Стресс перенаселенности (crowding)

Еще одним вариантом нарушения личностных границ, точнее, границ личного пространства, является перенаселенность, или скученность (crowding). Влияние скученности проявляется в трех формах: 1) стрессовые реакции, являющиеся результатом дисбаланса между желаемым и достигнутым уровнем взаимодействия, 2) поведенческие ответы (coping-стратегии), 3) последствия и затраты на поддержание границ между собой и другими. Остановимся на некоторых частных результатах исследования этого явления. Для объяснения психологических последствий скученности чаще всего используют либо этологическую модель,

130

которая объясняет их исходя из возможной нехватки ресурсов в случае перенаселенности, либо информационную модель, согласно которой человек выстраивает границы, чтобы защититься от избыточной шумовой информации. Как мы увидим ниже, ни одна из этих моделей не является достаточной для объяснения всего разнообразия последствий разных видов депривации.

Влияние плотности заселения на развитие детей изучалось Х. Хефтом (H. Heft) [238]. Высокая плотность, приводя к чувству стесненности, отсутствию контроля над отношениями, фрустрации из-за блокированности целей, ограничивает приватность. Тесное жилье часто приводит к агрессивности, низкой успешности в решении познавательных задач, более скромному словарному запасу, уменьшению чувства осознанного контроля у детей.

Х. Хефт приходит к выводу, что узкие квартирные условия представляют собой корни многих поведенческих отклонений в детском развитии. При высокой плотности: 1) количество объектов и вещей, доступных ребенку, уменьшается, так как делится на количество членов семьи, 2) изучение качеств объектов нарушено, так как в перенаселенных домах деятельность часто прерывается, 3) эксплоративная (исследовательская) деятельность подавлена, и у ребенка формируется меньше навыков, потому что его чаще наказывают и используют физические барьеры (например, закрытые двери) [267, 268]. Отмечено также, что в тесных условиях заметно увеличивается время игры в одиночку, воздвигающей психологические барьеры при отсутствии физических.

С. Валинс (S. Valins) и А. Баум (A. Baum) отмечали, что студенты, живущие в тесных спальнях в общежитии, демонстрировали иное по сравнению с теми, кто жил в более просторных условиях, поведение в столовой и других помещениях: они устанавливали большую дистанцию, стремились к уединению [281]. Исследователи рассматривают такое поведение как разновидность избегания, свидетельствущего о переживании стресса. Эти студенты при планировании своих действий особое внимание уделяли «проверке» того места, в котором намеревались очутиться, на тесноту.

В другом исследовании, однако, получены немного отличающиеся результаты: Дж. Фридмен (J. L. Freedman) показал, что живущие в условиях скученности люди склонны других людей рассматривать как менее кооперативных, но сами при этом проявляют

131

большую социальную компетентность [229]. Таким образом, скученность может иногда рассматриваться и как фактор усиления интенсивности социальной сензитивности и активности.

Факты, подтверждающие негативное влияние скученности на внутренний мир и поведение людей, обладают довольно высокой кросскультурной устойчивостью: в многочисленных репрезентативных исследованиях семей из Гонконга, Филиппин и других стран показано, что скученность отрицательно сказывается на психическом здоровье живущих в этих условиях детей, приводя к задержкам умственного развития и эмоциональным дисгармониям (страхам, тревоге, вспышкам агрессивности), то есть в целом аналогичным тем, которые были установлены при изучении последствий эпизодического насилия [206]. Что касается взрослых, живущих в тесных условиях, то для них характерно еще и искажение социальных установок: переживание неудовлетворенностью браком, неспособность контролировать своих детей, а также «проективная» неприязнь к соседям или друзьям, живущим в тесных условиях.

Однако исследования приносят иногда и кажущиеся парадоксальными результаты. Так, П. Дрейпер (P. Draper), изучая племена бушменов, живущие в своих деревнях в условиях такой стесненности, что до соседской хижины можно было буквально дотронуться рукой, с удивлением отметил, что члены племени кажутся довольными этой скученностью, радуются прикосновениям друг друга и близкому физическому контакту и широкому социальному взаимодействию. Но это относится только к членам своего племени; в некоторый момент, очевидно, наивысшей перенаселенности, семья отделяется и создает свое собственное племя, что, по-видимому, и является в культуре племени Кунг естественной реакцией на скученность [224]. Это отделение предотвращает социальные конфликты и ограничивает ощущение «подконтрольности» уровнем, который все же можно перенести. Таким образом, полученные данные показывают высокую культурную обусловленность явления приватности и разнообразие реакций на нее.

