Глава 2. ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА И ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕЖИМЫ 4 страница

- коренная ломка отношений собственности и тотальное регулирующее вмешательство государство в экономику и перестройка социальной структуры общества (фашизм не посягал на принцип частной собственности и на классовую структуру общества);

- происходящая в связи с этим полная замена старых и радикальная трансформация новых политических элит, поскольку воспроизводство на новой основе феномена «власти-собственности» приводит к формированию монолитной элиты коммунистического общества — «номенклатуры», ставшей единственным «распорядителем» всей государственной собственности, не только узурпировавшей власть, но и переродившейся в господствующий класс, который эксплуатирует трудящиеся массы (М. Джилас, М. Восленский). Фашисты же и национал-социалисты боролись не против тех, кто сосредоточил в своих руках реальную власть, а за вхождение в состав правящей элиты. «Они следовали, пишет Л. Люкс, — двойственной тактике: подобострастно легалистской по отношению к правящей верхушке и бескомпромиссно насильственной — к марксистам»;

- радикальные отличия в ценностных, идеологических ориентациях: если большевизм унаследовал от русской интеллигенции убеждение, что «истинная» революционная партия должна бороться за социальную справедливость, против самого иерархического принципа, то фашизм ставил иерархию и неравенство — социальное, расовое и этническое — превыше всего; если большевики были страстными приверженцами веры в прогресс и в науку, то у национал-социалистов эта вера в прогресс, могла вызвать лишь насмешку, поскольку они не только хотели «остановить историю», но и обратить ее вспять, если фашистская идеология прямо признавала государство как самоцель и постулировала, что оно представляет ценность само по себе, то коммунистическая идеология исповедовала этатизм постольку, поскольку государство рассматривалось как средство разрешения классовых противоречий и построения коммунистического общества (хотя на практике все оказалось, разумеется, несколько иначе) и др.

С учетом этих обстоятельств М.А. Чешков предложил различать тоталитаризм как политическую организацию, где тотальное государство допускает «общество» (в нацистской Германии и фашистской Италии), и как социальную организацию, где нет места ни обществу, ни, строго говоря, государству (в странах «реального» социализма).

Более того, многие авторы поставили под сомнение оправданность другого общего понятия — «фашизм», применение которого, по их мнению, приводит к недооценке специфики каждого конкретного режима и особенно к затушевыванию различий между создавшими их движениями, которые в большей или меньшей степени можно отнести к революционным или реакционным. (К. Брейхер).

По Фридриху и Бжезинскому, главное в тоталитаризме — небывалые возможности и степень контроля со стороны тоталитарного государства, которые и отличают его от традиционных и современных автократий (в то же время подчеркивается преемственность авторитарной политической культуры в соответствующих странах). Такая постановка вопроса чревата спором о том, является ли контроль над индивидами со стороны того или иного политического режима тотальным. Например, если советские рабочие пили на работе и крали все подряд, если в «народном хозяйстве» все добывается и обменивается «по блату», то можно ли послесталинский СССР считать тоталитарным?

Далее, создатели концепции утверждали, что тоталитарная система не может изменяться изнутри и потому ее можно разрушить только извне. (Пример умозаключения по недостаточным эмпирическим основаниям, в данном случае статус всеобщей закономерности придается историческому опыту падения фашистских диктатур). Однако историческая практика показала, что тоталитаризм способен эволюционировать, он как бы разлагается изнутри, размывается, теряя часть своих признаков. Наиболее яркий пример такой эволюции — СССР времен Н. Хрущева и Л. Брежнева, поэтому принято, наряду с тоталитарными, выделять и посттоталитарные режимы. В частности Стивен Хоу писал по поводу бывших коммунистических режимов в Восточной Европе: «Тоталитарных систем более не существует, остались лишь посттоталитарные, у которых не сохранилось ничего, кроме догматической оболочки. От населения требовалось уже не согласие, а повиновение, не хор одобрения слов вождя, а тишина. Даже там, где установление коммунистического правления было следствием не только ввода советских войск, этот режим уже давно утратил свою легитимность». Поэтому с начала 70-х годов в политической науке (советологии) доминировала так называемая «ревизионистская школа», в основном преодолевшая крайности концепции тоталитаризма. «Ревизионисты» стремились вместо статичной картины «монолитного режима» увидеть в истории «советских» обществ, противостояние идей и корпоративных сил, многоуровневые конфликты социополитического, религиозного и этнонационального характера. Посттоталитарные режимы описывались как сложные феномены, включающие в себя разнообразные способы представительства интересов (бюрократический корпоративизм) и целый набор связей и взаимоотношений между элитой и массами, а также много способов политического участия. Большое внимание уделялось сравнительному изучению коммунистических режимов.

