Мертвый хватает живого 2 страница

ведь из четырех отглагольных существительных двух легко избежать: Первое

погружение нас разочаровало, хотя вода была удивительно (на

редкость) прозрачная.

Что лучше, уместнее в современном романе или рассказе (а тем более очень

современном, научно-фантастическом):

Выслушайте мое предложение.	Вот что (или послушайте, что) я предлагаю.
Это не способствовало искоренению недуга.	Не помогало искоренить (хотя бы так!).
Воспоминание было нежелательно.	Я не хотел вспоминать (или просто - не хотелось).
Мы воздержались от заявления о дне старта.	Мы не сообщали...
В глазах (у пса!) было выражение такой беззащитной доверчивости...	...смотрел так беспомощно, так доверчиво...

Рассказ одного из мастеров современной английской прозы:

“...в окликании занятых такси есть что-то еще более унизительное, чем в заигрывании с девушками, идущими на свидание”. Не лучше ли: окликать... такси

почему-то еще унизительней, чем заигрывать с девушками,

идущими на свидание? Избавьте фразу от лишних канцеляризмов - и она станет

более свободной, гибкой, да и просто лучше прозвучит.

Десятки,

сотни раз читаешь: испытывал чувство счастья, горечи, досады - там,

где куда лучше сказать: радовался, горевал, досадовал, либо,

на худой конец, - был огорчен, был счастлив.

Никакой жалости к ней он не испытывал.	Он нисколько (ничуть) ее не жалел.
Даже к собственной дочери он испытывал недоверие.	Даже собственной дочери он не доверял.
Он испытал сильное головокружение.	У него закружилась голова (а может быть, и подкосились ноги!).

Впал в состояние прострации - сказано там, где верней и выразительней

просто: оцепенел.

Он почувствовал страх (ужас) -

а лучше: ему стало страшно (или, смотря о ком и о чем речь, - он испугался,

струсил, струхнул, его охватил, им овладел ужас).

В

огромном, подавляющем большинстве случаев лучше заменить существительное

(особенно отглагольное!) глаголом. Право же, от этого любой текст станет

понятнее, живей, выразительней.

Мысль... произвела на меня слишком ошеломляющее впечатление.	...слишком меня ошеломила
Я был с ним отчасти согласен, но удовольствие, которое я испытывал, штурмуя гору, сознание, что нога человека никогда еще здесь не ступала, а также радость, доставляемая мне созерцанием все расширявшегося... пейзажа, - были для меня достаточной наградой.	Он был, пожалуй, прав, но мне (весело) радостно было штурмовать гору, знать, что до меня здесь еще не ступала нога человека, я с восторгом смотрел на великолепную картину (любовался картиной), которая все шире раскрывалась передо мною, и не нужно мне было другой (лучшей) награды.

“...Мы

остановились... чтобы выяснить... названия мест, где были совершены

нападения... на людей, и их (нападений или людей?!) точные

даты...”

Это не протокол, это рассказ

охотника о событиях драматических, об охоте на тигра-людоеда. И надо было

перевести: чтобы выяснить точно, где и когда тигр нападал на

людей. Снова и снова говорится, что зверь совершил нападение, а

нельзя ли просто - напал?

“...Викинг... начал

преследование”. Не лучше ли: пустился преследовать врага, кинулся

вслед, вдогонку.

“Черные лодки и одежды

гребцов создавали впечатление армады тьмы” - право, впечатление оказалось

бы сильней без этого канцеляризма и двух родительных падежей. Стоило

перестроить всю фразу, к примеру: Лодки были черные, и гребцы тоже в черном, -

казалось, надвигается армада тьмы.

“Теперь все сомнения

относительно враждебных целей визита исчезли” - тут даже не сразу

поймешь, что к чему. Приплыли-то не просто гости, а враги, но эту тяжелую,

громоздкую фразу можно понять и в обратном смысле. А верней бы сказать: Теперь

уже не оставалось сомнений (а лучше - стало ясно), что

приплыли они как враги.

От пристрастия к

существительным и нелюбви к глаголам получаются самые разные корявости и

нелепости.

