Женщина на все времена 8 страница

- Тогда я тоже так думала, особенно, когда он и его сестра пытались устроить наш брак. Представляешь? – посерьезнев, сказала она.

- Хочешь сказать, что этот проклятый ублюдок пытался прикоснуться к тебе? – моментально закипев, свирепо спросил он.

Кенди увидела выражение его лица и вспомнила, где видела его раньше. Это было в зоопарке Голубой реки, когда он спросил об Энтони.

- Но у них, в любом случае, ничего не вышло, – поспешила успокоить его она. – Альберт не позволил бы заставить меня делать то, чего я не хочу. Но они напечатали заметку в местной газете о так называемой помолвке. Ее-то ты и видел, - закончила она. – Клянусь, я никогда не была помолвлена или, тем более, замужем. Так что у вас не было повода говорить такие гадости в присутствии леди, мистер Грандчестер, - выпалила Кенди.

Терри посмотрел на нее, все еще слишком ошарашенный, чтобы извиниться за «проклятого ублюдка», как он назвал Нила. По правде говоря, сейчас вся земля могла рушиться, а он бы даже не заметил. Она никому не принадлежит! Она свободна! Все эти годы она была свободна! Терри не знал, смеяться ему или плакать в этот момент.

- Терри! – уже в третий раз повторяла Кенди.

- Да? – наконец, отозвался он.

- Я говорю, нам нужно ехать, - предложила девушка, смущенная его унылым настроением Терри.

«Что с ним происходит? – недоумевала она. – Он всегда был непредсказуем, но сейчас даже слишком. Сначала он болтает и шутит, потом грустит, а теперь даже не замечает, что я рядом. Не знаю, сколько выдержит такое положение мое сердце».

Терри снова завел мотор, и они продолжили путь под ночным парижским небом. Между ними снова возникла глубокая тишина, смешанная с безграничной печалью. Оба знали, что их совместной поездке скоро придет конец. Как только они въехали в город, Кенди начала указывать Терри дорогу к больнице, таким образом, немного разрядив обстановку. Кенди испытывала легкое головокружение, ведь лихорадка проникала в ее тело, но ответственность не позволяла ей поддаваться. Она должна доставить друзей в безопасное место и препоручить их заботам врачей и медсестер, а только потом позволить себе отдых, в котором она нуждалась.

- Теперь по этой улице, - сказала она. – Мы подъезжаем.

Терри повернул, и они проехали мимо парка, где состоялся последний разговор Кенди и Ива перед ее уходом на фронт. Наконец, они достигли первых корпусов больницы. Кенди не знала, чувствовать ли ей радость из-за того, что ее одиссея окончена, или ужасную боль по поводу предстоящей разлуки.

Они припарковались и, пока Терри пошел сообщить пассажирам о прибытии, Кенди поспешила в больницу, чтобы привести помощь раненым. В это мгновение все случилось так быстро и беспорядочно. Терри почувствовал себя бесполезным среди множества медработников, появившихся из ниоткуда, чтобы забрать раненых. С замешательством он заметил, что Кенди прислонилась к грузовику, словно почувствовала слабость.

- С тобой все в порядке, Кенди? – обеспокоено спросил он.

- Да, конечно, - прошептала она, пытаясь найти силы, чтобы сказать то, что должна была сказать. - Я… я признательна тебе за помощь, Терри…

- Ну, что ты, - он почувствовал, как на глаза навернулись слезы.

- Я надеюсь, эта война… - продолжала она слабым голосом, - скоро закончится, и ты… ты… сможешь вернуться домой… к… твоей жене, Сюзанне, - закончила она, не в силах скрыть отчаяние.

- Моя жена Сюзанна? – нахмурившись, переспросил он. – Кенди, я не женился на Сюзанне. Она умерла год назад! – отчетливо произнес он.

- Умерла! – смогла выговорить Кенди, прежде чем упасть на руки к Терри.

