Региональное измерение конфликтов в Афганистане и Таджикистане

 И афганский, и таджикский конфликты давно уже вышли за рамки внутреннего вооруженного противостояния. В них незримо представлено множество внешних "игроков", и потому они де-факто давно являются региональными. Оба конфликта стали неотъемлемой частью продолжающейся перегруппировки сил в регионе, ожесточенной борьбы между крупными развивающимися странами, мировыми державами и транснациональными компаниями - за политическое лидерство, за овладение богатейшими стратегическими, энергетическими и природными ресурсами, за контроль над действующими и проектируемыми нефтяными и газовыми магистралями. Но и традиционный фактор также сохраняет свое значение, воздействуя на межгосударственные отношения, позиции государств региона, политику их партий, движений, вооруженных формирований, нередко определяя их отношение к противоборствующим сторонам. Это региональное измерение придает особую сложность и остроту процессу дальнейшего урегулирования рассматриваемых конфликтов.

 Как отмечалось ранее, большая часть беженцев и отрядов таджикской оппозиции нашли убежище в соседнем АФГАНИСТАНЕ. Это обстоятельство, а также исторические, этнические, религиозные связи народов Афганистана и Таджикистана обусловили особую роль, которую играет Афганистан в данном конфликте и в перспективах его урегулирования.

 В России в отношении Афганистана и таджикского конфликта давно существует стереотип, сложившийся, по-видимому, еще со времен "холодной войны": Афганистан-де заинтересован в дестабилизации центральноазиатского региона, поскольку это позволяет ему и его давним покровителям - Пакистану и Саудовской Аравии - осуществить вековую мечту - объединить под эгидой "исламского государства" "исторические" территории Туркестана.

 Действительно, в мусульманском мире есть немало идеологов, политиков, организаций (Братья-мусульмане, Мусульманская лига, Джамаат-и ислами), обосновывающих идею объединения мусульман в сообщество (умму). Приверженцы этой идеи есть и в Афганистане, где - в отличие, например, от России, - народы Центральной Азии воспринимаются прежде всего как братья по вере. Так, идеологи афганского движения "Талибан" неоднократно заявляли о необходимости "нести свободу всем мусульманам на территории, где правят чуждые исламу режимы" /59/. Но объективно талибы заинтересованы в прекращении гражданской междоусобицы и в самом Афганистане, и в соседнем Таджикистане.

 Талибы отражают настроения пуштунов Афганистана, стремящихся восстановить нарушенный за истекшее десятилетие этнический баланс в стране. За годы войны с Советской Армией пуштуны пострадали больше других этносов страны, поскольку наиболее ожесточенным разрушениям подверглись пуштунские районы, в то время как афганский север, где сосредоточено узбекское и таджикское население, пострадал меньше. В ходе гражданской войны, развернувшейся в Афганистане после вывода советских войск, доля пуштунов также резко уменьшилась, зато возрос удельный вес таджиков и узбеков. Он продолжал увеличиваться за счет таджикских беженцев, спасавшихся в Афганистане от межтаджикской междоусобицы. По подсчетам российских афганистов, около 3,5-4 млн. пуштунов покинула страну, в Афганистане с учетом военных потерь их осталось 4,5-5 млн., в результате чего, "ранее устойчивая этническая территория пуштунов приобрела аморфные черты и большая ее часть оказалась по существу в Пакистане" /60/. В Афганистане понимают, что если война в Таджикистане продолжится и - хуже того - если рухнет афгано-таджикская граница (в случае массового потока людей или распада Таджикистана), то это приведет к такому резкому увеличению непуштунского населения Афганистана, что это государство попросту взорвется.