Диктор читает по радио: “Наш

союз положил конец тому положению, когда...” Получилось

“масло масляное”. Избежать этого было проще простого - обойтись без

лишнего существительного: ...покончил с тем положением... Пишут: “Произведено

(!) столько-то награждений”, а можно: наградили столько-то

человек.

Драматический рассказ. Беглец

ищет временного прибежища, где он “сможет спокойно все обдумать, переждать,

пока не прекратят его поиски”.

Читатель все-таки

догадывается, что его поиски - это значит: ищут самого героя, а не

он чего-то ищет... Но не лучше ли сказать ясно: пока его не перестанут

разыскивать?

Современный рассказ, перевод

с фламандского: “Женщина была слишком непривлекательной и истощенной. Ни один

мужчина не соблазнится такой неряхой, пропахшей нищетой...” Совпали

падежи - и опять не сразу поймешь, что к чему относится.

* * *

Иные авторы глаголом буквально брезгуют: слишком-де прост, несолиден. Заменяют его не только

длинными цепями существительных в косвенных падежах, но и гирляндами причастий

и деепричастий - так выходит официальнее и потому внушительнее на взгляд

литератора, который словечка в простоте не скажет.

В английской и французской

речи причастия и деепричастия встречаются куда чаще и звучат куда разговорней,

непринужденней, чем в речи русской. Еще в прошлом веке деепричастия хлынули к

нам вместе с другими галлицизмами, не в диковинку было высмеянное Чеховым

незабываемое: “Подъезжая к станции, у меня слетела шляпа”.

Живой, тем более современной

русской речи деепричастия не очень свойственны, и причастными оборотами

люди тоже говорят редко, разве что в официальных и торжественных случаях,

обычно - читая по бумажке. Деепричастие у нас признак либо речи книжной,

либо - на другом полюсе - речи не вполне литературной, областной: я

вставши, он не евши.

В литературе причастиями и

деепричастиями надо пользоваться с оглядкой. Два-три деепричастия в одной

фразе, особенно в сочетании с причастиями, почти всегда тяжелы и неестественны,

затрудняют восприятие.

“Он был абсолютно прав,

спрашивая вас...” - да полно, говорят ли так живые люди? Не естественней

ли: Он совершенно прав (он правильно сделал), что спросил вас...

“Мощные прожекторы были

направлены вверх, облегчая кораблю посадку”. А правильно было бы: ...направились

вверх, они облегчали... либо уж: ...направленные вверх, облегчали...

Страсть к деепричастиям

нередко ведет к хрестоматийной классической ошибке.

“Производя измерения, линейка

невольно задевала то одного, то другого” - это уже совсем по чеховской

“Жалобной книге”! Производила измерения все же не сама линейка, ею задевал

соседей тот, кто производил измерения!

И опять ошибка (притом у

человека одаренного, культурного - настолько въелись в обиход и сбивают c

толку неточные деепричастные обороты!):

“...Глядя на нее... и слушая, как она болтает, вас охватывало щемящее чувство жалости”.

Зачастую даже оригинальный

автор, тем более переводчик, загипнотизированный французским подлинником или

каким-нибудь английским “ингом”, путает последовательность времен и событий.

Это ошибка обычная и притом коварная: не всякий редактор ее замечает. И вот

вышла книжка, а в ней: “Покинув... свой письменный стол, он отправился

исследовать подвалы, не обнаружив там... ничего зловещего”.

Выходит, что герой сперва не

обнаружил ничего там, куда потом отправился! При том, что одно деепричастие уже

есть в начале фразы, правильней и грамотней было бы сказать: отправился обследовать

подвалы, но не обнаружил там...

Или: “Я тащился домой, скорчившись

за рулем, и приехал поздно, застав квартиру пустой”. Тут не

только плохи два разных деепричастия рядом, но и прямая ошибка со вторым: ведь сперва приехал, а потом уже (приехав!) застал.

Или: “Он куда-то убежал,

вернувшись только к вечеру”! А естественно сказать, что человек убежал и

вернулся только к вечеру. Иначе получается обратный смысл: вернулся только к

вечеру - и потом опять куда-то убежал!

Русский язык и здесь дарит

нам самый верный и надежный способ избежать тяжеловесности, нелепостей и прямых

ошибок: все тот же глагол.

