Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези 10 страница

– Кэп, помоги мне, – раздался голос Хэтчера сквозь шорох дождя.

Я прильнул к окну. Близились сумерки. Я разглядел его в некотором отдалении, между двумя деревьями. Руки были протянуты вперед, словно в приветствии. А потом я увидел веревку.

– Кэп, помоги мне!

Лицо несчастного было белым, как алебастр. Я раскрыл рот, чтобы крикнуть, но позади послышались тяжелые шаги, и сердце екнуло.

– Ну, кэп, помоги ему, – негромко произнесла Виргиния.

Я повернулся и увидел ее. Выбритый череп подпирал потолок. Морщинистое лицо, ухмыляющееся и слюнявое. Она показалась такой высокой, потому что восседала на широкой спине Докса, вцепившись желтыми ногтями в его уши. Он двинулся ко мне с абсолютно отсутствующим видом.

Пистолет подпрыгнул в моей руке, раздался оглушительный грохот выстрела. Потом пальцы Докса сомкнулись на моей шее, и наступила темнота.

 

Мне не снилась Куба, не снилось неудачное нападение на гарнизон Батисты. Я не видел темных зимних улиц Дрездена, засыпанных пеплом. Не видел и Сомма с его грязными канавами и крысами.

Мне снилась цепочка людей, бредущих по полю. Некоторые из них были тщательно одеты, некоторые забыли обуться, а некоторые вообще позабыли про одежду. Лица были лишены всякого выражения, словно заснеженная равнина. Люди спотыкались. Их было около сотни – мужчины, женщины, дети. Шли молча. Перед ними в земле разверзлась пропасть. Запахло падалью. Один за другим люди подходили к краю и падали в бездну. Никто даже не вскрикнул.

Я очнулся и увидел перед собой стену домика, освещенную лампой. Все было расплывчатым, поскольку я потерял свои очки. Что-то случилось с ногами, они были парализованы. Я подозревал, что сломана спина. Хорошо, хоть нет боли.

Паралич, казалось, коснулся и моих ощущений – я еще испытывал страх, но неотчетливо, как в тумане. Вокруг меня плескалось ледяное спокойствие.

– Доктор Рили был введен в заблуждение. Герман никогда не намеревался проводить испытания.

Голос Виргинии вибрировал где-то у меня за спиной. Ее тень упала на стену. Дрожащий силуэт, почему-то распавшийся на несколько частей. От ее шагов скрипнули половицы. Мысль перевернуться на другой бок вызвала у меня испарину, так что я остался лежать в той же позе и с отвратительным любопытством уставился на ее тень.

– Это было в некотором роде пожертвование. Мать будет довольна. И он получит свою награду.

– Мои люди, – произнес я с трудом, так как горло саднило.

– Они с Матерью. Кроме этой скотины. Ты его убил. Мать не принимает мертвой пищи. Тебе должно быть стыдно, Роджер. – Виргиния хихикнула. Звук медленно отдалился, и ее тень уменьшилась. – Да, твоя спина не пострадала. Вскоре к твоим ногам вернется чувствительность. Я не хотела, чтобы ты сбежал до того, как мы поговорим.

Я мысленно представил шеренгу людей. Во главе с Хэтчером они продвигались по лесу и поднимались на холм. Дождь хлестал вовсю, и солдаты увязали в грязи. Никто не разговаривал. Автоматы опущены дулом вниз. Впереди в склоне появилась расселина. Влажное устье пещеры. Темнота поглощала их одного за другим…

Раздался новый звук и прогнал мой сон наяву – рыдания. Это Рили: он задыхается от смеха. Эти безумные звуки подсказали, что Виргиния нагнулась над ним.

– Я вернулась за тобой, Роджер. А этот… Я думаю, он исчерпал лимит, хотя и полон решимости. Какая жизнестойкость!

– Кто ты?

Я увидел, что несколько фрагментов ее тени вытянулись в стороны, словно ищущие жертву щупальца. Потом послышался слабый шелест. В голове шевельнулась мысль о плотоядных растениях гигантских размеров, и я зажмурился.