В частности, некоторые западные исследователи отмечали, что советское общество могло выжить лишь за счет включенности его членов в социальные самовоспроизводящиеся сети личных взаимоотношений. В широком значении термин «социальная сеть» отображает «структуру преимущественно неформальных связей между акторами социальной системы». Соответственно теория социальных сетей исходит из предположения, что все социальные действия должны объясняться на основе социальных диспозиций (взаимоотношений) акторов, а не только их индивидуальных мотивов. Элементом этих социальных диспозиций являются, в частности, ожидания по поводу поведения других. Таким образом, социальные сети порождают наборы нормативных, символических и культурных стандартов, определяющих индивидуальное поведение (Р. Барт). Кроме того, социальные сети задают объемы информации, необходимые и доступные индивидам при принятии решений. Чем «гуще» социальная сеть, тем более, политически однородны принадлежащие к ней индивиды. И наоборот, разреженные сети (признаком которых служит то, что друзья одного человека, как правило, не знают друг друга) более разнородны в социальном и политическом отношениях. В них легче находят прибежище нестандартные политические взгляды и нормы поведения.

В советском обществе эти сети были как горизонтальными (объединявшими носителей примерно равных ресурсов и статуса), так и вертикальными (т. е. сетями патронажа и клиентелы). Включенность в социальные сети заставляла советских людей прислушиваться к общему мнению и подчиняться существующим нормам коллективизма — (формальным и неформальным), причем в процессе социализации такие нормы воспринимались индивидами настолько глубоко, что уже не казались навязанными извне. Чем плотнее были социальные сети, тем сильнее они поощряли конформизм, а значит, способствовали индоктринации марксизмом-ленинизмом. При этом происходила своеобразная консервация советских ценностей и норм. Густые сети, построенные на отношениях клиентелы, несовместимы с инакомыслием.

Разумеется, горизонтальные связи в меньшей степени способствовали утверждению официальных норм и стандартов поведения. Как полагает Р. Патнем, если бы на базе таких связей возникли различные добровольные формы самоорганизации — ассоциации по месту жительства, кооперативы, общества потребителей, массовые политические партии и т. д. — они постепенно могли трансформироваться в структуры гражданского общества. Но в СССР такого рода организации либо отсутствовали, либо контролировались властью. Поэтому есть основания, в частности, полагать, что горизонтальные связи вовсе не стимулировали распространение демократических установок, а, напротив, поощряли конформизм, который имел своим источником не только официальную пропаганду, но и социальную практику советского периода. В сравнительном плане важно то, что регионы Советского Союза и, следовательно, России различались и различаются по степени включенности населения в социальные сети. Сегодня уже проверено эмпирически, что социальные сети различной плотности по-разному воздействуют на политическое поведение в целом и на электоральное поведение и процессы формирования политических партий, частности. Так, по мере возрастания плотности сетей, увеличивается вероятность того, что успеха на выборах будет добиваться начальство или «независимые» кандидаты, поддерживаемые начальством, что подрывает развитие идеологических общенациональных партий. Напротив — разреженные политические сети способствуют развитию партий (Г. Голосов, Ю. Шевченко).

Однако и «ревизионисты» не смогли предвидеть «обвала» коммунистической системы на рубеже 80–90-х годов ХХ века. Сегодня данная категория режимов немногочисленна (Северная Корея, Куба и др.), большинство из них постепенно эволюционируют в различные формы авторитаризма.

6. Авторитарные политические режимы. Дихотомическое противопоставление демократии и тоталитаризма утрачивает большую часть смысла гораздо раньше, когда в 50–60-е годы появляется большое число так называемых «гибридных стран». Знание, приобретенное на основе сравнения, позволило открыть новые контрасты в рамках «недемократического мира». Так, компаративисты, изучающие новые независимые государства «третьего мира», быстро заметили, что понятие тоталитаризм не отражает их политической сущности. По предложению американского политолога Хуана Линца все закрытые, недемократические режимы стали делить на два основных типа: тоталитарные и авторитарные. Внимательно проанализировав «недемократические режимы», Х. Линц показал, что отличает авторитарные режимы от тоталитарных. Его подход признан образцовым в компаративистике, поскольку Линц определяет специфику недемократических систем, соотнося их с позитивными характеристиками демократий, а авторитарные режимы — противопоставляя тоталитарным.

