Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962 11 страница

*Клинок и копье, стрела и тетива лука —
Нужды в них тебе нет: рок правит мненьем твоим.
Коль возьмешься за дело, кое трудно исполнить,
Любовь прояви и за тобою победа.
Кто добывал на охоте в один раз восемь
Львов, тот человеческих чад сочтет за ничто.
Коль взойдешь ты, то солнце и месяц померкнут,
Коль будешь ты щедр, то отступят море и дождь.*

Этот вельможа сказал правду — в нашем государе все это было в избытке. Стихи о нем выходили отличные, и не бывало нужды называть ложью, когда [о Бу Сахле] говорили«прекраснейший из поэтов». /128/ Храбрость, мужество, смелость [эмира] были таковы, как уже упоминалось, а щедрость была такая, что он однажды ночью подарил одному купцу, которого звали Бу Мути Сегзи, шестнадцать тысяч динаров. У этого подарка [тоже своя] повесть. Сей Бу Мути был человек весьма богатый во всех отношениях, и был у него отец по имени Бу Ахмед Халиль. Однажды вечером отец по счастливой случайности попал во дворец по какому-то делу, которое он имел к дежурному хаджибу, и задержался [там]. Когда нужно было возвращаться домой, была уже поздняя ночь; он боялся, как бы по дороге не случилось беды, и [137] остановился в царском дехлизе, — а был он человек известный и пользовался большим уважением, — сипахдары оказали ему любезность, и он остался [на ночь].

Вошел один служитель и потребовал сказителя преданий. Случайно ни одного сказителя не оказалось на месте. Благородный Бу Ахмед встал и пошел со служителем, а служитель полагал, что он сказитель. Придя в эмирский хергах, он начал повествовать какое-то предание. Услышав чужой голос Абу Ахмеда, эмир незаметно поглядел на него, увидел [незнакомого] человека, [но] ничего не сказал, пока повествование не кончилось. Это было очень хорошее и красивое предание. «Ты кто такой?» — воскликнул эмир. [Тот] ответил: «Раба [твоего] зовут Бу Ахмед Халиль, он отец Бу Мути'я, соучастника в торговых делах господина». — «Сколько годового дохода насчитали мустовфии за твоим сыном?» — «Шестнадцать тысяч динаров». — Дарю ему этот доход из уважения к твоей старости и из уважения к нему самому». Старик пожелал ему много добра и удалился. И привели во дворец одного турецкого гуляма, из принадлежавших его сыну, чтобы купить. [Эмир] соизволил сказать, что этого гуляма тоже надобно отдать обратно: я, дескать, не желаю и ни в коем случае не допущу, чтобы что-либо ихнее перешло в мою собственность. Более совершенного великодушия и человечности не бывает.

Еще больше он подарил Манк ²⁸⁹ Али Меймуну. Сей Манк был человек из числа газнийских кедхудаев и обладал большим богатством ²⁹⁰. Когда он скончался, после него остались вакфы, несметное количество имущества и рабат, где [ныне] сидит ходжа имам Бу Садик Таббани, да продлит Аллах его здоровье! Повесть об этом имаме будет изложена очень пространно в своем месте, ежели будет угодно Аллаху, велик он и всемогущ!

ПОВЕСТЬ О МАНК АЛИ МЕИМУНЕ И ЭМИРЕ

Этот человек имел обыкновение ежегодно приготовлять много маринадов и сыров и подносить /129/ эмиру Махмуду, да будет над ним милость Аллаха; когда же началось царствование эмира Мас'уда, и он из Балха пришел в Газну, [Манк] поднес и ему множество маринадов и холста, сотканного руками благочестивых женщин. Эмиру это очень понравилось и он оказал ему много ласки и сказал: «Часть собственных овец моего отца, да будет над ним милость Аллаха, коих у него было множество, я выделяю ему, да моих собственных овец, которых пригнали из Герата, тоже надобна передать ему, дабы он о них заботился. А в [их] счете ему нужно будет дать поблажку, так чтобы получилось для него побольше льготы, потому что он человек благочестивый и нам сгодится». Приказание его быстро привели в исполнение. [138]