Рили завизжал.

– Не бойся, Роджер, – проскрежетала Виргиния, слегка запыхавшись. – Мать хочет с тобой встретиться. Ты удостоился великой чести! Не часто Она обращает внимание на такое несвежее блюдо, как ты. Если тебе повезет, Она успеет насытиться остальными. Она подарит тебе второе рождение. Станешь человеком в Ее образе. Ты стар, это правда. Но старость – прекрасное состояние. Чем старше становишься, тем больше поводов наслаждаться. Чем больше наслаждаешься, тем большее удовольствие испытываешь. Существует так много удовольствий.

– Вздор! Если таковы были условия сделки, то расплачиваться должен Герман, а не я!

– Ну, Герман чересчур осторожен. Но и у него имеются свои обязанности. Я еще вернусь и немного поработаю с ним.

– Кто ты такая? И кто твоя мать?

Я говорил как можно громче в надежде заглушить возню Рили. И чавканье. Я не мог остановиться.

– Где Штраусс тебя разыскал? Господи!

– Ты читал материалы, я узнала от ученых. Если ты их прочел, то должен знать, где я родилась и кто я такая. Ты узнал Мать – Ее имя написал колонист на заборе, помнишь? Это имя белые исследователи дали тем аборигенам, что поклонялись Ей. Идиоты! По-моему, англичане – самая тупая нация из всех. – Виргиния снова захихикала. – Я была первой христианкой, рожденной в Новом Свете. Я была особенной. Остальные стали провиантом. Бедные папочка и мамочка. Бедные все остальные! На самом деле Мать совсем обыкновенная. У Нее есть основные потребности. Она родила меня заново, дала мне другую плоть, более совершенную, и теперь я помогаю Ей в старой грандиозной игре. Она послала меня отыскать Германа. Герман тоже помогает Ей. Мне кажется, ты тоже смог бы Ей помочь.

– Где твоя мать? Она здесь?

– Неподалеку. Она постоянно перемещается. Какое-то время мы жили на воде. Но холм лучше, шахты уходят так глубоко. Она ненавидит свет. Такие, как Она, все не любят свет. Горняки приходили, и Она поговорила с ними. Горняков больше нет.

Я хотел что-нибудь сказать, все, что угодно, лишь бы заглушить сдавленные стоны Рили. Вскоре они затихли. Из-под плотно сжатых век по моим щекам покатились слезы.

– А медные обручи действовали на самом деле или это тоже было частью игры?

Мне было наплевать на ответ.

Виргинии понравился вопрос.

– Превосходно! Что ж, они действовали. Именно поэтому я устроила встречу с Германом и согласилась содействовать ему. Он умен! Его маленькие штучки мешали мне, пока мы не приехали сюда, где влияние Матери гораздо сильнее. Я ведь просто проводник Ее грандиозной силы. Она непостижима!

– Ты говорила о какой-то игре.

– Ты считаешь, что это люди изобрели шахматы? – сказала она. – Могу тебя заверить, есть соревнования гораздо более привлекательные. Я побывала в университетах, многое видела. Ты был на полях сражений и тоже многое повидал. Ты не считаешь, что время пришло?

– Для чего?

– Когда люди окончательно закоптят небо своими бомбами, когда земля остынет, Мать, Ее братья, сестры и дети смогут снова выйти на поверхность! Разве есть более достойная цель? О, вот тогда мы повеселимся!

Что я мог ей ответить на это?

Виргиния и не ждала ответа.

– Динозавры не смогли этого достичь за сотни миллионов лет. И акулы, живущие в своих океанах достаточно долго. Обезьяны казались более многообещающими, но они не оправдали надежд. Человечество гораздо перспективнее. Люди обладают страстью к огню и тайнам. Под чутким руководством они – и ты – смогут вернуть мир к тому райскому состоянию, когда под тусклым солнцем расползались огромные ледники. Нам нужны такие личности, как Адольф, как Герман, нужны их полезные способности. Люди, которые вернут в мир зимнюю тьму, могут потом прыгать вокруг костров. Такие, как ты, дорогой Роджер. Такие, как ты.