Поскольку условия современного большого города неминуемо приводят к ущемлению приватности в силу необходимости общаться с большим количеством людей, предметом особого внимания исследователей были психологические особенности столичных

132

жителей [254]. Анализируя социальные искажения как адаптивную реакцию, С. Милгрэм (S. Milgram) выделил следующие психологические механизмы, помогающие горожанам преодолеть перегрузки. 1. Стремление ограничить время нахождения в публичных местах, которое может выражаться в грубом прерывании контакта. 2. Игнорирование малоприоритетной информации (пренебрежение помощью пьяным или людям, которые упали на улице) и реагирование только на личностно значимую информацию. 3. Установление границ посредством обязательных социальных процедур (например, водитель автобуса говорит, что не обязан менять деньги). 4. Блокировка стимуляции извне посредством невнесения номера в телефонный справочник, приглашения швейцаров или консьержей для контроля за входом, выражение недружелюбия при попытках общения со стороны других людей. 5. Понижение интенсивности контактов посредством фильтрации телефонных звонков. 6. Создание специальных институтов, подобных благотворительности и социальному обеспечению (welfare), которые могли бы ограничить непосредственные обращения за помощью к частному лицу.

Таким образом, хронический стресс скученности, представляя собой одну из форм нарушения личностных границ, затрагивает практически все сферы психики и социальной жизни человека, изменяя их в сторону дезадаптации и активизируя адаптационные механизмы, по своему содержанию ограничивающие социальное взаимодействие, от равнодушия до агрессии. Все это говорит о том, что средовые условия действительно представляют собой результат и фактор взаимодействия между людьми.

Во многих работах исследовались агрессия и уход как реакции на скученность. Так, например, в исследовании К. Хатта (C. Hutt) и Дж. Вейзи (J. Vaizey) здоровые дети, аутисты и дети с органическими заболеваниями головного мозга наблюдались в ситуации свободной игры в группах различного размера: до 6 человек, от 7 до 11 и свыше 11 человек [241]. Аутисты не демонстрировали никакой агрессии на приближение других людей во всех условиях эксперимента. Агрессивность нормальных детей возрастала в зависимости от объема группы, а органики были наиболее агрессивными, особенно находясь в большой группе. В другом исследовании К. Хатта варьировался не только объем группы, но и плотность людей в комнате. Было обнаружено, что,

133

находясь в стесненных условиях, независимо от размера группы, дети склонны к более тесному контакту, в то время как в большой комнате, используя возможности ее объема, они чаще склонны заниматься деятельностью в одиночестве.

Еще одно исследование проводилось при помощи остроумного экспериментального приема «потерянное письмо»: подписанное и проштемпелеванное письмо подбрасывалось где-либо в публичном месте, например, в холле [206]. Результаты показывают, что живущие в тесноте студенты значимо реже склонны оказывать другим помощь, чем те, кто живет в свободном помещении.

Все эти разнородные данные, полученные разными методами и на разных выборках испытуемых и ситуаций, в целом согласуются между собой и позволяют сделать вывод о том, что теснота порождает агрессию или равнодушие. Таким образом, опыт неуважения к личным границам «отзеркаливается» и проявляется в том, чтобы отодвинуть и закрепить свои границы или чтобы позволить себе не проявлять уважения к другим.

