Парадигмальные и культурологические аспекты.

       Что-то не в порядке в основаниях, в парадигмальных представлениях, на которых зиждется все здание естественных наук. Естественно-научная парадигма недостаточна, она не полна. Разговор об этом идет, пожалуй, столько времени, сколько существуют естественные науки.

Теологи говорят о первородном грехе, печать которого несет на себе наука. Культурологи говорят о неспособности науки решать человеческие проблемы. Тень уродливого гомункулюса из реторты витает над научными представлениями о природе жизни, о природе человека, о душе человеческой. Сами ученые говорят о недостаточности естественно-научных представлений, когда речь идет о гуманитарных аспектах бытия.

       В последнее столетие разговоры, философские построения, направленные на смену естественно-научной парадигмы, особенно активизировались.

       Однако, в чем именно должна состоять смена парадигмы, как было, так и останется неясным. Негативных констатаций много, но их недостаточно, чтобы делать положительные шаги.

       Кроме того, парадигмы меняются не по чьему-то решению, а в силу большого комплекса причин, среди которых решающими должны быть причины, вытекающие из повседневной практики профессиональной научной деятельности.

       Физика Логоса вносит изменения в практическую научную деятельность, и это касается многих научных дисциплин, среди которых есть фундаментальные. Через это она воздействует на естественно-научную парадигму. Она изменяет картину мира, возникшую в лоне естественных наук.

Этот краткий очерк завершается обсуждением парадигмальных и культурологических аспектов взаимодействия физики Логоса с существующими научными и культурными традициями.

* Сопоставление с позицией Бора.

Центральный пункт, если можно так выразиться, «парадигмальной напряженности» в естественных науках – это граница между описанием неживой природы и природы живой.

Современная физика не в состоянии адекватно описывать жизнь. С этим согласны многие физики. В чем главная причина трудностей, возникающих, когда пытаются описать жизнь на основе начал естественных наук, как эти трудности можно надеяться преодолеть, - на сей счет высказываются разные точки зрения.

Позиция Нильса Бора (1885-1962) представляет в этой связи особый интерес, если принять во внимание его роль в создании основ современной физики и влияние, оказанное им на философию естествознания.

В докладе «Свет и жизнь», прочитанном в 1932 году, Бор высказал положение, которого он, по-видимому, придерживался до конца своих дней: «…самое существование жизни должно в биологии рассматриваться как элементарный факт, подобно тому, как в атомной физике существование кванта действия следует принимать за основной факт, который нельзя вывести из обычной механической физики» (цитируется по русскому изданию – Нильс Бор, Избранные научные труды, серия «Классики науки», М., 1971, том 2, стр. 117).

Впоследствии Бор не раз возвращался к той же мысли:

«…существование жизни как в смысле возможностей наблюдения, так и в смысле возможностей определения в биологии, можно рассматривать как элементарный факт, подобный факту существования кванта действия в атомной физике» (из статьи «Причинность и дополнительность», 1937, там же, стр. 211).

«…существование самой жизни следует рассматривать в отношении ее определения и наблюдения как основной постулат биологии, не поддающийся дальнейшему анализу, подобно тому, как существование кванта действия вместе с конечной делимостью материи образует элементарную основу атомной физики» (из доклада «Биология и атомная физика», прочитанного в 1937 году по случаю юбилея Гальвани, там же, стр. 257).

«…В самом деле, в описании атомных явлений в качестве первичного элемента, для которого объяснение невозможно и не нужно, выступает квант действия, и совершенно так же в биологической науке первичным элементом является понятие жизни…» (из статьи «Единство знаний», 1955, там же, стр. 490).

Физика не способна описать жизнь как явление, утверждал Бор. Она не полна. В ней не хватает для этого некоего «элемента X», который по сути, был бы равносилен самой жизни.

Сама по себе констатация этого не удивительна.

