От высоты 65,5 к Выборгу

Наша 123-я стрелковая дивизия готовилась к прорыву линии

Маннергейма. К нам непрерывно подвозили снаряды; многочисленные батареи располагались на укрытых позициях. Все мы знали, что наступает решительный час, и ждали боя, как праздника. Желание у всех было одно — поскорее покончить с врагом!

Дни и ночи проводил я в разведке на передовой линии. Как всегда, вплотную подбирался к противнику, уточняя данные для ведения огня.

В то время я был начальником разведки дивизиона. Мои разведчики и связисты — это в большинстве спокойные, храбрые люди, хорошо знающие свое дело, готовые выполнить любое, самое опасное поручение. Ведь по роду нашей службы приходится быть впереди расположения своих войск и часто пробираться к линиям противника под сильным огнем. Натянешь на себя маскировочный халат и, затаившись вблизи от вражеских укреплений, лежишь и наблюдаешь. Донимает мороз, чувствуешь, что весь застыл, а тут :не то, чтобы пробежаться или похлопать руками, — пошевелиться нельзя. Движение демаскирует наблюдателя, выдает его врагу...

Дивизион наш действовал вместе с стрелковым полком майора Рослого. Полк штурмовал надолбы, проволочные заграждения, подбираясь к узловой финской позиции — высоте 65,5.

Когда последовал сигнал к атаке, все ринулись вперед. Бойцы обгоняли друг друга, и в шуме выстрелов гремели возгласы:

— Ура! За Родину, за Сталина, вперед!

Я продвигался вместе с пехотинцами. Наши снаряды рвались на высоте, за мною связисты тянули провод, и надо было, как только наши подойдут к переднему краю, дать сигнал для переноса огня дальше, в глубь оборонительной полосы противника. Этого пришлось ждать недолго. Торопливо выкрикиваю в трубку новые данные. Уже боец, первым ворвавшийся на высоту, сразмаху втыкает в снег древко знамени. И волна пехотинцев катится вперед, преследуя бегущих финнов. Кое-где еще кипит бой, особенно в том месте, где расположилась финская артиллерия. Батареи наши бьют с удивительной точностью, снаряды ложатся близко перед наступающей пехотой, и бойцы радостно кричат:

— Здорово пристрелялись! Молодцы артиллеристы!

И вот важнейшая высота в наших руках. Захвачен целый дивизион тяжелых финских 1 52-миллиметровых орудий. Финны отступили так поспешно, что не успели испортить орудия, не успели увезти снаряды. Мы используем вражескую артиллерию без промедления. Развертываем орудия в сторону отступающих, открываем огонь...

...Утром стало известно, что наша дивизия награждена орденом Ленина, и это сообщение еще больше подняло дух бойцов. Помню, стоит под большой сосной, запорошенной снегом, политрук. Вокруг него толпятся бойцы, и он взволнованно говорит:

— Дивизия награждена за успешный прорыв линии Маннергейма. Товарищ Сталин уже знает, как мы выполнили его наказ...

Его прерывают восторженные возгласы. Нарастает мощный красноармейский порыв, к новому бою готовы все...

Начинается наступление на селение Селямяки. Наш дивизион придается полку, которому поставлена задача — взять высоту у селения. Надо подготовить данные для артиллерийского огня. Пробираюсь как можно дальше вперед, чтобы все разведать самому. У меня такой метод работы: все видеть своими глазами, чтобы не было никакой ошибки в вычисления. Связисты тянут за мной провод, и мы, где можно, перебежками, а где ползком, двигаемся к расположению противника.

Перед высотой — открытое место, метров до пятисот в глубину. Это пространство надо пройти нашей пехоте под огнем, белофиннов. Возле высоты торчат надолбы, а еще ближе к ней тянется противотанковый ров.

Полз я до тех пор, пока финны не взяли меня под перекрестный огонь. Все же нашел удачное место, откуда все было видно, осмотрелся, сделал вычисления и схватил трубку телефона. Первые снаряды рвались далеко, я давал поправки, пока не полетели в воздух тучи снега, мотки проволоки с деревянными кольями, обломки досок, бревна, тела белофиннов. Пользуясь замешательством, начавшимся среди финнов, я со своими связистами решил пробраться еще ближе к ним.

— Жарко там, — пробормотал один связист, — убьют...

— Со мной никогда не убьют, — отвечаю я. — Надо знать, как подобраться, да ближе — и безопаснее.

Мы поползли. Я решил проникнуть в противотанковый ров, проходивший всего в 70 метрах от неприятельского расположения. Там можно было хорошо укрыться, а кроме того, требовалось выяснить, нельзя ли что-нибудь сделать для свободного прохождения танков через ров. Оказалось, что из рва очень удобно наблюдать. Только успевай сообщать данные батареям.

Вот ураган огня обрушивается на белофиннов. Вокруг нас дрожит воздух. Противник огня почти не ведет: он деморализован, и наша пехота, пользуясь этим, подбирается ближе, готовясь к решительной атаке. Но надолбы, проволочные заграждения, дерево-земляные укрепления еще не сметены. Я решаю разрушить их до конца и поэтому прошу пехоту получше залечь. Огонь переношу еще ближе к себе. Теперь противотанковый ров, где мы залегли, находится почти в зоне нашего огня. Осколки падают совсем рядом. Вижу, как вдребезги разлетаются неприятельские укрепления.

Артиллерийская подготовка окончена. Вместе с пехотинцами я прорываюсь через проволочные заграждения. Не отставая от меня, бежит артиллерист-разведчик Калмыков с винтовкой наперевес. Передо мною финский блиндаж, прыгаю туда и натыкаюсь на двух офицеров. У меня винтовка со штыком, и я пускаю его в дело. Бойцы лавиной врываются в блиндаж. Финны почти никогда не принимают штыкового удара. И те, что уцелели после первого натиска, бегут или поднимают руки вверх.