Большинство существовавших и существующих ныне недемократических режимов носят авторитарный характер. Специфику авторитарных режимов определить трудно, «...потому что, в отличие от тоталитаризма, автократия — это категория, которая включает в себя многое из того, что не является ни демократией, ни тоталитаризмом» (Е. Вятр). Понятие «авторитаризм» может быть применено к традиционным монархиям и к режимам первой и второй империи во Франции (бонапартизм), к Германской империи (1871–1918 гг.) и к фашистской Италии и кемалистской Турции, к большому числу разнородных политических порядков, начиная от франкистской (Испания) и салазаровской (Португалия) диктатур до монархий в арабских нефтедобывающих государствах, а также к военным режимам в Африке, Латинской Америке, на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии, умеренным коммунистическим режимам Восточной Европы (Польша, Венгрия, Югославия) и др.

Поэтому большинство определений авторитаризма не позволяют зафиксировать специфику данного типа политических режимов. Например, философ русского зарубежья И. Ильин писал: «Всякое государство, управляемое властью, независимо от народного избрания и контроля, является авторитарным». Однако этот признак не схватывает специфики авторитарных систем и вполне приложим к тоталитарным режимам. Определение Х. Линца включает целый ряд отрицательных критериев: ограниченный плюрализм, отсутствие тщательно разработанной идеологии, запрещение активного политического участия широких масс и др.

Одно время для характеристики различий между авторитарными режимами развивающихся стран и экономически развитыми демократиями была популярна антитеза «слабое развитие — сверхсильная власть» (over — power) и «сверхразвитие — слабая власть» (under — power). Считалось, что раскрытие содержания данной антитезы позволяет представить все крайние и наиболее значимые ситуации, присущие каждому виду обществ. Однако дальнейшие исследования показали, насколько вводящим в заблуждение оказывается понятие «сверхсильная власть» применительно к большинству государств «третьего мира». «Несмотря на внешнюю видимость, африканские страны в действительности не управляются; они страдают не от избытка власти, но от ее недостатка — отчасти из-за слабости, даже отсутствия политических партий. Африканское государство в действительности является слабым государством» (т. е. сильная власть отождествлялась с властью насильственной). Могущество африканского политического лидера опирается на политическую пустоту. Слабость промежуточных структур, которая вроде бы и придает величие и безграничность его власти, в то же время значительно сокращает средства его влияния на общество.

То есть для того, чтобы объяснить «недостаток власти» в развитых государствах и показать неэффективность механизмов принятия решений, необходимо показать, что они блокируются слишком большим потоком требований, исходящих из общества. Политика в современных демократиях носит центростремительный характер, поэтому центральная власть оказывается не в состоянии должным образом управлять, поскольку все социальные ожидания здесь выражаются в политических терминах. Таким образом, власть зачастую оказывается жертвой собственного успеха в развитых обществах, где различие между частной и государственными сферами все больше стирается.

Неопределенность и широта понятия авторитаризм, а также большое разнообразие новых независимых государств породили многочисленные типологии. Одной из первых стала типология Э. Шилза. Он выделил два промежуточных типа режимов, находящихся между крайними полюсами, — демократией и тоталитаризмом: это «опекающая демократия», характеризуемая гипертрофией исполнительной власти, и «модернизирующаяся олигархия», которой свойственно доминирование военной или бюрократической клики, безразличной к проблемам демократизации страны. Позднее Шилз добавил еще один, ныне исчезающий, тип режима — «традиционную олигархию». Л. Даймонд исходя из логики «третьей волны демократизации», наряду с авторитарными режимами и либеральными демократиями, выделяет два промежуточных типа: псевдодемократии и электоральные демократии. Д. Аптер на основе сравнения выделял следующие типы авторитарных режимов: 1) диктаторские; 2) олигархические; 3) не прямо представительные; 4) прямо представительные. А. Медушевский пишет об авторитарных режимах: 1) «ограниченного плюрализма»; 2) «неопатримониальных»; 3) «преторианских»; 4) «авторитарно-бюрократических» и т. д.