 Можно возразить на это: в Афганистане нет центральной власти, в сохранении прежнего этнического баланса больше заинтересованы пуштунские вооруженные группировки, в особенности движение "Талибан", в то время как для непуштунских лидеров - для Дустума, Масуда и Раббани - перевес в сторону непуштунов мог бы стать привлекательным, поскольку позволил бы им взять верх в политической борьбе за власть. В российских изданиях сообщалось о существовании в Узбекистане сторонников проекта "Великого Узбекистана", который объединил бы Турсунзаде, ряд районов Ходжентской области Таджикистана и северо-восток Афганистана (провинции Кундуз и Мазари-Шариф, 65 процентов населения которых - более 2 миллионов человек - составляют этнические узбеки), и воссоздал бы в несколько усеченном виде "исторический" Туркестан. И генерал Дустум не раз заявлял о том, что не исключает возможности расширить Узбекистан в случае распада Афганистана /61/. Но даже если и допустить, что подобные планы могли рассматриваться и обсуждаться непуштунскими политиками и полевыми командирами Афганистана или же в Узбекистане в качестве альтернативы либо как долгосрочный проект, подобный геополитический передел в регионе, в случае его реализации, неминуемо повлечет за собой дестабилизацию, создаст угрозу целостности и Афганистана, и Таджикистана.

 Другим важным фактором, определяющим заинтересованность талибов в прекращении войны в Таджикистане и Афганистане, является экономический интерес - выгоды, которые можно получить от "нового шелкового пути", который Пакистан и стоящие за ним западные компании надеются с помощью талибских отрядов проложить из постсоветской Центральной Азии через Афганистан к портам Индийского океана, а оттуда на Запад. Эти планы поддержаны и в новых независимых государствах Центральной Азии: в марте 1995 г. президент Туркменистана С.Ниязов и тогдашний пакистанский премьер-министр Б.Бхутто подписали в Исламабаде меморандум о строительстве газопровода из Туркменистана в Пакистан через афганскую территорию силами консорциума Юникал-Дельта (американская компания Юникал и саудоаравийская Дельта Ойл Компани). Кроме газопровода, силами того же консорциума планируется строительство нефтепровода. Позже, в мае 1996 г., меморандум по проекту был подписан еще раз, но уже с участием Узбекистана, а 8 августа 1996 г. к меморандуму присоединился и РАО "Газпром" России /62/. Вспышка гражданской войны в Афганистане между талибами и войсками Масуда и Дустума осенью 1996 года была вызвана борьбой за контроль над планируемой торговой и газово-нефтяной трассой.

 Вовлеченный в афганский конфликт ПАКИСТАН давно уже стал его заинтересованной стороной. Пакистанские лидеры заявляют о своем стремлении прекратить здесь гражданскую междоусобицу, поскольку Пакистан, переживший распад государства, не заинтересован в изменении этнического, политического, религиозного баланса в регионе и без того отличающегося большой нестабильностью /63/.

 Между тем в афгано-пакистанских отношениях существуют серьезные противоречия, способные подорвать наметившийся за годы войны межгосударственный военно-политический альянс. Речь идет в первую очередь о весьма болезненных для Пакистана территориальных и этнических проблемах: с 19 в. Афганистан оспаривает права Пакистана на входящие в его территорию пуштунские районы, выдвигая разнообразные требования - от провозглашения автономии этих районов до создания независимого Пуштунистана, или "Великого Афганистана" в границах 1747 г. Ни одно афганское правительство не признавало законным афгано-пакистанскую границу, а пуштунская проблема и пресловутая "линия Дюранда" (по имени М.Дюранда, возглавившего британскую миссию по демаркации границы между Афганистаном и Британской Индией) остаются по-прежнему разменными картами в руках афганских политиков, вне зависимости от их идеологической или политической ориентации.

 Существует и другой камень преткновения в афгано-пакистанских отношениях: просуннитская политика Исламабада. Особую настороженность она вызывает у афганских шиитов - хазарейцев, персов, горных таджиков и других, сохранивших тесные культурно-религиозные и экономические связи с Ираном. Пуштунская знать до революции подвергала шиитскую общину преследованиям и дискриминации, но и Пакистану шииты не доверяют, поскольку там представители этой ветви ислама занимают положение людей "второго сорта". Следовательно, если в теории какие-то политики и отводили Афганистану роль связующего звена в "исламской цепи" Пакистан - Иран, то на практике такой альянс вряд ли может быть реализован. Слишком непримиримы суннитско-шиитские противоречия и силен антагонизм, вызванный борьбой между Пакистаном и Ираном за сферы влияния, в том числе и в Афганистане.

