Критический очерк истории социальных и политических теорий во Франции со времен революции

Легко можно себе представить, во что обратятся в коллективистическом обществе отношения индивида к государству.

Администрация, обязанная распределять между работниками сырой материал, контролировать доставляемое ими количество труда, выдавать им боны, выражающие количество их труда, и, наконец, доставлять им предметы потребления или эстетические наслаждения, оплачиваемые этими бонами, очень напоминает то теократическое государство, с которым мы уже встречались на нашем пути. Действительно, коллективисты радуются тому, что самый ход событий вызывает все более частые и важные вмешательства государства в жизнь нации..., — совершенно так же, как они радуются тому, что средства производства концентрируются в руках компаний, более или менее открыто пользующихся монополией. Заклятые враги финансового феодализма, биржи и ажиотажа, коллективисты относятся тем не менее скорее благоприятно к развитию синдикатов, трестов и картелей, организуемых крупными финансовыми интересами... Дело в том, что эти различные организации регламентируют производство и свидетельствуют о возможности обойтись без свободной конкуренции, способствуя этим, помимо желания и даже сознания тех, кто прибегает к ним, наступлению коллективистического строя. Таким образом, учащая свои вмешательства в жизнь нации, государство подготовляет возникновение общества, в котором не будет более государства. Такова именно цель Маркса и Энгельса. Коллективистический порядок будет в мельчайших подробностях регламентировать труд, но его отличительной чертой будет упразднение государства как государства. ...

Эта излюбленная формула немецких социалистов и их французских учеников... составляет одну из особенностей рассматриваемой системы. Ею отмечается пограничная черта между социализмом Лассаля и социализмом Маркса... и мы должны подробнее остановиться на ней.

Происхождение ее известно. Мы уже встретили ее в зародыше у Сен-Симона и в совершенно определенной формулировке у Прудона. Возможно, что Маркс и Энгельс провозгласили ее с целью облегчить совместную деятельность социалистов-революционеров и анархического элемента... Интернационал долго старался удержать агентов Бакунина, который сам в конце концов отрекся от него. Они никогда бы не примкнули к нему, если бы Маркс, следуя по пути Лассаля, стремился к расширению функций государства. Однако эти объяснения касаются происхождения формулы и причин, вызвавших ее, но не разъясняют ее смысла.

При настоящем общественном строе, согласном с данными политической экономии, государство служит главным образом гарантией гражданам пользоваться их правами, а всему обществу — его независимости. Социалисты прибавляют к этому, что государство гарантирует также "эксплуатирующему классу" его привилегии... Когда наступит переворот, который упразднит временную борьбу наций, "эксплуатирующий класс" отменит все естественные или приобретенные права и даже самую идею права, тогда государство не будет более служить ничему. Сделавшись бесполезным, оно должно будет исчезнуть. ...

Но если предположить, что политические функции, выполняемые государством при нынешнем строе, будут упразднены, то не произойдет ли это в пользу одной функции его, если не совершенно новой, то, по крайней мере, имеющей получить необычайное развитие? Не попадет ли коллективистическое общество в руки администрации, которая будет распределять между его членами труд и средства существования, хлеб и культуру; не попадет ли оно в руки статистиков, призванных определять количество пшеницы или вина, полотна или шерсти, которые необходимо будет произвести или выработать ежегодно, в каждом округе и в каждом городе? Орган — будет ли то индивид или группа индивидов, — регулирующий таким образом жизнь каждого из членов коллективистического общества, будет играть по отношению к ним роль, весьма аналогичную той, которую играет в настоящее время государство по отношению к своим гражданам. Менее управляемое, если хотите, коллективистическое общество будет настолько более подчинено административному руководству, что неизвестно, выиграет ли оно что-нибудь от этой перемены. В конце концов будет только вычеркнуто одно слово из политического словаря: государство, но его заменит другое слово: общество. Принудительная власть будет исходить от общества вместо того, чтобы исходить от государства; она не будет от этого менее гнетущей, и все указывает, что она проникнет дальше и глубже в область, отведенную в настоящее время свободе.

...Не останавливаясь на подробностях программ действия, меняющихся, повторяем, в зависимости от времени и места, — программ, которые будут, по всей вероятности, изменены или отвергнуты позднейшими программами, поставим лучше вопрос, какую цену имеют притязания, заявляемые новейшими коллективистами, подобно тому, как они уже были заявляемы их предшественниками, Пеккером, Видалем и др., притязания сохранить известную и даже значительную долю личной свободы? Шеффле, всегда выставляющий коллективизм с его наиболее выгодной стороны, стремящийся извлечь самую сущность его, освобождая его от всех шлаков, примешиваемых к нему невежеством или воинственным пылом, много говорит на эту тему; он полагает, что коллективистический режим совместим с значительной долею свободы в потребностях, свободы труда, политической свободы и, наконец, свободы мысли.

