Некоторые модели международного мировтворчества и урегулирования конфликтов

 МЕЖДУНАРОДНАЯ МИРОТВОРЧЕСКАЯ ОПЕРАЦИЯ В ПЕРСИДСКОМ ЗАЛИВЕ И РЕАКЦИЯ НА НЕЕ В ТРЕТЬЕМ МИРЕ. Кризис в Персидском заливе, вызванный иракской аннексией Кувейта - он был объявлен Ираком его 19-й провинцией, - стал самым серьезным испытанием для мирового сообщества после окончания "холодной войны". Сложность ситуации состояла в том, что здесь в роли агрессора и жертвы выступили два развивающихся государства, члены Лиги арабских государств, Организации исламской конференции и Движения неприсоединения.

 Справедливости ради надо признать, что иракско-кувейтский конфликт - не первый и не единственный случай неспровоцированной агрессии одного развивающегося государства против другого. В 70-е годы Ливия, оккупировав часть Чада, объявила захваченные ею территории "географическим и демографическим продолжением Великой Джамахирии". Сомали в 1977 г. напал на Эфиопию, намереваясь присоединить населенный этническими сомалийцами район Огаден, который Могадишо именует Западным Сомали. Сирия, присвоив себе миротворческие функции в Ливане, фактически оккупировала эту страну, независимость которой она, кстати, никогда не признавала. Наконец, Иран и Ирак вели между собой кровопролитную междоусобную борьбу за гегемонию в регионе в ходе войны в Персидском заливе в 1980-1988 гг.

 И все же конфликт в Персидском заливе 90-х годов резко отличается от аналогичных ситуаций, возникавших между развивающимися странами в годы "холодной войны". США, защищавшие в Персидском заливе в первую очередь собственные экономические, политические, а главное - нефтяные интересы, сумели быстро организовать под эгидой ООН развертывание сил многонациональной коалиции для проведения направленной против Ирака Операции "Буря в пустыне". Советский Союз, оказавшийся нейтрализованным, вынужден был отказаться от поддержки Багдада, своего многолетнего союзника и партнера. СССР в этот раз впервые не стал выполнять роль стратегического противовеса Запада, и Багдад и симпатизирующие ему радикальные арабские режимы больше не могли извлекать выгоду, играя на противоречиях между сверхдержавами. В ходе кризиса в Персидском заливе мировое сообщество, казалось бы, продемонстрировало способность к быстрым и решительным действиям, а ООН стало превращаться в орган более эффективный, чем во времена "холодной войны": ведь Совету Безопасности ООН удалось тогда квалифицировать действия Ирака как агрессию и задействовать в полном объеме механизм использования вооруженной силы против нарушителя мира, предусмотренный Статьей VII Хартии ООН (Действия в отношении угроз мира и актов агрессии) /22/.

 Развивающийся мир события в Персидском заливе застали врасплох. Свидетельство тому - своеобразная "дипломатия молчания" вокруг этой войны, отсутствие каких-либо внятных официальных оценок, серьезные размежевания, широчайший разброс мнений и реакций в арабском мире, а также в остальных регионах Азии, Африки и Латинской Америки. И не удивительно: ведь принципы, на которых базировалась "третьемирская солидарность", больше соответствовали условиям "холодной войны", и большинство развивающихся государств, особенно левых режимов, давно привыкло руководствоваться в своей внешней политике схемой "двухполюсного мира". Развивающийся мир, не приспособившийся еще изменившимся мировым реалиям, встретил кризис в Персидском заливе внутренне ослабленным и расколотым, а его страны оказались, по существу, по разную сторону разных "баррикад".

 Война в Персидском заливе - этот первый после "холодной войны" серьезный мировой кризис - вскрыла всю шаткость и уязвимость арабской региональной системы. Она показала, что за фасадом рассуждений об арабском единстве, о сплоченности "арабской нации" скрывались разногласия, раскалывавшие эту систему, свидетельствовавшие об эфемерности идей расовой, национальной, религиозной солидарности. Само понятие "арабский мир" стало выглядеть не более, чем политическая абстракция, поскольку совокупность государств региона Арабского Востока, народы которых говорят на одном языке и исповедуют в основном одну религию - ислам, - была объединена во время кризиса в Персидском заливе лишь "общностью противоречий".

