К критике греческой философии

427.Выступления греческих философов после Сократа обнаруживают симптомы декаданса. Антиэллинские инстинкты берут верх…

Еще вполне эллином является “с о ф и с т”, причисля сюда Анаксагора, Демокрита, великих иотийцев – но в качестве уже переходной формы. “Полис” теряет свою веру в исключительность своей культуры, в свое право господства над всяким другим полисом… Происходит обмен культур, то есть “богов”, при этом утрачивается вера в исключительное первенство dei autochtoni⁴⁸. Добро и зло различного происхождения смешиваются. Граница между добром и злом с т и р а е т с я… Таков “софист”…

“Философ”, напротив, олицетворяет собою р е а к ц и ю. Он – приверженец с т а р ы х добродетелей. Он видит причины упадка в упадке учреждений, он на стороне с т а р ы х учреждений, он видит упадок в упадке авторитета; он ищет н о в ы х авторитетов (поездки за границу, чужие литературы, экзотические религии…); он тяготеет к и д е а л ь н о м у п о л и - с у, после того как понятие “полис” себя пережило (приблизительно так, как евреи сохранились как “народ” после того, как они потеряли свою независимость). Он интересуется всеми тиранами, он хочет восстановить добродетель при помощи force majeure⁴⁹.

Постепенно все д е й с т в и т е л ь н о э л л и н с к о е привлекается к ответу за у п а д о к (и Платон, проявляет точно ту же неблагодарность к Периклу, Гомеру, трагедии, риторике, как пророки к Давиду и Саулу). П а д е - н и е Г р е ц и и было истолковано к а к а р г у м е н т п р о т и в о с н о в э л л и н с к о й к у л ь т у р ы - к о р е н н о е з а б л у ж д е н и е ф и л о с о - ф о в. В ы в о д: греческий мир гибнет. П р и ч и н а - Гомер, миф, античная нравственность и т.д.

Антиэллинское развитие философских оценок: египетская (“жизнь после смерти” как суд…); семитическая (“достоинство мудреца”, “старейшина”); пифагорейская (культ подземного, молчание, потусторонние средства устрашения); м а т е м а т и к а (религиозная оценка, своего рода общение с космическим целым – жреческое, аскетическое, трансцендентное); д и а л е к т и к а (мне думается, что отвратительная, педантическая возня с понятиями имеет место уже у Платона?). Падение хорошего вкуса в сфере духовного: уже не ощущается безобразия и шумихи всей чистой диалектики.

О б а крайних движения декаданса происходят параллельно: а) роскошный, очаровательно-злобный, любящий блеск и искусство декаданс и b) омрачение религиозно-морального пафоса, стоическое самообуздание, платоновская клевета на чувства, подготовление почвы для христианства.

428. До какой степени может развратить психолога моральная идиосинкразия! Никто из древних философов не отваживался на теорию “несвободной воли” (то есть, теорию, отрицающую мораль). Никто не имел мужества определить сущность наслаждения, всякого рода наслаждения (“счастья”) как чувство мощи, ибо наслаждение мощью считалось безнравственным. Никто не имел мужества понять добродетель как с л е д - с т в и е б е з н р а в с т в е н н о с т и (воли к мощи) на службе роду (pace или полису) потому, что воля к мощи считалась безнравственной.

На всем протяжении истории развития морали мы не встретим истины. Все элементарные понятия, которыми тут оперируют – фикции; все психологические данные, на которые опираются – “подделки”; все формы логики, насильно привлекаемые в это царство лжи – софизмы. Что особенно характерно для самих философов-моралистов, это полное отсутствие какой бы то ни было интеллектуальной чистоплотности и выдержки. “Прекрасные чувства” для них – аргументы. Их “высоко вздымающаяся грудь” кажется им раздувальными мехами божества… Моральная философия – это скабрезный период в истории духа.

Вот первый великий пример: под флагом морали, под патронатом морали совершено неслыханное безобразие, подлинный д е к а д а н с во всех отношениях. Нельзя достаточно настаивать на том факте, что великие греческие философы не только были представителями д е к а д а н с а в области в с е х с и л ь н ы х с т о р о н г р е ч е с ко г о д у х а, но и заражали им современников… Эта совершенно абстрактно построенная “добродетель” была величайшим искушением превратить самого себя в абстракцию, то есть у т р а- т и т ь все связи.