Удивительно то, что Бор настойчиво отстаивал тезис, что этот недостающий «элемент X», во-первых, должен быть в самом деле элементарен, т.е. несводим к другим, более первичным сущностям. И, во-вторых, что он должен быть по природе подобен кванту действия в атомной физике, символизирующему конечную делимость материи.

Как должен выглядеть этот «элемент X», что это за сущность, Бор не уточнял. Но он определенно считал, что «элемент X» по своей природе должен быть дополнительным по отношению к свойствам мира, которые рассматриваются и изучаются физикой. Кроме того, он был уверен, что в системе знаний о мире роль «элемента X» делается особенно заметной тогда, когда предметом познания оказываются мышление, язык, восприятие мира человеком, религия, искусство.

В сообществе ученых, занятых естественно-научной деятельностью, позиция Бора была воспринята как основа для философских построений, но не указание пути, по которому может идти положительная научная мысль.

Например, в цитированном академическом издании избранных трудов Бора комментатор его статьи «Единство знаний» говорит по этому поводу (комментарий на стр. 641): «Когда в статье говорится о физике и ее проблемах с точки зрения дополнительности, рассуждения Бора ясны, убедительны, схватывают суть вопроса по всей его конкретности. Когда же Бор обращается к другим наукам или говорит об искусстве, религии, о социологических проблемах, рассуждения его теряют конкретную содержательность, и анализ ситуаций с дополнительными чертами в биологии, психологии или сознания дальше своего рода теоретико-познавательных аналогий не продвигается.

Вместе с тем такого рода теоретико-познавательные аналогии по-своему интересны; их разбор помогает по-новому взглянуть на некоторые неясные проблемы отдельных наук, в том числе физики, особенно в отношении их связи друг с другом и другими областями человеческой культуры».

С позиций физики Логоса мысль Бора о существовании «элемента X» заслуживает более серьезного отношения. Это не только источник «по-своему интересных теоретико-познавательных аналогий». Не исключено, что это пример научного предвидения, глубину которого во всей полноте еще предстоит осознать.

Во всяком случае, физика Логоса представляет собой научную дисциплину, где, как можно думать, «элемент X», о котором говорил Бор, явно вводится в описание картины мира. «Элемент X» здесь совпадает с образом, т.е. с эйдосом, объем которого равен единице.

Это, разумеется, лишь одна из возможных интерпретаций того, о чем говорил Бор. Но для нее есть основания.

Первое. Эйдос единичного объема, или единичный эйдос, элементарен в том же смысле, в каком элементарен «элемент X». Он не сводится к какой-либо более фундаментальной сущности в силу статуса платоновской реальности в картине мира.

Второе. Роль единичного эйдоса в картине мира действительно подобна той роли, которую играет квант действия в физике. Квант действия символизирует конечную делимость материи, служит универсальной единицей для физического действия, имеющего размерность «энергия ˣ время». Аналогично, единичный эйдос служит универсальной единицей для платоновской реальности и с ней для всего сущего в мире. Он символизирует конечную делимость форм, в которых задано бытие мира.

Третье. «Элемент X» должен быть, по Бору, дополнительным к реальности, с которой имеет дело физика. В случае единичного эйдоса это так. Платоновская реальность дополнительна к реальности, представляющей содержание эйдосов, будь это материя или дух. Об этом говорит принцип дополнительности в физике Логоса.

Четвертое. Как и предполагал Бор в отношении «элемента X», единичный эйдос, как объект выходит на передний план, когда предметом исследования оказываются мышление, язык, восприятие мира человеком и другими живыми существами, искусство, религия, социальные проблемы.

В полном соответствии с представлениями Бора, жесткие свойства платоновской реальности не мешают проявлениям свободы воли людей.

Эйдосы это форма. Она создана не людьми и в отношении нее допустим строгий научный подход, исключающий какую-либо двусмысленность.

Но духовное содержание эйдосов не подавляется наукой. Оно остается свободным для проявления свободной воли людей, для драмы бытия, которая не может и не должна замещаться никакими научными построениями.