- КЕНДИ! КЕНДИ! – отчаянно позвал он, чувствуя ее тело в своих объятиях.

Терри с бесчувственной Кенди на руках поспешил в больницу, но не успел он позвать на помощь, как откуда не возьмись, навстречу выбежал молодой доктор и столкнулся с ним.

- Кенди! – со смесью счастья и беспокойства в голосе воскликнул доктор. – Боже, что с тобой? – спрашивал он, даже не глядя на Терри. В следующую секунду незнакомец вырвал молодую женщину из рук Терри и побежал прочь по коридору.

Терри же остался стоять посреди холла, не зная, что делать с его беспокойным сердцем. Он прождал там около часа, прежде чем перед ним появилось знакомое лицо. Терри узнал медсестру, которая жила с Кенди и передала ему его одежду. Это была Жюльен.

- С ней все будет в порядке, сержант, - робко начала она. – Ее лихорадит, но мы обеспечим ей надежный уход. Время, проведенное на снегу, не пошло ей на пользу.

- Понимаю, - хрипло сказал Терри. – Как вы… считаете, могу я ее увидеть… прежде чем уеду?

Жюльен не могла избежать чувства симпатии к молодому человеку и улыбнулась ему.

- Конечно, сержант, - ответила она. – Наверное, вам нужно вернуться в батальон как можно скорее.

- Да, мадам, - подтвердил он. – Я уеду, как только увижу мисс Одри.

- Следуйте за мной, - сказала она, поворачиваясь в сторону коридора.

Они шли белыми коридорами, где господствовала тишина, которую время от времени нарушал мужской стон. Наконец, они оказались на служебном этаже, где были расположены комнаты медсестер. Жюльен остановилась около двери, за которой спала Кенди.

- Возможно, она спит, ведь доктор дал ей снотворное, но вы можете оставаться с ней, сколько хотите, - любезно сказала Жюльен. – Теперь прошу извинить меня, я должна позаботиться о раненых, - она кивнула и удалилась.

Терри подошел к двери и увидел, что она приоткрыта. Он услышал мягкий, мужественный голос, говоривший по-французски. Терри медленно открыл дверь, чтобы увидеть сцену, которая потрясла его до глубины души. Доктор, который позаботился о Кенди, теперь сидел у ее постели и держал спящую блондинку за руку.

- Mon amour (любовь моя), - нежно шептал мужчина. - Tu iras bien, je vais the soigner avec mon c?ur, et puis tu vas sourire comme toujours.(Все будет хорошо, я позабочусь о тебе от всего сердца, и ты снова будешь улыбаться, как всегда)

Терри хотел бы не понимать ни слова и не видеть любви во взгляде человека, которым был ни кто иной, как Ив. Но его отец прилагал много усилий, чтобы обучить сына французскому, а его сердце сразу распознало соперника, так что он не мог не понять происходящего. Терри постучал в дверь, чтобы дать знать Иву о своем присутствии. Глаза мужчин встретились и увидели все, что было в них написано.

- Извините, сэр, - холодно сказал Терри. – Я хотел бы узнать о состоянии мисс Одри.

Ив почувствовал легкую дрожь, услышав глубокий голос Терри. Внезапно этот высокомерный человек показался ему самым неприятным существом на земле, и Ив пожелал видеть его как можно дальше от Кенди.

- С ней все будет в порядке, - сказал он, вставая со стула. – Она в надежных руках, – закончил он, встав перед Терри.

- Вижу, - пробормотал Терри с откровенным презрением. – Надеюсь, вы выполняете свою работу, потому что эта леди заслуживает всего самого лучшего, особенно сейчас, когда она прошла через такие испытания.

- Можете быть уверены, - ответил Ив, закрывая дверь.