Некоторые исследования, впрочем, отмечают и возможность выработки других видов coping-стратегий. Так, в исследовании В. МакДональда (W. MacDonald) и С. Одена (C. Oden) пять супружеских пар, на протяжении 12 недель живших в небольшой комнате с общим на всех туалетом, сравнивались с другими, жившими в коммерческих отелях с отдельными ванными комнатами на семью [252]. Среди прочего авторы отметили, что нормы общения в условиях скученности изменились в сторону упрощения контактов и одновременно — сохранения приватности каждого из участников эксперимента. Например, там существовал молчаливый уговор не «подглядывать», если другие одеты или раздеты, там исключались грязные словечки, пошлые шутки и вмешательство в чужой разговор. Таким образом заключался договор о сохранении приватности — эти пары не хотели нарушать границы друг друга. Участники эксперимента также в своем отчете рассказали о техниках, которые позволяли бы им сохранять границы внутри и между диадами. Однако, хотя в целом почти любой опыт может открыть ресурсы социального и личностного развития, все же исключение скорее подтверждает общую закономерность, которая состоит в том, что качество отношения к другим зависит от возможности сохранить свои личностные границы.

134

В отечественной психологии влияние скученности на разные индивидуальные и системные характеристики поведения и взаимодействия также широко исследовалось, представляя собой типичную «бытовую» проблему жизни российской семьи. Так Т. Нийт, обобщая данные этих исследований, преимущественно социологических, отметил связь между плотностью заселения и различными явлениями средовой патологии (ростом преступности, разводов, браков, смертности, наркомании, снижения рождаемости, учащением психических заболеваний) [120]. Важный итог перенаселенности — рост пассивности человека в домашней среде (избегание лишних контактов, увеличение дистанции, уединение, стереотипные занятия — домино, телевизор). Однако представляется более перспективным исследовать эти негативные явления не только исходя из объективных условий жизни людей, но и учитывая субъективные переменные — в частности, чувство стесненности.

Изучая феноменологию «нормальной приватности», К. В. Кияненко показал в своем исследовании, проведенном в студенческом общежитии, что в первую очередь оберегаются зоны сна и работы, даже если соседи однополы и требования в отношений условий работы повышены [64]. С этим результатом согласуются и выводы Ю. Круусвалла о том, что самая персонализированная часть домашнего пространства, если человек живет в семье, — это спальня или кровать, которые представляют собой объект особой заботы и защиты [74].

Интересное исследование также проведено В. В. Соложенкиным с соавторами, изучавшими факторы социальной регуляции поведения и параметры пространственно-предметной среды, опосредствующие территориальное поведение подростков [159]. Объектом исследования выступала фиксированная территория, отличная от персонального пространства тем, что она: 1) контролируется, когда ее обладатель физически с ней не связан, 2) выполняет регулятивную функцию в момент межличностного взаимодействия. Гипотеза исследования состояла в том, что взаимодействие личности со средой осуществляется социальной нормативностью, системой межличностных отношений и территориальностью.

Эмпирическое исследование проводилось в детском отделении соматической больницы, изучалась ситуация нарушения

135

границы персонализированной территории двумя группами лиц гипотетически различной нормой регуляции и разными межличностными отношениями. Территории по уровню персонализации включали в себя: 1) ординаторскую, 2) чужую палату, 3) свою палату, 4) столовую, 5) прикроватное пространство, 6) пространство кровати, 7) место, выбранного больным для отдыха. Результаты показывают, что чем меньше персонализирована территория, тем сильнее возрастает нормативная регуляция. Чем больше персонализирована территория, тем сильнее возрастает межличностный фактор (в ординаторской преимущественно отмечалась нормативная регуляция, в столовой — межличностная, место отдыха контролировалось посредством территориальности, а в палате использовались все факторы регуляции пространства). В палате подростки маркировали территорию с меньшим социально-нормативным контролем и выраженным территориальным, при вторжении на нее чаще возникала ситуация дистресса.

В исследовании показано, что, действительно, значительная часть эмоциональных реакций связана с нарушениями территориальности, причем существенный для нас факт состоит в том, что обнаружено несколько форм регуляции приватности, или сохранности границ психологического пространства: наиболее естественный — это территориальность, затем вступает в силу межличностный фактор (то есть границы «открываются» и «закрываются» в зависимости от личного отношения к другому), и наконец, начинают действовать правила, то есть усиливается активизация измерений суверенности социальных связей и привычек.