Наука о жизни касается форм, тогда как суть жизни, суть религии, суть искусства, социальных отношений была, есть и будет вне какой бы то ни было точной науки.

Есть два «но», мешающих отождествить боровский «элемент X» с единичным эйдосом без оговорок.

Первое состоит в том, что, по Бору, «элемент X» должен возникнуть вне физики. То есть в физике его не должно быть, он не должен входить в физическую картину мира.

В отношении единичного эйдоса это так и не так.

Как объект единичный эйдос присутствует в физической картине мира. Его существование отражено в законах физики. Физическая реальность вне эйдосов не существует. Если бы законы физики это не отражали, они не были бы законами природы.

Здесь расхождение с позицией Бора.

В то же время единичного эйдоса в современной физической картине мира нет, и в этом смысле согласование с точкой зрения Бора полное. Свойства платоновской реальности представлены по конвенциональной традиции понятиями математики и не мыслятся как реальные свойства реального мира. Они не считаются существующими, у них нет физического бытийного статуса.

Единичный эйдос в физических законах присутствует, но в виде математики, а не в виде физики. Бор не нарушал традиционной конвенции, не принимал во внимание постулат существования платоновской реальности, поэтому для него «элемент X» был вне физической картины мира. Если так, первое «но» снимается.

Другое «но» более кардинально. Бор подчеркивал, что факт существования «элемента X» должен быть эквивалентен факту существования самой жизни «как в смысле возможностей наблюдения, так и в смысле возможностей определения».

Если действительно единичный эйдос и «элемент X» Бора одно и то же, то существование жизни должно быть эквивалентно существованию эйдетической реальности.

Странный, на первый взгляд, вывод. Как минимум, необычный. Отождествлять факт существования жизни с фактом существования эйдетической реальности, определять жизнь как явление через платоновскую реальность – ничего подобного до сих пор не делалось.

Однако странность кажущаяся. Такое понимание жизни более естественно и органично, чем любое другое.

Сам Бор был близок к тому, чтобы связывать сущность жизни с теми, прежде всего, чертами живых организмов, которые «родственны свойствам нашего душевного мира», с явлениями психической деятельности, со свободной волей (статья «Единство знаний», 1955, цит. издание, стр. 492 и далее).

Такое понимание жизни меняет ориентиры научной деятельности прежде всего в биофизике и биологии.

Надо будет прекратить, наконец, попытки искать границу между живым и неживым в иерархиях материальных (например, молекулярных) структур по степени их сложности. Такие структуры поддерживают жизнь, но к сущности ее не имеют отношения.

Усилия в изучении материальных тел, поддерживающих жизнь, сомнению не подвергаются. Но понимание того, во имя чего они предпринимаются, должно стать иным. Это, в конечном итоге, не может не повлиять и на содержание самих усилий.

Вся пирамида материальных проявлений жизни от простейших форм ее до человека должна быть соотнесена со структурами Логоса, охватывающими нематериальный мир.

Появляется новый класс знаний о живых системах. Это знания о структурах всемирного Логоса, в которых совершается рождение, бытие и гибель эйдосов, имеющих нематериальное содержание. О том, какого рода эти знания, можно судить по представлениям о языке и его структурах, которые возникли в рамках физики Логоса.

Если такое понимание жизни окажется оправданным, всякие сомнения во взаимосвязи между пророчеством Бора и физикой Логоса должны исчезнуть.

Физика Логоса вводит в рассмотрение платоновскую реальность как реальность физическую. Для физики обычной это не сулит никаких резких преобразований, потому что эйдетическая природа мира уже учтена в законах физики, в математических объектах и понятиях, с помощью которых они сформулированы.

На данный момент все идет к тому, что наиболее острым преобразованиям должны будут подвергнуться те формы научного знания, которые имеют дело с живой природой, с жизнью, с гуманитарными проблемами. Причем речь не о гуманитарных дисциплинах, сохраняющих опору на гуманитарный стиль мышления, на гуманитарные формы представления знаний. Речь идет прежде всего о научных направлениях, родившихся на волне математизации, компьютеризации, на волне проникновения идеологии естественных наук в область гуманитарных знаний.