Момент весьма интересный. Софисты близко подходят к к р и т и к е м о р а л и, к первому прозрению в вопросах морали: они сопоставляют ряды моральных суждений (их местную обусловленность); они дают понять, что каждая мораль может быть диалектически оправдана, то есть, что всякое обоснование морали по необходимости должно быть с о ф и с т и ч е с к и м - положение, которое нашло затем свое подтверждение, в самом широком смысле во всей античной философии, начиная с Платона (до Канта); они провозгласили ту основную истину, что не существует “морали в себе”, что говорить об истине в этой области – просто надувательство.

Куда девалась тогда и н т е л л е к т у а л ь н а я д о б р о с о в е с т - н о с т ь?

Греческая культура софистов целиком выросла в почве греческих инстинктов. Она связана с культурой перикловского периода так же необходимо, как Платон с ней н е связан; она имеет своих птредшественников в лице Гераклита, Демокрита, в научных типах древней философии; она находит свое выражение, например, в высокой культуре Фукидида. И она в конце концов оказалась права: всякий шаг вперед в сфере гносеологии и морали в о с к р е ш а е т софистов… Наш современный образ мысли в высокой степени гераклитовский, демокритовский, протагоровский… достаточно было бы сказать п р о т а г о р о в с к и й - ибо Протагор объединил в себе обоих – Гераклита и Демокрита.

(П л а т о н - К а л и о с т р о в б о лд ь ш о м м а с ш т а б е. Стоит только вспомнить суждения о нем Эпикура; суждения Тимона, друга Пиррона. Может, добросовестность Платона стоит вне сомнений?.. Но мы, по меньшей мере, знаем, что он хотел, чтобы в качестве абсолютной истины в о з в е щ а л о с т ь то, что даже условно не представлялось ему самому истиной: а именно, отдельное существование “душ”и бессмертие каждой в отдельности).

С о ф и с т ы - не что иное, как реалисты. Они формулируют всеми принятые ценности и практику, возводя все это в ранг ценностей. Они имеют мужество всех сильных духом - с о з н а в а т ь свою имморальность.

Возможно ли поверить, что эти маленькие греческие свободные города, готовые от злобы и зависти пожрать друг друга, руководились принципами гуманности и справедливости? Можно ли упрекать Фукидида за ту речь, которую он влагает в уста афинских послов, предлагавших мелийцам погибнуть или сдаться?

Среди такой ужасной натянутости отношений говорить о добродетели мог бы лишь настоящий Тартюф, или же человек, с т о я щ и й в с т о р о н е, отшельник, беглец и странник, ушедший из мира реальности… Все люди, отрицающие затем, чтобы самим сохранить возможность жить.

Софисты были греками: Сократ и Платон, ставшие на сторону добродетели и справедливости, были и у д е я м и или не знаю чем. Тактика, которой придерживается Г р о т для защиты софистов, неверна: он хочет их возвести в людей чести и знаменосцев морали, но их честь состояла в том, чтобы не мистифицировать великими словами и добродетелями…

430. Великая разумность в деле всякого морального воспитания всегда заключалась в том, что этим путем старались обеспечить п р о ч н о с т ь и н - с т и н к т а так, чтобы благие цели и прекрасные средства, как таковые, оставались за порогом сознания. Человек должен был научи ться действовать так, как солдат на ученьи. И действительно, эта бессознательность есть необходимое условие всякого совершенства. Даже математики оперируют над своими комбинациями бессознательно…

Какое же значение имела, в таком случае, р е а к ц и я Сократа, который рекомендовал диалектику как путь к добродетели и насмехался над моралью, которая нее была в состоянии логически оправдать себя? Но ведь последнее и есть ее д о с т о и н с т в о. Лишенная бессознательности - к у д а о н а м о - ж е т г о д и т ь с я!

Когда д о к а з у е м о с т ь была поставлена предпосылкой личной добродетельности, то это ясно указало на в ы р о ж д е н и е г р е ч е с к и х и н с т и н к т о в. Сами они – типы вырождения, все эти “герои добродетели”, мастера слов.