Через год эмир поехал в Балх, потому что там нашлись важные дела, как об этом будет поведано [ниже]. Манк Али Меймун по обыкновению своему прислал множество маринадов, присовокупил к ним еще вяленого мяса и прочей [снеди] и просил Микаила Беззаза ²⁹¹, друга своего, чтобы он поднес их [государю]. Прислал он также письменный свой отчет, что за ним числится дохода пятнадцать тысяч динаров и шестнадцать тысяч овец. Написал он еще и прошение и просил передать султанских овец, находившихся у него, кому-нибудь другому, ибо стал он стар и уже больше не в силах за ними присматривать, да чтобы повременили и предоставили ему отсрочку, дабы он мог выплатить [указанный] доход по частям в три года.

В тот час, когда явился [ко двору] Микаил Беззаз и доставили маринады, сосуды вскрыли и стали отведывать, я, Абдалгаффар, присутствовал. Микаил представил отчет и прошение, и эмир сказал [мне]: «Возьми и читай». Я взял и прочитал оба, а [эмир] засмеялся и сказал: «Манку много причитается от нашего семейства, дарю ему этот доход и овец. Пусть Абдалгаффар сходит в счетную палату ²⁹² и скажет мустовфиям, чтобы похерили этот доход и недоимку с него». Я написал распоряжение и эмир поставил свою подпись, а Манк приобрел большое уважение. Отменным великодушием и благородством надобно обладать, чтобы быть в состоянии так поступить. Да помилует нас господь бог и да славится поминание его!

Еще выше и достойней прославления другой [случай] с Бу Са'идом, сыном Сахля. Сей человек долгое время был кедхудаем /130/ и аризом у эмира Насра, сипахсалара, брата султана Махмуда, да осенит их Аллах своим милосердием. Когда Наср скончался, Махмуд по соответствию и пригодности этого человека пожаловал ему должность [управителя] всех собственных государевых имений в газнийском [округе] ²⁹³, а она равнялась должности газнийского сахиб-дивана. Долго он исправлял эту должность, а после кончины султана Махмуда эмир Мас'уд вверил ему дела газнийского сахиб-дивана заодно с управлением личных государевых имений ²⁹⁴. Почти пятнадцать лет [Бу Са'ид Сахль] вел эти дела, потом государь приказал ему составить отчет. Мустовфии рассмотрели его отчет и вышло, что за ним числится чистого дохода семнадцать раз тысяча тысяч диремов, а своих собственных у него оказалось [только] тысяча тысяч диремов наличными ²⁹⁵. Все поговаривали, что-то станется с Бу Са'идом за такой огромный доход, потому что видели, как эмир Махмуд повелел расправиться битьем кнутом, отрубанием рук и ног и пытками с ма'дилдаром ²⁹⁶, который был гератским амилем, и с собственным слугой государя Са'идом ²⁹⁷, управлявшим газнийскими имениями, и амилем Гардиза ²⁹⁸ за то, что за ними пропали доходы. [139]

Однако эмир Мас'уд был весьма совестлив и милосерд, к тому же Бу Са'ид, сын Сахля, раньше по [доброте] сердца оказал ему много хороших услуг, как равно и в ту пору, когда управлял государственными имениями при эмире Махмуде. Когда государю эмиру Мас'уду доложили о столь огромном, принадлежавшем ему доходе, он велел позвать мустовфия Тахира и Бу Са'ида и сказал [им]: «Доложите мне положение совершенно точно». Тахир перечислил статью за статьей и показал, что тысяча тысяч диремов у Бу Са'ида имеется, а шестнадцать [раз] тысяча тысяч диремов, числящихся за ним, нет нигде, и слов нет, что Бу Са'иду придется уплатить [их] из своих [денег]. «Что скажешь, Бу Са'ид, — промолвил эмир, — где эти деньги?» [Тот] ответил: «Да будет долгой жизнь государя! Управление Разной ²⁹⁹ — это море, дно и глубина коего неведомы. Клянусь всевеликим и преславным господом богом, /131/ что я, раб, не совершил никакого вероломства. Это недоимка за несколько лет, и сей доход государь имеет получить с раба [своего]». — «Дарю тебе эти деньги, — сказал эмир, — ибо у тебя есть на них право. Встань и ступай с миром домой». От радости Бу Са'ид горько расплакался. Тахир, мустовфи, заметил. «Сейчас впору радоваться, а не тужить и плакать». — «Я оттого заплакал, — сказал Бу Са'ид, — что мы, слуги, служим такому государю, столь мягкосердому, щедрому и великодушному к нам. Ежели он лишит нас своей доброты и ласки, каково же нам будет [жить]». Эмир обратил к нему несколько милостивых слов, и он удалился. Не может быть благосклонности выше этой. И все они померли, да смилуется Аллах над ними всеми!