 Изменения на политической карте Пакистана - смена военного режима на гражданский, приход к власти новых лидеров - сопровождались и некоторой "сменой вех" во внешней политике. Например, Беназир Бхутто, с 1988 г. несколько раз возглавлявшая правительство, давала понять, что не заинтересована в дальнейшей эксплуатации религиозного фактора в афганском конфликте, а тем более в установлении в Кабуле власти фундаменталистского режима. Признав, что отряды движения Талибан создавались на территории Пакистана и что оружие для него поставляли Англия и США на средства Саудовской Аравии, Бхутто намекнула, что талибы связаны с жесткой исламской оппозицией в самом Пакистане и находятся вне сферы компетенции правительства /64/. Согласно другой версии /65/, у пакистанского правительства вообще нет четкой политики ни в отношении Афганистана, ни Таджикистана, и если пакистанская разведка (ISI) по-прежнему ставит на Хекматияра, то МВД поддерживает талибов.

 Поддержав талибов, Пакистан так и не сумел развить своего перевеса и вынужден был участвовать в переговорах с лидерами временной узбекско-таджикской коалиции. Очередная смена власти в Исламабаде в начале 1997 г. лишила талибов на время пакистанской поддержки. К тому же в Пакистане отнюдь не все политические силы заинтересованы в победе талибов и соответственно в усилении политического влияния пуштунов. Ведь это означало бы фактическое возвращение Афганистана к дореволюционной ситуации, а значит, и реанимацию отодвинутых на задний план в годы войны территориальных притязаний пуштунов к Пакистану.

 Вне зависимости от того, какие политические силы возглавляют пакистанское правительство, основные контуры политики Пакистана на афгано-таджикском направлении не претерпели кардинальных изменений: оба конфликта сохраняются в основном в сфере компетенции пакистанских военных и определяется их корпоративными интересами.

 Что касается ИНДИИ, то ее позиция в отношении происходящих в регионе конфликтов определяется, с одной стороны, традиционно светским подходом к проблемам внутренней и внешней политики, с другой - стремлением создать противовес Пакистану и его планам расширения влияния в регионе, с третьей - многолетними союзническими связями с СССР, а ныне - особыми отношениями с Россией. На Индию, кроме того, влияет острота религиозно-этнической проблемы внутри страны, реальная угроза стабильности, которую несет здесь мусульманский экстремизм, получающий поддержку извне, главным образом, из Пакистана.

 По убеждению индийских политиков, перерождение Афганистана или Таджикистана в чисто исламские государства могло бы произвести в регионе и в самой Индии "эффект домино", повлечь за собой нежелательные политические и социальные потрясения. С целью изменения нынешнего стратегического уравнения в Южной Азии в свою пользу, индийские политики готовы вступить в союз с любыми силами, противостоящими Пакистану. В Дели по-прежнему весьма благосклонно относятся к перспективам сотрудничества с Ираном и многие индийские политики считают, что, несмотря на свою мусульманскую ориентацию, Иран как противовес суннитскому фундаментализму, поддерживаемому Пакистаном, способен оказать благоприятное воздействие на ситуацию в регионе, приблизить мирное решение афганской проблемы /66/.

 Позиция ИРАНА в отношении афганского и таджикского конфликтов не выглядит религиозно обусловленной или же идеологизированной. Так, афганская стратегия ИРИ всегда учитывала "советский фактор", несмотря на поддержку, оказываемую Ираном афганскому сопротивлению. В годы войны с Ираком Тегеран смирился с возросшей ролью Пакистана, ставшего главным "спонсором" и вдохновителем священной войны против "советской оккупации Афганистана". Но ИРИ никогда не забывал о своей главной цели - подорвать влияние Пакистана и Саудовской Аравии, являющихся стратегическими соперниками Ирана в регионе. Именно этим, а также стремлением оказать нажим на суннитские группировки моджахедов, воспрепятствовать тому, чтобы после вывода советских войск из Афганистана вакуум там стал бы заполняться США, Пакистаном и Саудовской Аравией, было обусловлено решение Ирана поддержать провозглашенную Наджибуллой политику национального примирения /67/.

 На нынешнем этапе войны в Афганистане, который характеризуется вооруженным противоборством между различными группировками и "армиями", Иран, несколько видоизменив тактику, продолжает осуществлять в Афганистане свою долгосрочную стратегию. Он по-прежнему стремится включить в сферу своего влияния провинции Герат и Хазараджат.

