Герой Советского Союза капитан Д. Шевенок.

Разрушение дотов

Нет, совсем не такой в Финляндии лес, как на нашей Украине. Высокие сосны, в обхват, стоят на снегу, как нарисованные. Ветви вверху, а книзу голо, словно стоишь не в роще, а в какой-то пещере с колоннами. Звезды мигают, холодные, спокойные. Снег падает тихо, прямо в глаза. Выстрелы орудий звучат издалека протяжно, как трубы.

На огневой позиции ко мне подошел политрук.

— Ну, что? — спросил я его.

— Ничего, — говорит, — товарищ командир. Обстановка подходящая.

Вызов командиров тяжелых батарей последовал в эту же ночь. Приказ есть приказ. Не хотелось уходить от бойцов. Сидели они в только-что выкопанной землянке и пели украинские песни. Постоял я у входа, прислушался. В песнях — гай под горой, речка блестит, вишни цветут, месяц плывет над Днепром. Посмотрел вокруг — синие сосны, белый снег. Вошел в землянку.

— Спойте, товарищи, еще одну песню.

— Разрешите спросить, товарищ командир, — говорит радист Гаганенко, — вам какую? Веселую или грустную?

— Давайте, — говорю, — такую, чтоб холодно не было.

Спели они мне про белые гречаники. Вышел я из землянки, прошелся еще раз по батарее, проверил посты, оглядел гаубицы, потрогал, как-то будут работать. И ушел с капитаном Реутовым в лес.

Герой Советского Союза капитан Д. Шевенок (стр. 191)

Начальника артиллерии дивизии я встретил в овраге, в 300–400 метрах от фронта. Слева, судя по карте, было озеро, в него впадала небольшая речка. По рассказам товарищей я знал уже, что здесь, на линии Муола — Ильвес, кончалось белофинское предполье. Пехотные части и танки пробовали ворваться с хода в укрепленный район, но не смогли.

— Вот тут, — сказал начальник артиллерии, — где-то в углу, между озером и речкой, стоит дот. Ну, а где точно — узнайте сами. Попытки пехоты продвинуться по реке и озеру успеха не имели. Чуть ли не десяток пулеметов на пространстве в 300 на 400 метров. Дот нужно подавить во что бы то ни стало...

Ушел начальник артиллерии. Остались мы одни. Передал приказ — выслать разведчиков и вести телефонную линию. Сел на пень, — было о чем подумать.

Радиостанция, установленная возле, вела себя странно. Радист, чертыхаясь, налаживал связь. В эфире было, как в сумасшедшем доме. Финны перехватывали позывные наших станций, настраивались на их волну и поднимали такой лай, треск и шум, что работать было почти невозможно.

Потом уже много раз приходилось встречаться с этой брехней в эфире. Работать радистом в боевой обстановке сложно. Необходимо уметь разбираться в любой разноголосице. Тут нужна особо высокая квалификация, нужно успеть поймать каждый, иногда секундный, интервал в работе финских мешающих станций. Таких радистов у нас было только два — Гаганенко и Щиколев.

...Я полагаю, что из тех указаний, которые дал Народный Комиссар Обороны о приближении боевой подготовки к условиям реального боя, надо сделать специальный вывод насчет радистов. Над полем тактических занятий, как и над полем боя, должен быть трудный эфир.

* * *

...Ночь близилась к концу. Сыпался с веток снег. Подошло к концу и мое раздумье.

Пока не явились мои бойцы, надо было узнать, где же он, этот проклятый дот, и решить, где быть наблюдательному пункту. Судя по сообщениям начальника артиллерии, амбразуры дота вели огонь во фланги наших наступающих частей и были видны только с фланга. Значит, надо ползти в лес, выйти к доту с направления его обстрела.