Здесь накопился огромный потенциал, который под флагом позитивной науки оказывает разрушительное воздействие на гуманитарность. Практика и полунаучные формы теории, поддерживающие этот потенциал, - именно они должны будут подвергнуться преобразованиям в первую очередь. Идея физики Логоса позволяют вести этот процесс как защиту гуманитарных начал от губительного действия науки, но не за счет ее укрепления, за счет более ясного понимания границы между наукой и подлинной гуманитарностью.

О характере этого процесса можно судить по тому, как детерминационный анализ сейчас входит в практику социологических, психологических, социально-экономических, медико-социальных, лингвистических и других исследований, имеющих гуманитарную направленность, как он взаимодействует здесь с математическими методами, представляющими традиционную науку.

В принципе, все идет в соответствии с представлениями, которые развивал Нильс Бор. Все складывается так, будто он предвидел появление физики Логоса.

 

* Тень гомункулюса и новая парадигма.

Как устроены взаимоотношения между материальными и духовными сущностями? Это, пожалуй, один из самых неприятных вопросов для адептов современной естественно-научной картины мира.

В книге «Что такое жизнь» ее автор Эрвин Шредингер, один из наиболее уважаемых творцов физики двадцатого столетия, обсуждает взаимодействие между атомами мозга и мыслями человека. Он говорит (русское издание 1972 года, стр. 19):

«То, что мы называем мыслью, само по себе есть нечто упорядоченное и приложимо только к аналогичному материалу, то есть к познанию или опыту, которые тоже имеют определенную степень упорядоченности. Отсюда вытекают два следствия:

1) физическая организация, чтобы быть в тесном соответствии с мыслью (как, например, мой мозг с моей мыслью), должна быть очень хорошо упорядоченной организацией, а это значит, что события, происходящие в мозгу, должны подчиняться строгим физическим законам, по крайней мере с очень большой степенью точности;

2) физические впечатления, произведенные на эту физическую, хорошо организованную систему телами извне, соответствуют познанию и опыту соответствующих мыслей, образуя их материал, как я назвал его. Следовательно, физические взаимодействия между нашей системой и другими должны, как правило, сами обладать известной степенью физической упорядоченности, или, иначе говоря, они должны подчиняться строгим физическим законам с определенной степенью точности.»

Шредингер отстаивает важную роль физических законов в работе мозга. Но он на протяжении всей книги избегает вопроса о том, что такое «материал мыслей» сам по себе, каков бытийный статус этого «материала». Существует ли он помимо материальной реальности, вне нее, наряду с ней? Или это всего лишь некая особая форма существования все той же материальной реальности, проявление невиданной сложности и согласованности системы, в какую собраны атомы и молекулы мозга? Эти вопросы в книге Шредингера остаются без ответа.

Наивные материалисты говорят (и верят): «материя первична, сознание вторично.» Многие ученые инстинктивно или осознанно сторонятся тихого ужаса, который скрывается за этой безобидной на вид формулой. И они, как спасительные заклинания, как «Чур меня, чур!», произносят слова о великом значении интуиции и озарений в научной деятельности.

Но сколько ни провозглашать важность духовности, сколько ни говорить о роли духовного начала, интуиции, озарений и прозрений в создании той же науки, все равно факт остается фактом: позитивная деятельность в науке была и продолжает быть организованной так, словно действительно сознание представляет собой всего лишь организационное следствие материи.

В основе мироздания элементарные частицы. Из них собраны атомы. Из атомов молекулы. Из молекул макромолекулярные и супермолекулярные структуры. Так мы доходим до клеточных мембран. Затем сами клетки. Затем нервные волокна, мышечные ткани, костное вещество… Где-то в конце этого длинного коридора мыслится душа человека, его мозг, мышление, язык, восприятие мира.