 Не меньшую заинтересованность проявляет Иран и к развитию Таджикистана, и к проблемам урегулированию конфликта в этой стране. Это обусловлено следующими факторами: историко-культурной, религиозной и языковой близостью народов двух государств; экономическими и стратегическими интересами; стремлением - с помощью воздействия на таджикскую оппозицию и попыток контролировать конфликт - закрепиться в Таджикистане и других государствах Центральной Азии, сыграть здесь роль связующего звена на торговых путях между Европой и Азией; отыграть у Турции - своего вечного соперника в регионе - "поле боя" в "одной отдельно взятой" персоязычной стране СНГ; наконец, "навести мосты" в отношениях с Москвой, которая, хотя и поддерживает в Таджикистане и во всей Центральной Азии антиисламские силы, может, по мнению иранских политиков, помочь Тегерану прорвать экономическую блокаду, инициированную Соединенными Штатами.

 Для того чтобы развеять опасения относительно своих намерений в Таджикистане, отвести от себя обвинения в стремлении разжечь исламскую революцию в регионе, тегеранское руководство пошло на такой шаг, как официальное заявление о том, что ИРИ не намерена вмешиваться во внутренние дела Таджикистана /68/. И хотя идеологически иранским муллам ближе таджикские оппозиционеры, нежели проузбекский, как они считают, и светский душанбинский режим, Тегеран готов сотрудничать с любым таджикским правительством, которое обладает реальными возможностями для достижения мира в Таджикистане. Ибо этническая нестабильность, попытки перекройки границ неизбежно ударят по Ирану, где имеются собственные сложные этнические проблемы. Именно поэтому для Ирана, как и для Афганистана, дружба с Россией намного важнее, а таджикская оппозиция превращается в козырную карту во взаимоотношениях этих стран.

 Итак, и Пакистан, и Иран не преминули воспользоваться "исламской картой" для того, чтобы извлечь для себя максимальную выгоду из афганского и таджикского конфликтов. Планы по установлению в этих государствах исламских режимов могут и в дальнейшем оставаться важным политическим козырем в руках пакистанских и иранских "ястребов", особенно в той политической игре, которую они намереваются вести с США и Россией. Вместе с тем даже нынешних иранских политиков, преемников курса Хомейни, отличает прагматизм в политике и им отнюдь не свойственна слепая приверженность религиозной догме. Соседей Афганистана и Таджикистана скорее устроило бы прекращения кровопролития, установление режимов, способных контролировать обстановку и обеспечивать стабильность и порядок. Правящие круги государств БСВ не заинтересованы в продолжении анархии в Афганистане и Таджикистане, какую бы религиозную форму эта междоусобица не принимала.

 Как отмечалось выше, УЗБЕКИСТАН глубже, чем другие центральноазиатские государства, оказался вовлечен в конфликты в Таджикистане и в Афганистане. Он стал одновременно и участником боевых действий, и заинтересованной стороны, и посредником на мирных переговорах. Мотивы подобной активности Узбекистана легко объяснимы: это и географическая приближенность республики к зонам конфликтов; и этнический фактор - наличие крупной узбекской диаспоры в Таджикистане и Афганистане, а таджикской - в Узбекистане; и общность исторических и культурных судеб народов региона; и экономическая взаимосвязь, что по существу превращает границы в некую формальность; наконец, опасения узбекских руководителей - во многом справедливые - относительно того, что дестабилизация в соседних государствах может оказать пагубное воздействие на политическую ситуацию в самом Узбекистане.

 Но за этими очевидными мотивами просматривается тщательно скрываемое намерение утвердить Узбекистан в качестве нового регионального "центра силы". Этим планам соответствует и стратегия узбекского руководства. Она заключается в стремлении сохранить влияние Узбекистана в экономически более слабом и зависимом от него Таджикистане или же при каком-то благоприятном для Ташкента течении событий интегрировать эту республику - если не всю, то по крайне мере ее часть.