Li praxi⁵⁰ это обозначает, что моральные суждения отрываются от тех условий, которые их породили и при которых только они и имеют смысл, от своей греческой и греко-политической основы и почвы, причем под видом их с у б л и м и р о в а н и я и с к а ж а ю т и х п р и р о д у. Великие понятия “добро”, “справедливость” отрываются от тех предпосылок, с которыми они неразрывно связаны, и, в качестве с т а в ш и х с в о б о д н ы м и “идей”, делаются предметами диалектики. Ищут скрытую за ними истину, принимают их за сущности или за знаки сущностей: в ы м ы ш л я ю т мир, в котором они были на месте и у себя.

Li summa: неприличие это достигло своей вершины уже в Платона… И вот необходимо было к этому еще изобресть а б с т р а к т н о – с о в е р ш е н - н о г о человека – доброго, справедливого, мудрого (диалектика – одним словом), п у г а л о античного философа, растение, оторванное от всякой почвы; человечество без определенных руководящих инстинктов; добродетель, которая “доказывает” себя при помощи “доводов”. Совершенно а б с у р д - н ы й “индивид” в себе! П р о т и в о е с т е с т в е н н о с т ь высшего ранга!..

Одним словом, извращение моральных ценностей повлекло за собой образование вырождающегося ч е л о в е ч е с к о г о т и п а - т и п а “доброго”, э т о г о “счастливого”, “мудрого”. Сократ представляет в истории ценностей момент г л у б о ч а й ш е й и з в р а щ е н н о с т и.

431. С о к р а т. Эта перемена вкуса в сторону диалектики является великим вопросительным знаком. Что собственно произошло? Сократ, мещанин с головы до ног, который способствовал укреплению этого вкуса, одержал в нем победу над более благородным вкусом, вкусом б л а г о р о д н ы х - чернь, при помощи диалектики, одержала победу. До Сократа диалектическая манера отвергалась во всяком хорошем обществе. Полагали, что она дискредитирует и предостерегали от нее юношество. К чему это щегольство аргументациями? Для чего собственно доказывать? Против чужих имелся авторитет. Приказывали – этого было достаточно. Между собою, inter pares⁵¹, имело значение происхождение, тот же авторитет, и, в конечном счете, “понимали друг друга”! Для диалектики не оставалось места. Открытое высказывание своих оснований также возбуждало недоверие. Во всех порядочных вещах их основания так резко не бросаются в глаза. Было что-то неприличное в этом раскрытии всей подноготной. То, что может быть “доказано”, небольшого стоит. Что диалектика возбуждает недоверие, что она мало убеждает – это, впрочем, чувствуют инстинктивно ораторы всех партий. Ничто так быстро не утрачивает своей силы, как диалектический эффект. Диалектика может годиться только в случаях н е о б х о д и м о й о б о р о н ы. Нужно очутиться в затруднительном положении, нужно стоять перед необходимость н а с и л ь с т в е н н о д о б и- в а т ь с я своего права – только тогда можно воспользоваться диалектикой. Евреи поэтому и были диалектиками. Рейнеке-Лис – тоже, Сократ – тоже. Дается в руки беспощадное орудие. Им можно тиранить. Дискредитируют тем, что побеждают. Предоставляют своей жертве доказывать, что она – не идиот. Делают людей злобными и беспомощными, а сами, в это время, остаются холодной торжествующей разумностью; о б е с с и л и в а ю т интеллект своего противника. Ирония диалектики – это форма плебейской мести: угнетенные проявляют свою жестокость в этих холодных ударах ножом силлогизма…

Платон, как человек с чрезмерно повышенной чувствительностью и мечтательностью, настолько поддался чарам понятия, что невольно чтил и боготворил понятие как какую-то идеальную форму. О п ь я н е н и е д и а - л е к т и к о й: как сознание, что при ее помощи получаешь некоторое господство над самим собой; как орудие воли к власти.

432. П р о б л е м а С о к р а т а. Две крайности: т р а г и ч е с к и й и с о к р а т о в с к и й образ мысли, если рассматривать их под углом зрения закона жизни.

Насколько сократовский образ мысли был явлением декаданса, настолько все-таки человек науки был еще крепок здоровьем и силен, если судить по общему его укладу, по его диалектике, деятельности и напряженному труду (здоровье п л е б е я, его злоба, его esprit frondeur⁵², его остроумие, его C a n a i l l e a u f o n d⁵³, сдерживаемая уздой м у д р о с т и; “безобразен”).