А тому, что было им роздано стихотворцам, и меры нет. Так, однажды ночью он одарил поэта Аляви Зинати ³⁰⁰ одним пильваром диремов, то есть тысячью тысяч диремов, да еще таких, в коих на каждые десять диремов приходилось девять с половиной [чистого] серебра. Сие тяжеловесное вознаграждение он велел нагрузить на слона и отправить к Аляви на дом. Подарки в тысячу динаров, пятьсот динаров, в десять тысяч динаров, больше или меньше, поэтам, а равно и своим недимам, дебирам и слугам, в поисках предлога [им] что-либо подарить, [тоже] были бесчисленны. В начальную пору [своего царствования] он раздавал гораздо больше, а под конец ветерок стал понемногу остывать. Таков уж закон времени, ничто не остается постоянным, все изменяется.

По милосердию и состраданию эмир [Мас'уд] стоял на такой высоте, что когда однажды он приехал в Газну [и] там обнаружились преступления и провинности, [совершенные] феррашами, он сказал дворцовому хаджибу, что этим феррашам, коих было двадцать человек, надобно, дескать, дать двадцать палок. Хаджиб подумал, что каждому веленo дать по двадцать палок, и когда одного начали сечь [140] Бирунхане и нанесли [ему] три удара, [эмир] крикнул: «Я приказал дать каждому по одной палке, да и ту прощаю, не бейте!» Всех отпустили. Это есть высшая ступень /132/ мягкосердечия и великодушия. Столь прекрасны [слова]: «*Прощение — у достоинства его!*»

Когда эмир Махмуд вознамерился пойти из Гургана на Рей и восстановил между братьями эмирами Мас'удом и Мухаммедом необходимое согласие, в тот день для эмира Мухаммеда ко дворцу выкликнули коня эмира хорасанского ³⁰¹, и он повернул обратно в Нишагар, а эмиры Махмуд и Мас'уд, отец и сын, на другой день потянулись на Рей. Когда же там дела пришли в порядок, и эмир Махмуд принял твердое решение вернуться назад, он одарил сына халатом и изестил его через Бу-л-Хасана Укайли, что, дескать, сыну моему Мухаммеду, как ты слышал, ко дворцу нашему выкликали коня эмира хорасанского, а ты ныне наш наместник и в этой бескрайней области повелеваешь от нашего [имени] неограниченно. Чему ты отдаешь предпочтение, чтобы твоего коня выкликали как коня царя царей ³⁰² или как коня эмира иракского? Услышав эти слова, эмир Мас'уд встал, облобызал землю, затем сел и молвил: «Скажи государю, как [мне], слуге его, суметь отблагодарить за милости, когда ж ежечасно получает все новые награды, которые не успевает прочуствовать. С государей и отцов иного не требуется, как удостоить своих слуг-сыновей добрым именем тогда, когда они появляются на свет. А для сих совершенно обязательно, когда они возмужают ³⁰³, нести достохвальную службу, дабы к имени [своему] сделать прибавлениe. Государь удостоил слугу [своего] прекраснейшим именем, и то [имя] — Мас'уд; и славнее всего, что оно соразмерно с именем государя ³⁰⁴, да пребудет он вечно. Ныне, когда согласно полученному повелению, [слуга его] будет находиться [слишком] далеко, чтобы являться на поклон к государю и лицезреть его, он обязан оставаться при том имени, что у него имеется, дабы добиться к нему прибавлеия. Ежели господь, велик он и всемогущ, захочет, чтобы меня называли теми званиями, то я обрету их во славу могущества государя». Этот ответ он дал в моем, Абдалгаффара, присутствии, и я слышал потом, что когда эти слова передали эмиру Махмуду, тот смутился и тихо удалился, говоря: «Очень прекрасно он сказал, человек приобретает имя доблестью».