 Обращает на себя внимание и еще одна особенность: данный конфликт воспринимался на Арабском Востоке и в других странах Третьего мира иначе, чем в Европе и Северной Америке. Если на Западе диктаторские замашки Хусейна, подавление в Ираке гражданских свобод, прав человека рисовались как самые негативные черты багдадского режима, то для "араба с улицы", да и для большинства правителей арабских и других развивающихся стран все это выглядело не столь уж большим грехом. Захват Ираком Кувейта воплощал в глазах радикалов популистскую идею социального передела. Ее модификацией стал тезис о том, что "интифада против нефтедобывающих государств Персидского залива с целью справедливого распределения богатств" начинается с аннексии Кувейта - этого "заповедника западной демократии" на арабской земле. Восприятие иракского президента как "объединителя арабской нации", государственного деятеля, способного восстановить ее былую славу и могущество, также объясняет иную, чем на Западе, оценку в арабских странах иракско-кувейтского конфликта. Этому, впрочем, способствовала и умело поставленная пропаганда Багдада: проводилась параллель между объединением двух Германий и "воссоединением Ирака и Кувейта", которое рассматривалось как первый шаг на пути построения "единого общеарабского дома". Подобный демагогический прием немало содействовал тому, что отрицательные черты кувейтской авантюры Багдада как бы отошли в тень.

 Присутствие вооруженных сил многонациональной коалиции, ядро которых составили страны Запада, всколыхнуло религиозные чувства арабов, напомнили о тех временах, когда арабские территории становились объектом крестовых походов и колониальных завоеваний. Неприятие образа вооруженного чужеземца и иноверца, ставшая популярной в период кризиса в Персидском заливе идея борьбы с "западным присутствием" заслонила собой все трагические перипетии иракской оккупации Кувейта. Конфликт в Персидском заливе стал восприниматься частью общественности развивающихся стран как вооруженное противостояние "Юга" с "Севером".

 Подобные настроения возникли на фоне подозрительного и недоверчивого отношения развивающихся стран к любым инициативам, исходящим от Запада, а тем более от США, которые, как считают в Третьем мире, бесцеремонно навязывают ему свою волю, в том числе и с помощью "подконтрольных Западу механизмов ООН". Сверхдержавам был брошен упрек и в том, что они сами не соблюдают обращенных к Ираку призывов к цивилизованному поведению, следованию принципам международного права (в качестве примеров чаще всего приводились действия США в Гренаде, Панаме, Либерии, а СССР - в Афганистане). В целом все развивающиеся государства признали необходимость поиска путей для обеспечения в регионе долговременной стабильности и взаимной безопасности. Между тем вопрос о том, какими конкретными средствами следует добиваться решения этих проблем, они трактовали по-разному. На начальном этапе конфликта участники ЛАГ попытались выработать согласованную позицию по отношению к иракскому вторжению в Кувейт и по проблеме иностранного вмешательства в события в Персидском заливе. Хотя большая часть арабских государств - членов ЛАГ поддержала законные власти Кувейта и призвала к безоговорочному и безусловному выводу иракских войск, создать единый антииракский блок, а тем более сформировать "коалицию арабских вооруженных сил" для отправки в зону конфликта, что предлагалось в резолюции, принятой чрезвычайным совещанием ЛАГ 10 августа 1990 г., не удалось. Это объясняется неоднородностью политической ориентации арабских государств, несовпадением факторов, определивших их внутреннюю и внешнюю политику.

 На антииракской платформе объединились Египет, Марокко, Саудовская Аравия, монархии Персидского залива, придерживавшиеся прозападного курса и отвергавшие концепцию радикального арабского национализма, которую попытался реанимировать Саддам Хусейн. Поддержавшая их Сирия намеревалась использовать кризис в Персидском заливе для устранения с политической арены своего главного соперника - багдадского режима, довести до победного конца свою стратегию в Ливане, вновь выдвинуться на передний край ближневосточной политики с тех "задворков", на которых Дамаск очутился вследствие поддержки Ирана в период ирано-иракской войны.

 Противостояние Сирии с Израилем обусловили и другие особенности ее позиции, отличной от египетской и саудовской. Так, при всем своем неприятии багдадского режима Дамаск не склонен был допустить уничтожения военно-промышленного потенциала Ирака. Ведь в случае надобности его можно было бы обратить на пользу общеарабского антиизраильского фронта, о создании которого продолжал мечтать Дамаск.