Такое разнообразие типологий определяется следующими причинами: а) типологии режимов конструируются в контексте теоретических парадигм, приверженцами которых являются их авторы, а они значительно отличаются друг от друга; б) построение типологии редко является самостоятельной задачей, характер основной проблемы исследования накладывает отпечаток на типологию; в) классифицировать политические режимы способом, удовлетворяющим всех — видимо невыполнимая задача; г) само многообразие форм авторитарных режимов ведет к созданию новых, все более дифференцированных типологий и попыткам выделения важнейших черт авторитаризма. А.П. Цыганков предлагает, в этой связи, следующий перечень:

- стремление исключить политическую оппозицию (если таковая существует) из процесса артикуляции политических позиций и принятия решений;

- стремление использовать силу в разрешении конфликтных ситуаций и отсутствие демократических механизмов контроля над осуществлением власти;

- стремление поставить под свой контроль все потенциально оппозиционные общественные институты — семью, традиции, группы интересов, средства массовой информации и коммуникации и пр.;

- относительно слабая укорененность власти в обществе и вытекающие отсюда желание и одновременно неспособность режима подчинить общество всеобъемлющему контролю;

- перманентные, но чаще всего не слишком результативные поиски режимом новых источников власти (традиции и харизма лидера) и новой, способной сплотить элиту и общество идеологии;

- относительная закрытость правящей элиты, которая сочетается с наличием внутри нее разногласий и борющихся за власть группировок.

Однако, как представляется, главное отличие авторитаризма от тоталитаризма в том, что автократия не имеет (точнее не обладает технологическими возможностями для реализации) тоталитарных амбиций. Если не идти на открытую конфронтацию с таким режимом, то можно даже иметь определенную свободу действий, например, в экономической и интеллектуальной сфере. Не обязательно также активно демонстрировать поддержку режима, достаточно его терпеть. Если принцип функционирования тоталитарного режима «Разрешено все, что приказано», то авторитарного — «Разрешено все, кроме политики». Поскольку в условиях этого режима государство представляет собой организм, отделенный от общества и требует от людей лояльности и службы, не давая им взамен обязательства получить согласия на свои действия. Авторитарные режимы часто заимствуют внешние, формальные параметры конституционного устройства, которые получают совершенно иное, чем в условиях демократии, политическое содержание. Они не имеют, как правило «священной идеологии», навязываемой всему обществу. Чаще всего такого рода режимы опираются на размытую концепцию «национального интереса» и популизм. Главная цель авторитарного режима не формирование «нового человека» с помощью массированной идеологической обработки населения и государственного террора (СССР) или селекции новой расы господ (нацистская Германия), а сохранение политической власти любыми средствами. Не обязательно и существование массовой «государственной партии», которая может быть заменена политической кликой, псевдомногопартийностью или опорой на армию и др.

По мнению А. Медушевского, современные авторитарные режимы, при всех их различиях, «характеризуются системой мнимого конституционализма. Этот последний (в отличие от номинального варианта) теоретически рассматривает конституцию как определенное ограничение власти. Однако механизм реализации права выводит принятие политических решений из сферы конституционного контроля. Это достигается путем, во-первых, конституционного закрепления очень больших правовых прерогатив главы государства (иногда граничащих с абсолютной властью); во-вторых, сохранения пробелов, или лакун, в конституции; в-третьих, такой практики их заполнения, которая в данном режиме всегда проводится в пользу власти. В этой системе мнимого конституционализма… власть оказывается способной активно действовать вне конституционного поля, принимая конституционные нормы лишь постольку, поскольку они не мешают проведению властных решений».

В тех случаях, когда авторитарные режимы добивались значительных экономических успехов, это им, как правило, удавалось потому, что они в экономике предоставляли своим гражданам свободу, отнятую у них в политической сфере. «Одна свобода не может гарантировать экономического успеха. Но репрессии наверняка гарантируют экономическое поражение», — писал М. Эбрэм. Более того, этот успех обычно не способствовал длительному укреплению режима, а наоборот был прологом к его падению (Чили, Южная Корея и др.). Поскольку народ, как правило, требовал политической свободы, соразмерной со свободой экономической.[32] Поэтому одна из важнейших проблем всех авторитарных режимов — проблема легитимности, актуализация которой связана с растущим отчуждением общества от власти.

7. Демократический режим. Критерии и теоретические модели демократии. Как и авторитарные, демократические режимы достаточно существенно отличаются друг от друга по многим параметрам. Однако прежде чем приступить к рассмотрению типологий демократических режимов, необходимо решить проблему определения, что такое демократия, каковы её критерии? Понятие «демократия» с большим трудом поддается однозначному толкованию. О демократии говорят как:

- о политическом идеале и реальной действительности;

- об особой форме функционирования властных структур;

- системе прав, обеспечивающей широкое участие масс в управлении делами общества;

- методе регулирования отношений между управляющими и управляемыми;

- механизме удовлетворения разнородных социальных интересов и мирного разрешения межгрупповых конфликтов;

- способе получения властных полномочий и их ротации;

- институциолизированной системе переговоров между социальными группами, обеспечивающей легитимность режима (В.М. Сергеев) и др.

