прямо вытекает, что любой способ эмпирической проверки бес­смыслен и опровергнуть или хотя бы модифицировать теорию (если толь­ко в ней не найдена логическая ошибка) невозможно. Все точки над «i» поставил бескомпромиссный и не боящийся шокировать коллег Л. фон Мизес: «Если обнаруживается противоречие между теорией и опытом, мы всегда должны предполагать, что не выполнялись условия, принятые тео­рией, или в наших наблюдениях какая-то ошибка». Следовательно, «ни­какой опыт никогда не может заставить нас отвергать или модифициро­вать априорные теоремы».

Ясно, что такая агрессивно-оборонительная установка — если факты противоречат теории, то тем хуже для фактов, — способна уберечь от оп­ровержения любую догму, но начисто лишает экономическую науку ее прак­тической функции. Однако время настоятельно требовало другой методо­логии: логический позитивизм с его непременным требованием эмпири­ческой проверки теорий стал явно доминировать в западной философии; развитие советской экономики показывало, что планирование все-таки возможно, а значит большая работа со статистическим материалом необ­ходима для всей экономической науки в целом; триумфальное шествие по США, а затем и по Европе начало кейнсианство, и хотя сам Кейнс предпо­читал теоретический подход, его идеи поддавались качественной интер­претации и должны были подвергнуться эмпирической проверке, если кейнсианцы всерьёз собирались участвовать в формировании государст­венной политики; наконец, появилась эконометрия, предоставившая ин­струмент для этого. Словом, априоризм был совсем не той методологи­ей, в которой нуждалось новое, появившееся после Великой депрессии поколение честолюбивых экономистов, страстно желающих «сделать свою науку такой же зрелой, как физика», проявить себя на общественном по­прище и создать бесперебойно действующий механизм государственного регулирования. Неудивительно, что априоризм вызвал у них крайнее не­удовлетворение. Выражая мнение большинства, П. Самуэльсон писал: «В связи с рабством Томас Джефферсон сказал, что когда он подумал, что на небе есть Бог, — его охватил страх за свою страну. Так вот, в связи с неуме­ренными заявлениями, которые делались в экономической науке о воз­можностях дедукции и априорных рассуждениях классиками, Карлом Менгером, Лайонелем Роббинсом в 1932 г., учениками Френка Найта, Людви­гом фон Мизесом — меня охватывает страх за репутацию моей науки».

«Ультраэмпиризм» Т. Хатчисона

В такой интеллектуальной атмосфере публикация «Значения и базовых постулатов экономической теории» (1938), в которой Т. Хатчисон с пози­ций логического позитивизма и только зародившегося попперианства кри­тикует все формы априоризма, оказалась как нельзя более кстати и в целом была тепло встречена молодым поколением научного сообщества.

Главная претензия Хатчисона к априоризму состоит в том, что он пре­пятствует превращению экономической теории в полноценную науку, пе­реполняя её лишёнными эмпирического содержания псевдонаучными дог­мами. Число экономических законов, которые, с точки зрения Хатчисона, действительно способны претендовать на этот статус, можно перечесть по пальцам одной руки. Среди них такие эмпирические обобщения, как за­кон Парето, закон Грешема, закон убывающей доходности и закон убыва­ющей предельной полезности.

Хатчисон не верит в возможность построения научной системы на ос­нове базовых постулатов, полученных с помощью интроспекции. В ряде случаев она может помочь, но, если учёный стремится получить результаты универсального значения, он не должен опираться только на интро­спекцию. Эта процедура по определению носит субъективный характер и «объективизировать» ее каким-либо общепринятым методом почти невоз­можно. Да и для отдельного индивидуума она крайне ненадежна: «Врач, даже если он лечит самого себя, не станет предпринимать серьезных шагов, просто исходя из собственного ощущения своей температуры, а использу­ет термометр и доверится этому «внешнему» наблюдателю за температу­рой...».

Значит, экономическая наука нуждается в иной философской базе, не­жели априоризм. Таковой Т. Хатчисон считает логический позитивизм, дополненный принципом фальсификации К. Поппера.