 Саддаму Хусейну удалось расширить круг своих сторонников благодаря умелому политическому маневрированию, точно рассчитанным пропагандистским акциям, отработанным демагогическим приемам. Так, иракский лидер выдвинул инициативу, в соответствии с которой все "случаи оккупации" на Ближнем Востоке должны были рассматриваться согласно принципам Совета Безопасности ООН. "Увязка Хусейна" предусматривала, в частности, "немедленный и безоговорочный уход Израиля с оккупированных территорий в Палестине, Сирии и Ливане; вывод Сирии из Ливана, отход войск из Ирака и Ирана". Начать, по мнению Хусейна, следовало бы с "самого старого случая оккупации" - с Палестины, а завершить "самой недавней" - Кувейтом /23/. Инициатива Саддама встретила понимание в официальных кругах многих развивающихся стран. Иракский президент надеялся также раздуть антивоенные настроения на Западе, воспроизвести на новом историческом витке ливанскую ситуацию 1983-1984 гг. Тогда попытка использовать многонациональные силы для разрешения конфликта закончилась крахом.

 Если для некоторых арабских государств принадлежность к общеарабскому лагерю и к миру ислама стали все же определяющими при выборе их позиции в отношению иракской агрессии, то неарабские развивающиеся страны в целом негативно отнеслись к поведению Ирака. Самую решительную позицию заняли крупные государства, региональные "центры силы", являвшиеся либо соседями Ирака, либо его соперниками в борьбе за лидерство в регионе. Конечно же, главным критиком Багдада стал Иран. Его руководители успешно продемонстрировали отточенное еще во времена Хомейни умение сочетать ультрареволюционную риторику с осторожностью и прагматизмом реальной политики. Так, осудив аннексию Кувейта, Тегеран одновременно подверг резкой критике появление американских войск на Аравийском полуострове и в Персидском заливе.

 Прикрываясь антиимпериалистической риторикой как надежным и проверенным щитом, иранское руководство сумело извлечь для себя максимальную выгоду из конфликта: в результате ускоренного багдадской стороной восстановления ирано-иракских дипломатических отношений, Иран получил долгожданный мир и передышку, которые он намеревался использовать для восстановления разрушенного войной хозяйства, налаживания политических контактов, наращивания военного потенциала. Ведь Тегеран отнюдь не собирался отказываться от центросиловых устремлений. Помимо Ирана, который никак не может быть причислен к друзьям Ирака, стан врагов Саддама Хусейна усилился за счет других влиятельных мусульманских государств: Турции, Пакистана, Бангладеш.

 Итак, кризис в Персидском заливе самым наглядным образом выявил расхождения между мусульманскими государствами, показав, что "арабская", "исламская", "третьемирская" солидарности являются в большей степени недостижимой утопией, идеалом политиков, нежели отражением реально существующих процессов. Позиции большинства государств в отношении этого кризиса, как правило, отражали их национальные интересы, а не интересы того или иного регионального, религиозного или международного объединения, в которое они входили.

 Международная миротворческая операция, предпринятая мировым сообществом в зоне Персидского залива, и все, что последовало после нее, спустя несколько лет развеяли иллюзии тех, кто уверовал в быструю и безболезненную трансформацию системы международных отношений. Так, ООН вмешалась в конфликт в Персидском заливе во имя защиты территориальной целостности Кувейта, а затем остановилась, так и не решив проблему курдов. Проявившееся в ходе войны в Заливе и в "медовый месяц" новой разрядки взаимодействие СССР и США по вопросам обеспечения международной безопасности не только не получило дальнейшего развития, но и подверглось эрозии ввиду все более явственного несовпадения интересов обеих сверхдержав. Усилия США по созданию нового миропорядка или какой-либо другой универсальной системы международных отношений так и не увенчались успехом.

 Багдадский режим, частично оправившийся после войны в Персидском заливе, обрел союзников в теперь уже постсоветской России, возобновил войну с шиитской оппозицией, с курдским повстанческим движением и активизировал свою внешнюю политику, которая не перестала быть экспансионистской. И в этом состоял главный урок итогов международной миротворческой операции в Персидском заливе.

