Касательно преступницы, промышляющей абортами 1 страница

автор Джордж Вашингтон Диксон

Несомненно, удвоив и утроив наши усилия, мы добьемся, чтобы эта отвратительная иностранка предстала перед судом. Ее гнусные методы лечения канут в прошлое, так что женщинам Нью-Йорка будет чем защищать свою честь. Но берегитесь! Когда Мадам Х (ее французское имя слишком хорошо известно в нашем городе, чтобы печатать его лишний раз) посадят в тюрьму, последуют ужасные разоблачения, имена знаменитостей и аристократов будут вымараны в грязи, подлинная природа Гоморры, в которой мы живем, откроется. Трепещите, грешники!

 

Я не была грешницей, но я затрепетала.

– В ТЮРЬМУ?!

– Ну… да… небольшой риск есть, – пробормотал Чарли. – Тюрьма. Риск небольшой. Ясно?

Наши глаза встретились. Он впервые признал, что я рискую. Что могу попасть в тюрьму. Его взгляд, тон, каким он произнес «Риск небольшой», напряженная складка между бровями, знакомая кривая улыбка – все это говорило о том, что угроза реальна, но одновременно и о том, что она будоражит его, разгоняет по жилам кровь. Чарли любил риск. Всегда. Похоже, и я от него заразилась. Мы так и несемся вперед на крыше вагона.

– Ты ведь понимаешь, Энни, правда? Опасность невелика, но реальна.

Мы словно рассматривали ее со стороны – будто дикого зверя в клетке. Зверь ходил кругами и выжидал момента, чтобы кинуться.

– Поверь мне. Список не позволит им дать делу ход. Вот и Диксон так считает, иначе с чего бы ему болтать о знаменитостях и аристократах.

Хм. Как мне поможет тот факт, что я оперировала миссис Филипп Пенни Бейкер, жену главы Нью-Йоркской биржи, по поводу непроходимости маточных труб после рождения пятого ребенка? Или как то, что я пользовала Лили Делайл, любовницу мистера Рендолфа А. Хавмеера, кузена мэра, может меня спасти? Почему вообще хоть какая-то процедура интимного характера, которую я оказала дамам с Пятой авеню, поможет мне? Но Чарли считал, что поможет. Мои дамы меня защитят. И адвокаты.

– Моррилл говорит, этот закон слишком размытый, наказание незначительное. Даже если оштрафуют, то на небольшую сумму. Это все пустяки.

– Пустяки? Не думаю.

– Послушай, иск со стороны Сьюзен Эпплгейт так и не был подан. Мы предложили деньги каждому, кто выдвинет претензию. И что? Никто так и не явился. За целый год.

– Чарли, наша малышка останется без матери. Я не вынесу. Целый год в тюрьме.

– Да не будет никакого года! – Он был самоуверен, точно петух.

– Ну да, тебе-то ничто не грозит. Не на тебя охоту открыли. Он помолчал, обдумывая мои слова, и кивнул:

– Верно. Ладно, если не хочешь рисковать, тогда уходи, они этого и добиваются. Оставь практику.

– Уйти? – В глазах у меня помутилось. – Но это моя жизнь! А женщины? Кто позаботится о них, об их бедах, если я уйду? Миссис Костелло? Она коновал. Я видела, в каком состоянии ко мне приходили ее бывшие пациентки.

– Тебя никем не заменить, миссис Джонс. – Чарли взял в ладони мое лицо. – Только ты сама можешь определить, продолжать или отказаться.

– Верно. Потому что не тебя повесят.

– Не драматизируй. За это преступление не вешают.

– Так все-таки преступление? Но даже если закон это запрещает, то все равно это меньшее зло.

– Именно так. И ты должна знать, что Сакс, Аргимбо и особенно Оуэнс полагают, что тебе надо держаться твердо. Они твои верные сторонники и считают тебя настоящим бойцом.

– Я не хочу быть бойцом.

– Но ты уже вступила в схватку. Ведь так?