В то время, когда эмиры, отец и сын, да будет ими доволен Аллах, /133/ двигались на Рей, несколько человек дворцовых гулямов эмира Махмуда, как-то: Кай-оглан, Арслан и хаджиб Чабек, получившие впоследствии от эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах, звание аджиба, Эмирбача, бывший главным вожаком дворцовых гулямов, и кое-кто из серхенгов и старшин висаков ³⁰⁵негласно искали сближение [с эмиром Мас'удом], оказывали ему услуги и передавали [141] устные извещения. Был у них и некий престарелый ферраш, который приносил и уносил сообщения. Кое-что об этом дошло до слуха эмира Махмуда, потому что эмир Мухаммед тайно держал людей, чинивших розыски в делах брата, и постоянно чернил его [в глазах] отца.

Однажды, на стоянке под названием Чаштваран, захотел отец устранить сына. В час предзакатной молитвы эмир Мас'уд явился ко двору на поддон, пробыл там немного времени и поехал обратно. Вдогонку за ним прибежал Бу-л-Хасан Кархи и доложил: султан, дескать, говорит, не уходи, погоди в дежурной палатке ³⁰⁶, потому у нас будет пиршество, и мы желаем лично тебя угостить вином, дабы ты удостоился такого благоволения. Эмир сел в дежурной палатке и радовался этой удаче. Тотчас же явился старый ферраш и принес сообщение от тех гулямов: «Господин, будь бдителен, кажется, отец злоумышляет на тебя!» Эмир Мас'уд потихоньку удалился и сразу же послал кого-то к своим предводителям и гулямам: «Будьте настороже, седлайте коней и держите оружие при себе, так велит благоразумие». Они зашевелились, Махмудовы гулямы тоже пустились в разговоры, и волнение охватило весь стан. Немедля об этом известили эмира Махмуда, он растерялся и понял, что дело не пойдет, что может выйти такая беда, что трудно будет ее поправить. Около часа вечерней молитвы он послал к сыну Бу-л-Хасана Укайли с извещением, что у нас-де было желание выпить вина и тебя вином угостить, однако недосуг нам — предстоит решить важные вопросы, [пиршества] не будет. Возвращайся счастливо [к себе], а это дело отложим до Рея. Когда благополучно доберемся туда, ты этой милости удостоишься.