 Многосторонние миротворческие операции ООН в Персидском заливе, Камбодже, на Гаити, а также аналогичные действия в ряде других стран Третьего мира, завершились относительным успехом. Почему же провалился сомалийский эксперимент - операция многосторонних сил под командованием США в Сомали, осуществлявшаяся в 1992-1994 гг.? Главная причина, вероятно, состояла в том, что на Сомали механически была перенесена схема, по которой мировое сообщество в Персидском заливе и в других конфликтных зонах принуждало стороны прекратить боевые действия. Хотя этот опыт и был весьма болезнен и для мирового сообщества, и для сомалийцев, и для участвовавших в операции миротворцев, он весьма полезен с точки зрения учета совершенных в ходе его исполнения ошибок.

 Итак, поскольку сомалийская миротворческая операция является своего рода моделью того, "как не надо делать", она заслуживает более детального анализа.

 МИРОТВОРЧЕСКАЯ ОПЕРАЦИЯ МНОГОСТОРОННИХ СИЛ В СОМАЛИ. Операция по установлению мира в Сомали, осуществлявшаяся на основе резолюций Совета Безопасности ООН, является примером действий - хотя и не достигших целей - по принуждению к миру. Основной просчет западных держав, инициировавших ввод в Сомали миротворческого контингента, состоял в том, что они явно не разобрались в хитросплетениях межклановой борьбы в Сомали, не уяснили первопричин конфликта и его сути. А между тем традиционный фактор, личные амбиции "полевых командиров", лидеров "армий" и формирований, ввязавшихся в борьбу за власть, особенности клановой структуры сомалийского общества предопределили в основном причину конфликта и расстановку в нем противоборствующих сил. В этом плане сомалийская конфликтная ситуация чем-то напоминает афганскую, таджикскую и чеченскую.

 Сомали - одна из немногих стран Тропической Африки, в которой народ составляет однородную этническую группу, говорящую на одном - сомалийском - языке и исповедующую одну религию - ислам. Вместе с тем кланы играют в сомалийском обществе самостоятельную роль. Для сомалийца принадлежность к тому или иному клану во многом определяет его жизненный путь, союзников и соперников. Существует в сомалийском обществе и деление на кланы кочевников и оседлых земледельцев, сохраняется соперничество между отдельными регионами страны: Южным Сомали, входившем в состав Британского Сомалиленда в качестве колонии, и Итальянского Сомали, превратившегося после второй мировой войны в подопечную территорию ООН. Сильны в Сомали и позиции сторонников ирредентизма, который вот уже много лет продолжают обыгрывать в политических целях все без исключения сомалийские политики. Дело в том, что вследствие колониального раздела сомалийский народ оказался искусственно расчлененным (часть сомалийцев живет на севере Кении, часть в Джибути, а часть - в Эфиопии, где насчитывается от 1 млн. до 3 млн. сомалийцев/24/). Современное пансомалийское движение в известном смысле вдохновляется исламом, который сыграл важную интегрирующую роль в сомалийском обществе, где уровень политической зрелости чрезвычайно низок.

 Сиад Барре, совершивший в 1969 г. военный переворот, попытался объединить сомалийские кланы с помощью общенациональных идей. Это были и концепция социалистической ориентации, и ислам, и ирредентизм, воплощенный в планах объединения всех сомалийцев в рамках Великого Сомали, и даже западная модель демократии. Барре, использовавший диктаторские методы и постоянно прибегавший к тактике "разделяй и властвуй", лишь манипулировал клановой системой, но не свел ее на нет. Более того, Барре, опиравшийся на клан дарод, выходцем которого он сам являлся, только усугубил этнические, клановые и региональные распри после того, как окружил себя людьми из своего клана и тем самым возвысил его перед другими, дав возможность своим соплеменниками получать выгодные государственные должности. Южные кланы считали себя обделенными властью и только ждали случая вступить за нее в борьбу.

 По традиции разные сомалийские кланы ориентировались на разных соседей - Эфиопию, Кению, Джибути, Египет, с которыми их связывали исторические, этнические, клановые, религиозные узы. Так, например, исса и хавийя занимали проэфиопские позиции, а дарод - проегипетские. Не удивительно, что в период правления Барре сомалийско-египетские отношения были весьма тесными /25/.