Я не ответила, но понимала, что Чарли прав. И он тоже вступил в схватку – рядом со мной. Мы вместе выбрали жизнь с риском, как некогда обитатели фронтира^[83], – бок о бок с волками, вверив себя Провидению, не отпуская от себя детей.

– Ты в безопасности, – сказал Чарли. – Запомни мои слова.

Запомнить-то я запомнила, но до безопасности было далеко.

Вскоре пришло письмо от Корделии Парди.

 

Мадам,

Спешу сообщить вам, что после того, как я покинула ваше заведение, всю дорогу до дома за мной шел полицейский. Он спросил меня о цели моего визита к вам. Я сказала, что это мое личное дело. Он настаивал на том, чтобы я сообщила ему свое имя и адрес. Думаю, мне лучше предупредить вас.

Ваша К.

Глава седьмая
Беспорядки

На следующий день после публикации призыва Диксона отправить меня в тюрьму я вела дочь из школы домой. Мы шли, держась за руки, Аннабелль упражнялась в чтении вывесок. «Парикмахерская», читала она гордо. «Тоник для волос для джентльменов», «Чистка обуви пять центов». Шесть лет, а читает что твой профессор. Уже было видно, что из нее вырастет красивая девушка с тонкими изящными руками. Мы водили ее на оперу «Волшебная флейта», и Белль заявила, что научится петь, как Ида Розбург. Мы смотрели с ней римские скульптуры в новом музее «Метрополитен», и она объявила, что хочет поехать в Рим. Мы ужинали с ней в ресторане «Дельмонико», и она возвестила, что желает есть Charlotte Russe^[84] каждый день. В своих мечтах я видела, как дочка крутится в котильонах, провожаемая восторженными взглядами. Для нее будут открыты двери самых изысканных гостиных и салонов, вокруг нее станут виться поклонники из высшего общества, она будет жить в роскошном доме на шикарной авеню.

И тут мы увидели мужчину, который приклеивал объявления на витрины лавок Кортландт-стрит. Поначалу я приняла его за обычного расклейщика. Чисто выбритый, высокий, с шапкой темных волос, острым носом и острым подбородком. Аннабелль потащила меня к объявлению, чтобы прочитать, а человек уже пришлепывал листок на фонарь. Я подняла мою девочку, чтобы ей было лучше видно, но мне бросились в глаза первые три строчки, и я в ужасе поставила ее на землю.

– Что это, мама? – спросила дочь, пока я сдирала бумажку со столба.

– Ничего, девочка, – ответила я и взяла ее за руку. – Комитет.

– К-О-М-И…

– Семь букв. Две «т», – произнесла я одеревеневшими губами.

Аннабелль мячиком прыгала рядом. При взгляде на нас соседи не могли сдержать улыбок. Узнали они во мне преступнейшую женщину в городе? Знают ли про формирующийся комитет по моему выселению? Может, и знают. Наверняка знают. Может, эти-то соседи и соберутся в объявленном месте в объявленное время и вольются в толпу, которая набросится на меня.

 

Утром я, как обычно, отвела Аннабелль в школу. Миссис Лайл похвалила девочку за осанку и манеры, не подозревая, что сидящая напротив миссис Энн Джонс на самом деле Дьяволица и Кровопийца.

– Но пора бы тебе, Аннабелль, стать поспокойнее, не вертеться столько. Ты ведь у нас особа утонченная, истинная аристократка.

Эта похвала меня окрылила. Домой я возвращалась, будто воткнув в шляпку роскошное перо под названием «Утонченная аристократка». Душа моя ликовала. Я шла, напевая песенку, запомнившуюся со времен сиротского поезда. О дети, милые дети, счастливые, юные, чистые… Зимнее небо казалось угрюмей обычного, во чреве туч угадывался снег. Дома Мэгги Макграт заливала в лампы керосин, кухарка Ребекка пекла хлеб. Гувернантка Нелли была у модистки, а Чарли укатил в Йорквиль встретиться с агентом Мадам Де Босак – некоей миссис Прем, которая брала у нас лекарства в долг. Я совсем уже было собралась прогуляться до конторы и обсудить с Гретой часы приема, как с улицы донесся какой-то шум.