Под конец Виргиния опять захихикала.

Перед моим мысленным взором встал ядерный гриб Хиросимы, и я чуть не закричал. Потом вспомнил Аушвиц, Верден, все остальное. Да, время пришло.

– Ты выбрала не того человека, – сказал я как можно более решительно. – Ты не знаешь обо мне главного: я упрямый патриот.

– Мать высоко ценит эту черту, дорогой Роджер. А теперь будь умницей и не двигайся. Я вернусь через минуту. Надо принести тебе плащ. Снаружи идет дождь.

Тень Виргинии исчезла за дверью лаборатории. Оттуда раздались звуки опрокидываемых предметов и бьющегося стекла.

«Ее братья, сестры и дети. Провиант».

Во рту стало горько. И Герман помогает таким существам, чтобы превратить Землю в ад. Ради чего? Ради власти? Ради обещанного бессмертия? Вид проклятой долгожительницы Виргинии должен был предостеречь его от подобного желания.

«Ох, Герман, какой ты дурак!» Где-то в уголке мозга появилась мысль, что я могу переменить свое мнение после встречи с Матерью. Что наступит день, когда я снова сяду за один стол с Германом и преломлю с ним хлеб в ожидании нового рассвета.

Вспотевшими пальцами я достал нож из сапога, высвободил лезвие. Если бы у меня хватило смелости перерезать себе вены! Я попытался это сделать, но не хватало решимости. Семьдесят лет стремления наверх стерли во мне все следы склонности к самоуничтожению.

И я начал вырезать послание на деревянных досках пола. Предостережение. Хотя как можно описать эти неправдоподобные события? Этот ужас? Я захохотал в истерике и чуть не сломал от усердия нож.

Я успел вырезать только буквы КРО, а потом вернулась Виргиния, села на меня верхом и погнала на встречу со своей Матерью.

 

Нил Гейман
Этюд в изумрудных тонах

 

 

Нил Гейман – британский саженец, пустивший корни на просторах американского Среднего Запада. Его серия графических новелл «Песчаный человек» («Sandman») удостоена многих премий, он автор двух романов – «Никогде» («Neverwhere») и «Американские боги» («American Gods»). «Американские боги» отмечены премией «Хьюго», премией имени Брэма Стокера, SFX и журнала «Локус». Последнее произведение Геймана, «Коралина» («Coraline»), адресовано детям самого разного возраста и уже получило премию Брэма Стокера в категории «Произведение для юного читателя». В соавторстве с художником Дэйвом Маккином Гейман создал детские книжки «День, когда я променял своего папу на 2 карася» («The Day I Swapped my Dad for 2 Goldfish») и «Волки в стенах» («The Wolves in the Walls»), а также новый фильм «Зеркало-маска» («Minor-Mask»).

Гейман – талантливый поэт и автор коротких рассказов, которые неоднократно публиковались в сборниках «сказок для взрослых», например, «Волк на пороге» («Wolf at the Door») и «Сестра-лебедь» («Sivan Sister»), его произведения на протяжении ряда лет входили в антологию «The Year's Best Fantasy and Honor». Его малые произведения были собраны под одной обложкой в книгах «Ангелы и пришествия» («Angels and Visitations») и «Дым и зеркала» («Smoke and Minors»).

«Этюд в изумрудных тонах» был впервые опубликован в антологии «Тени над Бейкер-стрит» («Shadows Over Baker Street»), составленной Майклом Ривзом и Джоном Пиланом.