Эмир Мас'уд облобызал землю и удалился, торжествуя. /134/ Сейчас же появился старый ферраш и принес сообщение от гулямов Махмуда: [все], дескать, сошло преблагополучно, а мы уже между собой решили, что коль скоро есть замысел [причинить] эмиру недоброе, то мы подымем мятеж, потому что к нам пристало еще множество гулямов, и все на нас глядят. Эмир ответил любезно, отнесся к ним милостиво, подал много надежд и разговор прекратил. Эмир Махмуд потом несколько раз пил вино как в пути, так и в Рее, и после угощения этого сына вином, так и не открылось, что эмир Мас'уд наедине со слугами и верными своими людьми говорил: наш-де отец злоумышлял, однако господь бог, да славится поминание его, не захотел [того]. По прибытии в Рей эмир Махмуд расположился в Дулабе, на табаристанской дороге, а эмир Мас'уд стал станом в Алиабаде, на казвинской дороге. Между обеими ратями было расстояние в полфарсанга. Стояла сильно жаркая погода, так что старшины и вельможи для дневного отдыха приказали строить сердабе. Построили сердабе и для эмира Мас'уда, весьма приглядное и просторное, и он пребывал в нем с позднего утра до предзакатной молитвы то почивая, то [142] предаваясь удовольствиям и тайно попивая вино, то правя дела. Раз, в знойный полдень, махмудовы гулямы и предводители, переодевшись в дождевые плащи из холстины и в чалмах, пришли пешком к эмиру Манс'уду. Пируз Везари, служитель, знавший эту тайну, испросил для них прием. Они спустились в то сердабе и, как положено, отвесили поклон. Эмир обратился к ним милостиво и ласково и [снова] их крепко обнадежил. Они сказали: «Да будет долгой жизнь господина! Султан-отец сильно к тебе нерасположен и ищет, как бы суметь тебя устранить, однако побаивается. Он знает, что все им пресытились беспокоится, как бы не стряслась большая беда. Ежели государь велит, то мы, все слуги и гулямы, встанем за тебя и свергнем его, о когда мы восстанем, то сторонние люди ³⁰⁷ нам помогут, и ты /135/ избавишься от несчастья и успокоишь сердечную муку». — «[В таком деле] я вам никак не товарищ, — ответил эмир, — остерегайтесь таких речей, за [такое] деяние знаете, что бывает. Ведь эмир Махмуд — мой отец, и я не потерплю, чтобы над ним пронеслась буря. Мне приятны его наказания; он государь, равных коему нет на свете, и ежели, сохрани боже, случится что-нибудь подобное тому, что вы говорите, то позор не смоется с нашего рода до [самого] воскресения мертвых. Отец состарился, одряхлел и недужен, жизнь его близится к концу, и я молюсь, чтобы она [прошла], как предопределил господь бог, велик он и всемогущ. От вас я не прошу большего, как присягнуть мне на верность, когда его постигнет смерть, ибо никому не избежать». И он велел мне, а я Абдалгаффар, взять с них клятву, и они удалились.

Между эмиром Мас'удом и Минучихром, сыном Кабуса ³⁰⁸, правителем Гургана и Табаристана, постоянно поддерживалась переписка весьма тайная как в пору, когда [эмир Мас'уд] пребывал в Герате, так и в это время. [Минучихр] прислал к эмиру Мас'уду некоего человека по имени Хасан Мухаддис ³⁰⁹, дабы он служил эмиру, повествуя предания, и вместе с тем время от времени привозил и отвозил письма и устные сообщения. Всегда, когда [эмир Мас'уд] отправлял этого сказителя в Гурган, он находил повод послать туда семян благовонных трав, померанцев, плодов и прочего. В то время, когда эмиры Махмуд и Мас'уд, да будет ими доволен Аллах, находились в Гургане намеривались пойти на Рей, сей сказитель отправился к Минучихру в Ситарабад ³¹⁰, а Минучихр вернул его обратно с одним из своих верных слуг, человеком ловким и краснословом, под видом бедуинов, их наряде и одежде, и вместе с ними негласно прислал [эмиру Мас'уду] множество закусок, записки и письма и [разные] диковинки из Гургана и Дихистана ³¹¹, сверх того угощения, что он послал для эмира Махмуда. [143]

Эти доверенные люди Минучихра, сказитель и его товарищ, приезжали и уезжали два раза, и дело дошло до того, что Минучихр попросил от эмира Мас'уда обязательство и клятву, как в обычае между царями. Потом, однажды ночью, в ту благословенную пору, после молитвы на сон /136/ явился некий пердедар — ныне, в дни преславного султана Абу Шуджа Фаррухзада, сына Поборника веры в Аллаха, он состоит кутвалом крепости Секавенд ³¹² — и позвал меня, а я Абдалгаффар. По приходе его выяснилось, что меня зовут по важному делу. Я привел себя в порядок и пошел вместе с хаджибом.