Я выглянула в окно. По улице шла процессия, люди орали и колотили в сковородки. Я выбежала на крыльцо, но тут же кинулась обратно в дом.

Это был не комитет. Это была огромная толпа, она вытекала на Либерти-стрит с Кортландт-стрит – полчище тараканов, выползших из щелей.

– Мэгги! – закричала я. – Ребекка!

Захлопнуть дверь. Закрыть на засов. Задернуть шторы. Мэгги и Ребекке спрятаться в кладовой. Через щель в ставне я наблюдала с верхнего этажа за улицей. Перед моим домом колыхалась разъяренная толпа. Женщины в шляпках и с корзинками. Молодые хлыщи с тросточками, лица глумливо-брезгливые. Мужчины размахивали кулаками и метлами.

– Ведьма живет среди нас!

– Бросить ее собакам!

– Где малыш Сьюзен Эпплгейт?!

– Отомстим за Мэри Роджерс!

– Тащи ее сюда!

Толпа кипела от ярости, люди задирали головы, особо смелые, уцепившись за оконные карнизы, вжимали носы в стекла, силясь разглядеть какое-нибудь непотребство. Внезапно все головы повернулись в одну сторону. Послышался топот. Это был полицейский отряд. Во главе его шагал настоящий гигант, громила. Это был самолично шеф полиции Джордж Матселл. Судя по всему, ему показалось мало распять меня на страницах своей газеты, следовало распять физически. И он лично займется этим, издатель с полицейской дубинкой. Чтобы напечатать историю завтра, ее надо сотворить сегодня.

Матселл грузно протопал сквозь толпу к моей двери. Подчиненные не отставали. Целая дюжина полисменов. В тусклом свете пасмурного дня их медные пуговицы угрожающе блестели, башмаки грохотали, из ртов поднимался белый пар. Матселл дунул в свисток, и двенадцать служивых в темно-синей форме встали перед моим домом навытяжку. А толпа снова принялась драть глотки:

– Убийца! Торговка смертью!

Рядом с окном в стену ударило что-то тяжелое.

Люди принялись швырять все, что попало под руку: камни, каштаны, устричные раковины, яблочные огрызки, замерзший лошадиный помет.

– Этот дом оплачен детскими костями!

– Убийца детей!

Я видела не людей, а невежественных свирепых дикарей. Если бы даже все слезы, выплаканные у меня на плече, пролились дождем на их невежественные головы, они бы все равно не узнали и малой доли того, что известно мне, им неведомы ни правда, ни сомнения, ни милосердие, ни благодарность. Они вытягивали шеи, силясь разглядеть меня. Соседи, что прежде приветственно махали рукой, приподнимали шляпу, теперь, высунувшись из окон своих домов, тоже орали, размахивали кулаками и называли меня дьяволицей.

– Убийца! Грешница!

– Выволочь ее и повесить!

Полицейские образовали живую цепь вдоль моего дома, а толпа уже дружно выла:

– Тащи ее, тягай ее, вали ее, убей ее!

Глаза налиты кровью, на губах пузырится пена. Эти ненавидели меня – но ровно до того момента, как им самим приспичит. Пока я им не понадоблюсь. Вот тогда начнется: о, помогите мне, Мадам! Но ведь среди них мои соседи, вполне добропорядочные люди. Откуда такая ненависть?

Под окно моей гостиной кто-то прикатил большую бочку, на нее забрался тощий верзила с острым носом. Расклейщик! Таракан, что вчера расклеивал объявления на Кортландт-стрит.

– Диксон! – завопила толпа. – Диксон! Диксон!

Тот самый Диксон? Значит, все это просто спектакль? Я же собственными глазами видела, как этот Диксон расклеивал объявления. Значит, это он собрал толпу, довел ее до исступления. Торговец скандалами. Похоже, собирается произнести речь.

– Леди и джентльмены! – крикнул Диксон, воздев указующий перст. – Взываю к вам: изгоните нечестивую прочь!

Изгоните Мадам Де Босак, убийцу и мошенницу, чье богатство зиждется на костях невинных.

– Повесить ее!

