Влияние Хомского на Нейролингвистическое Программирование

Во время создания НЛП наиболее влиятельной парадигмой в нем была лингвистическая парадигма того времени. Эта парадигма, названная Трансформационной Грамматикой (ТГ), была одним из самых блестящих достижений 20-го века в изучении человеческого поведения. Хотя парадигмы обычно не возникают без прецедентов, без предшественников, без важных интеллектуальных влияний других людей или дисциплин (о чем и идет речь в этой части книги), ТГ была создана в значительной степени усилиями одного человека, Ноама Хомского.

Хотя лингвистика развивалась и после создания НЛП, важно заметить, что описание ТГ, предлагаемое ниже, использует в качестве основы состояние ТГ начала и середины 70-х годов. Поскольку нашей целью является некоторое историческое понимание интеллектуальных предшественников НЛП, этот выбор вполне уместен и достаточно мотивирован. В ходе дальнейшего изложения мы отметим, насколько существенны различия, возникшие вследствие дальнейшего развития лингвистики.

Конечно, ТГ продолжала развиваться, и в ней был ряд значительных достижений. В самом деле, можно держаться той точки зрения (высказанной Гриндером в 1972 году в предисловии к книге О явлениях удаления в английском язык), что модель ТГ Хомского 60-х и 70-х годов самой своей определенностью и строгостью гарантировала свою кончину. То же можно выразить с большей симпатией, сказав, что самый успех ее естественным образом привел к ее разработке и в конечном счете к ее замене.

После того как ТГ стала системой отсчета для ряда первоначальных процедур НЛП, некоторые из основных предпосылок и методов ТГ были поставлены под вопрос, а в отдельных случаях даже отброшены. Однако, хотя некоторые из первоначальных рабочих предположений Хомского в области лингвистики оспаривались, действовавшая тогда парадигма сыграла во время создания НЛП роль катализатора, была обобщена и оказалась чрезвычайно полезной для одного из его создателей (ДГ) и решающей в успешном развитии НЛП.

Блестящий прорыв в синтаксических исследованиях, вдохновленный парадигмой Хомского, был столь энергичен, что исчерпал себя несколько десятилетий назад. Это было совершенно естественно в столь динамической области как лингвистика, с рядом талантливых исследователей.

Некоторые читатели сочтут, что новая теория под названием Когнитивной Грамматики (см. двухтомную работу Р. Лангеккера Основания когнитивной грамматики, 1987 и 1992, где подробно изложены различия между ней и ТГ) является естественной парадигмой, заменяющей ТГ того времени, когда было создано НЛП. Основные принципы прежней парадигмы поставлены под вопрос. Доминирование предложения как первичной единицы анализа; стратегия исследования, полагающая, что синтаксис полезно отделять от семантики, что значительно облегчает паттернирование; строгое разграничение, которым лингвистика отделила себя от психологии и неврологии, а также от других смежных дисциплин; развитие гипотетических понятий, таких как Глубинная Структура, и использование логических форм как основы трансформационных компонент грамматики в период расцвета синтаксиса 60-х и 70-х годов – все эти предпосылки были благополучно заменены или находятся в настоящее время под угрозой (в зависимости от автора, который это говорит).² Однако многие из этих основных идей по-прежнему применимы к НЛП и другим дисциплинам.

Обдумывая этот раздел нашего обзора, мы придавали особое значение вопросу, насколько пригодны в настоящее время основные элементы ТГ, послужившие больше четверти века назад для создания НЛП. Следующее ниже описание позволит читателю рассмотреть и решить этот вопрос.

Методологическое влияние Трансформационной Лингвистики на НЛП:

Различие между компетентностью и исполнением.

Хомский был учеником Зеллига Гарриса, одного из ведущих американских лингвистов; это было в конце периода доминирования в лингвистике Блумфилда, работавшего в Пенсильванском Университете. Сам Гаррис находился под глубоким влиянием Блумфилда, с его особой интерпретацией логического позитивизма в теории и практике лингвистических исследований.

Хомский поставил под вопрос модель Блумфилда – отчасти тем, что предложил некоторое решающее различение. Здесь можно воспользоваться аналогией: есть музыкальное произведение, называемое Пятой симфонией Бетховена, которое, как полагают, было сочинено Людвигом ван Бетховеном и впервые исполнено в 1808 году. Так вот, любой компетентный классический музыкант (и многие сведущие любители) могут с уверенностью отличить Пятую симфонию Бетховена в исполнении, например, оркестра Берлинской филармонии и оркестра Лондонской филармонии. Конечно, эти два музыкальных события различимы, поскольку создают у слушателя разные переживания, но оба оркестра претендуют на исполнение Пятой симфонии Бетховена. Возникает вопрос:

Которое исполнение – Берлинской или Лондонской филармонии – представляет «подлинную» Пятую симфонию Бетховена?

Многие знатоки классической музыки отвергнут этот вопрос, находя его странным. Но если они проявят достаточный интерес и затратят достаточное время на его рассмотрение, то придут к чему-то вроде следующего утверждения:

Что ж, каждый из этих оркестров предлагает свою собственную интерпретацию Пятой симфонии Бетховена. Различия в исполнении – естественное следствие различий в интерпретации Пятой симфонии Бетховена каждым из этих оркестров. Никакое из этих исполнений не представляет Пятую симфонию Бетховен – а каждое является просто отдельным исполнением, воплощающим ее особую интерпретацию.