Передовой наблюдательный пункт (стр. 193)

Из оврага, в котором я сидел, сначала вправо, а потом влево, шла в сторону дота узкая канавка — не то замерзший заливчик, не то высохшее русло речки. Канава эта, конечно, простреливалась из дота. Не такие уж дураки белофинны, чтобы оставить незащищенным этот подход. Но в то же время канава была единственным местом, по которому можно было пробраться в угол между речкой и озером. Подождать людей? Но к людям у меня было особое отношение. Зачем я их буду таскать с собой по канаве? Заметят белофинны — ни один из этой канавы не вылезет, а не заметят, — и один все сумеет разведать.

— Товарищ боец, — сказал я радисту. — Придут остальные, пускай посидят — я вернусь. Ну, а если через два часа не вернусь, — вызовите с батареи политрука Костюка и передайте ему вот это...

На листке блокнота написал я Костюку распоряжение начальника артиллерии, нарисовал приблизительную схему района, где расположен дот, и пополз.

Шагов через двести канава круто сворачивала в сторону. Влево от меня под деревьями был какой-то большой бугор с тремя соснами. Не дот ли? Подполз к бугру. Тишина. Подобрался метров на пятьдесят. Опять тихо. Подполз на сорок. Снег, как снег, сосны, как сосны. На одной из них кора сбоку содрана пулями. На снегу видно, что содранная кора отлетела в нашу сторону. Стало быть, стреляли не отсюда. Я подполз вплотную к бугру, стал осматривать его и так и сяк, ощупывать и ногами и руками. Нет, не дот. Вернулся опять в канаву. И метров через двести впереди, на пригорке, зачернела еще одна группа деревьев. Справа — замерзшая речка. Дальше, за пригорком, уходила белая гладь запорошенного озерного льда. Что здесь за пригорок у горла реки? Чуть стало светать. Я заметил, что по бокам канавы исцарапанных пулями деревьев становится все больше и больше, а вскоре увидел серый металлический отсвет на пригорке и черную щель в снегу. Стало еще светлее. Щель обозначилась резче. Стало видно полосу стального купола, ее гнутый изгиб.

Обратно я полз уже целиной. Пересек поляну, оглянулся, выбрал, где встать. Подходящее место нашел на лесной опушке. Отсюда до дота было метров девяносто-сто. Другого места для наблюдения не было. Так, сначала ползком, а потом уже во весь рост, когда очутился за деревьями, я вернулся к своим. В это время уже совсем рассвело.

* * *

Телефонист, узнав, где находится дот, установил аппарат и усиленно начал работать лопатой. Разведчики — тоже.

— Стараетесь, товарищи? — спросил я.

— Стараемся, товарищ командир, — ответили они. — Не знаем, как из этой самой доты, но своим снарядом убить определенно могут...

Я знал, что мы находимся в эллипсе рассеивания снарядов своей же батареи. Абсолютно точной стрельбы из орудий, да еще на расстояние в семь километров, не бывает. Снаряды покрывают определенный участок площади, густо собираясь к его центру. Безопасная зона находится не ближе чем в 200 метрах от основной массы разрывов на поражение.

И все-таки перенести наблюдательный пункт было некуда. В 130–150 метрах от дота в окопах, укрытых за лесом, лежала пехота.

Командир роты, узнав о наших приготовлениях, прислал мне пулеметный расчет со станковым пулеметом. Охрана наблюдательного пункта была необходима. Финские лыжники могли подойти к нам и с фланга и с тыла. Пулемет, ленты и одного пулеметчика я оставил, остальных отослал обратно. Своих тоже вернул — оставил одного разведчика и одного связиста. Вместе со мной на наблюдательном пункте осталось четверо.

Потом я пошел к командиру роты.

— Ну, товарищ старший лейтенант? — встретил он меня.

— Вот что, товарищ лейтенант, — сказал я ему. — Отползайте со своими бойцами еще метров на сто. Эллипс рассеивания — неприятная штука!

Пехотный командир был понимающим человеком. Уже через несколько минут по одному, по два пехотинцы стали отходить на свою вторую линию.

— Все? — спросил я через некоторое время.