Здесь вроде все правильно. Мембраны клеток качают в разные стороны ионы натрия и калия, митохондрии регулируют энергетический обмен, гены управляют передачей наследственных признаков, нервные волокна передают электрические импульсы. Все устроено так, словно материя первична.

И все же этот вывод не может быть верным.

Возражения этического и эстетического плана выдвигаются гуманитарной культурой. «В начале было Слово», - говорит она. Не элементарные частицы, в Слово. Но это не имеет ровным счетом никакого воздействия на систему естественно-научных изысканий.

Наука стремится проникнуть в тайны жизни, ставя во главу угла материю, как она видится с позиций естественно-научных экспериментов. В ответ гуманитарная культура создает образ человека, выращенного в колбе, маленького урода, гомункулюса.

Гете в «Фаусте» делает творцом гомункулюса человека по имени Вагнер, чья глупость есть в точности оборотная сторона научных убеждений, приведших его к созданию этого искусственного существа, которое к тому же на поверку оказалось третьеразрядным чертенком, шуткой Мефистофеля.

Но, стремясь проникнуть в тайны жизни, наука все равно продолжает ставить во главу угла материю, как она видится с позиций естественно-научных экспериментов, и достигает на этом пути успехов, которые новым Вагнерам придают новые силы.

Философская мысль уже, кажется, камня на камне не оставила от позитивизма и сциентизма. Но тень гомункулюса на это не реагирует. Она благополучно продолжает витать над грандиозными научными программами типа генома человека или искусственного интеллекта.

Глупость Вагнера имеет особую природу, она не мешает научной работе. Великий Гете это хорошо понимал.

Очевидно, что нужны усилия, меняющие науку изнутри, со стороны той повседневной рутинной деятельности, которая служит опорой для современной естественно-научной парадигмы, пораженной синдромом гомункулюса. Физика Логоса действует в этом ключе.

Духовное не есть следствие материального, оно существует наряду с ним. Это отправная точка парадигмы, которую вносит в науку физика Логоса.

Если духовное есть самостоятельная сущность, не выводимая из материального, гомункулюс невозможен в принципе.

Однако это не ново. Культура всегда стояла на этом. Многие ученые также разделяют эту позицию. Отсюда следует, что материалистическая картина мира неполна. Но саму картину это не меняет. Выхода в научную практику отсюда нет. Надежды последователей Вагнера внутри науки продолжают получать поддержку. Физика Логоса делает следующий шаг. Она утверждает, и это суть новой парадигмы, что формы, в которых существует духовное и формы, в которых существует материальное, имеют одинаковую природу. Это эйдетическая, платоновская реальность. Она существует (принцип существования) и свойства ее доступны для изучения вне зависимости от содержания эйдосов (принцип дополнительности).

Отсюда прямой выход в повседневную научную практику. Делается понятным, в чем должна состоять реформа фундаментальных теоретических концепций, играющих заметную роль в естественных науках. Исследования в физике Логоса и полученные здесь результаты демонстрируют это с очевидностью. Примеры (детерминационный анализ, его взаимодействие с основаниями теории вероятностей и логики) рассмотрены выше.

Новая парадигма это конец гомункулюса.

Она не ведет к отрицанию усилий, направленных на изучение материальных структур, поддерживающих живое.

За ней не стоит конфликт с положительными результатами, полученными в биологии, генетике, биофизике, нейрофизиологии.

Но с надеждами, пусть не сейчас, пусть через десятки тысяч лет, объяснить, как из материи получается душа человека, - с этим придется расстаться навсегда.

Исчезает почва для такого направления мыслей. Идея гомункулюса внутри культуры бессмысленна изначально. Теперь она окончательно теряет смысл и внутри самой науки. И не потому, что проблема, якобы, чудовищно сложна, а потому что для нее в науке не оказывается места.

С новой парадигмой в науку возвращается содержание, заключенное в первых строках Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.» Именно «возвращается» - слово не случайное, потому что средневековая наука когда-то исходила из содержания этих строк, и окончательный отход от них в науке произошел позже, в эпоху Возрождения.