В свое время члены Венского кружка поставили задачу отделить науку от метафизики. Для этого все высказывания о мире они разделили на три большие группы — аналитические, синтетические и метафизические (вненаучные) — и сочли, что процесс познания осуществляется лишь благодаря первым двум.

Аналитические высказывания (например, положения логики или ма­тематики) сами по себе эмпирической информации не несут. Тем не менее, они необходимы для любой науки, поскольку являются её языком и по­зволяют трансформировать эмпирически содержательные положения из одной формы в другую. В частности, в экономической теории без них не­возможно было бы дедуцировать конечные выводы из базовых постула­тов. Оценка аналитических высказываний осуществляется с помощью ло­гических правил. В отличие от аналитических, синтетические высказыва­ния содержат конкретную фактическую информацию. Именно они состав­ляют наибольшую ценность для фактуальных наук, которой, по замыслу Хатчисона, и должна стать, в конце концов, экономическая теория. Судьба аналитических положений решается путем эмпирической проверки. Все, что не относится к синтетическим или аналитическим высказываниям, невозможно проверить ни на основе логики, ни на основе фактов. Подоб­ного рода положения (например, религиозные убеждения) относятся ло­гическими позитивистами к метафизике, лишаются научного статуса, и вопрос об их истинности или ложности не считается неправомерным.

В полном соответствии с этой доктриной Т. Хатчисон пишет: «Учёный ведёт исследование с помощью двух неразрывно переплетенных методов — эмпирического наблюдения и логического анализа; один, если определить его кратко, имеет дело с поведением фактов, а другой — с языком, на кото­ром оно должно обсуждаться... Однако конечные выводы науки, в отличие от вспомогательных заключений чистой логики или математики, которые используются во многих науках, включая экономическую теорию, должны иметь некое эмпирическое содержание — точно так же, как его, без сомне­ния, должны иметь конечные выводы всех других наук, за исключением логики и математики; в таком случае эти выводы должны в принципе быть проверяемыми либо сводиться к таким с помощью логической или мате­матической дедукции».

Будучи знаком с «Логикой научного открытия» Поппера, Хатчисон счи­тает, что показателем наличия эмпирического содержания концепции слу­жит её фальсифицируемость: если в принципе можно указать на явление, которое в случае осуществления опровергает изначальное утверждение, в нём есть эмпирическое содержание, в противном случае оно называется просто дефиницией или тавтологией.

Попытки Хатчисона проверить положения неоклассической теории дали плачевный результат: едва ли ни все её законы оказались нефальси­фицируемыми и, следовательно, лишенными эмпирического содержания. Взять хотя бы излюбленный неоклассиками принцип максимизации. Со­гласно Попперу, закон сохранения энергии, например, фальсифицируем (так как в принципе может быть опровергнут в случае изобретения вечно­го двигателя), а значит, наполнен эмпирическим содержанием. Но что за­прещает принцип максимизации? Если предприниматель повысил цены, это можно объяснить стремлением максимизировать прибыль; если пони­зил — он стремится максимизировать объем продаж; если вышел на пен­сию, то, видимо, решил максимизировать наслаждение досугом. Даже если человек решается на самоубийство, то и это не противоречит принципу максимизации: вспомним одного из персонажей романа А. Хейли «Аэро­порт», который задумал взорвать самолет вместе с собой, надеясь, что его семья получит страховку и максимизирует свое благосостояние. Словом, принцип максимизации согласуется с чем угодно, фальсифицировать его в принципе невозможно и, значит, никакой конкретной информации он в себе не несёт.

Почему же экономическая теория оказалась практически полностью бессодержательной? С точки зрения Хатчисона, это цена, которую запла­тили априористы за попытку построить экономическую теорию по моде­ли логики и математики в надежде придать экономическим законам свой­ственную этим наукам ясность, определённость и элегантность.

Вопреки их заверениям, что теории опираются на неоспоримые и об­щеизвестные факты, априористы оперируют отнюдь не фактами, а дефи­нициями и гипотетическими допущениями, подобно тому, как это дела­ется в логике и математике.