Героиня “вошла и завизжала,

выскочив из комнаты”. Попробуйте понять, завизжала она, когда вошла и

увидела что-то страшное, а потом уже выскочила? Или с визгом выскочила? Как

будто визжит уже тогда, когда выскочила, но психологически это меньше всего

похоже на правду.

А между тем проверить себя

несложно. Довольно подставить, как в алгебраической формуле, какие-то самые

простые значения. К примеру: проснувшись, я делаю зарядку, но

едва ли наоборот: я просыпаюсь, делая зарядку! И все же

часто фразу строят именно так.

* * *

Едва ли стоит сводить деепричастие

с причастием: “...дымок, поднимавшийся над жареной картошкой, отражаясь

в зеркалах...”

Или: “...волокли человечка без

пиджака, не переставая что-то вопившего”. Было бы

правильно, если бы деепричастие относилось к сказуемому (волокли, не

переставая делать что-то еще), а тут лучше, вероятно: он (ясно ведь,

что не пиджак!) не переставая что-то вопил.

Такие столкновения далеко не

всегда правильны, и чаще всего их воспринимаешь с трудом. Тем более незаконно

для русского языка деепричастие, относящееся к существительному. Однако

встречается и такое, да еще у серьезного критика, который в газетной статье

поучает талантливого писателя: “...не может пройти бесследно эта бесконечная

смена миров, попадание из одного в другой, не успевая заскочить в

собственный...” Школьнику за это “попадание не успевая”, пожалуй, влепили бы

двойку! А вся беда от того же: отглагольное существительное предпочли глаголу.

“И никто не увидит нас вернувшимися

обратно” - а по смыслу и логике надо: очевидно, мы не вернемся (никто

нас больше не увидит).

“Старик чувствовал себя преданным” -

это уже не перевод, так написал большой, хороший писатель. Его подвел

пассивный оборот, было бы лучше - чувствовал, что его предали, ведь

преданный сперва ощущается как верный! Нечаянность,

обмолвка, с кем не бывает... А вот совсем другой почерк:

“...он видел себя (с близкой

женщиной) вдвоем на... пляже наслаждающимися миром и покоем...”

Да разве не естественней хотя

бы: он представлял себе, рисовал в воображении, он уже мысленно видел, как

они наслаждаются...

“Он... почувствовал себя преследуемым,

совершающим все свои поступки под воздействием какой-то роковой

пружины”.

И от этих корявостей и

нелепостей снова мог бы спасти глагол. Хотя бы: Ему чудилось, будто его

преследуют, будто он действует под нажимом, давлением

пружины.

Из другого перевода. О дятлах

на дереве: “...два сумасшедших рыжеволосых врача, простукивающих

грудь пациента и восхищенно хихикающих над обнаруживаемыми ими симптомами

болезней: червоточиной... пятнами гнили и полчищами личинок... грызущих их пациента”.

Весь строй и самое звучание этой фразы - свист, шипение, чихание -

выдают совершенную глухоту переводчика. А ведь так легко перестроить: ...два

рыжих врача простукивают... и хихикают, обнаруживая (находя)

симптомы болезней: червоточину... пятна гнили и полчища личинок, что

(или - которые) грызут их пациента. Все тот же спасительный глагол

мгновенно преображает фразу, она становится более четкой, чистой, динамичной.

Грустно, что до этого не

додумался переводчик, этого не присоветовал вовремя редактор. Поменьше стало бы

причастий, совпадающих косвенных падежей, шипящих согласных, зато побольше

ясности. Было бы легче понять и представить себе тот образ, картинку, которую

хотел нарисовать автор. А значит, и автор и читатель только выиграли бы. Но...

напечатан, к сожалению, именно путаный, причастно-деепричастный вариант - шипящий,

свистящий, чихающий, а главное, тяжелый и невнятный.

Словесная алгебра

“По сведениям, поступавшим из разных источников” -

это не сообщение ТАСС, это говорит живой человек! Почему же не сказать

живыми человеческими словами: Как я понял по рассказам, как рассказывали

мне разные люди...

Справедливо писал когда-то с

гневом и горечью Ефим Дорош:

“По местному радио передают

объявления о работе агитпунктов. В конце каждого объявления одна и та же фраза:

“После доклада - культобслуживание”. Концерт, надо полагать, или кино.