 Причина сомалийского конфликта кроется и во внутриполитических проблемах. Несмотря на свое выгодное стратегическое положение ( порты на Красном море, потенциальные запасы нефти, которую искали еще советские специалисты и пр.), Сомали - одна из беднейших стран в Африке и в мире. Ее отсталость сомалийские политики объясняют последствиями колониального прошлого. На самом деле она во многом обусловлена проводившимися властями волюнтаристскими, непродуманными экспериментами - сначала псевдосоциалистическим, а затем и псевдодемократическим. Поражение в войне с Эфиопией (1977-1978 гг.) - она, по замыслу Барре, должна была отвлечь внимание населения от бед и экономических тягот, направить недовольство в русло религиозного фанатизма, шовинизма, ненависти к инорелигиозному соседу, - подорвала позиции правящего режима и вдохнула жизнь в клановую борьбу. Она стала особенно кровопролитной и неуправляемой после свержения Сиада Барре летом 1991 г., когда оказался нарушенным хрупкий политический баланс, державшийся во многом отчасти на хитрости, отчасти на жестокости, а отчасти и на харизме сомалийского диктатора.

 Сыграло свою роль в развитии конфликта и личное соперничество сомалийских лидеров и "полевых командиров" - представителей различных кланов, претендовавших на власть. После ухода Барре с политической сцены бывший министр, бизнесмен и лидер свергнувшей Барре военизированной организации Объединенный сомалийский конгресс (ОСК), Али Махди Мохамед, выходец из клана хавийя (подгруппа абгаль), в одностороннем порядке присвоил себе властные полномочия: 29 января 1991 г. он спешно провозгласил себя временным президентом и пообещал в ближайшее время провести в стране демократические выборы. Другая влиятельная политическая фигура - генерал Мохамед Фарах Айдид, также выходец клана хавийя, но из подгруппы хабр-гебир, возглавил военное командование ОСК и был союзником Махди в борьбе против режима Барре, с которым Айдид имел личные счеты - Барре упрятал в свое время амбициозного Айдида в тюрьму. Генерал не признал полномочий Махди и, направив против него вооруженные отряды Сомалийского национального альянса (СНА), превратился в ключевого "игрока" сомалийского конфликта. Столкновения и бои, развернувшиеся между "армиями" Махди и Айдида, их союзниками и противниками, остальными вооруженными формированиями, ввергли Сомали в состояние анархии, и государственная власть здесь просто перестала существовать. Общий хаос был дополнен и явлением сепаратизма: 17 мая 1991 г. бывший премьер-министр Сомали Мохамед Ибрагим Эгаль в одностороннем порядке провозгласил Республику Сомалиленд на месте бывшего Британского Сомалиленда.

 Внешний фактор, причем как африканский, так и международный, только усугубил конфликт. Отношения между государствами северо-восточного региона Африки издавна были осложнены проблемой Нила и борьбой за контроль над его водными ресурсами. В период правления Барре сомалийско-египетские связи стали особенно тесными и в силу клановых симпатий сомалийского лидера, и в силу политического курса Египта, который, опасаясь возможного подвоха со стороны Эфиопии в плане перекрытия ею Нила, сделал ставку на Судан и Сомали. Последние в свою очередь рассматривали Египет в качестве противовеса Эфиопии, с которой они имели и территориальные, и этнические, и политические разногласия.

 Египетский политический курс символизировал тогдашний министр иностранных дел Бутрос Бутрос-Гали. Так это или не так, но в Африке считали, что став Генеральным секретарем ООН, Бутрос-Гали не забывал о египетских интересах: давний противник Барре, генерал Айдид был объявлен международным преступником с подачи ООН, которая к тому же поддержала воевавшего против Айдида родственника Барре Мохамеда Саида Херси (известного в Сомали под кличкой "генерал Морган") /26/. Вслед за ОАЕ ООН (заявление Генерального секретаря от 18 декабря 1991 г. /27/) поспешила признать в качестве президента Сомали Али Махди Мохамеда, полномочия которого оспорил Айдид. Следовательно, позиция ООН и в Сомали, и на континенте выглядела далеко небезупречно и небеспристрастно.

 Моментом, предопределившим провал миротворческой операции многосторонних сил, стала позиция США, других западных держав, которые легко поддержали "временного президента" Махди только потому, что он предложил более понятный европейскому и американскому менталитету проект восстановления государственности в Сомали - через президентство, выборы, парламент и прочие демократические, ласкающие слух западных политиков, процедуры. Этот бизнесмен выглядел намного предпочтительнее и сговорчивее "фундаменталиста" Айдида, отказавшегося к тому же сдавать оружие и сотрудничать с международными миротворцами. Поддержав "хорошего", "умеренного" Махди, миротворцы бросили все силы на борьбу с Айдидом, которого обвинили ответственным едва ли не во всех прегрешениях сомалийской междоусобицы.