Какое принципиальное возражение, говорит он, можно противопоставить тому, чтобы общество производило все предметы, в которых могут нуждаться его члены для удовлетворения своих личных потребностей? Положимся, прибавляет он, "на столь могущественное и, в общем, столь развитое чувство индивидуальной свободы", чтобы гарантировать каждому свободное удовлетворение его потребностей. Однако Шеффле не скрывает, что, если бы некоторые потребности показались обществу "безнравственными или вредными", оно, вероятно, отказалось бы удовлетворять их... Но это очень важно, так как это значит сделать общество произвольным судьей не только гигиены, но и всего относящегося к морали, снять с индивидуальной совести заботу о решении того что хорошо и что дурно, и возложить эту заботу на общественную совесть.

Какое принципиальное возражение, продолжает Шеффле, противопоставляется тому, чтобы при почти бесконечном разнообразии необходимых форм труда каждый выбирал себе такую работу, к которой он чувствует наиболее склонности? Даже самые неблаго­дарные из отраслей физического труда всегда привлекут достаточный контингент людей, боящихся долгого обучения, большого напряжения внимания и т.д. Наиболее трудные из работ, относящихся к искусствам и наукам, будут привлекать людей с высшими потребностями, гордые и возвышенные души. Но и в этом случае можно справедливо отметить, что коллективизм сохраняет скорее видимую, чем реальную свободу, так как, в конце концов, ни одно из этих призваний — если даже предположить, что они будут существовать — не обеспечено от столкновения, я не скажу — с обстоятельствами, потому что это — обыкновенная вещь, а с волею общества, верховной волей, которая необходимо должна считаться справедливой.

Шеффле признает совместной с коллективизмом известную степень общинной автономии и местной администрации... Децентрализация даже рекомендуется многими из французских социалистов. Но что толку в более свободном самоуправлении общины, если индивиду в ней будет предоставлено очень мало или даже вовсе не будет предоставлено независимости, если все его поступки будут регламентироваться, без его участия, абсолютной властью? Будет ли индивид менее автоматом почти во всех своих действиях от того, что машина, приводящая его в движение, будет ближе от него и меньших размеров?

Остается еще вопрос о свободе верования и мысли. Нынешний социализм — неверующий и материалистический, но его предшественники не были таковыми: они были спиритуалистами и даже христианами. По мнению Шеффле, ничто не мешает коллективизму вернуться к настроению своих первых представителей. Бесполезно говорить, что большинство коллективистов оспаривают Шеффле в этом вопросе, что они признают философские мнения, господствующие в настоящее время в их среде, прочно установившимися и не допускают их исчезновения. Но оставим в стороне философские и религиозные проблемы. Пойдет ли свобода мысли, совместимая с коллективизмом, так далеко, чтобы позволить противникам этой системы, недовольным ею, печатать их взгляды и вести пропаганду в пользу иного режима? Предоставит ли коллективистическое общество защитникам частной собственности, если таковые останутся или снова народятся, ту свободу, которую капиталистическое общество предоставляет ныне своим противникам? Это в высшей степени невероятно, и, однако, Шеффле признает, что если коллективистическое общество окажется неспособным гарантировать эти различные виды свободы, то "настоящий строй, несмотря на свои безобразные стороны, все-таки был бы в десять раз благоприятнее для цивилизации". ...

Какое же заключение следует вынести из предшествующего, если не то, что доля секунды, которую коллективизм надеется обеспечить, в высшей степени ограничена и непрочна? Он выставляет ее на вид, во-первых, чтобы ответить на возражения и рассеять предубеждения; во-вторых, потому что благоразумие заставляет его принимать в соображение самую потребность в свободе, которая так распространена в настоящее время. Но его принцип — не свобода, а, напротив того, крайняя регламентация. Его принцип — не в справедливости, ничто так не чуждо уму Карла Маркса, как подобная забота; его принцип — равенство в нивелировке, равенство работ, усилий и наслаждений. Не должны ли мы предвидеть, что если бы эта доктрина была применена, то человеческая совесть испытала бы гнет, а человеческая деятельность — упадок, тем более нестерпимые, что этот режим следовал бы за фазисом почти неограниченной свободы?

(С. 452-459)

Б.Н. ЧИЧЕРИН