Как-то незаметно в минувшие годы сложился этот холодный, мертвенный язык:

“головной убор”, “городской транспорт”, “осадки”... Что это, боязнь конкретности,

пускай не осознанная, боязнь подробностей? Тяготение к выхолощенным

абстракциям? Любовь к выспренности? Или же стремление привести все к единой

норме?”

Спору нет, изредка чисто

канцелярские слова и обороты даже нужны - для портрета или речи

сухаря-чиновника, для “жанровой сценки” в совершенно определенном духе. Но тем

важнее, чтобы весь окружающий текст и речь других людей были совсем

иными - живыми, естественными. Вот тогда ярче, отчетливей станет

ироническая или осуждающая характеристика.

Взять, к примеру, острый,

насмешливый памфлет “Закон Паркинсона”, напечатанный когда-то в журнале

“Иностранная литература”. Вот тут канцеляризмы на месте! От них памфлет еще

злей, смешней и беспощадней, это - сознательный прием. Но и “Закон

Паркинсона” был бы скучен и однотонен, будь игра построена только на одних

канцеляризмах.

Беда,

если канцеляризмы присущи самому переводчику, писателю. В огромном, подавляющем

большинстве случаев лучше заменить официальное или книжное слово -

разговорным, длинное - коротким, сложное - простым, стертое,

безликое - конкретным, образным. Этому не так уж трудно научиться даже без

постоянной подсказки редактора стороннего - с помощью внутреннего

“саморедактора”, воспитывая собственное ухо и глаз. И быстро убеждаешься: это

вовсе не ведет к упрощению или старомодности, ничуть не бывало! Это лишь

очистит и прояснит любую прозу. Напротив, казенные, необязательные слова,

слова-штампы всякую фразу только засоряют и запутывают.

Очень, очень редко уместно официальное:	Почти всегда можно и нужно сказать просто:
следовательно	значит, стало быть
действительно	в самом деле, впрямь, вправду, по-настоящему
заблаговременно	заранее, вовремя, загодя
направлялся	шел
произошло, происшествие	случилось, случай
лично, самолично	сам
обнаружил	увидел, заметил, нашел, открыл
не выразил никакого удивления	ничуть не удивился
не стояла необходимость	незачем было
на расстоянии ста миль	за сто миль
по мере удаления	чем дальше
не играет никакой роли	неважно
на протяжении (по истечении) двух часов	за два часа, через два часа, два часа спустя
в южном направлении	к югу, южнее
это вызвало у меня раздражение	я злился, сердился, досадовал

Кстати, “раздражение”

подчас отдает медициной (раздражение и покраснение кожи!), почти всегда

лучше - злость, гнев, досада.

Часто пишут так:	Когда можно хотя бы так:
Все это послужило причиной ужасной неприятности.	Из-за этого вышла (получилась) большая неприятность.
У меня были кое-какие знания по археологии.	Я кое-что понимал, смыслил (немного разбирался) в археологии.
Посмотрел перед собою	Посмотрел вперед
Плохой я судья человеческих сил и способностей, если эта женщина не отберет у тебя твоего приятеля.	Либо я ничего не понимаю в людях, либо она отобьет у тебя...
Это самое большое наслаждение в моей жизни - посидеть вот так в одиночестве, в темноте, окруженным батареями пишущих машинок.	Люблю посидеть вот так в одиночестве (или - один): тихо, вокруг ни души, только батареи пишущих машинок, для меня это самое большое наслаждение (или - первое удовольствие, или даже - что может быть лучше, приятнее).
Глядя на великолепное зрелище морского простора	Любуясь морским простором
Несмотря на полное отсутствие физического сходства, она чем-то напоминала ее.	Внешне (с виду) она была совсем не похожа на... и все же чем-то напоминала ее.

И в романе, особенно не современном, вместо “в соответствии со своим

характером” лучше написать “в согласии...”.

В переводном рассказе о

балованной жене читаем: “К сожалению, это в каждом случае оказывалось

сопряженным с очень большими расходами”.

Тяжело, скучно,

неуклюже - все тот же канцелярит! И еще своего рода языковая алгебра. Ведь словечко это - безличный алгебраический значок. Довольно

подставить конкретное значение - и фраза оживет: На беду, всякий раз ее

прихоти обходились слишком дорого (стоили огромных денег).