 

 

Новый друг

 

 

Только что из оглушительного турне по Европе, где они выступали перед несколькими КОРОНОВАННЫМИ ОСОБАМИ. Удивительные драматические представления, шквал аплодисментов, горы похвал. Виртуозное сочетание КОМЕДИИ и ТРАГЕДИИ – актеры Стрэндской труппы торопятся сообщить: в течении всего апреля в Королевском придворном театре на Друри-лэйн ЭКСКЛЮЗИВНЫЙ АНГАЖЕМЕНТ – труппа показывает три вещи за один спектакль: «Братец-Том-на-одно-лицо-со-мной!», «Малютка-цветочница» и «Пришествие „Бывших“» (непревзойденная эпическая история к удовольствию и восторгу публики): каждая пьеса в одном акте! Смех в антракте! Билеты уже в продаже в кассе театра!

 

 

* * *

 

Как это описать? Необъятность, безмерность того, что находится под нами. Мрак снов. Я снова витаю в облаках. Прошу меня извинить, ведь я не писатель.

Все началось с того, что я подыскивал себе жилье. Именно так мы и познакомились. Мне хотелось снять квартиру вместе с компаньоном и разделить арендную плату пополам. Наша первая встреча друг с другом произошла в химической лаборатории Сент-Барта.

– Насколько я понимаю, вы только что из Афганистана, – так он встретил меня. При этих словах челюсть моя отвисла, а рот широко раскрылся.

– Изумительно.

– Ничуть, – сказал одетый в белый лабораторный халат незнакомец, который вскоре стал моим другом. – Судя по тому, как вы держите свою руку, я могу заключить, что вы были ранены, причем весьма определенным образом. У вас сильный загар, к тому же – военная выправка, в Империи не так-то много мест, где военный мог не только загореть, но и, принимая во внимание природу повреждений вашего плеча, а также обычаи афганцев, подвергнуться пыткам.

Разумеется, в подобном изложении все это казалось простым до абсурда. Так оно всегда и происходило в дальнейшим. Мое тело покрывал темный загар, и я действительно, как он отметил, подвергался пыткам.

Боги и люди Афганистана были сущими дикарями – они не желали повиноваться ни Уайтхоллу, ни Берлину, ни даже Москве. Глухи к любым доводам разума. Я был прикомандирован к N-му полку и отправлен в горы. Пока сражение шло на холмах и горных склонах, мы были в равном положении, но как только столкновение происходило в пещерах или в темноте, мы чувствовали, что нам это не по зубам и недоступно нашему пониманию.

Мне никогда не забыть ни зеркальную поверхность подземного озера, ни то самое нечто, которое вдруг поднялось из этого озера, ни его закрывающиеся и открывающиеся глаза, ни сопровождавший это явление мелодичный шепот, извивавшийся вокруг самого нечто, словно рой громадных, невообразимых мух.

Чудо, что я вообще спасся, но я спасся и возвратился в Англию с расстроенными нервами. В том месте, где к моему телу прикоснулся рот этого кровососущего нечто, навсегда осталось белое клеймо. Плечо иссохло. Затем пуля нагнала меня. Я лишился всего и приобрел панический страх перед миром, который расположен в глубинах нашего мира, а это значило, что я скорее расстанусь с шестью пенсами из своей скромной военной пенсии, чтобы нанять двухколесный экипаж, чем куплю за пенс билет на подземку.

И все же туманы и мрак Лондона принесли мне утешение, они завладели мной. С первой квартиры мне пришлось съехать, потому что мои крики мешали людям спать. Я был в Афганистане, но это осталось в прошлом…

– Я кричу по ночам, – признался я.

– Мне говорили, что я храплю. Кроме того, я живу без всякого распорядка дня и нередко использую каминную полку как мишень, упражняясь в стрельбе. Гостиная потребуется мне, чтобы принимать клиентов. Я эгоист, любящий уединение и легко впадающий в тоску. Вам это не помешает?

Я улыбнулся и протянул вперед свою ладонь, мы обменялись рукопожатиями.