Эмира я застал в хергахе, сидящим на престоле, а перед ним чернила и бумага, [тут же] стоял Говхара'ин Хазинедар, один из близких в ту пору к эмиру людей. Я отвесил, как полагалось, поклон, и [эмир] указал мне сесть. Я сел. «Подай Абдалгаффару чернила и бумагу», — сказал [эмир] Говхара'ину. Тот положил передо мной бумагу и чернила и сам вышел из хергаха. Эмир кинул мне черновик обязательства и клятвы, кои сам написал своей рукой. А писал он так, что лучше нельзя было; даже искусные дебиры и то были не в силах [писать] таким слогом. Бу-л-Фазл в сей «Истории», в нескольких местах, привел [образцы его письма] и в его руки попадало много черновиков и записок этого государя ³¹³ . Я внимательно прочел черновик, [эмир] писал:

«Говорит Мас'уд, сын Махмуда. Клянусь богом, велик он и всемогущ, — далее [следовали] слова клятвы, как пишут в соглашениях, — что до той поры, покуда великий, небесновысокий эмир Абу Мансур Минучихр, сын Кабуса, будет [заодно] с нами и будет полностью и до конца исполнять условия соглашения» Лишь только я сведал об этом, мне будто таз с огнем вылили на голову. Я страшно испугался махмудовой ярости и засох. Эмир заметил во мне следы замешательства и спросил: «В чем дело? Отчего ты остановился, ни слова не скажешь? Удался ли сей черновик?» — «Да будет долгой жизнь господина, — сказал я, — написать так, как господин, не под силу ни одному искусному дебиру, однако тут есть что заметить; быть может, оно не понравится и придется некстати. Могу сказать [о том только] с позволения». — «Сказывай», — приказал он. «От сведения господина не скрыто, — сказал я, — что Минучихр боится отца господина, а отец господина от болезненной немощи ныне в таком [состоянии], что утаить /137/ нельзя. Он дошел до конца [своей] жизни, и [слух] об этом долетел до всех окрестных падишахов и непокорствующих гордецов. Они и боятся и отомстить хотят суметь как-нибудь. Они твердо знают, что коль скоро султан скончается, то эмиру Мухаммеду его места не занять и он не утвердится [на царстве], а господина они [тоже] побаиваются, ибо сень и слава его известны их сердцам, и [ведомо] им, что целей своих достигнуть они не смогут. Как [144] ее можно спокойно доверять Минучихру? Ведь когда сие обязательно попадет к нему, украшенное собственноручной подписью господина, он начнет заискивать у султана Махмуда и перешлет обязательство к нему. Произойдет такая беда, благодаря которой он своей цели достигнет и будет находиться в безопасности. Государи часто прибегают к уловкам. Коль скоро дело не идет с помощью неприязни и открытой вражды, то чтобы его двинуть, они обращаются к лицемерию и обману. Буде даже Минучихр этой низости не совершит, то ведь эмир Махмуд начеку и бдит, коварен и всеведущ. За господином унего тоже есть соглядатаи и лазутчики; на всех дорогах он поставил и назначил дозорных. Ежели этого человека изловят ³¹⁴ , отберут унего сие обязательство и отправят к эмиру Махмуду, как будет за это не ответить?» «Так верно, как ты говоришь, — промолвил эмир, — Минучихр упорно настаивает получить это обязательство, ибо знает» что дни моего отца сочтены, и хочет за наш счет укрепить свою сторону, он ведь человек подвинутый в годах, умный и дальновидный. [Но] неловко мне ему отказывать, раз он мне сделал столько услуг и [комне] расположен».

Я ответил, что хорошо бы написать как-нибудь так, чтобы оно не могло послужить доказательством для эмира Махмуда против господина, буде письмо попадет в его руки. «Как же написать?» — спросил он. Я ответил: «Хорошо было бы, конечно, написать так, дескать, эмир [Минучихр] присылал к нам гонцов и письма, он обращался к нам, искал [нашего] расположения [к нему], оказывал бескорыстные услуги и выразил, [наконец], пожелание, чтобы между нами существовал договор. Мы отвечаем ему, что-де не считаем приемлемым его домогательство быть возвеличенным, дабы завязать с нами дружбу; мы [просим] его одуматься, удовлетворить его мы [не можем]. Не подлежит сомнению, что мы — слуга, сын и послушный исполнитель воли султана Махмуда. Все, что мы совершаем в подобного рода деле, не осуществляется до тех пор, покуда мы не представим [его] великодержавному государю, ибо коль скоро произойдет не так, то первым осудит нас сам же эмир [Минучихр], а за ним и другие люди. [Однако] разве мы можем поставить эмира Минучихра в неловкое положение отказом? Договор, разумеется, надо заключить... и я написал затем [текст] договора, любезничая на такой лад:

/138/ СПИСОК С ОБЯЗАТЕЛЬСТВА

«Говорит Мас'уд, сын Махмуда: «Клянусь богом и покровительством господним, [клянусь] господом, сведущим тайное и явное, [творимое] созданиями [его], что доколе великий эмир Абу Мансур Минучихр, сын Кабуса, будет покорен, послушен повелениям и платить [145] дань государю преславному султану Абу-л-Касиму Махмуду, Поборнику веры в Аллаха ³¹⁵, да продлит Аллах его жизнь, и [доколе] он будет соблюдать условия договора, который он заключил с султаном и скрепил торжественной клятвой при свидетелях, и ничего в нем не переменит, я буду пребывать в сердце, помыслах и убеждениях [моих] его другом и буду друг его друзей и противник и враг его врагов, буду помогать и пособлять ему и хранить условия единодушия, буду строго блюсти его представительство в Высоком собрании при государе отце, [и] ежели мы заметим [в государе] неудовольствие и неприязнь, то будем стараться их устранить. А буде высочайшее усмотрение решит оставить нас в Рее, я буду [оставаться] с ним ³¹⁶ все таким же и буду согласен на все, от чего зависит польза владения ³¹⁷ , царского дома и самого народа [его]. До тех пор, покуда эмир Минучихр будет оставаться покорен и соблюдать условия договора, который заключил, я [тоже] останусь с ним таким же. А ежели я отступлю от клятвы и нарушу договор, тогда да поразит меня гнев господень, велик он и всемогущ, ибо вместо могущества и силы его я положился на свою силу и мощь и [да поразит меня гнев] пророков, да будет благоволение божие над ними всеми. Написано тогда-то».

В таком виде [эмир Мас'уд] был этим обязательством удовлетворен и послал [его] к Минучихру. Тот ответил, что будет покорным слугой, и сердце его [эмира Мас'уда] успокоилось. Вот тут-то и надо заметить способность этого Абдалгаффара, дебира, блюсти пользу царевича, и какова была его честность и верность.

Окончились и эти рассказы, и я, призывая Аллаха, подателя помощи, возвращаюсь к главной моей задаче, к повествованию «Истории».

В пятом томе я рассказал, что эмир Мас'уд прибыл в Балх в воскресенье, /139/ в половине месяца зи-л-хидджа лета четыреста двадцать первого, и занялся вершением государственных дел. Казалось, мир походил на прекрасное свадебное празднество, [потому что] все пришло в порядок и царские родичи, свита и раияты успокоились, подчинившись и покорившись этому государю. Все дела государева двора правил хаджиб Гази, который был сипахсаларом и правителем областей Балх и Семенган. Его кедхудай, Са'ид Серраф, скрытно наблюдал за ним и тайно доносил обо всем, что он делал. Ежедневно хаджиб Гази являлся в царский дворец на поклон. Впереди него дейлемцы и щитоносцы тащили около тридцати щитов золотых и серебряных, с несколькими хаджибами во главе, в черных шапках и поясах, а человек тридцать гулямов [двигались] позади, и каждый из них нес какую-либо из разнообразных вещей. Я не видывал, чтобы хорезмшах или Арслан Джазиб и другие предводители эмира [146] Махмуда являлись ко двору таким образом. В Балхе его коня подавали к прихожему сераю ³¹⁸, как бывало [подавали] коней эмиров Мас'уда, Мухаммеда и Юсуфа. Сидел он в тереме дивана до того часа, когда открывался прием. Для Али Дая, членов царского семейства и важных саларов внутри этого серая был весьма длинный дуккан, и до начала приема они там сидели. Когда хаджиб Гази шествовал в терем, он проходил мимо них. Само собой, все вставали и кланялись, покуда он шел мимо. Очень неприятно было этим людям видеть хаджиба Гази в таком чине, ибо они знали его раньше незначительным [человеком]. Они ворчали и судачили, но все это было неверно и нехорошо, ибо мир держится на владыках, кого они возвысили, того возвысили, и никому не приличествует спрашивать, почему это так. Ма'мун по этому поводу сказал: *Мы — мир, из знатных самый знатный и из простых самый простой*.