Терри почувствовал желание избавиться от этого человека хотя бы на несколько минут. Но его внутренний голос дал понять, что если когда-то он и имел права на Кенди, то теперь эти права, возможно, перешли к человеку, стоящему перед ним. «Я ни с кем не помолвлена», - сказала Кенди тогда, но она не произнесла слов «свидание», «встречаться» или даже «любовь». Иначе с чего бы этот человек так говорил с Кенди, будучи уверенным, что он наедине со спящей красавицей? Что он значил для Кенди? Этот вопрос до того мучил Терри, что он не смог ничего сказать и молча повернулся к выходу. Когда он шел по бесконечному коридору, его догнала Жюльен.

- Сэр, - позвала она. – Как она?

- О ней заботятся, - грустно сказал он.

- Да, - пробормотала она, поняв, что Ив был с Кенди, когда Терри вошел.

- Можете оказать мне услугу, мадам? – с меланхолией спросил он.

- Конечно.

- Когда она проснется, скажите ей… - он нерешительно остановился. – А впрочем… не говорите ей ничего, - закончил он, кивнув и уходя в холод ночи.

 

ГЛАВА 7

Нечто большее

Достойно ль

Смиряться под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертной схватке с целым морем бед

Покончить с ними? Умереть. Забыться

И знать, что этим обрываешь цепь

Сердечных мук и тысячи лишений,

Присущих телу. Это ли не цель Желанная?

Скончаться. Сном забыться.

Уснуть... и видеть сны? Вот и ответ.

Какие сны в том смертном сне приснятся,

Когда покров земного чувства снят?

Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет

Несчастьям нашим жизнь на столько лет.

У. Шекспир, «Гамлет»

Из покрытой тенями больницы вышла темная фигура. Даже в непроглядном тумане можно было заметить, что вышедший человек был в подавленном и возбужденном настроении. А если бы наблюдавший был внимательнее, он бы увидел, что был высок и двигался с высокомерием и раздражением, сквозившими в каждом шаге. Весьма проницательный наблюдатель мог бы заметить, что человек погружен в глубокое горе, а очень умный свидетель разглядел бы блеск ярости в глубине его глаз. Человек, который был ни кто иной, как Терри, быстро подошел к грузовику, завел мотор и отъехал с такой скоростью, словно встречный ветер мог заглушить бурю, бушующую в его душе. Грузовик мчался по улицам, а его шофер в это время бормотал все мыслимые и немыслимые проклятия и оскорбления, адресованные французской расе, которую он считал самой презренной на земле. Человек, которого он только что встретил, покоробил его британскую сущность до глубины души. В эту минуту историческая борьба между Англией и Францией казалась ему самой естественной в мире, ведь как можно быть другом человеку, осмелившемуся посмотреть на англосаксонскую женщину с такой глубокой преданностью. «Француз! – повторял он про себя. – Из всех людей! Неужели она не могла найти мужчину в Америке?» Несмотря на чувство боли и гнева, господствующих в его сердце, когда он гнал грузовик по городу, Терри резко становил машину у Набережной Селестин. Молодой человек опустился на руль, подавая признаки душевного истощения. Он закрыл лицо руками и некоторое время молча сидел в кабине. Когда он поднял голову, на его щеках можно было различить слезы. Он вышел из грузовика и подставил лицо холодному ветру, дующему над древней рекой. Он зашагал по мосту, уставившись на горизонт над Нотр-Дамом. Его мысли вернулись в прошлое, бередя никогда не заживающие раны.

