Общий фон западной научной парадигмы

Мы начнем этот раздел об интеллектуальных предшественниках с вызывающего утверждения из недавно изданной книги, которое составит для нас широкую историческую рамку в нашей работе, направленной к более конкретному влиянию на развитие НЛП.

Стивен Шейпин в своем размышлении Научная революция (1996) рисует крупными мазками историческое развитие определенных способов мышления, определенных видов восприятия и понимания, составляющих более или менее систематическую попытку нашего вида исследовать окружающий мир и дать ему некоторое полезное представление.

Шейпин выявляет в своей реконструкции определенные стили мышления (неявные эпистемологии), описывавшие устройство и функционирование мира, начиная с классических греческих парадигм, обычно приписываемых Сократу и Аристотелю, а затем прослеживает развитие этих стилей в Средние века и в 17-ом столетии – когда, по мнению многих исследователей развития науки, возник современный научный метод. Шейпин осторожно избегает таких широких утверждений, и в замечательном, намеренно вызывающем первом предложении Введения к своей книге говорит:

Не было такого явления как научная революция, о чем и написана

эта книга.

Стивен Шейпин, Научная революция, стр. 1.

Говоря об интеллектуальных предшественниках НЛП, мы хотим побудить читателя к размышлению, каким образом меняются и развиваются эпистемологии. Историческое развитие науки является моделью эволюции человеческого мышления и восприятия – моделью того, как могут меняться и меняются мысленные карты человека.

Представьте себе, что вы проснулись в такую эпоху, когда очень плохо умели объяснять окружающий нас физический мир. Представьте себя пятилетним ребенком, живущим на ферме возле реки, на самой дальней ферме в конце длинной пыльной дороги – на расстоянии шести дней езды верхом до ближайшего соседа.

И вот однажды, когда все заняты своими текущими делами, вы как раз окончили свои. Стоит знойная летняя погода; вам жарко, вы вспотели и испытываете жажду. Вы хорошо знаете окрестности и, в частности, тенистое место с прудом прохладной воды. Вы идете к этому чистому пруду с мягким песчаным дном. Вы удовлетворяете свою жажду.

Отдыхая в прохладе, в тени деревьев, вы лениво бросаете камень в этот прозрачный пруд. Вы беззаботно смотрите, как он падает, и когда он ложится на дно, вы замечаете, что камень кажется вам больше, чем раньше, когда вы его держали в руке. Вы бросаете другой камень. На этот раз вы обращаете внимание на поверхность воды и замечаете концентрические круги, расходящиеся от того места, где камень упал в воду.

Вы садитесь и думаете о проделанных опытах. Вы видите отражение в воде деревьев и солнца. Эти изображения расплываются, как только вы чувствуете легкий ветерок, шевелящий ваши волосы. Вы слышите шелест листьев над вами. Ваши глаза, все еще устремленные к пруду, замечают, что отражения деревьев и солнца слегка помутнели. Это вызывает у вас любопытство, вы поворачиваетесь и замечаете, что туча начинает закрывать солнце. По опыту вы заключаете, что может начаться дождь, и вы идете домой.

По дороге вы ощущаете сильный запах и слышите хриплое карканье, а затем видите летающих над вами воронов. Вы идете в направлении запаха, куда летят птицы. Вы видите обглоданное тело молодого оленя. Внутренности его вывалились наружу. Вокруг летают мухи.

Какие вопросы возникают в вашем уме? Какие объяснения вы можете себе представить? Какие теории вы придумываете? Что вы думаете об этом опыте, что вы узнали об окружающем мире? Какие выводы вы делаете о части природы, которую только что наблюдали? Ищете ли вы доказательства, и какие именно? Находите ли вы паттерны в том, что видели? Как вы обобщаете эти паттерны? Ответы на эти вопросы будут зависеть от того, как организовано ваше внимание, ваш личный опыт, ваша способность к систематическому мышлению, ваши мысленные образы мира, ваша способность к обобщениям и ваша любознательность – во всяком случае, способность замечать происходящее.

Человек – любознательное существо, и эта любознательность, систематически направленная на мир, в котором мы живем, создала все научное знание, какое у нас есть.

Наука – это наш способ не обманываться!

Ричард Фейнман

При любом обсуждении нашего мысленного наследия, независимо от того, к чему оно относится, важно сознавать контекстуальные парадигмы, существовавшие, когда возникло рассматриваемое мышление. Если бы вы жили во времена Гомера и были тем мальчиком, о котором была речь, стоявшим перед прозрачным прудом, как бы вы ответили на поставленные выше вопросы? Может быть, вы сказали бы, что боги гневаются, и потому будет дождь? Или что боги были голодны, и олень был принесен в жертву этому голоду? Или, во время Аристотеля, вы сказали бы, что камень падает в то место, где ему предназначено быть? Какой мысленный образ (представление) вы могли бы составить, чтобы понять ваши переживания в окружающем мире?