 Установки таджикской оппозиции на национальное возрождение таджиков, на консолидацию таджикской нации, на наведение "мостов" с таджикской диаспорой зарубежья, (что заставляло вспомнить об отнюдь не похороненной идее "Великого Таджикистана") - все это не вписывалось в планы узбекского руководства, которое вовсе не было заинтересовано в появлении на своих границах сильного, самостоятельного соседа. То, что Таджикистан в период участия оппозиции в коалиционном правительстве попытался переломить ситуацию, избавиться от "вассальной" зависимости от своего могущественного соседа, явно стремившегося реализовать во внешней политике центросиловые установки, косвенно подтверждается и реальными фактами и свидетельством близким к оппозиции политическим деятелям /69/. К тому же исход гражданского противостояния в Таджикистане в начале 90-х годов был еще неясен, перспектива прихода там к власти исламско-демократической оппозиции была реальна, а потому нежелательна, ибо это грозило разрушением узбекско-таджикско-российских номенклатурных связей. На позицию Узбекистана в начальный период конфликта оказали влияние и другие факторы.

 Во-первых, узбекские власти опасались политической активизации в республике таджикского населения, которое под воздействием успехов исламистского и националистического движения в Таджикистане могло бы выступить с требованием предоставить культурную автономию Бухаре и Самарканду. Официальный Ташкент стремился также не допустить активизации под воздействием таджикских событий деятельности узбекской оппозиции: для этого узбекские власти в 1990-92 гг. осуществили фактический разгром собственной оппозиции.

 Во-вторых, Узбекистан, как и другие государства Центральной Азии, был встревожен подъемом в ходе гражданской войны в Таджикистане исламского движения. Например, Ферганская долина, куда можно было добраться только через Ходжентскую область, превратилась в один из неформальных центров исламско-религиозного возрождения, поскольку здесь еще с советских времен сохранил свои позиции так называемый неофициальный, "чистый" ислам. А поскольку религиозная оппозиция рассматривалась Ташкентом как одна из самых серьезных угроз, он был заинтересован в целях сохранения собственной безопасности подавить ростки исламского возрожденческого движения в соседнем Таджикистане дабы не допустить распространения этой "инфекции" на своей территории.

 В-третьих, рост беженцев из Таджикистана как следствие гражданской войны мог бы нарушить и без того хрупкий этнический баланс в Узбекистане, подорвать там стабильность. Не в интересах Узбекистана было бы и размывание таджикско-афганской границы.

 Наконец, Узбекистан, как и его соседи по региону, являясь полиэтническим государством, опасался угрозы перерастания конфликта в Таджикистане из политического в межэтнический, что могло бы цепной реакцией ударить по всему региону, в котором административные и государственные границы не совпадают с этническими.

 Самое же главное, Узбекистан, кровно заинтересован в привлечении иностранных инвестиций и осознает, что без обеспечения предсказуемого и стабильного развития в регионе, где все тесно взаимосвязано и переплетено между собой, несмотря на существующие государственные границы, ему никогда не добиться этой цели. Эта приоритетная задача и определила тактику Ташкента по отношению к межтаджикскому конфликту.

 Именно узбекские вооруженные силы совместно с российскими помогли Народному фронту разгромить оппозицию в конце 1992 -начале 1993 г. Средства массовой информации того времени /70/ сообщали о том, что боевики Народного фронта прошли военную подготовку на узбекской территории под Термезом. Узбекская сторона поставила Народному фронту бронетехнику, а воздушные налеты на оплот оппозиции - Кофарникон совершала узбекская авиация /71/. О заинтересованности узбекской стороны в приходе к власти в Таджикистане Народного фронта свидетельствует и такой факт. Когда в начале декабря 1992 г. на совещании в Термезе министров иностранных дел Узбекистана, Казахстана, Киргизии и России было принято решение об оказании миротворческой помощи Таджикистану и о вводе туда миротворческих сил СНГ для урегулирования конфликта, оно не было выполнено. Как утверждают аналитики /72/, основной причиной стало противодействие Узбекистана, который в тот период счел более выгодным для себя поддержать продвигавшийся к Душанбе победным маршем под красными флагами Народный фронт. Впоследствии, как заявлял Саид Абдулло Нури, Э.Рахмонова назначили на первый пост в государстве не без подсказки Узбекистана /73/.