Джордж Оруэлл отмечал по этому поводу, что «...когда речь идет о таких понятиях, как демократия, то обнаруживается не только отсутствие его общепринятого определения, но и любые попытки дать такое определение встречают сопротивление со всех сторон... Сторонники любого политического режима провозглашают его демократией и боятся утратить возможность пользоваться этим словом в том случае, если за ним будет закреплено какое-то одно значение».

Эта проблема усугубляется тем, что, с одной стороны, существовало несколько, отличающихся друг от друга исторических форм демократии (античная демократия, элитарные демократии XIX столетия и др.) и в разные эпохи слово «демократия» имело разное содержание, с другой, создано множество теоретических (идеальных) моделей демократии — это классическая либеральная, идентитарная и плюралистическая, партисипаторная и плебисцитарная, марксистская и др. «За последние 25 столетий, пишет Р. Даль, — в течение которых демократия истолковывалась, оспаривалась, одобрялась, порицалась, замалчивалась, устанавливалась, существовала, уничтожалась, а потом порой воцарялась вновь, так и не удалось… прийти к согласию по наиболее фундаментальным вопросам, касающимся самой сути явления». Однако при всем разнообразии подобного рода толкований, западные исследователи готовы признать политический режим демократическим, если тот удовлетворяет минимальному набору формальных признаков (критериев), более того, достигнут консенсус по поводу того, каким этот набор должен быть. Таким образом, демократия это не столько комплекс идей и принципов свободы и справедливости, сколько комплекс норм, институтов и процедур, сформировавшихся на протяжении долгой истории. Дж. Дьюи, отмечая многозначность понятия «демократия», в частности, писал: «Но одно из значений несет явственно политический смысл, указывая на некий способ управления — на определенный порядок отбора должностных лиц и регулирования их поведения в качестве таковых».

В свое время Йозеф Шумпетер первым сформулировал концепцию обязательного нормативного минимума и предложил определение процедурной демократии как «такого институционального устройства, предназначенного для принятия политических решений, в котором индивиды приобретают властные полномочия посредством конкурентной борьбы за голоса избирателей». Таким образом, процедурная демократия означает институализацию группового конфликта. Законодательные органы, суды, политические партии, группы интересов ведут мирное соперничество за обладание политической властью, причем способы прихода к власти, ее реализации и передачи от одной элитной команды к другой регулируются законами и общепринятыми неформальными правилами. Следовательно, он придавал демократии чисто техническое значение. Это метод конкурентного отбора наиболее эффективной властвующей элиты, способной взять на себя ответственность как за исполнительную, так и за законодательную власть. Кроме того, демократия должна препятствовать узурпации всей полноты власти какой-либо элитной группой. Массам отводится незначительная роль, преимущественно это участие в выборах. Народ имеет возможность свободно выражать предпочтения тому или иному политическому курсу, получать доступ к ведущим политикам, принимать решения относительно проблем, которые образуют «повестку дня». Однако выигравшая выборы элитная группа должна быть полностью свободна в своих действиях от изменчивых настроений и желаний масс, следуя которым можно прийти к авторитаризму.

Позднее ряд авторов дополнили шумпетеровскую формулу, отметив необходимость всеобщего избирательного права, обеспечения честной конкурентной борьбы на выборах, возможность участия в ней представителей всех существующих в обществе социальных групп и интересов. С точки зрения приверженцев этого подхода к пониманию демократии (его иногда называют «минималистски-процедурным»), этому политическому режиму свойственны «неопределенность результатов при определенности процедур», в отличие от авторитаризма, где «результаты предопределены, несмотря на неопределенность процедур». Однако «определенность процедур» в условиях «консолидированной демократии» ведет к значительному ограничению «неопределенности результатов», иначе говоря, практически исключает возможность «недемократических результатов».