П о в о р о т к б е з о б р а з и ю: самовысмеивание, диалектическая черствость, ум в качестве т и р а н а над “тираном” (инстинктом). Все у Сократа преувеличено, эксцентрично, карикатурно. Сократ - buffo⁵⁴, одержимый инстинктами Вольтера. Он открывает новый вид с о с т я з а н и я; он первый учитель фехтования в знатных афинских кругах; он представитель одной только в ы с ш е й м у д р о с т и - он называет ее “добродетелью” (он угадал в ней с п а с е н и е; он не был по доброй воле м у д р ы м, это было de rigueur⁵⁵ держать себя в руках, чтобы бороться при помощи доводов, а н е аффектов (хитрость Спинозы, - подавление аффектов-заблуждений)% он открыл, что можно изловить всякого, приведя его в состояние аффекта, что аффект протекает нелогически; упражняться в самоосмеянии, чтобы в корне убить чувство з л о п а м я т с т в а и м е с т и.

Я пытаюсь понять, из каких частных, идиосинкратических состояний могла быть выведена сократовская проблема, его уравнение: разум=добродетели=счастью. Этой нелепой теорией тождества он о к о л д о в а л античную философию, которая не могла уж больше выпутаться из этого состояния…

Абсолютное отсутствие объективных интересов – ненависть к научности, идиосинкразия – ощущать себя как проблему. Слуховые галлюцинации у Сократа: болезненный элемент. Заниматься моралью труднее всего там, где дух богат и независим. Каким образом Сократ стал м о н о м а н о м м о р а л и? “Практическая” философия всегда выступает вперед в затруднительных положениях. Если главный интерес составляют мораль и религия, то это признак тяжелого положения вещей.

433. Мудрость, ясность, твердость и логичность как оружие против н е - о б у з д а н н о с т и в л е ч е н и й. Последние должны быть опасны, угрожать гибелью, иначе какой смысл доразвить м у д р о с т ь до такой тирании. Из мудрости с д е л а т ь т и р а н а - н о в т а к о м с л у ч а е и влечения должны быть тиранами. Такова проблема. Она была очень своевременна тогда. Разум=добродетели=счастью.

Р е ш е н и е: греческие философы опираются на тот же факт внут ренних своих переживаний, как и Сократ: они на расстоянии пяти шагов от эксцесса, анархии, разнузданности – всего того, что характерно для человека декаданса. Для них он был врачом – логика как воля к мощи, к самоподчинению, к “счастью”. Необузданность и анархия инстинктов у Сократа суть с и м п т о м ы д е ка д а н с а. Точно так же, как и переизбыток логики и ясности разума. То и другое – отклонение от нормы, то и другие – факты одного и того же порядка.

К р и т и к а: Декаданс выдает себя этой преувеличенной заботой о “счастье” (т.е. спасении души; это – с о с т о я н и е, о п о з н а н н о е к а к с о с т о я н и е о п а с н о с т и). Фанатизм декаданса в погоне за счастьем служит показателем патологической подпочвы: то был вопрос жизни. Быть разумным и л и погибнуть – такая а л ь т е р н а т и в а стояла перед всеми ими, Морализм греческих философов показывает, что они чувствовали себя в о п а с н о с т и.

434. П о ч е м у в с е с в е л о с ь к к о м е д и а н т с т в у?

Рудиментарная психология, которая считалась только с с о з н а т е л ь - н ы м и моментами в человеке (как причинами), которая считала “сознательность” атрибутом души, которая за всяким действием искала воли (т.е. намерения), могла ограничить свою задачу ответом, во-первых, на вопрос: ч е г о х о ч е т ч е л о в е к? - с ч а с т ь я (нельзя было говорить “мощи”: это было бы б е з н р а в с т в е н н о); следовательно, во всяком действии человека заключено намерение достигнуть этим действием счапстья. Во-вторых, если на деле человек не достигает счастья, то где причина? В ошибочном выборе средств. К а к о е с р е д с т в о б е з о ш и б о ч н о в е д е т к с ч а с т ь ю? Ответ - д о б р о д е т е л ь. Почему добродетель? Потому что она – высшая разумность и потому что разумность не позволяет ошиби ться в выборе средств; добродетель в качестве р а з у м а есть путь к счастью. Диалектика есть постоянное ремесло добродетели, ибо она исключает всякое помрачение интеллекта, всякие аффекты.