Старая парадигма не способна принять слова Евангелиста в их первоначальной простоте. Истину, заключенную в них, она не в состоянии сделать обязательной для науки, для всей системы научного мышления.

Новая парадигма не только делает это. Она также примиряет значение этих слов с тем, что сделано в естественных науках до сих пор. Разрешая старинный конфликт, она открывает новые возможности для развития науки.

Мечты создать социальную физику, которыми, в частности, знаменит девятнадцатый век, и не только мечты, но и настойчивые усилия в этом направлении, это тоже тень гомункулюса, только над науками гуманитарными.

Стремление создать строгую науку, которая точно опишет в уравнениях законы движения человеческих душ, законы социального развития, подобно тому, как физика уравнениями механики и теории поля описывает законы, которым подчиняются физические тела и поля, это фигурально то же самое, что и стремление сотворить гомункулюса в колбе.

С позиций сугубо гуманитарных бессмысленность таких попыток очевидна изначально, и здесь не нужны какие-либо доказательства.

Однако положительная наука грешит такими попытками. Более того, она часто упорствует в них с энергией, достойной лучшего применения.

Новая парадигма кладет конец и таким попыткам. Она не запрещает их. Но она указывает четкую границу, переступив которую наука бесповоротно теряет право называться строгой наукой. Это граница между платоновской реальностью и содержанием нематериальных эйдосов.

Попытки включить духовное в научную картину мира не через платоновскую реальность, а напрямую, через содержание духовного, стары как мир. Они издревле стали необходимой частью культуры. Не будь их, не было бы философии. Они, собственно, и есть философия.

Наука начинается с определений, с дефиниций. И философия, занимаясь познанием добра и зла, любви и ненависти, жизни и смерти, ищет точные дефиниции.

Она ищет их столько, сколько существует сама, но вот что важно: процесс не имеет конца, и это принципиально. В нем остается место для новых трактовок, новых пониманий, новых дефиниций. И пока это так, философия жива.

Но как только в философию проникают попытки дать человеческим понятиям понимание, которое не оставляет места для другого (другого человека, другого строя мыслей, другого видения мира), она делается мертвой, в какие бы научные одежды такая философия ни одевалась.

Подобная философия отторгается людьми, отторгается культурой. Она не способна оставить долгий след в памяти поколений. Понятно, почему это происходит.

Содержание эйдосов, которыми занимаются естественные науки, в частности, физика, дано извне и сотворено не людьми. Поэтому здесь возможны и необходимы дефиниции, с которыми воля человека не соотносится. Они существуют как бы вне человека. Они отражают содержание того, что сотворено без участия человека, помимо его воли.

Гуманитарные науки, и в частности, философия, чей предмет – человек, занимаются эйдосами, содержание которых непрерывно творится самими людьми, их духовными усилиями. Любой человек имеет право внести свою лепту в это содержание и, бывает, вносит ее, насколько хватает сил.

Вот почему здесь неуместны дефиниции, которые имеют ту же природу, что и в естественных науках. Когда такие дефиниции появляются, они как бы говорят, что человеку в понимании вещей, касающихся его жизни, уже нечего делать, а это, как минимум нехорошо. Это нарушает права людей, и они этого не любят.

Вот почему делать точную науку, пользуясь для этого содержанием эйдосов, творимых человеком, дело, с позиций новой парадигмы, пустое, смысла не имеющее. Вот почему попытки написать «уравнения общественных процессов», в которых некими точными показателями описываются духовные сущности, никогда никого не приводили и не приведут к успеху.

Здесь мы имеем область жизни, где преобладают личностные усилия живых людей и куда доступ точным наукам закрыт.

Однако в обсуждении проблем, связанных с бытием духовных сущностей, все же остается поле для точной науки.