 Между тем Айдид не был столь зловещей фигурой. Он выступал за равноправие кланов (что, возможно, в сомалийских условиях означало лишь обращенный к клану Барре призыв "поделиться властью"), чем снискал себе популярность. Не был генерал и исламским фундаменталистом, хотя и отдавал дань исламской риторике, делая это скорее в целях мобилизации большего числа сторонников. Пристрастность ООН и Запада к противникам Айдида, развернутая американцами охота на генерала дали обратный эффект: его популярность резко возросла и он приобрел имидж "защитника родины от иностранных интервентов", каковыми стали выглядеть в глазах населения ООН-овские войска, вовлекшиеся в боевые действия на стороне Махди - одной из сторон конфликта /28/.

 Ни ОАЕ, ни ЛАГ, членами которых является Сомали, не оказали эффективного воздействия на ситуацию в стране. Но и ООН, решив вмешаться в сомалийский конфликт, с самого начала не определила четких принципов и задач поставленным операциям. Их цель - обеспечение безопасности конвоев с гуманитарной помощью (ЮНОСОМ - 1), разоружение воюющих сторон (ЮНОСОМ -2) - не была выполнена. ООН и возглавлявшие операцию США подошли к сомалийской ситуации с формальных позиций, попытались развязать сомалийский узел, опираясь на европейские формы организации власти (выборы, президентство и т.п.), в то время как этнический, клановый, региональный, религиозный факторы или вообще не принимались во внимание или же им давалась искаженная интерпретация.

 Пристрастность ООН, нежелание США и западных стран занять нейтральную позицию в вооруженном споре за власть в Сомали, их отказ от мирных переговоров с целью достижения национального примирения, которое прежде всего имеет смысл гражданского мира - в противовес гражданской войне, ставка на силовое решение запутанных внутренних проблем лишь усугубили ситуацию. Этим и воспользовались воюющие стороны в Сомали, в результате чего страна погрузилась в анархию и насилие, разгул бандитизма. Поддержав "временного президента" Махди и лидеров некоторых военно-политических группировок, ответственных за развязывание конфликта, инициировав "акцию возмездия" против мятежного генерала Айдида, ООН-овские миротворцы не сумели сохранить заявленный статус беспристрастного посредника. Они проявили себя как заинтересованная сторона конфликта и потому не способны были восстановить мир и стабильность в Сомали.

 Руандийский конфликт является другим примером неудавшейся попытки урегулировать силами международного сообщества внутренний конфликт, вызванный межэтнической рознью.

 НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ МЕЖДУНАРОДНОЕ МИРОТВОРЧЕСТВО В МЕЖЭТНИЧЕСКОМ КОНФЛИКТЕ В РУАНДЕ. Межэтническая война в Руанде, начавшаяся в мае 1994 г. с массового истребления народности тутси (тогда погибло около половины миллиона человек) и распространившаяся постепенно на соседние страны - Бурунди и Заир, поставила мировое сообщество в трудное и щекотливое положение. Нужно было как-то реагировать на массовые нарушения прав человека - резню, погромы, этнические чистки. Огромное число беженцев, изгнанных из Руанды (сначала тутси, потом хуту) в соседние африканские государства, главным образом в Заир, нуждались в защите и спасении от голода и болезней, грозящих перерасти в эпидемии. ОАЕ, как и во множестве других подобных случаях, слабо реагировать на эти события. Международные организации также тянули с принятием решений и заняли в целом выжидательную позицию: идея международной блокады Руанды так и не была осуществлена; панафриканский миротворческий контингент, который представлялся западным странам более предпочтительным, нежели войска ООН, так и не был сформирован; вопрос об отправке в зону конфликта миротворцев ООН потонул в бесконечных дискуссиях.