Батальон капитана Кравченко занял селение Селямяки со всеми его укреплениями. Жестокий мороз, но бой так разогрел всех нас, что никто не чувствует холода. Кравченко ходит по селению, указывая, как надо укрепиться на ночь. Выдвигается сторожевое охранение, пулеметы искусно маскируются в снегу. Потом Кравченко проверяет посты, подсаживается к пулеметчикам, тихо разговаривает с ними. Только поздно ночью ложится спать.

На другую ночь получаем приказ захватить Кусисто и Ахолу.

Пристроились в лощинке на срубленных ветвях, прижались друг к другу. Калмыков, сладко затягиваясь махоркой и пряча огонек в сложенной ладони, мечтательно говорит:

— Тянем мы наш провод, товарищ командир, все дальше и дальше. Интересно бы знать, сколько его надо тянуть еще до Выборга?

А кто-то из темноты отвечает:

— Вот назавтра его до Кусисто протянешь, а там уже близко.

И верно, завтра Калмыков протянул провод до Кусисто.

Только не сразу удалось нам это. У самого Кусисто финны встретили нас ураганным огнем. Кравченко сердито кричит мне:

— Что же, Бабаченко? Давайте артиллерию! Скорей!

Калмыков уже устроил в снегу гнездышко, аппарат чернеет на подостланной шинели. Шрапнель завизжала над нашими головами — перелет, недолет, и после обычной вилки я перешел на поражение. Кравченко с довольным видом помахал мне рукой и повел батальон в атаку. Через час мы были в Кусисто. Противник отошел к Хепонотке. Здесь дело было серьезнее. Вокруг Хепонотки у финнов было множество дерево-земляных точек. А кроме того, за многочисленными крупными надолбами, искусно прячась в ямках, сидели их снайперы с автоматами. Наша пехота залегла.

Я пополз вперед и в сторону, отыскивая лучшее и близкое к противнику место для наблюдения. Облюбовал большой камень и устроился за ним. Пули щелкают о камень, но нас со связистом не достигают. Только мелкие осколки камня летят в стороны. Связался с дивизионом, батареи открыли огонь. Вижу, что снаряды ложатся хорошо, вскакиваю с трубкой у уха, чтобы проследить, вся ли площадь, занятая неприятелем, покрывается нашим огнем. Везде видны разрывы.

Хепонотка была взята без потерь с нашей стороны. У нас был только один раненый. Повсюду валялись убитые финны...

Скоро ночь, крепче мороз, и мы ищем, где бы нам расположиться на отдых. После разведки решили ночевать в имении Ахола, оставленном финнами. Осторожно пробрались в темные помещения, стали устраиваться там, кто как мог. И вдруг грохот разрывов, вой снарядов.

Очевидно, мы попали в ловушку, и враг обрушил огонь по заранее вычисленным целям. Бойцы стали выскакивать на двор, открыли беспорядочный огонь. Кое-кто заметался, ища выхода из окружения. Кравченко стал собирать людей, и тут его ранило в обе ноги.

Положение трудное. Ночь, мы окружены, и неизвестно, какие силы у противника. Но связь у меня с дивизионом не нарушена. Обхожу кругом двор и стараюсь выяснить по звукам выстрелов примерное расположение противника. Включаюсь в связь, сообщаю данные, и наши батареи создают перед имением завесу заградительного огня. Под защитой огня командир батальона начал выводить людей из имения.

Я лежу в воронке, сверху снег, а внизу вода. Командир говорит мне, что оставляет нам два пулемета и что мы должны не прекращать огня, пока батальон полностью не выйдет из окружения. Молча киваю ему головой — отвечать нет времени. Корректирую огонь до тех пор, пока мне доносят, что батальон уже занял новый рубеж.

Теперь надо уходить и нам. Командую бойцам об отходе, хочу подняться и не могу. Шинель моя так крепко примерзла к снегу, что лишь с большим трудом удалось ее отодрать. Валенки насквозь промокли, коленок не чувствую — отмерзли. Ковыляю кое-как, пули густо ложатся возле. Калмыков сердится:

— Все ушли, товарищ командир, одни мы...

— Идите и вы, — говорю ему, — я догоню потом.

Он с глубоким удивлением смотрит на меня и отрицательно качает головой.

Приходим в батальон. Все в полном порядке. Ранены только Кравченко и еще два бойца. Утром выяснили обстановку, открыли артиллерийский огонь и сильным броском заняли имение. В воронке нашел свою шапку, которую там оставил ночью.

Через два дня я был у станции Тали, когда наши части форсировали водную преграду. Финны открыли шлюзы, но нам все же удалось под прикрытием артиллерийского огня организовать переправу.

Это был один из последних боев, наши части уже охватывали Выборг и начали штурм города-крепости в нескольких пунктах. Мне посчастливилось одним из первых войти в Выборг. Я был назначен тогда командиром батареи и участвовал в штурме. И вот наши орудия катятся по улицам Выборга. Бойцы радостно и с гордостью смотрят вокруг: был неприступный укрепленный район — бесчисленные доты, дерево-земляные огневые точки, траншеи, надолбы, проволочные заграждения, скалы, водные преграды, противотанковые рвы. минированные селения, — и все это взято и разгромлено силой советского оружия, храбростью и мужеством советских патриотов.

Прекрасно было это сознание в лучшие часы боевой жизни!

Прошло несколько дней. Как-то на рассвете, когда я спал, в комнату шумно ворвались товарищи. Вскакиваю, думая, что это боевая тревога. А они суют мне прямо в лицо «Ленинградскую правду». И в списке новых Героев Советского Союза я нашел свое имя.