В действительности человек ищет н е “счастья”. Удовольствие есть чувство мощи: исключите аффект, и вы исключаете те состояния, которые приносят с собой высшее чувство мощ и, следовательно, наслаждения. Высшая разумность – это холодное трезвое состояние, далекое от того, чтобы приносить с собой то чувство счастья, котиорое связано со всякого рода о п ь я н е н и е м.

Древние философы боролись против всего того, что опьяняет, что исключает абсолютную холодность и беспристрастность сознания… Они были последовательны, исходя из своей ложной предпосылки, что она – необходимое условие совершенства, между тем как справедливо как раз обратное.

Поскольку действуют воля и сознательность, постольку ни в каком деле не может быть совершенства. Древние философы были в е л и ч а й ш и м и к р о п а т е л я м и в д е л е п р а к т и к и, ибо они сами теоретически обрекли себя на к р о п а н ь е… На практике все это кончалось комедиантством), и кто об этом догадывался (как, например, Пиррон), заключал, как и все и каждый, а именно, что в волптросах добра и справедливости “маленькие люди” стоят выше философов.

Все более глубокие натуры древности питали отвращение к ф и л о с о - ф а м и д о б р о д е т е л и. На них смотрели как на спорщиков и комедиантов. (Мнение о П л а т о н е как Э п и к у р а, так и П и р р о н а).

В ы в о д: в практике жизни, в терпении, добре и взаимной предупредительности маленькие люди стоят выше философов. Приблизительно таково же мнение Достоевского или Толстого о мужиках их родины: в своей практической жизни они более философы, они проявляют больше мужества в своем преодолении необходимости…

435. К к р и т и к е ф и л о с о ф а. Самообман философов и моралистов, будто они не заражены декадансом потому, что борются против него. Это не зависит от их воли, и сколько бы ни отпирались, впоследствии все же обнаруживается, что они были самыми сильными двигателями декаданса.

Возьмем философов Греции, например, Платона. Он о т в л е к инстинкты от полиса, от состязания, от военной доблести, от искусства и красоты, от мистерии, веры в традицию и предков... Он был обольстителем nobles⁵⁶, его самого обольстил roturier⁵⁷ Сократ… Он отрицал все предпосылки “благородных греков” старого закала, ввел диалектику в повседневный обиход, вступал в заговоры с тиранами, вел политику будущего и дал образец совершеннейшего о т к л о н е н и я и н с т и н к т о в о т с т а р о г о. Он глубок и страстен во всем а н т и эллинском…

Они олицетворяют собой, один за другим, т и п и ч н ы е формы декаданса, эти великие философы: морально-религиозную идиосинкразию, анархизм, нигилизм, индифферентность, цинизм, ожесточение, гедонизм, реакционность.

Вопросы о “счастье”, “добродетели”, “спасении души” являются показателем ф и з и о л о г и ч е с к о й п р о т и в о р е ч и в о с т и этих натур упадка; их инстинктам не хватает у с т о я, известного к у д а?

436. Насколько диалектика и вера в разум основаны еще на м о р а л ь - н ы х предрассудках? У Платона мы, в качестве бывших обитателей некоторого интеллигибельного мира добра, сохраняем еще заветы той поры; божественная диалектика, выросшая из добра, ведет ко всему доброму (следовательно, как бы “назад”). Ведь и Декарт представлял себе, что в основном христиански-этическом воззрении, опирающемся на веру в д о б р о – г о Бога, как творца вещей, нелживость Бога сама является п о р у к о й наших чувств, разума, какое имели бы мы право доверять бытию! Что мышление служит мерой действительности, что то, что не может быть мыслимым, не существует – такое воззрение является грубым non plus ultra⁵⁸ моральной доверчивости (к изначальному принципу истины, лежащему в основе всех вещей), нелепым по своей сущности утверждением, которому наш опыт противоречит на каждом шагу. Мы вообще не можем вовсе мыслить ничего так, как оно существует.