Отсюда следует интересное различение – а именно, что есть некоторый предмет, некоторый опус, называемый Пятой симфонией Бетховена, существующий независимо ни от какого частного исполнения. Некоторые любители музыки станут говорить об абстракции, чем-то вроде платоновской идеи под названием Пятая симфония Бетховена; другие же укажут на письменное представление как на подлинное представление Пятой симфонии Бетховена.³

Конечно, это не исчерпывает всех возможностей.

Как бы вы ни решили этот вопрос, Хомский предложил параллельное различение в лингвистике. Он выдвинул идею, что подлинные высказывания индивидуальных носителей языка являются чем-то вроде индивидуальных исполнений разных оркестров. В частности, исполнение некоторым носителем языка в данный момент никоим образом НЕ представляет корпуса данных, подлежащего описанию, анализу и объяснению, поскольку оно искажено. Оно может быть искажено временными условиями исполнения, существовавшими во время речи. Например, если строго придерживаться критериев Блумфилда, то надо было бы включить в корпус данных невнятную, путанную и бессвязную речь усталого, пьяного или одурманенного человека.⁴ Поэтому специалистам по синтаксису пришлось бы разработать грамматики, порождающие и такие последовательности слов, наряду с другими, интуитивно воспринимаемыми как более правильно построенные. Это оказалось невозможной задачей.⁵

Позиция Хомского состояла в том, что надлежащим объектом описания, анализа и объяснения является для лингвиста компетентность носителя языка, лежащая в основе его высказывания. В любом отдельном акте речи носитель языка может при указанных выше условиях (утомление, измененные состояния, вызванные химическими веществами в крови, и т.д.) произносить последовательности слов, которые не являются закономерным результатом грамматической компетентности, лежащей в основе речевой деятельности. Странная продукция, возникающая таким образом, является результатом искажения этой основной грамматической компетентности, поскольку она фильтруется через множество переменных, задающих исполнение. Далее Хомский утверждал, что для лингвиста надлежащей областью исследования является эта основная компетентность, а все переменные, определяющие исполнение, относятся к психологии. На языке лингвистики того времени это называлось различением между компетентностью и исполнением.

Мы предлагаем читателю два примера искажающего влияния переменных исполнения на переменные компетентности.*

В первом примере сравниваются два предложения:

а) Она издохла, но лошадь кормили.

и

б) Лошадь кормили, но она издохла.

Первое предложение этой пары (а) непонятно, второе же легко анализируется и понятно. Различие между ними состоит лишь в перестановке слов, и оба правильно сформированы, так что лингвистическая компетентность соблюдена. Но исполнение в случае (а) неудачно, потому что в передаче причинных связей причина чаще всего ставится перед следствием: можно полагать, что говорящий хотел сказать «Лошадь пала, хотя ее кормили», но порядок слов создает впечатление, будто кормили павшую лошадь.

Второй пример различия между компетентностью и исполнением содержится в предложении:⁶

Кошка, которую собака, которую лошадь ударила, прогнала, убежала.

Кроме профессиональных лингвистов, тренирующихся в распутывании всевозможных странных и причудливых компетентностей, все сочтут эту последовательность неправильно построенной – то есть вообще не предложением языка.

Но рассмотрим следующие предложения:

Лошадь ударила собаку.

Собака прогнала кошку.

Кошка убежала.

Собака, которую ударила лошадь, прогнала кошку.

Кошка, которую прогнала собака, убежала.

В конце концов можно собрать все это вместе, восстановив синтаксические метки придаточных предложений:

Кошка, которую прогнала собака, которую ударила лошадь, убежала.

Читатель может понять или не понять это, затратив значительные усилия. Такие структуры называются центрально погруженными структурами – то есть структурами, в которых главный субъект именного оборота (кошка) и соответствующий ему глагольный оборот (убежала) разделены промежуточным материалом.

В данном случае, комбинация подлежащее/глагол (кошка убежала) разделяется второй комбинацией подлежащее/глагол, а именно, промежуточным материалом (собака прогнала кошку). Третья комбинация подлежащее/глагол вставлена как промежуточный материал (лошадь ударила собаку), довершая этим сложность. Говорят, что центрально погруженные предложения перцептуально невозможны, хотя они в действительности дозволены интернализованной грамматикой.⁷

Заметим, что примерно то же значение может быть легко представлено, если выбрать не центрально погруженную синтаксическую форму, а именно:

Вот лошадь, которая ударила собаку, которая прогнала кошку, которая убежала.

Отсюда видно, что в основе перцептуальной трудности понимания центрально погруженной структуры лежит не содержание или смысл предложения, а его синтаксическая форма.

Два приведенных сравнительно простых примера объясняют, какие вещи в то время рассматривались как переменные исполнения, и потому относились к психологии, а не включались в корпус, подлежащий лингвистическому описанию. Задним числом можно подумать, что критерии, которыми руководствовались лингвисты того времени, относя приведенные выше примеры к переменным исполнения, и тем самым к области психологии, а не лингвистики, были несколько своекорыстными и тавтологическими. Они были своекорыстными в том смысле, что освобождали лингвистов от обязанности заниматься такими вещами. Они были тавтологическими – как, например, в случае центрально погруженных последовательностей – в том смысле, что эти последовательности порождались по установленному правилу грамматической схемой, и поскольку в таком виде были неприемлемы для носителей языка, то трудность должна была заключаться в переменных исполнения.

Можно, пожалуй, сказать – также задним числом – что эти споры лучше рассматривать как примеры особенно неудачного соответствия между категориями, навязываемыми миру (преобразования f²), и подлинными структурами процессов, происходящих в мире – в данном случае, неудачного способа, которым различные научные дисциплины разделяют мир на специальные области исследования.