Как мне дальше влачить такое жалкое существование? Почему мое сердце не остановится, вместо того, чтобы выносить такую боль? Постоянный ночной мрак… возникший в ту ночь. Каким несчастным может сделать человека одно-единственное решение! Сколько бы жизней я не прожил, я не смогу искупить свою вину. Хоть я тысячу раз вспоминал все, что произошло в ту ночь, я не могу понять, как такое случилось. Почему я утратил храбрость? Почему я стоял и не мог пошевелиться, пока мое счастье навсегда убегало? Почему я проклинаю себя всю свою жизнь? С того момента она превратилась в ад. Я остался с Сюзанной, сам не зная почему, - так помутился мой разум. Помню, когда я вернулся домой, было уже заполночь. Я не зажег свет, ведь, сколько бы огней не горело вокруг меня, мое сердце все равно было погружено во мрак. Я сел на стул, и казалось, что она все еще рядом со мной… Пусть все, чего мы хотели, разрушено, она все равно со мной… Я думал, такое не может произойти с человеком, каким был я. С того дня я был обречен стать одинокой душой. Я чувствовал, как горячие соленые слезы бежали по моим щекам. Я плакал, рыдал, бил и швырял мебель. Я даже пытался сжечь ее письма, но, едва пламя лизнуло первое из них, я вырвал его из огня. Я потерял ее любовь, но не мог отказаться от воспоминаний. По крайней мере, они принадлежали мне.

Это состояние сердца, противоречащее здравому смыслу, не покидало меня в последующие дни, которые я проводил с Сюзанной. Когда я был с ней, я думал только о той, кого любил больше всех на свете… кого я люблю и всегда буду любить. Все в Сюзанне казалось унылым и блеклым по сравнению с великолепными воспоминаниями, не покидавшими меня. Улыбки Сюзанны были застенчивы, ее же – привлекательны и откровенны; речь Сюзанны была мягкой и спокойной, ее – живой и искрящейся; красота Сюзанны была подобна тихому утру, но мне вызывала во мне любви… или страсти… ее же … ее красота была опьяняющей. Я все еще вижу сны, в которых обладаю ею, но всегда просыпаюсь посреди холода действительности. Одной из тех ночей прекрасных грез, которые заканчивались кошмаром, я начал пить. Сначала алкоголь смягчал боль утраты; потом он лишь усугублял страдания. Увы, тогда я уже не мог остановиться.

Именно тогда я покинул Нью-Йорк. Я пошел повидать Сюзанну перед отъездом и сказать, что не могу на ней жениться, но, когда я предстал перед ней, то не смог открыть ей свое сердце. Я снова солгал ей и себе; я сказал, что надолго уезжаю, а она даже не спросила, на сколько. Она с обожанием посмотрела на меня и лишь стойко улыбнулась, хотя в глазах ее стояла мука. Ее слов было достаточно, чтобы усугубить мою вину:

- Я буду ждать тебя, - сказала она, даже не заметив, какую боль причиняют мне ее слова.

Как низко я тогда пал! Когда я вспоминаю, как я проводил дни, шляясь по самым ужасным уголкам мира, я чувствую горячий стыд. Я вижу свой ад, в котором я был жертвой и палачом, и испытываю отвращение. Я все глубже и глубже падал в пропасть, которую разверзнул я сам. Что случилось с моими мечтами? Моим искусством? Энергией, которая заставила меня покинуть Англию полным планов и надежд? Теплой сладостью в душе, которая просыпалась, когда я декламировал Шекспира? Стали ли его стихи менее прекрасны? Утратили ли они свой блеск? Все казалось бесцельным, бесплодным, тоскливым… Превзойти других? Зачем? Чтобы сохранять собственное достоинство? Все стало бессмысленным…

В тот момент я не осознавал, что со мной происходит, работая в безвестном пятиразрядном театре. Как меня могли волновать чувства других, если мои собственные давали о себе знать с такой болью? Ощущение одиночества было настолько сильным, что не оставляло места для какого-либо другого чувства, воображаемого или реального. Я работал с этой труппой несколько месяцев, заканчивая каждый свой день несколькими бутылками. Наверное, я представлял собой жалкое зрелище. Мне было всего 18 лет.