— Все, — ответили мне.

Я вернулся на пункт. Можно было начинать пристрелку, но оставалась невыполненной еще одна задача. На пункте, как я уже сказал, нас было четверо. Не очень крупное подразделение, но и его следовало рассредоточить.

Мы будем находиться не только под обстрелом финских снарядов и пулеметов, но и под своими снарядами. Если одного убьют, вести огонь должен другой. Стало быть, надо разместиться так, чтобы прямое попадание снаряда не могло вывести из строя сразу всех. Мы расположились на расстоянии 15 метров друг от друга. На самом удобном месте, с которого был виден пригорок, лег я сам, вправо от меня, ближе к пехоте, лег разведчик, слева — телефонист, еще дальше, на фланге — пулеметчик. Пункт был готов к открытию огня.

Репер для переноса огня нужно было найти за целью и начинать стрельбу с перелетов. Всякий иной метод, например попытка вести огонь сразу на поражение, был бы непростительно легкомысленен. Я подал первую команду, зная заранее, что снаряд разорвется в 500–600 метрах за целью. Так оно и случилось. Медленно, от деления к делению, я приближал разрывы к пригорку.

— Левее 0–02, — говорил я. — Прицел... Огонь!

— Выстрел! — отвечали мне с огневых позиций.

На сосновой ветке передо мной лежал секундомер. Около 20 секунд снаряд летел к цели. Было время нырнуть в окоп, вплотную прижаться к земле. И вот он проносился над нами с глухим ворчанием, сметая с деревьев снег, и разрывался. Осколки свистели вокруг, и сосновые ветви падали в снег.

Я подвел разрывы вплотную к доту. Наводка была исключительно точной. Ни один из снарядов не разорвался ближе, чем в сорока метрах от нас.

Белофинский дот-великан, превращенный в развалины (стр. 195)

Заботясь о людях и о самом себе, я проявил оплошность. Удалил от себя телефониста и был вынужден громко подавать ему команду. Нас слышали в доте. По крайней мере, до нас доходили крики финнов. Через несколько минут вражеские орудия начали нас обстреливать. Это было неприятно.

Тогда мы стали временно умолкать. Стреляли 5–10 минут и вдруг переставали вести огонь. Финны думали, что разгромили нас, и также прекращали стрельбу. Тогда мы открывали огонь снова. Так продолжалась эта дуэль наших тяжелых гаубиц с финскими пушками. Дот огня не вел. Как потом оказалось, он был фланкирующим и не имел амбразур в нашу сторону. Из соседнего дота не видели нас за деревьями.

Через 15–20 выстрелов первый снаряд попал в дот, рикошетировал, разорвался в стороне, но все же свалил одну из росших на доте сосен. Еще через несколько минут снаряд сорвал «подушку» дота. Справа пошла пехота, но залегла. Дот открыл огонь. И вот, наконец, снаряд разорвался прямо на куполе. Из дота бегут финны. А мой пулеметчик за деревьями их не видит. Еще одна оплошность. Сразу же, только выбежав, финны снова проваливаются под землю. К доту, как выяснилось позже, был проведен глубокий ход сообщения. А ведь если бы мы предусмотрели это раньше, наш пулемет скосил бы врагов в самом начале их бегства.

Мы вернулись на батарею и улеглись спать.

* * *

21 февраля началась артиллерийская подготовка. Через четыре часа она кончилась, пехота пошла. Но не пройдя и километра, легла снова. Сзади первой линии дотов у финнов была вторая, еще более сильная, еще лучше замаскированная.

Мощные долговременные огневые точки здесь были созданы по лучшим французским образцам. Огневая разведка их с дальнего расстояния не дала ощутительных результатов, да и не могла дать. Мы не знали, где они расположены. Надо было не только разрушать, но и находить эти чудовища. 24 или 25 февраля лейтенант Тарасов, ныне Герой Советского Союза, первым вывез свое тяжелое орудие для стрельбы по доту прямой наводкой. 26 февраля такой же приказ получил я.