Квартира на Бейкер-стрит, которую он подобрал, великолепно подходила двум холостякам. Я держал в голове слова моего друга о его пристрастии к уединению и не надоедал вопросами о том, чем же он все-таки занимается. Хотя мое любопытство требовало удовлетворения. Посетители приходили в любой час дня и ночи, и я сразу же ретировался из гостиной, обосновывался у себя в спальне и размышлял, что же общего может быть у моего друга с бледной женщиной без зрачка в одном глазу, или приземистым господином, похожим на коммивояжера, или дородным денди в вельветовом жилете, – не говоря уж обо всех остальных. Некоторые наведывались часто, но в большинстве своем посетители появлялись у него всего один раз, разговаривали с ним и уходили кто в тревоге, а кто с полным удовлетворением.

Для меня он оставался загадкой.

И вот однажды, когда мы наслаждались одним из тех замечательных завтраков, которые готовила наша хозяйка, мой друг позвонил в колокольчик и попросил у этой доброй леди поставить еще один прибор:

– Через четыре минуты к нам присоединится еще один джентльмен.

– Очень хорошо, – ответила она. – Я поставлю жариться еще одну порцию колбасок.

Мой друг продолжил изучение утренней газеты. С нарастающим нетерпением я ждал объяснения этого жеста. Наконец мое любопытство больше не могло себя сдерживать:

– Не понимаю, откуда вам известно, что через четыре минуты к нам пожалует посетитель? С утра никто не приносил телеграмму или записку.

Он слегка улыбнулся:

– Разве вы не слышали: двуколка прогромыхала мимо нашего дома несколько минут назад. Поравнявшись с нами, экипаж сбавил ход – значит, тот, в чьих руках вожжи, узнал нашу дверь, затем прибавил скорость и проехал мимо, прямо по направлению к Мэрилбон-роуд. Там находится стоянка колясок и кэбов, где высаживают пассажиров, направляющихся на станцию или в музей восковых фигур, так что всякий, кому не хотелось бы привлекать к своему визиту излишнего внимания, может припарковать там свой экипаж. Путь оттуда до нашей квартиры составляет ровно четыре минуты…

Он посмотрел на карманные часы, и тут я услышал шаги человека, поднимающегося по лестнице.

– Входите, Лестрейд, дверь приоткрыта, а ваши колбаски только что поджарились.

Мужчина, который, как я понял, и был Лестрейд, стоял на пороге. Войдя в комнату, он с предосторожностью закрыл за собой дверь.

– Мне не следовало бы, но, по правде говоря, мне еще не представилось случая нарушить утренний пост, так что я вполне могу рассмотреть дело нескольких аппетитных колбасок.

Это был невысокий человек, и я не впервые встречал его в нашей квартире, по манере поведения он был похож скорее на путешественника, пристрастившегося ко всякого рода резиновым изобретениям и лекарствам, помогающим сразу от всех болезней.

Мой друг подождал, пока наша хозяйка покинула комнату, и произнес:

– Вне всяких сомнений, речь идет о деле национальной важности.

– Только не это. – Лестрейд побледнел. – Уже пошли слухи? Не может быть, не так быстро. Успокойте меня.

Он принялся сооружать на своей тарелке штабель из колбасок, филе селедки и киджери, приготовленного нашей хозяйкой из рыбы, риса и яиц, – руки посетителя слегка дрожали.

– Все в порядке, – ответил мой друг. – Мне хорошо известен скрип колес вашей двуколки, по крайней мере у меня было немало возможностей его изучить. Вибрирующее резкое «соль» на фоне высокого «до». И если инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда стремится к тому, чтобы его визит на квартиру единственного детектива-консультанта во всем Лондоне не привлек постороннего внимания, и все же появляется на пороге моей гостиной, причем позабыв о своем завтраке, совершенно очевидно: речь не идет о каком-нибудь обыкновенном расследовании. А значит, в нем замешаны сильные мира сего, и нам предстоит разбираться с делом национальной важности.

Я пристально смотрел на Лестрейда, вытиравшего салфеткой яичный желток, оставшийся на подбородке. Он не вполне соответствовал моим представлениям об инспекторе полиции, но мой друг, с какой стороны ни подойди, еще в меньшей степени был похож на детектива-консультанта.