– Если Мадам не уберется от нас сама, пусть народ поможет ей. Выломаем дверь и вытащим ее на свет божий!

Толпа взревела и качнулась к дому, оказавшись вплотную к полицейским. Подстрекательство к линчеванию? Для Матселла это оказалось чересчур, хотя он наверняка не прочь увидеть меня повешенной где-нибудь на акации. К тому же он сейчас полицейский, а не газетчик. Препятствовать беспорядкам – вот его главная задача.

– Расходитесь, сию минуту расходитесь! – заорал издатель в полицейском мундире. – Прекратить немедленно!

И громила на моем крыльце принялся постукивать дубинкой по ладони. Люди на миг притихли, затем разом загомонили, послышался смех, но штурмовать дверь не осмелились. Впрочем, расходиться они тоже не собирались. Я была сама не своя от волнения еще и потому, что не знала, как выбраться из дома. Скоро нужно за Аннабелль в школу… Как известить Чарли, предупредить Грету, сообщить юристу Морриллу? Позже я узнала, что Грета в клинике, расположенной в нескольких шагах от моего дома, услышала шум, заперла входную дверь и кинулась в школу за Аннабелль. Ту ночь моя девочка провела у Греты, играла с Вилли и ведать не ведала об ужасе, что случился на нашей улице.

– Убийца! Убийца! – вопили горлопаны, пока не опустились сумерки, только тогда они постепенно расползлись по своим щелям. К вечеру у дома топталось всего несколько человек. Я слышала, как они недовольно переговариваются, разочарованные, что никого так и не вздернули. А через час остались лишь люди в форме.

– Только полисмены, – сказала до смерти перепуганная Мэгги.

Считайте меня дурой. Но только тут я осознала главную опасность. Полицейские прибыли не для того, чтобы меня охранять. Главная угроза исходила от них. И не она ли стучалась сейчас в мою дверь?

– Пойди отзовись, – велела я Мэгги. – Ты знаешь, что надо сказать.

– Мадам Де Босак? – Голос явно принадлежал лицу с полномочиями.

– Никакой мадам здесь не живет, – ответила умница Мэгги. – А моей хозяйки нет дома. Я передам ей, что вы заходили. Как вас представить?

– Шеф полиции Матселл. Прошу передать Мадам, что ее деятельность нарушает установленные правила и выбор у нее такой: либо свернуть незаконную практику, либо лицом к лицу столкнуться с последствиями.

– С последствиями? – переспросила Мэгги, и я почти услышала, как хлопают ее ресницы. Кокетка. – Последствия?

– Приговора страшнее, чем повешение, она может не бояться.

Глава восьмая
Нечестивая

На следующий день «Полиантос», «Гералд» и «Полицейский вестник» опубликовали отчет о беспорядках, не потрудившись объяснить, кто именно эти беспорядки затеял. А затеяли их сами газеты. «Гералд» напыщенно написал, что я укрылась в своем логове, дрожа от страха, что толпа вытащит меня из норы и разорвет на части. «Вестник» же объявил, что дьяволицы дома не оказалось – она как раз продавала белого ребенка в рабство. «Полиантос» возвестил, что у толпы была припасена веревка, дабы вздернуть Мадам на фонаре.

Газеты расхватывали как горячую кукурузу. Газетную ложь я читала, сидя за столом в ресторане отеля «Астор Хаус», куда мы перебрались по настоянию Чарли. Здесь к нам присоединились наши друзья – Оуэнсы и Моррилл. Ида Оуэнс гладила меня по руке, а ее муж, топорща усы, пыхтел, возмущенный бесстыдством репортеров, сочинивших про меня такие небылицы. Мой кофе давно остыл, когда я взялась за «Вестник».

 

Вчера на Либерти-стрит у дома, который занимает некая Мадам Х, собралась возбужденная толпа. Чувствовалось, что и более обеспеченные классы испытывают глубокое отвращение к методам этой жалкой ведьмы, которая пряталась за шторами, дрожа от страха перед толпой, требовавшей немедленно очистить помещение.