437. Настоящие г р е ч е с к и е ф и л о с о ф ы - это предшественники Сократа (с Сократом кое-что меняется0. Все это знатные особы, сторонившиеся народа и общественной нравственности, много странствовавшие, строгие, вплоть до угрюмости, с медленным взором, не чуждые государственным делам и дипломатии. Они предвосхищают у мудрецов все великие концепции вещей; они сами представляют собой такую концепцию, систематизируют себя. Ничто не дает лучшего представления о высоте греческого духа, как это внезапное богатство типов, как это непроизвольно достигнутое совершенство в деле выработки великих возможностей философского идеала. Я вижу только еще одну оригинальную фигуру среди позднейших философов – мыслителя запоздалого, но по необходимости пришедшего последним – нигилиста П и р – р о н а: его инстинкт был в р а ж д е б е н тому, что выплыло на поверхность, - сократовцам, Платону, артистическому оптимизму Гераклита (Пиррон через Протагора восходит к Демокриту…).

М у д р а я усталость: Пиррон. Жить среди низших, быть низшим. Без гордыни. Жить просто; чтить и верить в то, во что все веруют. Остерегаться науки и духа и всего того, что п р е д р а с п о л а г а е т к ч в а н с т в у… Быть простым, неописуемо терпеливым, беспечальным и кротким, отличаться апатией, еще более, прострацией. Явившийся среди шума школ буддист Греции, опоздалый, усталый, с протестом усталого против рвения диалектиков, с безверием усталого в важность всех вещей. Он видел А л е к с а н д р а, он видел и н д и й с к и х к а ю щ и х с я. На таких запоздалых и утонченных действует обольстительно все низкое, бедное, даже идиотское. Это наркотизирует, это выпрямляет (Паскаль). С другой стороны, они в этой сутолоке и близости с к е м попало ощущают какую-то теплоту. Они нуждаются в теплоте, эти усталые… П р е о д о л е т ь противоречие; не нужно состязания; не нужно стремления отличиться; отрицать г р е ч е с к и е инстинкты (Пиррон жил со своей сестрой, которая была павивальной бабкой). Облечь мудрость в плащ бедности и нищеты, дабы она не выделила более человека, исполнять самые низкие обязанности – отправляться на базар продавать поросят… Сладость; ясность; безразличие; никаких добродетелей, требующих жестов. Нивелирование себя также и в добродетели: предельное бесстрастие.

Пиррон, а с ним Эпикур, являются выразителями двух форм греческого декаданса. Их роднила ненависть к диалектике и всяким а к т е р с к и м добродетелям – то и другое вместе звалось тогда философией. Намеренно ни во что не ставили то, что любили, выбирая для таких вещей самые обычные и даже презрительные названия, изображая собой состояние, когда человек чувствует себя ни больным, ни здоровым, ни живым, ни мертвым… Эпикур наивнее, более идиллик, благодарнее. Пиррон опытнее, зрелее, нигилистичнее… Его жизнь была протестом против великого у ч е н и я т о ж д е с т в а (С ч а с т ь е = д о б р о д е т е л ь = п о з н а н и е). Подлинная жизнь вырабатывается не наукой, мудрость не делает “мудрым”… Подлинная жизнь не хочет счастья, не принимает счастье в соображение…

438. Борьба, предпринятая Эпикуром против “старой веры” была, строго говоря, борьбой против п р е д ш е с т в о в а в ш е г о христианства, борьбой против уже помраченного, омарализованного, проквашенного чувством вины, обветшалого и больного древнего мира.

Не “испорченность нравов” древности, но как раз о м о р а л и з и р о в а н и е ее было единственной предпосылкой победы христианства над древним миром. Нравственный фанатизм (короче, Платон) разрушил язычество, переоценив его ценности и отравив его невинность. Мы должны же наконец понять, что разрушенное стояло в ы ш е того, что победило! Христианство возникло из психологической извращенности, могло пустить корни лишь на испорченной почве.

439. Н а у ч н о с т ь - к а к д р е с с и р о в к а и л и к а к и н- с т и н к т? Я вижу в греческих философах д е г р а д а ц и ю и н с т и н к т о в. Иначе они не могли бы заблуждаться до такой степени, оценивая состояния с о з н а т е л ь н о с т и - как в ы с ш е е состояние. И н т е н с и в н о с т ь с о з н а н и я стоит в о б р а т н о м отношении к легкости и быстроте церебральной передачи. Там господствовало о б р а т н о е м н е н и е об инстинктах, что всегда является признаком о с л а б л е н и я инстинктов.