Это мир платоновской реальности, которая служит формой для духовных сущностей. Ее свойства не зависят от содержания самих духовных сущностей и могут изучаться без какой бы то ни было угрозы для культуры и гуманитарных начал, на которых она зиждется. Этим и занимается физика Логоса.

 

* Целостность естественно-научной картины мира по Вернадскому и физика Логоса.

Наблюдая за природными явлениями (изменения климата, течение рек, движение ледников, колебания земной коры и т.д.), мы можем объяснять их происхождение и ход с помощью законов физики.

Но есть явления, также происходящие в природе, которые с помощью законов физики не объяснить, потому что они вызваны жизнью. Они имеют глобальный характер, влияют на планету в целом.

Последовательный натуралист, наблюдающий и исследующий состояние природной среды на Земле в пространстве между верхними слоями земной коры и верхними слоями атмосферы, оказывается перед дилеммой.

Либо он опирается только на естественные науки, но тогда он не в состоянии объяснить многие обусловленные жизнью процессы в земной коре и атмосфере. Либо он изучает всю систему процессов, но тогда ему приходится признать, что естественные науки недостаточны, чтобы с их помощью делать это, потому что проявлений жизни и живого они не учитывают.

Владимир Иванович Вернадский (1863-1945), натуралист, историк науки, столкнувшись с этой дилеммой, выбрал второе.

Он тщательно собрал, систематизировал и описал множество фактов, свидетельствующих о том, что влияние жизни на эволюцию материального мира имеет глобальный, планетарный и даже космический характер.

Он показал, что в рамках естественно-научных представлений факты эти не могут быть приведены в единую систему, осознаны с единой точки зрения. Он констатировал недостаточность естественно-научной картины мира.

«Совершенно ясно, - пишет он в работе «Значение живого вещества», - что представления о Мире, в которых отсутствует проявление сил электрических, как это имеет место почти во всех космогониях, не могут давать нам верную картину мироздания. То же надо сказать и о представлениях, в которых отсутствуют проявления жизни и живого. Они не приняты космогониями во внимание не потому, что наука доказала их малое значение в мироздании, а потому, что человеческая мысль не умеет придать им для этого удобную форму изучения, как явлениям электрическим или магнитным» (В.И.Вернадский, «Живое вещество», М., Наука, 1978, стр. 32-33).

Тридцать лет жизни Вернадский отдал поискам «удобной формы изучения» проблемы рассмотрения живого в единстве с неживым. Была проделана работа, громадная и по объему, и по значению для цивилизации.

Одним из фундаментальных ее итогов стало учение о ноосфере – области околоземного пространства, включающей промежуток от верхних слоев земной коры до ближайших к атмосфере зон космического пространства, где одной из важнейших природных сил, определяющих все развитие природной среды, становится мыслящий разум, сознание человека.

Описывая природу, нельзя ограничиваться лишь представлениями естественных наук. Никакими физическими законами не объяснить изменения в материальном мире, ставшие делом рук человеческих. Разум человека должен рассматриваться не как нечто, противостоящее природе, отдельное от нее, а как элемент природы, как одно из начал, действующих в ней и определяющих эволюцию мира.

Вернадский детально обосновал и развил эту точку зрения в работе «Научная мысль как планетное явление» (Москва, Наука, 1991).

Среди современных концепций мироздания, опирающихся на обширный фактический материал, нет более близкой к идеям физики Логоса, чем концепция Вернадского.

По сути, Вернадский создал систему макропредставлений о взаимодействии всечеловеческого Логоса и Логоса окружающего мира.

Он упорядочил гигантскую фактологию такого взаимодействия. Он констатировал, что законы его не сводятся к законам, которые изучаются физикой. Он связал проблематику этого взаимодействия в чисто научном плане с проблематикой среды обитания человечества, с глобальными и насущными проблемами экологии.

Бор высказал идеи, предвосхитившие физику Логоса, так сказать, со стороны «микропредставлений» о строении мира. Вернадский создал картину мира, которая дружественна физике Логоса и, в каком-то смысле, также предвосхищает ее, но со стороны макропредставлений о мире.