Мы хотели бы подчеркнуть, что ответы на эти вопросы в высшей степени определяет контекст. Это предпосылки культуры и общества, в котором вы живете, исторический период, ваша личная история, ваши собственные мысленные карты мира и условия, в которых вам заданы эти вопросы, и так далее, и так далее…

Насколько влияют на наше мышление пережитки мышления наших предшественников? Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим следующий пример. Представим себе некоторые понятия досократовского времени о природе мира. Анимизм, пронизывающий всю конструкцию греческой мысли, предполагает такой мир, где все предметы склонны по своей природе вести себя так, как они себя ведут – мир, в котором желания, цели, намерения не ограничиваются живыми существами, и тем более людьми; мир, в котором эти свойства присущи всем предметам, прошедшим через фильтры системы f¹: назовем это эпистемологией анимизма. Мышление послефрейдовской эпохи называет этот процесс проекцией: это навязывание человеческих свойств неодушевленному миру. Вряд ли можно сомневаться, что этот своеобразный способ восприятия мира все еще жив, и даже в наше время действует во многих случаях, о чем свидетельствует следующее письмо в редакцию Сайенс Ньюс:

«Не надо удивляться, что анимизм популярен среди умудренных опытом взрослых любой культуры, в том числе и нашей… Человек, борющийся с пожаром, при виде пылающего здания, охваченной огнем прерии, леса или нефтеперегонного завода, не имеет ни времени, ни возможности развить трехмерную конечную модель для предсказания будущей эволюции огня. Намного эффективнее моделировать огонь как голодного зверя, которого можно остановить, лишив его «пищи» или «воздуха».

Анимизм – это первое прибежище любого человека, столкнувшегося со слишком сложной ситуацией или со слишком большим числом переменных, чтобы можно было моделировать происходящее более «рационально». Когда дело подходит к развязке, умудренные опытом взрослые пользуются лучшим мысленным подходом, какой могут придумать, не заботясь о том, одобряют ли его теологи, психологи или философы».

Чарли Мейзи

Голдн Вэли, Аризона

Письмо в редакцию.

Сайенс Ньюс, том 156, № 6, 7 августа, 1999 года.

Замечания Чарлза Мейзи превосходно соответствуют духу основной деятельности НЛП^мод. Он утверждает, что эта анимистическая эпистемология полезна в особых контекстах, где требуется реакция на подавляюще сложные явления в условиях ограниченного времени, когда от нашего решения зависит катастрофа или успех, даже жизнь или смерть.

Эпистемология греков менялась, но самая известная ее форма была предложена Аристотелем. Это мировоззрение резко противоречит эпистемологиям, сложившимся после Декарта. Так качается тяжелый исторический маятник философии.

В мир средневековой Европы пришло новое мировоззрение, столь же общее и преобладающее, каким было только что описанное мировоззрение греков: это была метафора машины. С этой новой точки зрения, не только неодушевленные предметы, но и значительные части живой природы были лишены тех психических свойств, какие им приписывали греки, и были сведены к простым механизмам без малейшей психической деятельности. Животные представлялись автоматами, внутреннее устройство которых описывалось наподобие сложного часового механизма. Люди были весьма увлечены сооружением машин, напоминавших животных – этот образ как будто отражает дух времени.

Поучительным символом этой эпохи, продолжающейся до наших дней, является Декарт. Декарт был философ и математик, живший в эпоху, в которой преобладали религиозные интересы и влияния. Он очевидным образом стремился выделить человека, и особенно отличить его от машин. Он пришел к решению, чрезвычайно вредному в повседневной жизни. Он утверждал, что мы состоим из двух частей: духа и тела. Тело представлялось ему механической системой, весьма напоминающей автомат, тогда как дух был, конечно, чем-то совсем другим. По-видимому, эта дихотомия в значительной степени определила характер философского рассуждения, каким оно было с тех пор, и каким оно осталось до наших дней. Поскольку нас расщепили на части, то возникла особая проблема – как соединить эти две «отдельных» части человека.

Декарт провел линию, разделившую единое целое – человеческое существо – на две части, и тем самым создал проблему, каким образом эти две разделенные части могут воздействовать друг на друга. Этот вопрос весьма занимал с тех пор философов, а также доставил занятие множеству врачей, призванных избавить нас от некоторых последствий первородного греха Декарта – его расщепления человека на дух и тело.