 Не было единства в международном сообществе и относительно методов урегулирования данного конфликта. Франция активнее всех западных стран выступала за международное военное вмешательство, США же отказывались посылать в Африку своих военнослужащих даже под флагом и эгидой ООН, заявляя, что после неудачной миротворческой операции в Сомали американские войска будут направляться только в "надежные зоны". Имелись и другие нюансы. Руанда, Уганда и Бурунди помогали вооруженным боевикам тутси, нападавшим на лагеря беженцев хуту в Заире. В свою очередь США поддерживали правительство Руанды, а Франция - режим Мобуту в Заире /29/.

 Межэтническая война в районе Великих озер, сопровождающаяся попытками перекройки границ с целью создания "этнически чистых" государственных образований, поведение мирового сообщества, так и не решившегося на военное вмешательство в конфликт для прекращения кровопролития, являют собой некую новую модель, по которой могут развиваться конфликты в полиэтнических обществах Третьего мира. Отдельные детали этой модели могут быть спроецированы на аналогичные ситуации на Юге СНГ. Но конечно же в руандийском конфликте есть специфика, без учета которой трудно давать оценки и международному посредничеству, и результативности гуманитарных миротворческих операций, и попыткам силового давления на воюющие стороны, словом, всему комплексу мероприятий, связанному с попытками урегулировать данный конфликт. Начнем с его природы и основных характеристик.

 Существует устоявшийся стереотип, в соответствии с которым межэтнический конфликт в районе Великих озер вызван иррациональной вековой враждой двух народностей - земледельцев хуту и скотоводов тутси. Между тем специалисты-этнографы дают понять, что особой разницы между этими двумя народами не существует. К тому же и те, и другие говорят на одном языке и исповедуют по преимуществу одну религию - христианство. Вину же за этническую вражду склонны теперь перекладывать на европейцев, а точнее на бельгийцев: утвердившиеся с 1946 г. в Руанде, бывшей до того колонией Германии, они начали готовить эту подмандатную территорию к деколонизации, развивая у "обиженных", занимавших по сравнению с тутси более низкий социальный статут хуту "национальное самосознание". В конце 50-х гг. в Руанде прошли "демократические выборы", на которых хуту, преобладавшие в численном отношении, естественно, победили и начали выметать с государственных постов тутси, до того монопольно управлявших страной. "Этнические чистки" 1959, 1963, 1973 гг. привели к тому, что свыше 1 миллиона тутси были выдавлены из Руанды и осели в соседних Бурунди, Уганде, Заире и Танзании. С 1990 г. военная организация тутси Патриотический фронт Руанды, обосновавшаяся в приграничных с Угандой районах, начала вести партизанскую борьбу. С тех пор этническая междоусобица в Руанде не затихает.

 Но она вызвана не только действиями боевиков. Огромное значение сыграл демографический взрыв (темпы прироста населения в Руанде - 4 процента - самые высокие в мире), создавший этнический дисбаланс, который был решен традиционным для Тропической Африки способом - физическим уничтожением представителей соперничающей этнической группы - сначала тутси, потом хуту. Нехватка земли и продовольствия ввиду перенаселения также стимулировали этнический конфликт, что некоторым образом сближает его сходство с конфликтами-бунтами в Центральной Азии - из-за земли, воды, продовольствия. Но в отличие от Центральной Азии, где конфликты, за исключением таджикского, были локализованы и ограничились лишь "незначительным" по масштабам региона кровопролитием, руандийский конфликт выплеснулся за границы страны и приобрел региональное измерение. В нем в 1996-97 гг. оказались задействованы армии Заира, Бурунди, Уганды, а на востоке Заира - в Северном и Южном Киву возникла угроза сепаратизма.

 Анализируя этот конфликт - Бутрос-Гали назвал его "региональной войной этнического характера" /30/, - некоторые исследователи приходят к выводу о том, что международное вмешательство лишь ухудшило ситуацию, поскольку переговоры велись международными посредниками с экстремистами, а само урегулирование конфликта осуществлялось на фоне скрытой борьбы англосаксонского мира во главе с США и франкоязычной Европы, которая попыталась использовать этническую войну в Руанде, для того, чтобы сохранить и расширить свое влияние на африканском континенте /31/. Наблюдатели констатировали фиаско международной "гуманитарной дипломатии": большинство гуманитарных грузов попало в руки боевиков, а в лагерях беженцев царили коррупция и отсутствовал элементарный порядок. ООН была обвинена в беспомощности и крайней неэффективности: одно из последних решений Совета Безопасности, принятое в разгар боев на востоке Заира между повстанцами тутси и правительственной армией Заира, санкционировало создание многонационального контингента (Резолюция СБ ООН N 1080 от 16 ноября 1996 г.), но так и не было реализовано. В конце 1996 г. СБ заявил о прекращении так и не начавшейся миротворческой операции, поскольку необходимость в ней отпала: власти Руанды предоставили беженцам-хуту из заирских лагерей для перемещенных лиц возможность беспрепятственного возвращения на родину.