Действительно, ж и з н ь п о л н е е там, где она менее всего сознательна (т.е. где не выступают ее логика, доводы, средства, намерение, ее п о л е з н о с т ь). Возврат к фактическому bon sens⁵⁹ к bon homme⁶⁰, к “маленьким людям” всех родов. С п р а в е д л и в о с т ь и м у д р о с т ь, н а- к о п л е н н ы е в течение поколений, не сознающие своих принципов, обнаруживающие даже некоторый страх перед принципами. Требовать р е з о- н и р у ю щ е й д о б р о д е т е л и - не резонно… Философ компрометирует себя подобным требованием.

440. Если, благодаря упражнению, в течение целого ряда поколений мораль как бы накопилась, а следовательно, накоплялась и утонченность, предусмотрительность, храбрость, добросовестность, то вся совокупная сила этой накопленной добродетели излучается также и в ту сферу, в которой справедливость реже всего проявляется - в м ы с л и. При всяком процессе сознания испытывается некоторое стеснение организма; нужно испробовать что-то новое, ни что в достаточной мере не подготовлено к этому, является чувство затруднения, напряженности, повышенная раздражимость – все это и есть осознание… Гений заложен в инстинкт, точно так же, как и доброта. Действуешь только тогда совершенно, когда действуешь инстинктивно. Также и с моральной точки зрения, всякое мышление, протекающее сознательно, есть лишь некоторое нащупывание почвы, чаще всего нечто обратное морали. Научная честность служит вывеской, когда мыслитель начинает резонировать. Можно сделать опыт, взвесить мудрейших на чувствительнейших весах, заставив их высказсостязания; не нужно высказываться о морали…

Одно можно доказать – это то, что всякое мышление, протекающее с о з- н а т е л ь н о, соответствует и гораздо более низкой ступени морали, чем мышление того же человека, поскольку оно управляется и н с т и н к т а м и.

441. Борьба против Сократа, Платона, против всех сократовских школ имеет в своей основе глубокое инстинктивное сознание, что человека нельзя сделать л у ч ш и м, внушая ему, что добродетель есть нечто, подлежащее доказательству и требующее обоснования… В конце концов у них все сводится к ничтожному факту, что инстинкт борьбы вынудил всех этих прирожденных диалектиков прославить свою л и ч н у ю с к л о н н о с т ь, как н а и в ы с - ш е е ее с в о й с т в о, а прочие достоинства считать обусловленными ею. А н т и н а у ч н ы й дух всей этой “философии”: она с т р е м и т с я о с т а - в а т ь с я в о ч т о б ы т о н и с т а л о п р а в о й.

442. Это показательно. В начальном периоде греческой философии мы наталкиваемся на борьбу против науки при помощи некоторой теории познания, или скепсиса – и ради чего? Все в интересах м о р а л и… (Ненависть к физикам и врачам). Сократ, Аристипп, мегарийцы, циники, Эпикур, Пиррон, это – генеральный штурм познания во имя м о р а л и (ненависть также и к диалектике). Проблема: они приближаются к софистам, чтобы отделаться от науки. С другой стороны, все физики настолько порабощены, что принимают в основы своего учения схему истины, истинного бытия, например: атом, четыре элемента (п р и з н а н и е принципа постепенного нарастания сущего ради объяснения множественности и изменчивости). Учат презрению к объективности интереса: возврат к практическому интересу, личной полезности всякого познания…

Борьба против науки направлена против: 1) ее пафоса (объективности), 2) ее средств (т.е. против ее полезности), 3) ее результатов (как имеющих детский характер).

Эта же борьба позже еще раз предпринята была ц е р к о в ь ю во имя благочестия, церковь унаследовала от древности весь ее арсенал. Теория познания играет здесь такую же роль, как у Канта, как у индусских философов… Не желают никаких стеснений – желают, чтобы руки были развязаны для отыскания своего “пути”.

Против чего, собственно, они борются? Против обязательности, закономерности, необходимости идти рука об руку – они, повидимому, называют это с в о б о д о й.

В этом находит свое выражение декаданс. Инстинкт солидарности настолько выродился, что солидарность ощущают как т и р а н и ю. Они не хотят никакого авторитета, никакой солидарности, никакого включения в строй с его неблагородной медленностью движений. Им ненавистен поступательный ход науки, им ненавистно нежелание прибыть к цели, выдержка, личный индифферентизм человека науки.