Судя по вчерашнему настроению публики, Мадам убедилась в необходимости свернуть свой нечестивый бизнес, ибо ясно, что беспорядки, коих она стала причиной, на этом не закончатся.

 

– Мадам убедилась, – повторил Чарли. – Ведь так, да?

– А вы уверены, что нужно закрыть клинику? – спросила Ида Оуэнс. – Или все же нет?

– Не говорите только, что все это выбило вас из седла, дорогая моя! – воскликнул ее супруг.

– Меня и правда выбили из седла, – согласилась я.

– Мы не дадим кучке лоточников выселить тебя под гром сковородок, – сказал Чарли.

– Мы? Тебя там не было!

Я знала, что муж сожалеет, что его не было дома. Он примчался уже после окончания вакханалии, потрясенный новостями, и был со мной особенно ласков.

– Бедная моя Энни, этого больше не повторится, никогда, – шептал он, обнимая меня.

Чарли увез меня в «Астор Хаус» и весь вечер, который Аннабелль провела у Греты, ораторствовал перед друзьями.

– Это все дело рук Диксона. Это он устроил спектакль для прессы.

– Он там был не один, – возразила я. – И ты не видел их налитые кровью глаза.

– Кровь я видел. Я знаю, какая она из себя.

– Они пришли за мной, а не за тобой. У них даже есть листовки с моей карикатурой.

– Нисколько не похожей. Ты красавица, а нарисована уродливая карга.

– Так вы отступите, миссис Джонс? – спросил Оуэнс. – А как же ваши подопечные?

– Вы отдадите нас, своих сестер, на растерзание невежеству? – подхватила его жена. – Вверите нас бесчувственным мужланам?

– Миссис Джонс, все зависит только от вас, – сказал Оуэнс. – Знайте, что мы безмерно уважаем вас, восхищаемся вашей смелостью.

Старый лис Оуэнс ткнул точнехонько в мое слабое место. Я была падка на лесть.

Тут и Моррилл подал голос:

– Мадам, у них нет никаких улик против вас, но даже если бы были, я с легкостью отражу все удары.

Я вертела в руках ложку, скребла ею по белой крахмальной скатерти. Вечернее солнце играло, отражаясь в стекле, в серебряных приборах, в позолоченной мебели. Звон посуды, смех, негромкая фортепианная музыка. Прочие посетители ресторана обсуждали покупки, политику, детей, знакомых. Никто тут не говорил ни о крови, ни о смерти. Не говорили и об опозоренных женщинах, оказавшихся на краю погибели. И о ярости толпы не говорили. И о тюрьме, и о виселице. Они ели свой десерт, вытирали салфетками рты. И смеялись.

– Съешь что-нибудь, милая, – мягко попросил Чарли, касаясь моей ладони. – Газетам не понравится, что ты голодаешь. Ведь о чем тогда писать? Решат, что ты лишилась аппетита, потому что испугалась. Ты исчезнешь из заголовков, если сдашься. И никто не будет колотить в твою дверь по ночам. Ты станешь жить в мире и покое.

Он ждал, пока я переварю его слова. Умный пройдоха, знал, что мир и покой – это не про меня.

– Безумные дни, – пробормотал Оуэнс себе в чашку. – Представьте только, что они понапишут, когда вы удалитесь от дел и закроете свою клинику.

– Вот порадуются, – поддержала его жена. – Да они пляски устроят на руинах вашей больницы.

Я размышляла. В гавкании Диксона, в рычании Матселла было столько самодовольства, столько уверенности в себе. Нет, не хочу я их радовать.

– Да пускай катятся! – сказала я. – Этим мерзавцам меня не сломить.

 

Дома, сидя у огня с Аннабелль на коленях, Чарли сказал, что Джонсы покажут всем, чего стоят.

– Вся аристократия селится в районе Пятой авеню. Что ж, ударим по ним с тыла. В самом центре города есть несколько участков, выставленных на продажу. Выкупим их. И построим дом. Не дом – замок.

– Замок? – вскричала Аннабелль. – Мы будем жить в замке?

– Да, моя принцесса, – нежно ответил Чарли. – Шато Джонс. Замок с башнями, пони с серебряным колокольцем и фонтаны шоколада в саду.