А потом ко мне пришло видение. Мы приехали в Чикаго, и мысль, что я нахожусь в одном с ней городе, заставляла меня дрожать. Когда я сошел на перрон, меня не оставляло воспоминание о дне, когда мы безуспешно искали друг друга. Если бы я не отпустил ее той ночью, у меня было бы нечто большее, нежели воспоминания о паре поцелуев… но они были прекрасны, а ведь я не заслуживал даже этого. Как бы я жил, если бы был удостоен большего? Если бы проклятые души в аду могли видеть сияние небес, то их пытка была бы гораздо мучительнее вечного пламени. Чувствовать, что она так близко и так далеко, было невыносимо. Я хотел видеть ее, говорить с ней… Но разве я мог? Я не вынес бы, если бы она увидела меня, такого… такого мерзкого и позорного. Если у нее сохранились воспоминания обо мне, то пусть они будут чистыми, достойными. Эти размышления заставляли меня пить больше, чем когда-либо. Я хотел уснуть, уснуть навеки… и никогда не проснуться… Но я мог мечтать. И я жил.

Я стоял на сцене, забыв реплики, бессмысленно покачивая головой от чрезмерного опьянения. И вдруг в толпе я увидел ее лицо! В это мгновение я даже не мог дышать. Она была там, мой золотоволосый, веснушчатый ангел! Мое сердце остановилось, любуясь ее красотой. Как тебе удалось завладеть моим сердцем? Какую струну моей души ты так искусно задеваешь?

В следующий миг все вернулось на свои места, и я почувствовал, что ко мне вернулось нечто, утраченное много лет назад. Я закончил свою реплику, и толпа бешено аплодировала мне. Когда я посмотрел туда, где видел ее, она уже исчезла. Но странное чувство осталось со мной. Ее появление заставило меня понять, как низко я пал. Что я делал с собой? Что выражал ее пристальный взгляд?

Неодобрение или печаль? Я не мог вынести ни того, ни другого. Я чувствовал, что причиняю ей страдания своим поведением, что она любит меня, но расстроена моим состоянием или, что еще хуже, стыдится меня. Я взглянул на себя со стороны и увидел, что стал подобием своего отца, которого так презирал. "Ведь любовь, когда к ней применяются расчеты, уж не любовь." Я прекрасно знал эти строки, начиная свою карьеру, но на сей раз мне не помогло знание Шекспира. Мой отец женился на женщине, которую не любил, тем самым обрекая мою мать на вечное одиночество, потому что она не смогла разлюбить человека, предавшего ее. Я осуждал поступки отца, но, в конце концов, повторил его ошибки. Разве я выбрал лучший путь, позволив женщине моей жизни уйти и причинив боль ей и себе? Разве благородно было обрекать Сюзанну на такое существование? Я был слабаком, не сумев выбрать между женщиной, которую я любил, и женщиной, которой я был обязан жизнью. Что бы ни диктовали мои принципы, мое сердце или душа, в этой битве не победил никто из них. Однако, возвращаясь в Нью-Йорк, я предпочел любви обязательства! Таким образом, я поступил не лучше человека, которого я так люто ненавидел! Я пошел тем же путем. Я мечтал сделать Кенди счастливой, но причинял ей лишь боль, как будто она не настрадалась, прежде чем встретить меня. Возможно, Арчибальд был прав, и ему следовало убить меня тогда, в академии. Я был идиотом, и, что самое худшее, не мог ничего вернуть. После нашего разрыва прошло шесть месяцев, но для меня они были шестью столетиями. Прошло слишком много времени. Я говорил себе, что уже слишком поздно. Все эти месяцы я усиленно и успешно строил из себя дурака… Я уже был не тем человеком, которого она заслуживала. Вернувшись в пустой театр, я чувствовал себя бесполезным. В этот момент тяжесть сожаления снова заставила меня выбрать обязанности вместо любви. Если я не мог заслужить любовь Кенди, то хотя бы мог попытаться сделать Сюзанну счастливой… Таким образом, я бы сделал свое бессмысленное существование хоть немного нужным. Бессмысленное, потому что мое сердце было полно любви и страсти к женщине, которая не могла быть моей. Я решил начать жизнь заново, оставив прошлое позади, не позволяя сигаретам и алкоголю коснуться моих губ, вернув чувство собственного достоинства. Поэтому я вернулся в Нью-Йорк, попросил мистера Хатавея дать мне еще один шанс, а Сюзанну - простить меня. Я легко получил и то, и другое. Несмотря на усилия, любовь, хранящаяся в моем сердце, не исчезла с началом новой жизни. Как ни странно, моя любовь к Кенди стала еще сильнее и даже переросла в навязчивую идею, с которой я не мог бороться. Я решил научиться жить с этим чувством, как научился избегать алкоголя. Итак, я скрыл любовь к Кенди глубоко в душе и стал играть роль всей моей жизни.