– Наверное, нам следует обсудить дело с глазу на глаз, – произнес Лестрейд, окинув меня взглядом.

На лице моего друга появилась ехидная улыбка, он повел головой из стороны в сторону, так, словно хотел найти ей самое удобное расположение на своих плечах. Я заметил, что он непроизвольно поступает так всякий раз, когда собственная шутка доставляет ему удовольствие.

– Чепуха. Две головы лучше одной. То, что известно одному из нас, знаем мы оба.

– Не хотел быть назойливым… – произнес я угрюмо, но мой друг жестом прервал меня.

Лестрейд пожал плечами:

– Мне все равно, – сказал он, немного помедлив. – Если вы раскроете дело, я сохраню свой пост. Если нет, то лишусь работы. Вот что я вам скажу: используйте свои методы. Хуже все равно быть не может.

– Если история нас чему-то и учит, то первый ее урок состоит в том, что дела всегда могут обернуться еще хуже, – ответил мой друг. – Как скоро мы отправляемся в Шоредитч?

Лестрейд выронил вилку из рук:

– Хуже некуда! Вы тут сидите, подсмеиваетесь надо мной, а вам на самом деле давно известны все обстоятельства дела! Постыдились бы…

– Никто и ничего мне об этом деле не сообщал. Но если инспектор полиции входит в мою квартиру, а на его ботинках и брюках видны свежие брызги весьма специфического оттенка, предположение о том, что этот самый инспектор недавно побывал на Хобб-Лэйн в Шоредитче, там, где ведутся земляные работы, ибо только в этом месте Лондона встречается подобная глина характерного горчичного цвета, вполне извинительно.

Инспектор Лестерейд снова оказался в замешательстве:

– Когда вы изложили все подобным образом, это кажется очевидным.

Мой друг отодвинул тарелку в сторону:

– Конечно, так, – стараясь не показывать своего раздражения, подтвердил он.

Инспектор Лестрейд оставил нас одних и отправился пешком в сторону Мэрилбон-роуд – разыскивать свою двуколку. Мы взяли кэб и поехали в Ист-Энд.

– Так вы и вправду детектив-консультант? – спросил я.

– Единственный в Лондоне, а может быть, и во всем мире, – ответил мой друг. – Я не берусь за расследование, наоборот, я консультирую. Другие приходят ко мне со своими неразрешимыми проблемами, излагают суть дела, и иногда я нахожу решение.

– В таком случае те, кто приходит к вам…

– По большей части полицейские детективы или частные сыщики, вот именно.

Утро было прекрасным, наш кэб трясся по трущобам Сент-Джайлса, района воров и головорезов, который портит облик Лондона, словно раковая опухоль на лице миловидной цветочницы. Даже свет, который проникал в кэб снаружи, казался тусклым и слабым.

– Вы действительно хотите, чтобы я составил вам компанию?

В ответ мой друг посмотрел на меня не моргая:

– У меня предчувствие, – сказал он. – Да, у меня предчувствие: нам предназначено быть вместе. Так, словно мы сражались плечом к плечу, – вот только не понимаю, происходило это в будущем или в прошлом. Я человек рациональный и имею представление о том, насколько ценен хороший собеседник. Стоило мне взглянуть на вас, и я понял, что могу доверять вам, как самому себе. Конечно же, я хочу, чтобы вы отправились туда вместе со мною.

Я покраснел от смущения и произнес нечто невразумительное. Впервые после Афганистана я почувствовал, что мое существование имеет смысл.

 

Апартаменты

 

 

«Vitae»– аппарат Виктора! Электрические флюиды! Конечности и исподняя больше Вам не подвластны? Вы с завистью и ревностью вспоминаете дни своей молодости. Плотские удовольствия остались в далеком прошлом? Аппарат «Vitae» вернет жизнь туда, где давно уже нет жизни! Любой ветеран ощутит себя снова в строю! Обесточенные тела приходят в движение: старый фамильный секрет, помноженный на новейшие научные изобретения. Чтобы получить засвидетельствованные подписью поручительства в эффективности аппарата «Vitae», направляйте заявки по адресу: В. фон Ф. Компании, 1В Чип-стрит, Лондон.