— По какому доту вести огонь? Куда вывозить орудие? — спросил я старшего командира.

Он ответил, что предоставляет батарее самую широкую инициативу.

— Стрелять хочется всем, — сказал он, — но стрелять по доту прямой наводкой будет тот, кто обнаружит его. Понятно, товарищ старший лейтенант?

Да, понятно. Я взял с собой младшего лейтенанта Мордасова, приказал трактористам приготовить два лучших трактора, проверить орудия и опять ушел в разведку.

Слово «ушел» никак не определяет способа нашего передвижения. Мы собственно не ползли, а извивались ужами где-то между снегом и землей. Так мы пролезли надолбы, «подошли» к проволоке, огляделись по сторонам — никаких признаков дота не было. Спокойные и одинаковые виднелись то тут, то там бугорки, камни, сугробы. Снег набивался за шиворот, а особенно в валенки. Потом я уже приспособился — сверх валенок надевал еще одни штаны. Проволока казалась бесконечной.

Основание бронекупола, разбитого артиллерией (стр. 197)

И вдруг, на наших глазах один из снежных сугробов, безобидных на вид, повернул свою верхушку, осыпая снег. Мы даже и не думали о том, что финны повертывают башню дота, может быть разглядев наше приближение. Цель была найдена, вот в чем все дело!..

В 300 метрах от дота одно из моих орудий встало на открытую позицию. Мы вывезли его в ночь с 26 на 27 февраля. Саперы, по пояс в снегу, работали целый день и часть ночи, прокладывая дорогу тяжелым тракторам. К утру все было готово.

Опять приходилось итти к пехоте. Я уже не хотел выпустить на этот раз гарнизон дота.

Командир батальона встретил меня недоверчиво. Несколько дней подряд вели артиллерийские полки огневую подготовку атаки. Но каждый раз, когда пехота поднималась для броска, ей приходилось залегать под жестоким огнем. Все было вокруг изрыто воронками от наших снарядов, а доты жили.

Надо было как-то убедить товарищей в том, что никакая сталь, никакой бетон не выдержат наших снарядов. На огневую позицию я пригласил с собой начальника штаба батальона. Не помню сейчас фамилии этого лейтенанта. Мы пришли. Наводка была уже закончена.

— Огонь!

Первый же снаряд попал в левый край снежного сугроба, и, когда улеглись обратно на землю осколки камня и тучи песка, мы увидели, что сугроб почернел, под снегом появилась глянцевитая стальная стенка, рухнуло дерево, что росло на сугробе, и наружу вылез смотровой купол.

Финны даже не успели организовать огня по нашей открытой позиции. Второй снаряд пронесся мимо, в каких-нибудь двух метрах, но третий ударил в основание купола, и мы увидели, что его огромная стальная толща развалилась, словно расколотая гигантским топором.

Я оглянулся на начальника штаба батальона. Он стоял, подавшись вперед, напряженный, словно окаменевший. Многое он видел, но вот этого не приходилось.

— Добре? — спросил я.

— Здорово, — сказал он. — Очень здорово. Хватит.

Но я уже имел опыт борьбы с этими коробками. Даже с виду уничтоженный дот, разделенный на отсеки, может еще жить и вести успешную стрельбу по наступающей пехоте. Дот нужно было занять. Я предложил командиру батальона начать движение к доту с фланга. Пехота поднялась. Дот молчал. Но мы продолжали стрельбу. Вот отвалился железобетонный угол с правого края, лопнула напольная стенка.

— Хватит... Куда вы... Довольно! — говорил мне начальник штаба батальона.

Я продолжал вести огонь. Пехота залегла недалеко от дота, на расстоянии короткого, энергичного броска. Последний снаряд. Бросок. Дот занят. Казалось, что мы снесли его с лица земли. Но когда наши славные пехотинцы проникли в глубокие отсеки, они нашли там двух контуженных финнов и спаренную пулеметную установку.