Я вернулся в театр, словно мое отсутствие было запланировано, чтобы увеличить мою популярность, и снова начал играть. Каждый вечер театр был заполнен, новые контракты сыпались на нас, как снег на голову, и мистер Хатавей был доволен прибылью, которую мы получали. Мы экспериментировали с различными произведениями, даже поставили несколько пьес Оскара Уайльда и Джорджа Бернарда Шоу. Успех был полным. Занятия каждой новой ролью не практически оставляло мне свободного времени, но, тем не менее, я ухитрялся проводить его с Сюзанной и заниматься новым проектом, который я задумал: строительство нового доме, где жили бы мы с Сюзанной, когда поженимся, что должно было произойти в будущем году. Играя роль в двойной жизни, создав для публики образ Грандчестера и скрывая свою истинную сущность, я бросил все деньги и усилия на создание места, которое стало бы прибежищем для моих истинных чувств… место, которое было бы заполнено следами ее присутствия в моей жизни, хорошо осознавая, что воспоминания о потерянной любви не пойдут на пользу моему разбитому сердцу. Но что-то внутри меня отказывалось забыть ее и стремилось заполнить жизнь воспоминаниями о ней, ослабляя боль огромной утраты. Именно в те дни я начал писать. Сначала это было способом отвлечься от мрачных мыслей, но потом эти идеи, навеянные женщиной, которую я любил, захватили меня. Я писал все ночи напролет, ночи, раньше заполненные бессонницей. Написание произведений чередовалось с длинными монологами и письмами, адресованными женщине, которая – я знал это – никогда не прочитает их. Так прошел почти год. Я не стремился к счастью, ведь я знал, что не смогу достичь его, но, по крайней мере, я нашел равновесие между теперешним существованием и прошлой жизнью. Мои отношения с Сюзанной не прекратились, и мы все больше думали о свадьбе. Конечно, я пытался дать ей все самое лучшее, это было моей обязанностью, после того, что она сделала для меня. Но когда я был с ней, мои мысли уносились вдаль, и я не мог сопротивляться своему сердцу.

Хуже всего была физическая близость. Даже простое прикосновение наших рук заставляло меня испытывать отвращение. Поэтому я избегал чего-то большего, и в этом мне помогали пуританские устои, запрещающие любую близость между помолвленной парой. Время от времени я дарил ей целомудренный поцелуй в лоб, ощущал, как Сюзанна вздрагивала от одного моего прикосновения, и чувствовал себя виноватым, что не могу вознаградить ее любовь. В глубине души я боялся того дня, когда мне придется выполнять супружеские обязанности.