Наиболее яркий пример представляет собой вывод из уравнения Фишера MV= PQ

(где М— масса денег в обращении, V — скорость обра­щения денег, Р— общий уровень цен, Q— объем производства), согласно которому уровень цен однозначно определяется объемом денежной массы: P= MV/Q. Такое заключение не вызвало бы возражения, если бы постоян­ство уровня производства и скорости обращения денег было бы эмпири­чески доказано. Однако первый тезис явно противоречит здравому смыс­лу и не может быть ничем, кроме гипотетического допущения, принятого для удобства исследования, а второй, после появления эконометрии, стал объектом острых дискуссий, которые не завершены и по сей день и, следо­вательно, во времена Фишера также принимался без достаточного эмпи­рического обоснования.

Другим примером того, как чрезвычайно важная для неоклассики тео­рия черпает свою силу из совершенно нереалистического допущения, слу­жит концепция равновесия. Сама по себе она не является пустой тавтоло­гией, имеет дело с фактами и в принципе может быть фальсифицирована, поскольку исключает несовпадение спроса с предложением, образование монополий и т. д. Однако от опровержения концепция равновесия надеж­но защищена тем, что Хатчисон называет постулатом «совершенных ожи­даний», согласно которому все участники хозяйственной деятельности име­ют полную информацию о настоящих и будущих ценах, издержках, доходах, вкусах потребителей, поведении конкурентов и партнеров. Ясно, что в таких условиях ни отклонение спроса от предложения, ни образование монопо­лий невозможно; но не менее очевидно, что в реальной жизни ситуация абсолютного предвидения всеми хозяйствующими субъектами не представима. Поэтому не удивительно, что инкорпорирование «совершенных ожи­даний» в концепцию равновесия спасает ее от опровержения, но превра­щает её в чисто умозрительную конструкцию.

В работе «Значение и базовые постулаты экономической теории» при­водится еще много примеров, подтверждающих эмпирическую бессозна­тельность большинства неоклассических концепций. Но как автор пред­полагает изменить ситуацию? Хатчисон с ходу отметает как апологию пред­ложение некоторых экономистов не настаивать столь жестко на обязатель­ном характере экономических законов, то есть говорить, например, о рациональности хозяйствующего субъекта просто как о некоторой апроксимации его реального поведения или о равновесии как о тенденции, при­близительно отражающей реальное положение дел. Такое «решение» ни­чего не дает, поскольку фактически реабилитирует весь набор бессозна­тельных постулатов. Так, относительно равновесия он пишет: «Предпо­сылка тенденции к равновесию в соответствии с обычным определением предполагает предпосылки тенденции к совершенным ожиданиям, кон­курентным условиям и исчезновению денег».

Хатчисон видит выход в другом: все без исключения вопросы эконо­мической теории — действует ли предприниматель как монополист или подчиняется правилам свободной конкуренции; ориентируются ли люди на текущие или ожидаемые цены; принимаются ли хозяйственные реше­ния экспромтом либо в соответствии с хорошо продуманным планом или же участки экономической деятельности руководствуются просто при­вычкой — не могут быть установлены с помощью каких-либо общих «фун­даментальных предпосылок» или «принципов». «В конечном счёте, — счи­тает Хатчисон, — все эти вопросы могут быть удовлетворительно решены путем глубокого эмпирического исследования каждого вопроса в отдель­ности».

Причем эмпирическое исследование у Хатчисона носит как бы двусто­ронний характер. Сначала на основе обобщения фактических данных выдвигается некое положение, а затем оно проверяется с помощью прин­ципа фальсификации К. Поппера. Исходя из этого, Хатчисон формулиру­ет центральный тезис своей книги — каким должен быть метод экономи­ческой теории: «Помимо логиков, математиков и многих экономистов практически все остальные ученые считают научными законами индуктив­ные заключения, которые обладают свойством фальсифицируемости, од­нако не были эмпирически фальсифицированы на практике».