Словесные иксы и игреки,

всякие this, that, it, несчетные он и она почти всегда, за

редчайшими исключениями, лучше в переводе раскрывать, расшифровывать. Одно

дело - писательский прием, своеобразная манера, допустим, Хемингуэя с

постоянными “сказал он”, “сказал я”. Это отлично выразили по-русски наши

мастера еще в 30-40-х годах. Но совсем другое дело - особенности чужого языка,

чужого строя речи механически переносить в русский перевод, в русскую книгу.

В английском, во французском

тексте обычны безликие the man, the woman, cet homme, the person. По законам

языка артикль или местоимение обязательны, без них обойтись нельзя: по ним

француз или англичанин тотчас понимает, о ком или о чем речь. Русскому

существительному этот “почетный караул” вовсе не нужен. И потому в переводе

куда лучше, естественней не повторять снова и снова он или

буквально - этот человек, эта женщина, а подставить

либо имя героя, либо то, что в нем главное (мальчик, солдат, старик, прохожий).

И если в подлиннике the creature или l’animal, la bête, вместо животного

вообще тоже надо бы подставить что-то определенное - собака, лошадь,

кошка.

Чем конкретнее слово,

тем лучше, образней, убедительней текст (все равно, оригинальный или

переводной) и тем меньше нелепых сдвигов и ошибок.

По-английски можно в сущности

о любой живой твари сказать creature. Но если зверолов, перечисляя всех, кого

поймал, говорит: “животные, например колибри”, это чуть смешно.

Да, для науки и крохотные пичуги, и змеи - животные, но в рассказе все же

лучше что-то другое, смотря по контексту (в данном случае - подопечные,

пленники, пассажиры).

Незачем, к примеру, the

planet’s early life переводить “древние представители органической жизни”.Это без всякого ущерба можно передать проще и короче: первобытные твари или

существа, на худой конец - организмы. Ни к

чему казенное “человек учился использованию сил природы” (отглагольное

существительное, два родительных падежа кряду!). Лучше - учился обуздывать,

покорять эти силы. Тем более, что и в подлиннике не стандартное, бесцветное

use, а более живое, образное harness.

Обычное английское human

being в переводе лучше заменять естественным человек, и напрасно

порой допускают уродливую кальку “человеческое существо”! Лишь очень редко, в

произведениях старой классики, уместно какое-нибудь (может быть, даже

прелестное) создание.

“Есть одна особа - она

добра, чиста, преданна, она любила бы меня”. Это перевод одного старого романа.

В подлиннике даже не person, просто one. И куда вернее, естественней по-русски:

Есть одна чистая душа - добрая, преданная...

“Седая, исхудавшая,

беспомощная фигура” - сказано о старике, и хочется эту

“фигуру” расшифровать, обратить некий икс в конкретный образ. Допустим, нельзя

просто “старик” - рядом “состариться” (впрочем, можно заменить: одряхлеть,

прожить свой век). Но в полном согласии со стилем автора можно найти иную

замену, пусть даже “тень”, только бы не переносить из чужого языка бесцветное,

обобщенное figure.

Или: “Фигура женщины

поместилась в карету” - право же, лучше бы сама эта женщина уселась в

карету. Без словесной алгебры стало бы живее, зримее.

А сколько этих фигур, уже не навязанных иноязычным подлинником, наши авторы пускают разгуливать

по страницам отечественной прозы!

Еще один распространенный

алгебраический значок, обычный штамп и живучий паразит нашей речи -

расхожее словечко вещь. “Я тебе скажу одну вещь” - а верней

бы: вот что я тебе скажу (если за этим следует что-то конкретное), либо,

напротив: я тебе кое-что скажу. В перевод эти вещи попадают еще и

по милости французского chose, английского thing. А куда как лучше получается

без этой пустопорожней скорлупки.

“Странная вещь, до

чего она меняется...” - так в хорошем переводе думает о женщине герой одного

хорошего романа.

Не лучше ли: Странно (или -

как странно, вот странно), до чего она меняется...

А в плохом переводе встретишь

и такое: “Похороны на море не входят в число радующих зверолова вещей”.