443. Мораль, в своей основе, в р а ж д е б н а науке: уже Сократ так настроен, и именно потому, что наука придает важное значение таким предметам, которые с “добром” и “злом” не имеют ничего общего и, следовательно, у м е н ь ш а ю т з н а ч и т е л ь н о с т ь чувства “добра” и “зла”. Ведь мораль хочет, чтобы к ее услугам был весь человек и все его силы. Ей кажется расточительностью со стороны того, кто для расточительности н е- д о с т а т о ч н о б о г а т, если он серьезно отдается растениям и звездам. Поэтому с тех пор, как Сократ занес в науку болезнь морализированья, научность в Греции быстро пошла под гору. Никто уже больше не поднимался на ту высоту, которой достигла мысль Демокрита, Гиппократа и Фукидида.

444. Проблема ф и л о с о ф а и у ч е н о г о. Влияние возраста; привычки, действующие на психику угнетающе (домоседство a la Кант; переутомление; недостаточное питание мозга; чтение). Существеннее: не проявляется ли уже с и м п т о м декаданса в самой склонности к такой в с е – о б щ н о с т и; о б ъ е к т и в н о с т ь, к а к д и с г р е г а ц и я в о л и (у м е - н и е о с т а в а т ь с я в д а л и…). Это предполагает безразличие по отношению к сильным влечениям (своего рода изоляция, исключительное положение, борьба с нормальными влечениями).

Типичен разрыв с р о д и н о й, стремление все в более широкие круги, растущий экзотизм, онемение старых императивов, в особеноности этот постоянный вопрос “куда?” (“счастье”) служит признаком р а з р ы в а с организационными формами перелома.

Возникает вопрос, представляет ли у ч е н ы й в большей мере симптом декаданса, чем философ? К а к ц е л о е, он не обособлен, только ч а с т ь его исключительно посвящена познанию, вышколена для определенного угла зрения. Ему нужны, для его дела, в с е добродетели сильной, здоровой расы, большая строгость, мужество, мудрость. Он скорее симптом высокой многосторонности культуры, чем ее усталости. Ученый декаданса – п л о х о й у ченый. Между тем как философ декаданса, по крайней мере до сих пор, слыл за типичного философа.

445. Ничто так редко не встречается в среде философов как и н т е л - л е к т у а л ь н а я д о б р о с о в е с т н о с т ь. Возможно, что они утверждают как раз противоположное; вероят но они даже и убеждены в этом, но все их ремесло обязывает их признавать только некоторые определенные истины. Они знают, ч т о и м н у ж н о доказать. Они, пожалуй, и видят признак того, что они философы, в том, что сходятся относительно этих “истин”. Таковы, например, моральные истины. Но вера в мораль еще не доказательство морали. Бывают случаи – и философы представляют именно такой случай – когда подобная вера просто б е з н р а в с т в е н н а.

446. В чем же п р о я в л я е т с я о т с т а л о с т ь ф и л о с о ф а? В том, что он принимает с в о и л и ч н ы е качества за необходимые и за единственно ведущие к достижению “высшего блага” (например, диалектика Платона). В том, что он располагает всякого рода людей по л е с т н и ц е с т е- п е н е й, постепенно возвышающихся до е г о с о б с т в е н н о г о типа, который он считает высшим. Что он считает маловажным то, что ценится другими, что роет пропасть между высшими ж р е ч е с к и м и ценностями и ценностями с в е т с к и м и. Что он з н а е т, что такое истина, что такое Бог, что такое цель, что такое путь… Типичный философ здесь является абсолютным догматиком. Если он чувствует п о т р е б н о с т ь в скепсисе, то лишь для того, чтобы приобрести право в с а м о м г л а в н о м д л я с е б я - говорить как догматик.

447. Философ в борьбе со своими с о п е р н и к а м и, например, с наукой: тут он становится скептиком; тут он оставляет за собой право на такую ф о р м у п о з н а н и я, которая, по его мнению, недоступна ученому. Тут он идет со жрецом рука об руку, чтобы не возбуди ть подозрения в атеизме, материализме. Всякое нападение на себя он считает нападением на мораль, на добродетель, религию и порядок. Он умеет дискредитировать своих противников как “соблазнитиелей” и “людей, ведущих подкопы”, здесь он идет рука об руку с властью.

Философ в борьбе с другими философами: он старается вынудить их проявить себя в качестве анархистов, безбожников, противников авторитета. In summa: поскольку он б о р е т с я, он борется во всем как жрец, как каста жрецов.