 Узбекистан, присоединившись к неформальному клубу "диссидентов СНГ" - Азербайджану, Украине, Туркменистану, дистанцирующихся от России и стремящихся освободиться от ее военно-политического "зонтика", стал открыто проводить, начиная с 1995 г., курс на примирение официального Душанбе с таджикской оппозицией. Узбекистан значительно упрочил свои позиции в Таджикистане и даже перегнал в этом отношении Россию. Он навел "мосты" с западными компаниями, с американским военным ведомством (например, была достигнута договоренность о подготовке узбекских офицеров в центрах подготовки НАТО и военные специалисты США обещали помочь в формировании узбекской армии). Урановые, золотые и серебряные рудники Таджикистана находятся в зоне, контролируемой Узбекистаном. Практически все таджикские коммуникации проходят через Узбекистан. Пограничные с Таджикистаном афганские территории, на которых находятся базы таджикской оппозиции, подконтрольны Ташкенту. Кроме того, этнические узбеки Таджикистана неплохо организованы и имеют собственные вооруженные отряды /74/. Узбекистан, получивший контроль над ураном, может уже на другом уровне разговаривать со своими ядерными (Россия) и околоядерными (Индия, Пакистан, Китай) соседями. В свою очередь это позволяет ему еще активнее претендовать на региональное лидерство, успешнее реализовывать курс на создание региональных центральноазиатских структур вне СНГ, а значит - и вне России.

 Региональный аспект афганского и таджикского конфликтов был бы неполным без рассмотрения роли в них РОССИИ.

 Она поддержала таджикский режим в его противостоянии с оппозицией, потому что считала его способным обеспечить безопасность населения республики, раздираемой гражданской войной, навести порядок и дать мир стране. Фактором, обусловившим вмешательство России в таджикские события, явилось важное стратегическое положение Таджикистана, его роль "заслонки" от проникновения в Центральную Азию фундаменталистской экспансии, наркомафии, бандформирований из охваченного войной Афганистана. Немаловажным мотивом была и судьба русского населения, которое нуждалось в защите, а также то обстоятельство, что потоки беженцев из центральноазиатских государств, в случае наступления там политического хаоса, потекли бы именно в Россию. Но в 1993-1996 годах, когда стало очевидно, что без участия оппозиции не удается предотвратить конфликт, тактика Москвы не являлась продуктивной /75/. Вмешательство России во внутренний таджикский конфликт на стороне правительственных сил во многом выглядело как "повторение пройденного" - вовлечение СССР в афганскую войну на стороне одной из противоборствующих фракций. И так же как в свое время в Афганистане, в Таджикистане Россия не смогла решить крупных политических, экономических, стратегических задач.

 Местное русское население все равно покидает республику из-за войны, экономических трудностей, безработицы, антирусских настроений. Государственная граница не стала безопасней, и русские пограничники превратились в объект нападений со стороны формирований таджикской оппозиции и афганских боевиков. Не удалось пресечь и наркотрафик из Афганистана и Пакистана в СНГ. По признанию аналитиков Федеральной пограничной службы РФ, лишь 5-10 процентов наркотиков, переправляемых через таджико-афганскую границу, удается задерживать. Не менее 13 тонн попадает в СНГ В то же время российские военные постепенно оказываются вовлеченными в наркооперации. Так, ряд военных столкновений с участием российских военнослужащих был вызван именно этим фактором и, по утверждению некоторых аналитиков, часть наркотиков доставляется в Россию военными самолетами, на досмотр которых таджикские таможенники не имеют права /76/.

 Не сумела Москва укрепить своих позиций в экономике Таджикистана. В то время, как Россия оказывает огромную финансовую помощь душанбинскому режиму, поддерживая его силой своего оружия и военной мощи, ведущие горнодобывающие компании США, Канады, Великобритании и Узбекистана завоевывают месторождения республики, богатые золотом, серебром, ураном, алюминием и другими цветными металлами /77/.