 Но на самом деле международные организации и западные политики мало что могут сделать в конфликтах наподобие сомалийского, руандийского или заирского. Ведь эти конфликты происходят в живущих по собственным, архаичным законам обществах, раздираемых трибализмом и этническим соперничеством. Европейские формы организации власти оказываются неприемлемыми и ведут только к вспышкам этнической розни. Так, например, попытки добиться в Руанде мира при помощи проведения всеобщих и демократических выборов - способ, сработавший в других ситуациях (Северная Ирландия, Чечня, Филиппины), - каждый раз приводит к победе этническое большинство - хуту, которые немедленно приступают к "окончательному решению национального вопроса" старым африканским способом - резней и изгнаниями своих соперников - тутси. Следовательно, ни ООН, ни другая международная организация, ни "цивилизованные миротворцы" не способны методами традиционного миротворчества, превентивной дипломатии, насаждения мира силой подорвать этническую доминанту существующего противостояния, предотвратить в будущем вспышку конфликтов.

 Международное вмешательство в межэтническую войну в рассматриваемом регионе Африки - по традиционной схеме, обкатанной в некоторых других странах Третьего мира, - было бы здесь неэффективным, ввиду хаоса и отсутствия партнеров по переговорам. Одна из конфликтующих сторон - Патриотический фронт Руанды - наотрез отказывалась от миротворчества извне и выдвигала в качестве предварительных условий роспуск и разоружение вооруженных формирований противника, что было нереально. Вмешайся международный контингент во внутреннюю междоусобицу в Руанде в тот период, результат был бы столь же плачевен, как и в Сомали. Более предпочтительной в этой ситуации выглядела позиция США, затягивавшего военное вторжение в конфликтную зону и предпочитавшего действовать методом угрозы применения силы, что в конечном итоге, и сработало: конфликт был приостановлен и беженцы стали в массовом порядке возвращаться в места их проживания.

 ФИЛИППИНСКАЯ МОДЕЛЬ УРЕГУЛИРОВАНИЯ КОНФЛИКТА. Модель урегулирования конфликта на Филиппинах имеет огромную ценность для мирового сообщества, Третьего мира и Юга СНГ. Этот конфликт, происходивший на периферии Третьего мира и не привлекавший к себе особого внимания мировой общественности, отравлял ситуацию в самой стране и в регионе в целом. Кроме того, подобные вялотекущие конфликты имеют тенденцию перерастать в региональные, порождать экстремизм и терроризм, создавать проблему беженцев, словом, бросать вызовы международной безопасности.

 Обладая огромной спецификой, филиппинский конфликт одновременно во многом напоминает аналогичные конфликтные ситуации, порожденные сепаратистскими движениями и окрашенные в этно-религиозные тона - в Третьем мире, в Европе, а теперь и в бывшем Советском Союзе. Уникальность филиппинской ситуации состоит, однако, в том, что этот длительный и, как порой казалось многим, неразрешимый конфликт удалось завершить /32/.

 Конфликт на Филиппинах складывался из многих составных. Начиная с 1969 года, параллельно с вооруженной конфронтацией, носившей чисто светский характер, - между правительственными войсками и повстанческими силами "коммунистической" Новой народной армии и ее политическим крылом Национальным демократическим фронтом, - на юге Филиппин, то вспыхивая, то затихая, длилось восстание мусульман-моро. В основе его лежало столкновение культур и религий, вызванное нежеланием мусульманских меньшинств страны интегрироваться в государство, где большинство населения составляли католики.

 Исторические судьбы мусульман-моро - этим названием обозначают несколько народностей, живущих на юге Филиппин, - складывались иначе, чем у их соотечественников-христиан: ислам и особенности мусульманской культуры обусловили многие черты духовной жизни моро, их общественных организаций, материальной культуры. То обстоятельство, что большая часть моро не считала себя филиппинцами, представителями складывавшейся филиппинской нации, создавало питательную почву для сепаратистских настроений,