Однако этот день так никогда и не наступил. К концу 1915 года здоровье Сюзанны начало резко ухудшаться. Она стала слабеть и потеряла интерес к окружающему миру, а доктора не могли объяснить причину ухудшения ее состояния. Через три месяца врачи все же нашли причину, но это не стало радостным известием. У Сюзанны обнаружили лейкемию, таким образом, рано или поздно она была обречена умереть. Нам оставалось лишь ждать рокового дня. Ее мать и я решили хранить этот секрет и отдавить себя ежедневным заботам о Сюзанне, которая уже находилась в больнице, так как тело ее требовало постоянных переливаний крови. За это время бедная девушка перенесла множество болезней, передающихся через кровь. Несчастная миссис Марлоу была настолько подавлена, что все свободное время я проводил, утешая ее. Мне казалось, что за те дни я смог забыть даже о ней. Моя жизнь проходила между сценой и больницей, долгие дни и долгие вечера бесполезного существования… Когда проблемы здоровья Сюзанны стали освещаться и в прессе, я узнал новость, которая нанесла мне самый жестокий удар. Стоял холодный день, и по небу проплывали серые облака – ясный признак надвигающейся бури. Я поздно приехал домой после очередного посещения больницы, следующего за генеральной репетицией премьеры. На следующий день я должен был впервые играть Гамлета и не мог разочаровать критиков и публику. Говорили, что эта роль сделает меня одним из самых знаменитых актеров в стране. Я уже жил в строящемся доме и завел прислугу. Когда я вернулся, меня ждал Эдвард, мой дворецкий, с легким ужином и вечерней почтой. Я мельком взглянул на стопку писем и счетов на моем столе, как вдруг мое внимание привлек большой желтый конверт без обратного адреса и почтового штемпеля. Я открыл его и прочел короткую записку, напечатанную на машинке:

Дорогой мистер Грандчестер,

Я полагаю, сообщить о событии, которое скоро произойдет в Чикаго, - моя обязанность. Так вы собственными глазами увидите, что бесполезно жить прошлым.

Ваш старый друг.

Сбитый с толку, но взволнованный упоминанием о Чикаго, я засунул руку в конверт, пытаясь найти еще один лист бумаги. Что-то наполнило мое сердце одновременно радостью и болью. Там была заметка, фотография в которой сразу привлекла мое внимание. Это была она, элегантно одетая и выходящая из экипажа. Мужчина, чье лицо было скрыто, протянул руку, чтобы помочь ей. Я уставился на фотографию, даже не посмотрев на заголовок. Она была потрясающе красива, и я задавался вопросом, как в ней могли соединиться такая красота и благородство души, которое я полюбил… «Может ли красота объединиться с честностью?» Когда мои глаза прочитали сообщение, моя душа вновь пережила ужасную муку.

«Мисс Кендис У. Одри, одна из самых богатых наследниц нашей страны, объявляет о помолвке с миллионером из Чикаго».

Я замер на мгновение, показавшееся мне бесконечным. Слова, которые я прочел, ядом проникли в мою душу, прежде чем я осознал их значение. Когда, наконец, правда достигла моего сердца, я утратил разум и стал швырять все, что попадалось мне под руку. Как безумец, я бил все, что стояло на пути в спальню. Шум падающей мебели и бьющегося хрусталя в сочетании с моими криками, должно быть, ужасно испугал моих слуг, так как все четверо тотчас прибежали наверх, чтобы увидеть своего хозяина, сыплющего словами проклятий и оскорблений. Эдвард и садовник пытались остановить меня, в то время, как горничная и кухарка лишь смотрели на меня испуганными глазами. Когда они, наконец, заставили меня успокоиться, я стоял, не в состоянии понять ни слова. Я почувствовал непреодолимое желание напиться, но потом вспомнил видение, преследовавшее меня в Чикаго. Осознав опасность своего положения, я приказал дворецкому запереть меня в комнате, пока мне не понадобится ехать в театр. Дворецкий и садовник, все еще напуганные моим безумием, не решались послушать меня, но я сумел настоять на своем. Оставшись наедине, я продолжал свое безумие, пока, обессилев, не почувствовал слезы, стоящие в глазах. Я повалился на пол, а в голове моей звучали тысячи доводов.

С одной стороны, я чувствовал себя преданным и оскорбленным и не мог прогнать одну мысль: как она могла забыть меня так скоро? Неужели я значил для нее так мало, что она быстро нашла мне замену? Любит ли она этого человека? Любит ли она его так же, как когда-то меня… или даже сильнее? Неужели я стал лишь неприятным воспоминанием из прошлого? Думает ли она обо мне, когда она в его объятиях? Как она могла так поступить!