Базовой для Запада сегодня является опирающаяся на теоретический и практически-политический опыт нескольких веков плюралистическая модель либеральной демократии:[33] «Политическая власть народа, отправляемая свободно выражающим себя большинством, уважающим право меньшинства проявлять свое несогласие» (Ж.Л. Кермонн). В связи с этим предлагаются обычно следующие критерии демократического режима:

- всеобщее избирательное право граждан;

- возможность для граждан претендовать на занятие выборных должностей;

- регулярное проведение свободных, конкурентных и справедливых выборов;

- наделение избранных должностных лиц конституционным правом контроля над правительственными решениями;

- отсутствие притеснений по отношению к политической оппозиции (включая независимые политические партии и группы интересов) и присоединяться к ним;

- свободный доступ граждан к источникам альтернативной информации (Ф. Шмиттер, Т. Карл).[34]

Формой существования демократии является правовое государство, в которое не только включены все демократические процессы, но в котором также все они контролируются правом и подчинены ему.

Данные критерии представляют собой некоторые эталоны, с которыми можно сопоставить деятельность существующих политических образований, провозглашающих себя демократическими. Политические режимы не прошедшие «тест» по всем признакам процедурной демократии причисляются либо к авторитарным, либо к смешанным или гибридным политическим режимам.[35]

Однако наиболее существенно скорректировал концепцию Й. Шумпетера Роберт Даль. В начале 70-х годов он ввел в научный оборот понятие «полиархия», более точно, по его мнению, отражающее суть современной плюралистической демократии. Позднее он несколько по-иному сформулировал набор «минимально необходимых критериев» современной плюралистической (процедурной) демократии: 1) эффективное политическое участие граждан; 2) их равенство по отношению к процессу принятия решений; 3) возможность получать достоверную информацию и, значит, делать выбор самостоятельно и со знанием дела; 4) механизм контроля граждан над «политической повесткой дня» 5) участие совершеннолетних. Любую политическую систему, отвечающую этим критериям и можно, по его мнению, назвать «полиархией» (многовластием).

2. Демократия в форме «правления народа, посредством народа» или в виде «управления народом посредством его представителей» означает теоретические установки, которые лишь отчасти были реализованы в практике современных обществ и в организации их политических систем. До настоящего времени не было народа, который научился бы собой управлять, и в ближайшей перспективе вряд ли это возможно. Всякое правление, в этом смысле, является олигархичным и, следовательно, предполагает господство немногих над большинством. Представление, согласно которому люди могут быть активными и постоянными политическими деятелями, не является убедительным. Настроения и деятельность большинства людей ограничивается личными или групповыми интересами. Народу не свойственна рефлексия по поводу власти, которая определяет рациональные или иные действия и взаимоотношения в обществе. Он выполняет решения правительства по инерции и даже сопротивление им чаще всего бывает не обоснованным желанием добиться альтернативных решений, а неясным, непросветленным возмущением.

Всякое управление предполагает необходимость подчинится определенному правилу, что требует соответствующей дисциплины. Дисциплина же привносится извне. Когда человек появляется в обществе, там уже есть институты, находящиеся в большой степени вне индивидуального контроля. Он узнает, что эти институты обязательно определяют, по крайней мере, общие направления того, с чем он может встретиться в своей жизни. Организационные попытки некоторых групп людей могут изменить характер этих институтов, но маловероятно, что индивид, который находится в стороне от этих групп или даже состоит в ней, будет ее руководителем, тем более получит возможность постоянно оказывать влияние на всю политическую систему.

Концепция полиархии исходит из того, что и в условиях демократии принятие значимых политических решений является прерогативой узкого круга лиц (их число не превышает 5% населения) — конкурирующих элит и лидеров. Элиты и лидерство сохраняются и при демократии в силу требований разделения труда. В политике, отмечает П. Бурдье, как и в других видах деятельности (науке, культуре, социальных отношениях) своеобразная экспроприация прав большинства на данную область является следствием концентрации соответственно властных ресурсов в руках профессионалов, которые могут рассчитывать на успех только при условии, если обладают политической компетентностью, что предполагает специальную подготовку. Профессионализация управленческого труда и связанные с этим концентрации средств по производству выступлений и действий, общественно признанных в качестве политических, непрерывно возрастала по мере того, как политическая идеология получала автономию в результате появления крупных бюрократий, освобожденных профессионалов в сфере управления. Как и появление специальных учебных заведений, в чьи обязанности входит селекция и подготовка профессионалов в области осмысления социального мира — чиновников, политических журналистов, политиков. Статус профессионала в структурах управления требует соответствующих знаний и специальной подготовки. Политическая, юридическая и другие социально-гуманитарные науки, преподаваемые в специальных учебных учреждениях, рационализируют компетентность, которую требуют область политики и которой профессионалы владеют на практике.