– А из кранов пусть льется шипучка! – объявила дочь.

– А ну, хватит! – прикрикнула я на малышку. Моя мама не переносила избалованных детей, и я вслед за ней. Чарли же вечно заваливал Белль подарками и морочил голову мечтами о всяких глупостях.

– Не переживай, бельчонок, – шепнул Чарли и произнес уже серьезно: – Завтра же утром свяжусь с земельным агентом. Через пару дней сделка будет оформлена.

– Сделка, сделка, сделка! – запела Аннабелль. Она начала учиться игре на фортепьяно и без конца напевала мелодии, которые разучивала, даже на нервы действовало.

Итак, впереди у нас Замок в Лощине.

Но у меня-то времени на песенки и мечты о замках не было. На Либерти-стрит, несмотря ни на что, клиентов было много как никогда. Спасибо бесплатной рекламе, что сделали нам беспорядки и газеты. Но вопли толпы еще звучали у меня в ушах, и работать мы стали с величайшими мерами предосторожности.

 

Шел уже март 1877-го. Однажды в клинике звякнул дверной звонок, я ожидала, что это очередная беременная дама. Но на крыльце обнаружился носатый полисмен.

– Мадам Де Босак? – спросил он. – Мадам Жаклин Энн Де Босак?

– Вы ошиблись. Я никакая не мадам, а миссис Джонс.

– Ха! – Он ухмыльнулся. – А у меня совсем другие сведения. Всем известно, что вы и Мадам – одно и то же лицо.

И тут я с ужасом увидела, что он не один. Сбоку от крыльца стоял еще один полицейский.

– Не знаю, какие у вас там сведения, но я миссис Джонс, а в доказательство вот вам мистер Джонс, мой муж.

– Что тут еще такое? – Из амбулатории вышел Чарли, взял меня за локоть, отодвинул назад и встал между мной и полицейским.

– Полисмен Хейс, – представился визитер. – У меня ордер на арест вашей жены.

– На каком основании?

– Преступный промысел в виде абортов.

Чарли потребовал показать бумагу.

– Я очень сожалею, – произнес он, едва глянув в листок. – Здесь говорится, что арестовать следует Мадам Де Босак.

– Мадам Де Босак – дама преклонных лет, – объяснила я. – Она действительно бывает здесь, но наездами. В настоящее время пребывает в Париже. Мы не знаем, когда ее ждать.

– Миссис Джонс – это всего лишь псевдоним, – сказал полисмен. – Во всех газетах пропечатан портрет мадам. И она очень похожа на вас.

Замечательный аргумент. Грош ему цена. Чарли стоял на своем:

– Миссис Джонс – моя жена, а обвинение нелепо.

– Она проследует со мной на Сентрал-стрит.

– В Томбс?! – вскричала я.

– Я не позволю, – мрачно произнес Чарли.

– Поспешите, мадам, – сказал фараон, и мы поняли, что спорить бесполезно.

– Я привезу Моррилла, – пообещал Чарли.

– Мне нужно переодеться, – сказала я как можно спокойнее.

Газеты потом отмечали изысканное сочетание бархата, шелка и кружев, мягкость шерсти. Элегантный гардероб, определил «Гералд». Отменное сочетание кашемира и меха, подпевал «Полиантос».

На Сентрал-стрит Чарли прибыл через несколько часов и без Моррилла, занятого на заседании Большого жюри. Та к что полицейский судья Генри Меррит допрашивал меня без адвоката. Мне он показался истинной свиньей в черном одеянии. Но когда он назвал имя истца, в груди у меня словно что-то взорвалось.

Корделия Парди. Моя маленькая Корделия.

– У нас имеется заявление под присягой некоей Корделии Шекфорд Парди, – пробубнил Меррит. – Она показала под присягой, что вы совершили над ней акт аборта.

Этот котеночек донес на меня после того, как я спасла ей жизнь?! Как такое возможно? Ее принудили. Уверена, принудили.

– Это ложь, – сказала я резко.