 Непосредственные участники конфликта и заинтересованные стороны, в особенности Узбекистан, давно уже ведут в регионе собственную, независимую от Москвы игру. Нет гарантии также, что душанбинский режим, уже сейчас во многом зависящий от других региональных сил, не будет проводить двойную игру, использовать российский военный потенциал в собственных интересах, весьма далеких от российских. Нельзя исключить также и смены правящих элит в Душанбе, приход к власти представителей других кланов, соперничающих с рахмоновским, или же новой политической силы, близкой к исламским кругам, и тогда российские позиции, учитывая прошлые связи Москвы с "антиисламской" стороной конфликта, окажутся подорванными. Это ставит перед российскими политиками задачу скорректировать курс в отношении Таджикистана, признать тот факт, что урегулирование конфликта в этой республике и поддержание здесь стабильности - дело не только и не столько Москвы, сколько государств, являющихся неотъемлемой частью данного региона и жизненно заинтересованных в его безопасном развитии.

 Российской армии и погранвойскам не удается удерживаться в Таджикистане на позициях вооруженного нейтралитета, связь между ними и правительственными силами поставлена плохо, и российские "миротворцы", так и не превратившись в стабилизаторов конфликта, гарантов мира, используют здесь скорее тактику пассивной обороны. Кроме того, российские военные и политики не всегда способны разобраться в сложностях местной клановой и этнической структуры, в специфической роли религиозного фактора, во взаимоотношениях, существующих между местными вооруженными формированиями. Имеет место и намеренное преувеличение угроз, исходящих от исламских фундаменталистов, а также от соседних с Таджикистаном государств, якобы заинтересованных в разжигании гражданской смуты в этой стране.

 В Афганистане Россия пытается оказать влияние на исход противоборства в выгодном для себя направлении. Но конечно же, у России есть экономические интересы: рынки, источники сырья, хозяйственные связи. Между тем ее тактика в афганском конфликте не особенно сильно отличается от политики СССР накануне военного вторжения в эту страну и по-прежнему основывается на принципе баланса сил, игры на противоречиях. Последнее проявилось в ставке то на "узбекский", то на "таджикский" факторы, что имеет исторические аналогии - и в прошлом узбеки были главной опорой Москвы в Средней Азии, - и подтверждается косвенными свидетельствами: в начале 1997 г. Россия активизировала помощь национальной армии Таджикистана оружием и кадрами. Соответствующим Указом Президента России был легализован институт военных советников в министерстве обороны Таджикистана /78/. В этой ситуации самой большой ошибкой России стало бы повторение ею пройденного Советским Союзом пути - при опоре на стратегических партнеров в регионе, например, Индию и Иран, вновь расширить свое влияние в регионе Центральной Азии, фактически вернуться "назад в СССР" - в 1978 год. Что ждет Россию в этом случае?

 Во-первых, она не обладает действенными экономическими и военными рычагами влияния, которые обеспечили бы ей в долгосрочной перспективе прочную базу в Афганистане. Во-вторых, ставка на одну из сторон внутреннего конфликта, что является реализацией стратегии баланса интересов (или разделяй и властвуй), - анахронизм, неприемлемый в новых условиях, когда мировой порядок коренным образом меняется, да и Россия не является сверхдержавой. Поощрение же в Афганистане нестабильности, поскольку ни к чему иному ставка на таджикские или узбекские вооруженные формирования не приводит, может иметь непредсказуемые последствия в первую очередь для постсоветских центральноазиатских государств и для самой России. Достаточно вспомнить, какие последствия имела для СССР афганская война, которая немало способствовала его распаду.

ВЫВОДЫ.

 1. Гражданские войны в Афганистане и Таджикистане привели к фактическому расколу этих стран, а этнический фактор, межклановое соперничество немало "способствовали" этому. Конфликты в этих государствах показывают, сколь хрупки и неустойчивы границы в современной Азии, сколь взаимосвязаны и взаимозависимы протекающие здесь процессы. Они свидетельствуют также и о том, что уход с афганского "поля боя" обеих сверхдержав, распад Советского Союза, выход на политическую арену государств, претендующих на центросиловую политику, открыло дорогу региональному и международному соперничеству. На Среднем Востоке и в Центральной Азии начался, образно говоря, новый раунд "Большой игры", но уже с несколько изменившимся по сравнению с 19 веком - тогда борьба за господство в регионе велась главным образом между Англией и Россией - составом игроков.