 

 

* * *

 

Это оказался дом с дешевыми съемными квартирами в Шоредитче. Полисмен у входной двери – Лестрейд приветствовал его по имени и пригласил нас внутрь. Однако мой друг присел на корточки прямо на пороге и достал лупу из внутреннего кармана пальто. Он осмотрел кованый железный скребок, где осталась грязь, которую счищали с обуви, и, удовлетворенный полученными результатами, проследовал внутрь.

Мы поднялись наверх. С первого взгляда можно было сказать, в какой именно комнате совершено преступление, – вход караулили двое дородных констеблей. Лестрейд кивнул, и охрана расступилась. Мы вошли внутрь.

Я уже говорил, что никак не могу считать себя профессиональным писателем, поэтому попытаюсь просто изложить то, что мне довелось увидеть, хотя, боюсь, по моим словам вряд ли можно составить адекватное представление. И все же раз уж я взялся за это дело, то придется довести его до конца. Убийство было совершено в этой маленькой комнате на двоих. Тело, или то, что от него осталось, все еще лежало на полу. Я увидел его сразу, хотя поначалу не смог понять, что смотрю именно на тело жертвы. Моему взору предстало то, что вылилось и вытекло из горла и груди убитого: субстанция, окрашенная в зеленую гамму от бледно-желчного до ядовито-травянистого, она впиталась в истоптанный ковер и забрызгала обои. На мгновение я вообразил, что это произведение сумасшедшего художника, замыслившего создать этюд в изумрудных тонах.

Казалось, прошла целая вечность, пока я разглядывал тело, вспоротое, словно кролик, распластанный на столе мясника, и пытался осознать, что же именно я увидел. Мне показалось уместным снять шляпу, и мой друг поступил точно так же. Он опустился вниз и стал изучать тело, исследовал все порезы и раны. Затем он снова достал лупу, подошел к стене, чтобы получше рассмотреть капли застывшего ихора.

– Мы уже занимались этим, – сказал инспектор Лестрейд.

– В самом деле, – ответил мой друг. – И что вы об этом думаете? На мой взгляд, перед нами слово.

Лестрейд подошел к тому месту, где стоял мой друг, и посмотрел вверх. Да, это было слово, написанное прописными буквами зеленой кровью на выцветших желтых обоях чуть повыше того места, куда могла достать голова инспектора.

– Rache?.. – произнес он вслух. – Наверное, он хотел написать Рейчел, но не успел докончить, что-то ему помешало. Раз так – нам следует искать женщину…

Мой друг не произнес ни слова в ответ. Он направился обратно к телу, поднял сначала одну руку, потом осмотрел другую – на пальцах не было никаких следов гноя.

– Мне кажется, нам удалось установить, что слово не было написано Его Королевским Высочеством.

– Какого дьявола вы тут рассуждаете…

– Мой дорогой Лестрейд, я все-таки обладаю мыслительной субстанцией. Тело, вне всяких сомнений, принадлежит не человеку – цвет крови, число конечностей, глаза, даже лицо – все говорит о том, что перед нами особа королевской крови. Не могу точно сказать, к какой именно ветви она принадлежит, но готов побиться об заклад, что это был наследник – нет, второй в череде претендентов на престол в одном из немецких княжеств.

– Невероятно. – Лестрейд замер в нерешительности, а затем произнес: – Это принц Франц Драго из Богемии. В Альбионе он находился в качестве гостя Ее Величества королевы Виктории. Развеяться и сменить обстановку…

– Пройтись по театрам, шлюхам и игорным домам, вы это имели в виду?

– Как знаете. – Лестрейд отвернулся. – В любом случае вы дали нам в руки отличную нить, эту Рейчел. Хотя, вне всяких сомнений, мы и сами смогли бы ее поймать.