– Мисс Шекфорд… миссис Парди в ходе судебного процесса против мистера Джорджа Парди о злонамеренном пренебрежении обязанностями дала показания, что он вынудил ее сделать аборт на поздних сроках и что исполнителем были вы. Вы обвиняетесь в убийстве по неосторожности второй степени в соответствии с законом штата Нью-Йорк от 1846 года. Преступление наказывается тюремным заключением сроком не менее четырех и не более семи лет.

ОТ ЧЕТЫРЕХ ДО СЕМИ ЛЕТ.

Убийство по неосторожности.

Что?!

Если уж арестовывать меня, то за операцию! А это куда менее тяжкое преступление, до одного года тюрьмы, а не от четырех до семи! Убийство по неосторожности. Никогда! Все знают, что я и пальцем не трону женщину на позднем сроке. Пока у нее не начнутся роды. Кровь отхлынула у меня от лица. Я осознала, в какую переделку попала.

Чарли сжал мои пальцы потной ладонью:

– Твое слово против ее слова. Они ничего не докажут.

– Прежде всего, – сказала я судье, – эта Корделия Парди, кем бы она ни была, солгала вам. Я в глаза ее не видела.

– Суд установит сумму залога.

– У меня маленькая дочь, ваша честь, – сказала я; ужас сотрясал мое тело. – Прошу вас, отпустите меня. Я не совершила ничего противозаконного, тем более – убийства.

Судья стукнул молотком:

– Назначаю залог в десять тысяч долларов.

– Десять тысяч! – вскричал Чарли. – Но ведь это неслыханно!

– Убийство по неосторожности, – повторил судья. – Десять тысяч. И два поручителя. – Он опять стукнул молотком и добавил, что я буду содержаться в Томбс.

– Мою жену миссис Джонс облыжно обвинили! – закричал Чарли. – Такой залог – это издевательство над правосудием. Но я готов внести его немедленно, ваша честь.

– И два поручителя. – Судья еще раз стукнул молотком, и тут же ко мне слетелась стая стражниц.

– Экси! – выдохнул Чарли, наблюдая, как на меня надевают кандалы, которые тут же до крови впились в запястья.

– Разыщи Моррилла! – крикнула я, когда меня выводили из кабинета.

На лице Мадам Де Босак не дрогнул ни единый мускул, когда ее забирали в Томбс, написали в «Гералд» на следующий день. Я очень даже дрогнула, я едва устояла на ногах, мне чудилось, что во мне не осталось костей, что вместо мускулов желе. Они погрузили меня на телегу, которую называли падди и на которой до меня успело прокатиться немало несчастных ирландцев. В том числе и братья Падди прибыли на этой телеге в эту промозглую нору, дабы вкусить от яблочного пирога американской юстиции. И фамилия эта стала символом отчаяния. Надзирательница миссис Молтби отвела меня на второй ярус, открыла черную железную дверь, похожую на печную заслонку, и втолкнула в клетушку без окон. Я села на топчан и привалилась к стене, влажной от слез всех тех женщин, кто страдал здесь в унижении и грязи. Но даже когда дверь захлопнулась, я не заплакала. Я проклинала своих врагов – Матселла и Диксона, Эпплгейта и Ганнинга, Хейса и Меррита, всю эту братию, олицетворявшую медицину, юстицию, прессу. Целая колода тузов против двойки треф. Я молилась, чтобы Чарли вытащил меня к завтрашнему утру.

Наутро, гремя ключами, явилась тюремщица с подносом. Не чай, а какие-то опивки, не хлеб, а тараканий помет. Есть я не стала. Прижавшись лицом к окошку в двери, я вглядывалась в галерею, куда слабый свет проникал сквозь стеклянную крышу, загаженную голубями. Вонь стояла дикая. За дверью колыхался гул, в своих клетках кричали и плакали десятки женщин, по галерее прохаживался охранник. На бедре у него висело оружие. Меня поразила его странная походка.

Все это было какой-то непостижимой ошибкой. Убийство по неосторожности. От четырех до семи лет. Чарли с приятелями завели меня не туда. Это они меня подбили. Преуменьшили угрозу. Выставили моих врагов нелепыми болванами. Уверили, что мои опасения не стоят и выеденного яйца. И сейчас я ненавидела Чарли, даже вспоминая его опрокинутое лицо, когда меня уводили в застенок.