 2. Участие СССР в афганском конфликте и России - в таджикском в форме постепенного втягивания неподготовленных войск в длительное, кровопролитное и малопредсказуемое гражданское и этническое противостояние не сняло проблем, из-за которых разгорелись эти конфликты. Это также повлекло за собой неминуемые издержки и расходы, которые Москва вынуждена оплачивать, поскольку уж она добровольно вызвалась на роль главного арбитра в споре. Наконец, самое главное - Россия упускает возможность закрепиться в Центральной Азии экономически. А ведь именно этот аспект взаимодействия России со странами региона, а не количество военных баз, больше отвечает ее интересам.

 Ставка на наращивание в Таджикистане российского военного присутствия под предлогом борьбы с "фундаменталистской агрессией" афганских талибов не является альтернативой экономическому и политическому влиянию России и уж тем более зависящие от таджикских властей российские пограничники и миротворцы мало что могут сделать для того, чтобы потеснить конкурентов - Узбекистан, Турцию, Запад, международные экономические корпорации.

 В этих условиях первоочередным становится укрепление афгано-таджикской границы с максимальным подключением к этой задаче центральноазиатских участников Договора о коллективной обороне СНГ. Другим важным моментом является корректировка политики России в отношении как таджикского, так и афганского конфликтов в плане отказа от прежней практики втягивания в конфликт на стороне какой-либо противоборствующей группировки, манипулирования его участниками вместо того, чтобы овладевать методами его управления.

 3. Ислам, равно как язык и этническое происхождение, останутся в регионе главными источниками идентичности. Эти факторы обусловят и линию размежевания между персоязычными таджиками и тюркоязычными народами Центральной Азии, во многом определят поведение внешних "игроков" - государств Среднего Востока.

 4. В отличие от Афганистана, где исламский фундаментализм занимает прочные позиции в общественной жизни, этот феномен имеет незначительные шансы утвердиться на таджикской почве, сколь бы продолжительным ни был конфликт в этой стране и сколь бы ни было велико воздействие на оппозиционеров "импортированной" исламской идеологии. Религия в Таджикистане набирает силу, но она служит в основном средством выражения социально-политического и экономического недовольства. Продолжение гражданского противостояния, вызванного неуступчивостью, нежеланием идти на компромиссы нынешних хозяев Душанбе, усилит эту тенденцию, превратит ислам в идейное знамя всех "униженных и оскорбленных". Но такой воинствующий ислам будет уже феноменом местного, отечественного производства.

 5. Роль ислама как внешней угрозы и для стран Центральной Азии, и для России, и для Запада явно в пропагандистских целях преувеличена. Но как внешняя угроза для правящих режимов Таджикистана и других государств региона она легко может реализоваться в условиях гражданских междоусобиц, ухудшения экономического положения населения, падения уровня жизни, массовой безработицы. Такова же роль и перспектива этнического национализма. Как показывает опыт развивающихся стран, близких по основным своим характеристикам государствам Центральной Азии, национализм и этническое неравенство, культивируемое властями, становятся той взрывоопасной силой, которая способна подорвать стабильность и безопасность.

 6. Опыт Афганистана, как и Таджикистана, показывает, что ислам и этничность не являются сами по себе факторами дестабилизации или силой, соперничающей с модернизацией. Их политизация - прежде всего результат провалов правительственной политики, неспособности светской власти предотвратить социальный и экономический упадок в стране, обеспечить безопасное проживание ее гражданам - вне зависимости от этнической или религиозной принадлежности. Все это усиливают рост экстремизма в обществе, способствует вытеснению умеренных течений ислама и замены их крайними, нетерпимыми формами.

 7. И афганский, и таджикский конфликты показали, насколько сложной является проблема структурирования собственного социального пространства в отсталых, традиционных обществах. Ни в Афганистане, ни в Таджикистане не произошли процессы, имевшие место в Пакистане, где ислам, изначально заложенный в фундамент образовывавшегося государства, в дальнейшем превратился в элемент рациональной идеологии, национального проекта секуляризованной элиты. В Пакистане произошла своего рода "национализация" ислама, и эта религия использовалась в национальных интересах, в интересах формирующегося национального государства. В этнически разделенном государстве ислам стал фактором социальной интеграции. А вот в Афганистане и Таджикистане ни религия, ни какая-либо "национальная идея" не сумели стать "собирательницей" различных этносов и кланов. В отсутствии общенациональной или общерелигиозной идеи разобщенное, разорванное общ<