К сожалению, хотя к настоящему времени собран богатый фонд эмпирических данных о влиянии скученности на разнообразные психологические проявления личности, достаточно обобщенной модели, которая бы их объясняла, кроме этологической, пока не предлагалось. Ю. Круусвалл объясняет наблюдаемые в условиях стесненности негативные изменения взаимодействия с привлечением информационных моделей [75]. В условиях пространственной стесненности, отмечает исследователь, повышается неопределенность во взаимоотношениях членов семьи, которая требует дополнительного социального нормирования их поведения. Таким образом, занятость увеличивается, а количество видов деятельности не расширяется — следовательно, уровень неопределенности

136

системы падает (она становится предсказуемой). Если квартирные условия улучшаются, занятость деятельностью превращается в персонализацию пространства. Таким образом, делает вывод Ю. Круусвалл, в условиях пространственной стесненности необходимость в социальном самоутверждении особенно высока.

Похожие данные были получены и в работе К. Лийка, также проведенной социологическими методами в 1984 году в Тарту [89]. Изучалась связь плотности населения с уровнем интимности в семье. Было обследовано 98 брачных пар с детьми, живущих преимущественно в 2—3 комнатных квартирах, где число людей на одну комнату составляло 1,6. Оказалось, что более половины опрошенных не удовлетворены своими жилищными условиями (мешают остальные члены семьи, нет возможности отделиться). Примечательно, что, согласно полученным результатам, на удовлетворенность влияет не плотность, а возможность уединиться.

Чем больше стаж брака, тем чаще комнаты используются индивидуально. Брак кажется приятным, если супруг не препятствует мнению другого супруга (то есть, в нашей терминологии, уважает границы психологического пространства супруга в области ценностей). Если в заботах полагаются только на себя, хотят отделиться, то, как правило, супруги не удовлетворены и браком. В семьях, где часто критикуют друг друга (то есть осуществляют идеологическое вторжение), члены семьи пытаются вообще не бывать дома. Если деятельность других очень мешает, то в семье возникает больше конфликтов (иногда, по отчетам респондентов, они даже швыряются вещами). При возможности уединиться деятельность других так сильно не раздражает, но, однако, заинтересованные в уединении меньше удовлетворены браком.

Еще один интересный результат заключался в том, что в многочисленных семьях люди более самостоятельны, они уходят и приходят когда кому хочется. В менее многочисленных никто ничего самостоятельно не решает. Это также может быть объяснено тем, что, не имея возможности контролировать территорию, члены многочисленных семей пытаются возместить эту несвободу самостоятельностью в установлении режима, тем самым все же обеспечивая себе чувство авторства в некоторых своих действиях.

В переживании бытовой стесненности обнаружены также и половые различия, свидетельствующие о неоднозначности психологических реакций на стресс скученности. Стесненность больше раздражает мужчин, а женщины чаще находят возможность уединиться. Мужчинам не нравится большая организованность. Домашняя среда больше влияет на настроение женщин, у них легче возникают конфликты, однако при этом женщины выдерживают большую плотность в приятном общении и меньшую по сравнению с мужчинами при конфликтах. Другие исследования показывают также, что женщины в условиях скученности становятся более просоциальными, а мужчины более агрессивными [269]. Данные показывают одновременно, что в отношении откровенности как информационной открытости между женщинами и мужчинами различий не обнаружено [220].

Исследования сверхрегламентизации
в искусственных средах

Не только скученность, но и излишняя регламентизация коллективной жизни приводят к искажению взаимодействия, еще раз подтверждая необходимость уединения, приватности территории и контроля над порядком и продолжительностью бытовой деятельности. Так, А. Дэвис (A. Davis) и В. Олесен (V. Olesen) наблюдали, что в кибуцах Израиля, где уровень обобществленности исключительно высок, появляются психологические техники отделения от других: работа в изолированных помещениях, еда в уединении, демонстративное мытье тела в обществе других [222]. Таким образом, невозможность сохранить целостность объективных территориальных границ приводит к появлению психологических барьеров, которые создают у человека иллюзию уединения.

С этим сочетаются и данные С. Д. Альбанова, который обратил внимание на то, что искусственные среды разного генезиса и предназначения (монастыри, студенческие общежития, рабочие общежития, воинские казармы, пенитенциарные системы) обладают многими общими функциями, например, осуществляют защиту и изоляцию живущих там людей. В этих условиях взаимоотношения среды, индивида и его деятельности индифферентны друг к другу — нет пространственных предпочтений [7]. Изучение

138

перемены социальной среды в обычных условиях показывает, в отличие от этого, что человек начинает использовать укрытия, драпировки, обеспечивающие избирательность взаимоотношений с другими людьми; благодаря этому человек может адаптироваться к новым условиям.