В повестях о рейсах я читал, что Ашнас — его называли Афшин ³¹⁹ — закончил победоносно войну с Бабеком Хурремдином ³²⁰ и прибыл в Багдад. Му'тасим, повелитель верующих, да будет им доволен Аллах, приказал всем мертебедарам: мол, надобно [сделать] так, когда Ашнас будет подъезжать ко дворцу, то чтобы все [в честь] его сошли с коней и шли [пешими] впереди него, доколе он не дойдет до меня. Хасан, сын Сахля ³²¹, невзирая на высокий сан, который у него был в свое время, сошел с коня ради Ашнаса. Его хаджиб, видя, что он идет еле держась на ногах, заплакал. Хасан это заметил, но ничего не сказал. Когда они вернулись /140/ домой, он спросил: «Почему ты заплакал?». Тот ответил: «Я не мог видеть тебя в таком состоянии». «Сын мой, — промолвил [Хасан], — эти государи возвеличили нас, но не стали великими через нас. Доколе мы с ними, остается только послушно исполнять повеления».

Хаджибу Гази доносили о ворчании и разговорах этих людей, а он смеялся и не боялся этого, потому что высокомерие заложил в его голове еще эмир Махмуд, когда, не видя никого более достойного, поручил ему должность такого человека, как Арслан Джазиб. Об этом я уже рассказал в «Яминовой истории» ³²². По сему поводу мне вспомнился замечательный рассказ; я излагаю [его] здесь, дабы он стал известен. Подобными рассказами история украшается.

РАССКАЗ О ФАЗЛЕ, СЫНЕ САХЛЯ ЗУ-Р-РИ'АСАТЕЙНЕ, И ХУСЕЙНЕ, СЫНЕ МУС'АБА

Рассказывают, что Фазл, везир Ма'муна, в Мерве попрекнул Хусейна, сына Мус'аба, отца Тахира Зу-л-яминейна, и сказал: «Твой сын Тахир переменился, стал высокомерен и забывается». Хусейн [147] ответил: «О везир, я старик и сей державе покорный слуга. И знаю я, вам отлично ведомы мои добрые советы и преданность. Есть у меня ответ насчет его, весьма короткий, но огорчительный. Ежели угодно, я скажу». «Разрешаю», — сказал [везир]. «Да поможет Аллах везиру! Повелитель верующих из числа самых низших своих родичей и слуг взял за руку Тахира, рассек ему грудь, вынул оттуда беспомощное сердце, какое бывает у таких, как он [бедняков], и вложил в него сердце, коим он убил брата своего халифа Мухаммеда, сына Зубейды. Вместе с тем сердцем, которое он дал Тахиру, он дал [ему] и снаряжение, и силу, и войско. Ныне, когда его дело достигло такой ступени, что [ни от кого] не скрыто, ты желаешь, чтобы он преклонил перед тобой голову и стал опять таким, каким был изначала. Этого никогда не случится, разве только ты его низведешь на ту ступень, что была первоначально. Я сказал, что знал, а повелеваешь ты». Фазл, сын Сахля, смолчал. В тот день он не сказал ничего и ушел. Известие об этом доложили Ма'муну. Ответ Хусейна, сына Мус'аба ему очень понравился. «Мне этот ответ приятнее, — промолвил он, — чем взятие Багдада, которое совершил его сын». И [халиф] отдал ему округ Пушенг, потому что Хусейн находился в Бушендже ³²³.