С другой стороны, мои упреки возвращались ко мне, ведь кого еще я мог винить в произошедшем, как не себя? Разве я ждал, что она останется старой девой лишь потому, что порвала со мной? Разве она не прекрасна? Разве она не благородна? Как я мог обвинять ее за то, что она встретила новую любовь, если сам собирался жениться на другой женщине? Разве не у меня не хватило духа бороться за нашу любовь? Как я мог упрекать ее за то, что она счастлива? Разве не это было моим единственным желанием?

Раньше никогда такая ядовитая и мучительная ревность не преследовала меня, как в ту ночь, когда я представлял себе женщину, которую я любил, в чьих-то объятиях. Если я заслужил наказание за свои ошибки, то ничто не могло стать больнее. В ту ночь умерла часть меня.

В следующий вечер я выше ил комнаты после двадцатичасового уединения. Когда я увидел того, что открыл дверь, то узнал черты моей матери. Ее позвала прислуга, все еще ошеломленная моим поведением прошлой ночью. Она ожидала чего угодно, но, когда она вошла, я был одет в смокинг и готов к премьере. Ее тревога возросла, когда она увидела беспорядок, царивший в моей комнате, и, хотя она знала, что я не люблю расспросов, потребовала объяснить, что происходит. Я холодно взглянул на нее и произнес лишь, что не хочу говорить об этом и спектакль должен продолжаться.

Премьера пошла успешно. Слова Гамлета никогда не были мне так близки, как тем вечером, когда я так хотел расстаться с жизнью. Но я знал, что мне придется выбрать жизнь, так же, как и Принцу Датскому решить его дилемму. «Никогда еще боль не была передана так выразительно», - говорили критики на следующий день, но они не знали, что мне не было нужды играть, мне требовалось лишь раскрыть всю глубину и горечь своих чувств.

Я поклялся заботиться о Сюзанне до конца и сдержал клятву, несмотря на бурю, бушевавшую внутри меня. Ее время подходило, и она все больше времени проводила в больнице, впалая в глубокую меланхолию, и лишь мое присутствие помогало ей держаться. Ее агония была медленной и болезненной, ее красота исчезала, как картины да Винчи, которые не щадило время. Видеть уходящую жизнь, которая могла быть долгой и счастливой, было невыносимо, и это сделало меня еще более мрачным и несчастным. Воспоминания о ночи ее смерти всегда будут преследовать меня. Я был с ней целый день, потому что наступил день Благодарения, и мне не нужно было работать. Она была больна почти год, и доктора сказали нам, что конец близок. В отличие от предыдущих дней, она была весела и строила планы относительно нашей свадьбы, которая откладывалась из-за ее болезни и, как я знал, которой не суждено было случиться. Сюзанна молча держала мою руку в течение долгих часов. Ее бледное лицо с темными кругами вокруг глаз, когда-то прекрасных и сияющих, выражало спокойствие, которое просвечивало даже сквозь вечерние тени. Она посмотрела на меня и прошептала что-то слабым голосом. Я приблизил голову к ее губам, чтобы расслышать ее последние слова.

- Прежде чем я умру, - сказала она, - я хочу, чтобы ты простил меня.

Я озадаченно посмотрел на нее, потому что не мог понять, как она может просить об этом в такой момент. Она замелила мое замешательство и поспешила объяснить:

- Я причинила тебе боль, - сказала она со слезами на глазах. – Мне нужно твое прощение, прежде чем я предстану перед тем, кто осудит мои поступки. – Она повернула голову и указала на ночной столик около кровати.

- Там есть письмо для тебя, - добавила она, и в ее глазах я увидел тень смерти. – Прочитай его, когда я умру, а сейчас скажи, что прощаешь меня. Я нуждаюсь в этом.