Х. Озмонд (H. Osmond), исследуя приватность в психиатрических лечебницах, обратил внимание, что в них по соображениям безопасности возможность приватности больных резко ограничена: двери туалета открыты, уринация и дефекация осуществляются на глазах персонала, что возможно, усугубляет душевное нездоровье [260]. Е. Гоффман (E. Goffman) показал, что у душевнобольных нарушено также и ролевое отделение. Все это делает людей особенно уязвимыми по отношению к другим. Х. Озмонд отмечал возможность использования категорий приватности в лечении душевнобольных пациентов — сооружение аналога «гнезда» помогает им защититься от вторжения со стороны других.

Еще одна значительная группа работ, посвященных различным формам внедрения в личное пространство, подготовлена при изучении психологии стресса. Многочисленные работы в этой области проведены Л. А. Китаевым-Смыком [61]. Изучая влияние субъективной невозможности либо возможности происходящего стрессогенного изменения пространства на его осознание и деятельность субъекта, исследователь отметил, что можно выделить группу лиц, которые реагируют на стрессы активно (АР), и тех, кто реагирует пассивно (ПР). При активном реагировании стрессор — это понятный фактор, побуждающий к защите через удаление от него, бегство или освоение этого стрессора. Пассивное реагирование имеет место в том случае, если воздействие невозможно и непонятно и в филогенетической памяти нет образцов реагирования на него.

Изучая гравитоинерционные стрессы на моделях летательных аппаратов, Л. А. Китаев-Смык отметил, что у испытуемых часто возникает иллюзорное искажение пространства, переживаемое ими как внедрение, при этом для людей с АР чувственный образ локализуется во внешнем пространстве, а у склонных к ПР — во внутреннем (в собственном теле). Например, при вращении аппарата склонные к АР утверждали, что пространство смещается, а склонные к ПР — что оно, «поднимаясь внутри меня, изменяется...» Помимо важности конкретных изысканий о

139

вариативности стрессовых проявлений, эти данные представляют большую ценность как иллюстрация «подвижности» границ между внешним и внутренним пространством, в силу чего объективные раздражители могут восприниматься как локализованные внутри, а иллюзорные — как существующие во внешнем мире. Кроме того, становится более понятно, почему в одних условиях начинают «работать» территориальные механизмы защиты границ, а в других — соматические.

Эти интересные факты можно обосновать психофизиологически: осознанию образа предшествует его «распад» на уровне «досознания» с последующим ресинтезом, подкрепленным опытным объективным знанием. В условиях стресса повышается ответственность субъекта, и осознается не только готовый образ, но и полуфабрикат. Следовательно, субъективная вероятность воздействия приводит к тому, что человек реагирует на него эволюционно сложившимися способами как на представленный во внешнем пространстве, а субъективная невозможность — во внутреннем.

Л. А. Китаев-Смык изучал изменение переживания приватности не только в условиях хронического стресса, но и в отдельных ситуациях нарушения границ. Например, в условиях эксперимента исследователь в темном тоннеле предъявлял муляж подвешенного человека. И те, для кого это было неожиданно, и те, кто был предупрежден о содержании опыта, переживали пароксизм страха, а у некоторых из числа «оповещенных» — еще и парадоксальные реакции смеха и веселья.

Л. А. Китаев-Смык объясняет это возникновением острого стресса, при котором возникает защитное поведение в ответ на один из врожденных («примарных») стимулов опасности, к которым относятся внезапное прикосновение, падение, громкий звук, вспышка света. Следующей фазой испуга является экстатическое реагирование. Исследователь особо отмечает при этом, что для предсказания степени стресса важное значение имеет семантика (смысл), а не интенсивность (информационное качество) стимула. Например, для индивидов, верящих в существование сверхъестественных сил, угроза такого вторжения в психологическое пространство может быть более вероятной, чем вторжение в него реального человека.