Вместо Чарли снова явилась надзирательница – с тарелкой картошки цвета цемента. И снова я не стала есть. Она вернулась и забрала тарелку.

– Мой адвокат здесь? Мистер Моррилл? А муж? Вы их впустите повидаться со мной?

– Ха! – только и ответила она.

Издевкой зазвенели тарелки на ее тележке, когда она покатила ее прочь. Немного погодя она просунула в окошко платье из грубой отвратительной материи:

– Переоденьтесь.

– Нет! – отрезала я.

– Переодевайтесь. Или в кандалы.

Она ушла, оставив мерзкое тряпье. Не собираюсь я надевать эту рванину. Я леди, миссис Чарлз Г. Джонс, а не уличная грязнушка.

Время шло. В сумерках раздался какой-то гул. Как, всего лишь четыре часа? Я постучала по часам. Когда же, когда они придут?

Они не пришли. Пришла надзирательница, ее глаза-фасолинки появились в окошке внезапно.

– Заключенная без формы! – завопила она и в одну секунду оказалась в камере.

– Убирайтесь! Я леди!

– Здесь вы не леди. Ночью ко мне явилась мама. Экси, мои дети в безопасности?

Все дети в опасности. Все матери. Никто и нигде не в безопасности.

Ты нашла нашего Джо? Где Датчи?

Пропали, как и ты, мама. Как и моя Белль теперь. Кто споет ей колыбельную?

Я ломала руки, голова гудела. Аннабелль с нелюбимой гувернанткой, а я тут, вне себя от ужаса, задыхаюсь. Домой. Вот все, что я хочу. Впереди не год заключения, а от четырех до семи. Хуже и быть не может.

– Не плачьте, миссис Джонс, – сказала незнакомая надзирательница, которая утром пригромыхала с тележкой. Молодая, краснощекая. Ее звали Элси Рилли. – Не плачьте.

– Я мать, – ответила я зло. – Вот вы сами разве не мать?

– Бог не дал нам с мистером Рилли ребеночка, – печально сказала тюремщица.

– Тогда вам стоит выслушать меня. Сядьте сюда.

Она приблизилась с таким видом, будто я сейчас ее сварю и сожру целиком. Шепотом я изложила инструкции, которые напечатаны в наших брошюрах: чтобы следила за своим циклом, подсчитывала дни, через три дня после близости с мужем в течение пяти дней лежала по часу, задравши ноги на подушку; перед близостью ввести в нужное место белок сырого яйца, а мужу наказать, что очень важно перед этим не пить спиртного, ни капли.

– Вообще-то лучше вам наведаться на Либерти-стрит, 148, – шептала я, – и у доктора Десомье получить бутылочку лекарства. Передадите ему записку, и он не возьмет с вас денег.

Дорогой Чарли, выдай миссис Рилли эликсир И ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТСЮДА.

– Чего это ради я вас слушаю? – вопросила молодая тюремщица. – Вы жена дьявола, ведь правда?

– А что ты теряешь? – спросила я вместо ответа. И она взяла у меня записку.

На третье утро я выглянула в дверное окошко и увидела, как по галерее шествует главная надзирательница миссис Молтби, а следом – двое мужчин, один нес кофр. Чарли и адвокат Моррилл! Аллилуйя!

– Десять минут, джентльмены, – предупредила главная тюремщица, отмыкая мою клетку.

– Тридцать, – возразил Моррилл и вытащил кошелек. Миссис Мэлтби жеманно улыбнулась:

– Стало быть, тридцать минут. – И удалилась под звяканье ключей.

Неужели они пришли не забрать меня отсюда? Чарли вошел в камеру и испуганно огляделся.

– Почему я все еще здесь? – закричала я шепотом.

– Миссис Джонс. – Моррилл откашлялся. – Несмотря на многочисленные попытки, нам так и не удалось найти никого, кто бы согласился стать поручителем по вашему залогу.