Или человек кричит со сна. “С

ним и после бывали такие вещи”. А почему не: бывало такое,

так бывало.

Старик думает о смерти: “Одна

вещь печалила его в предчувствии конца”. А по-человечески было бы: Только

одно его печалило.

Даже когда “вещи” употреблены

в не столь отвлеченном и обобщенном смысле, они отнюдь не украшают

художественную прозу и лучше обойтись без них.

Героиня одного романа, как

уверяет переводчик, “пела восторженные дифирамбы” другой, которая

“была так очаровательна и так превосходно умела носить вещи”. А

здесь по смыслу, по интонации верней бы: первая восхищалась второй, превозносила

ее (хвалы эти произносятся не в лицо, а за глаза) - она... так хорошо

одевалась!

Французское qualite,

английское quality часто переводят первым по словарю значением - качество, а оно гораздо чаще означает достоинство. Мать мечтает, чтобы

сынишка “унаследовал все качества отца, не будучи...” - она

не договорила, отец малыша погиб слишком недавно, она еще не смеет вслух

заговорить о его слабостях, но видеть в сыне хочет явно не все

отцовские качества, а именно достоинства.

“Я слыл человеком щедрым и

действительно был таковым”. А надо бы: так оно и было,

и это была правда, и в самом деле скуп не был.

Или: “В этой сфере (герой)

хочет быть единственным, и он им остается”. А по-русски

естественней: и ему это удается (либо - и добивается своего).

- Непременно пойди навести мать.

- Да, я это сделаю.

Опять ответ буквальный,

дословный.

Англичанин не повторит один и

тот же глагол дважды, а на второй раз заменит его универсальным to do. Но

по-русски говорят: Да, я пойду, а лучше - да,

конечно (непременно). И однако опять и опять, даже в очень

современной прозе, где нужна особенно свободная, непринужденная интонация,

читаешь все то же:

“Возьми (пленника) себе.

Храни его хорошенько”. И в ответ буквальное, скучное, вымученное: “Я это

сделаю”. А в согласии со всем тоном рассказа, с нравом говорящего

надо куда непринужденнее: а как же! (или - еще бы!).

Словесная алгебра присуща

отнюдь не только переводу, она тоже признак канцелярита, ее сколько угодно и в

наших журналах, газетах, книгах. И она всегда портит, сушит, обесцвечивает

любой разговор и любую повесть.

А если без них?

Влюбленные повздорили. После

размолвки, оставшись один, влюбленный юноша старается понять: как это

случилось? Думает он об этом так: “Мы совершили ошибку, и вот ее неизбежный результат”.

А дело-то происходит в

середине XVIII века, и герой романа - хоть и грамотный, но простодушныйюнец, притом

недавно из деревни. Отчего же он так странно выражается?

Да оттого, что у

автора-англичанина есть слово result. И переводчик, возможно, рассудил: зачем

это слово переводить, существует же оно и в русском обиходе. А возможно, и не

рассуждал, а попросту механически перенес этот самый результат в русский

текст.

А результат ни ко

времени, когда развертывается действие романа, ни к обстоятельствам (ссора

влюбленных!), ни к характеру героя никак не подходит. Куда правдоподобней в

устах этого героя прозвучало бы: и вот к чему она (ошибка) привела, и вот

что из этого вышло.

Тот же юноша (весь роман

написан от его лица) говорит: “Я долго бродил в одиночестве и читал сам себе нотации”.Пожалуй, он еще мог бы читать себе нравоучения, а в согласии

с его характером и с эпохой вернее: сам себе выговаривал, осыпал себя

упреками.

А вот другая книга, где тоже

рассказ идет от первого лица, то есть требует особенно естественной,

непринужденной интонации, да и герой-рассказчик еще моложе - совсем

мальчишка, ему всего 14 лет, и время еще более раннее - XVI век... И однако

в переводе он изъясняется то как современный архитектор, то как музыкальный

критик: “Планировка города” - там, где можно хотя бы: расположение

улиц. “Я хорошо помнил... модуляции ее голоса”, а можно: переливы

или - как звучал ее голос.

“Я... провожу

рекогносцировку” - говорит не военный, а одна женщина другой о

своих попытках нащупать почву, разузнать, как бы той