В условиях хронического стресса Л. А. Китаев-Смык также обнаружил весьма выразительные закономерности изменения

140

поведения человека в ответ на ущемление границ его приватности. Эксперимент проводился на специальном стенде «Орбита», представляющем собой круглую комнату размером 3,6 метров в диаметре и высотой 2,2 метра, обустроенную для комфортабельного существования там двух человек. Спустя несколько дней после начала эксперимента у его участников появились выраженные реакции на комплексный стресс, которые выражались в головной боли и тошноте, слабости, апатии, интеллектуальных затруднениях, обидчивости, депрессивности и других проявлениях. Переживание стресса побудило испытуемых к специфической активности по установлению границ приватности, причем для одного это было «укромное убежище», а для другого — «неприкосновенная собственность». Использование ресурсов приватности отвлекало от нагрузок и снижало стрессовые симптомы.

Испытуемый А. обнаружил, что ночью он может как бы влезть в маленький шкафчик для хранения белья, причем одновременно он может поместить там либо ногу и таз, либо плечо и спину. «При этом субъект А. испытал отчетливое, но необъяснимо приятное ощущение, как будто он «ушел», «спрятался» от стрессогенной обстановки эксперимента», — пишет Л. А. Китаев-Смык [61, с. 310]. Находясь вблизи этой зоны, другой испытуемый испытывал неловкость. Сам же Б. переживал приятные чувства, когда раскрывал шкафчик для личных вещей. «В какой-то степени невольно для себя он это делал так, чтобы А. не видел содержимое этого шкафчика. Б. ловил себя на том, что перебирать и рассматривать свои личные вещи незаметно для А., даже без особой необходимости, стало приятным для него, особенно при ухудшении самочувствия в ходе эксперимента. Мысленно он сравнивал себя со скупым рыцарем, тайно перебирающим свои богатства. Пристрастия к таким действиям с этими же самыми «личными вещами» ни до, ни после многосуточного эксперимента испытуемый Б. за собой не замечал» [61, с. 311]. Итак, серия экспериментов Л. А. Китаева-Смыка открывает значимость переживания приватности и показывает вариативность действий по сохранению границ личного пространства.

Исследований сохранности границ контакта с социальным миром осуществлялось в рамках «нормальной приватности» относительно немного. Среди них можно назвать работу С. Минга (C. Ming), в которой показано, что качество родительско-детских

141

отношений и подростковой дружбы определяют социальную успешность ребенка в перспективе [221]. Социально-экономическая успешность и образованность родителей препятствует проявлениям их враждебности по отношению к детям-подросткам, будучи предиктором сходных отношений детей с друзьями спустя 4 года. Поддерживающее поведение способствует дружбе, враждебное понижает качество дружбы. Таким образом, качество отношений передается от поколения к поколению.

Другая работа, также подчеркивающая роль семейного контекста и ненасилия со стороны родителей в формировании приватности и значительно обогащающая феноменологию «нормальной приватности», проведена нидерландскими психологами К. Финкенауэр (C. Finkenauer) с соавторами, изучавшими возможность подростков хранить секреты от родителей (которая в рамках нашего подхода свидетельствует о достаточной суверенности) [227]. Они сформулировали минусы приватности, которые состоят в риске физического и психического ущерба для ребенка в отсутствие владения полной информацией, и плюсы, среди которых отмечается эмоциональная автономия и социальные контакты вне семьи, то есть способность сохранять свою приватность в различных областях действительности.

Итак, обобщая изложенные факты, можно сделать вывод о том, что, действительно, взаимодействие человека с миром — это сложный динамический процесс «овладения» человеком собственной средой обитания во всех ее проявлениях. В этом взаимодействии можно выделить действия, направленные, с одной стороны, на приватизацию и «освоение» среды, а с другой — на персонализацию как буквальное или символическое наделение ее характеристиками своей личности. В этих процессах сочетается осознанное и бессознательное, инстинктивное и отрефлексированное. Главная задача взаимодействия человека с миром — это выделение или создание психологически значимого «участка» для развития и самореализации не только как биологического организма, но и как обладающей духовными ценностями личности.