– Бесспорно, – ответил мой друг. Он продолжил осмотр комнаты, отпуская время от времени едкие замечания в адрес полиции, вытоптавшей все следы своими ботинками и передвигавшей вещи, точное месторасположение которых могло бы оказать немалую помощь всякому, кто пытается разобраться в событиях прошлой ночи. Его по-прежнему занимал маленький комок грязи, оказавшийся на скребке у входной двери. Кроме того, рядом с камином он заметил кучку золы или пыли.

– Вы видели это? – спросил он у Лестрейда.

– Полицию Ее Величества ничуть не удивляет, если в камине обнаруживается зола. Она именно там, где золе и следует быть, – хихикнул инспектор.

Мой друг взял щепотку золы, растер ее между пальцев и принюхался. Затем он собрал весь оставшийся пепел и высыпал его в стеклянный пузырек, запечатал и положил во внутренний карман. Поднялся и спросил:

– Что будет с телом?

Лестрейд ответил:

– Из дворца пришлют своих людей.

Мой друг кивнул в мою сторону, и мы вместе направились к выходу, но тут мой друг вздохнул:

– Инспектор, ваши поиски мисс Рейчел могут оказаться бесполезной затеей. Кроме всего прочего, «rache» – немецкое слово и переводится – «месть». Справьтесь в словаре, там, кстати, приводятся и другие значения.

Мы спустились вниз по лестнице и вышли на улицу.

– Вам никогда прежде не доводилось видеть королевскую особу, не так ли? – спросил он.

Я кивнул.

– Ну что же, подобное зрелище требует немалого мужества, в особенности если вы к этому не подготовлены. Ну почему же вы, мой дорогой друг, весь дрожите?

– Простите. Мне потребуется несколько минут, чтобы прийти в себя.

– Может, пешая прогулка пойдет вам на пользу? – поинтересовался мой друг. Я выразил согласие, будучи уверенным в том, что если я не буду двигаться, то немедленно закричу.

– Итак, на запад, – произнес мой друг, указывая на мрачную башню дворца, и мы отправились в путь.

– Выходит, – повторил мой друг спустя какое-то время, – вам никогда ранее не приходилось сталкиваться лицом к лицу с венценосными особами Европы?

– Нет.

– Я с полной определенностью могу сказать, что еще столкнетесь, причем на этот раз – никаких трупов. И очень скоро.

– Мой дорогой друг, что наводит вас на подобную мысль?..

В ответ он указал на черную карету, остановившуюся в пятидесяти ярдах от нас. Человек в пальто и высокой черной шляпе ожидал в полном молчании, распахнув дверь, на которой золотом был нарисован герб, знакомый с детства каждому жителю Альбиона.

– Бывают приглашения, когда никто не вправе отвечать отказом, – произнес мой друг.

Он снял шляпу и передал ее лакею, мне показалось, он даже улыбнулся, забираясь в похожее на коробок внутреннее пространство кареты, и с удобством расположился на кожаных подушках. Пока мы ехали во дворец, я попытался заговорить, но мой друг поднес палец к губам. Затем он закрыл глаза и погрузился в размышления. Тем временем я пытался вспомнить все, что мне известно о королевских домах Германии, но, кроме очевидного факта – супруг королевы, принц Альберт, был немцем, – ничего не приходило в голову: мои познания оказались весьма скудны.

Я запустил руку в карман и достал пригоршню монет – коричневых и серебряных, почерневших и позеленевших от патины, стал разглядывать портрет королевы, отчеканенный на каждой из них. Прилив гордого патриотизма, перемежавшегося с благоговейным ужасом, накрыл меня с головой. Я пытался убедить себя в том, что военному человеку чужд страх, я помню время, когда оно так и было. На мгновение я воскресил в памяти ощущения от того, как пуля вонзилась в мое тело – мне хотелось верить, что то был меткий выстрел, – но сейчас моя рука затряслась, словно парализованная, монетки бряцали и звенели, и это не вызвало у меня ничего, кроме искреннего сожаления.