В случае разных видов эпизодического или хронического внедрения это взаимодействие становится дисфункциональным и приспосабливает человека не к оптимальным условиям, а к реальным, которые воспринимаются в контексте компенсаторных избыточных реакций на внедрение. Ситуационными проявлениями

142

такой дисфункции являются гиперактивность и апатия, соматические расстройства (сна и пищеварения), поведенческие реакции избегания и агрессии. В некоторых случаях эти реакции могут быть продуктивными и свидетельствовать о появлении новых техник обеспечения приватности.

Отдаленные последствия перенесенного стресса или депривации как форм внедрения в психологическое пространство тоже весомы — это снижение темпов психического развития, падение инициативности у детей, а также появление виктимности или агрессии, искажение сексуального поведения и разные формы асоциальных проявлений.

Существующие модели, описывающие изложенные факты, склоняются либо в сторону этологической интерпретации, либо в сторону понимания происходящего как чисто информационных процессов. И в том и в другом случае основным понятием является «перегрузка»: избыточная плотность заселения, избыточный поток информации или социальных контактов. Однако при таком рассмотрении совершенно упускается из виду смысл той ситуации, в которой кратковременно или долго находится субъект, его внутреннее принятие или непринятие этой ситуации и размещение ее внутри или вне психологического пространства. На наш взгляд, субъектно-средовой подход, позволяющий уточнить размещение психологических, а не социальных или территориальных границ, и учитывать явление самокомпенсации психологического пространства, открывает новые возможности в объяснении зачастую противоречивых данных о реакциях и последствиях разных видов депривации.

2.3. Проблема метода изучения
психологического пространства личности

Проанализированные выше подходы в основном сосредоточивались на онтологии личности и ее феноменов, а методы исследования отвечали основным идеям соответствующего подхода: так, для У. Джемса это был анализ осознаваемого, для К. Левина — эксперимент, для психоанализа в различных его модификациях — аналитический метод. Однако наше исследование нацелено на изучение маргинальной природы психологического пространства, что требует метода, позволяющего сосредоточиться на

143

его границах как наиболее информативной и динамичной части. Существенным для гносеологии психологического пространства является положение экзистенциальной психологии о необходимости выхода за пределы личности («самого себя») для достижения цели познания. Требование дерефлексии, отказа от пристального рассмотрения изучаемого объекта (который в нашем случае является еще и субъектом этого познания) позволяет сосредоточиться на тех целях, которым онтология личности служит. И наоборот, сосредоточение на объекте автоматически выносит его за пределы субъектности, наделяя качествами чуждости, внеположности и придавая ему статус отдельности.

«Лишь в той степени, в какой я сам отступаю на задний план, предаю забвению мое собственное существование, я приобретаю возможность увидеть нечто большее, чем я сам. Такое самоотречение является ценой, которую я должен заплатить за познание мира, ценой, которой я должен приобрести познание бытия, большего, чем просто проявление моего собственного бытия. Одним словом, я должен игнорировать самого себя», — писал в связи с этим В. Франкл [175, с. 73].

Исходя из нашего понимания онтологии психологического пространства как фрагмента бытия мы можем определить и гносеологию этого явления. Поскольку наиболее подвижная, развивающаяся и значимая часть психологического пространства личности (ППЛ) — это его границы, необходимо разработать методы, которые бы могли зафиксировать не только объективно наблюдаемое, но и субъективно переживаемое изменение этих границ. Очевидно, что единого метода изучения психологического пространства, адекватного всем возрастным ступеням, существовать не может. Имея смешанную природу, психологическое пространство не может изучаться методами, фиксирующими либо исключительно феноменологию (представления и переживания), либо внешнюю активность субъекта. Следуя требованиям гуманитарной парадигмы познания, мы можем использовать качественные методы, которые бы отражали индивидуальный вариант состояния и наполнения ППЛ. В этом случае мы, однако, не можем проводить интериндивидуальных сравнений.

Обращаясь к опыту позитивного исследования личности и естественнонаучной парадигме познания, мы можем также применять количественные методы, посредством которых возможно

144

обобщение эмпирических данных и проведение эпидемиологического исследования для получения сведений о нормах функционирования ППЛ и единице его измерения.

В нашей работе в качестве основных использовались три метода: клинический метод анализа отдельного случая (case-method), метод моделирования конфликтных ситуаций и опросник «Суверенность психологического пространства».