Вернадский говорит об интегрированности разумного начала в мир и приводит доводы, связанные с результатами воздействия на косную материю со стороны живого вещества.

Но, обсуждая само взаимодействие, он все же остается на концептуальном, философском уровне, от которого не вполне ясен переход к парадигме естественных наук, направляющей утилитарную научную практику.

Физика Логоса развивает концепции Вернадского именно в этом пункте.

В статье «Несколько слов о ноосфере», одной из последних своих работ, написанной в разгар второй мировой войны, Вернадский точно указывает проблему, которая служит мостиком между его собственными представлениями и возникшей через тридцать лет после его смерти физикой Логоса (то же издание 1991 года, стр. 241):

«Здесь перед нами встала новая загадка. Мысль не есть форма энергии (курсив Вернадского, - С.Ч.). Как же может она изменять материальные процессы? Вопрос этот до сих пор научно не разрешен. Его поставил впервые, сколько я знаю, американский ученый, родившийся во Львове, математик и биофизик Альфред Лотка. Но решить его он не мог». (В примечаниях на стр. 244 есть ссылка на упомянутую работу: A.Lotka. Elements of Physical Biology, Balt., 1925, p.406, foll).

Любая попытка дать определенный ответ на этот вопрос должна была бы исходить из конкретизации того, что скрывается за словом «мысль». Одна из возможных трактовок такая: мысль это взаимосвязь между эйдосами. Иначе говоря, мысль это детерминация.

В физике Логоса такая трактовка естественна и имеет четкий смысл. Детерминация это основной структурный элемент сознания. Одновременно это форма взаимосвязи между эйдосами в Логосе, будь то всечеловеческий Логос или Логос окружающего мира.

Мир воздействует на человека. Чтобы жить, быть в мире, человек обязан воспринимать образы, эйдосы мира и взаимосвязи между ними, т.е. детерминации. Установление детерминаций лежит в основе восприятия.

В свою очередь человек сам воздействует на мир. Он создает новые эйдосы, новые связи между эйдосами, новые детерминации и вносит их в мир.

Среди вновь созданных эйдосов есть и такие, которые вообще не имеют никакого отношения к эйдосам материального мира. Но есть и такие, которые сконструированы из эйдосов мира наподобие того, как с помощью ДА-системы конструируются новые контексты и значения вторичных переменных.

Воплощение вновь созданных эйдосов и вновь созданных детерминаций через содержание эйдосов мира, через эйдосы, сотворенные не человеком, но данные ему извне, это и есть деятельность в самом широком смысле.

Это диалог с миром. И взаимодействие с ним. Мир заставляет «слушать» себя, предлагая человеку свои эйдосы и детерминации. Человек отвечает миру, включая в него свои, ответные эйдосы и детерминации.

Эмпирические результаты такого диалога у всех перед глазами. Были они перед глазами и у Вернадского. Он не только увидел их лучше, чем другие, не только изучил их, но и сделал из этого выводы, без которых сейчас немыслимо планетарное экологическое мышление.

Не последнюю роль сыграло то, что он досконально знал геологическую историю Земли. Чернобыль и небо Кувейта были ему еще неведомы. Но он видел, что такое мировые войны. Первую и вторую из них он пережил. И это было мощным стимулом к размышлениям о роли, которую диалог между человеком и миром играет в мироздании, об этических принципах, лежащих в его основе. Итогом стало учение о ноосфере.

Разум оперирует детерминациями. Он опосредует отношение между восприятием и деятельностью. Он управляет деятельностью и направляет восприятие. Как это делается, на каких началах, важно знать, чтобы развивать учение о ноосфере дальше. В понимании этого может быть полезна теория детерминаций, логика, возникающая из решения проблемы трех эйдосов.

Утверждение, что мысль не есть форма энергии, скорее всего ни верное, ни неверное. Просто в картине мира, где есть только материальная реальность первого рода, понять, что такое мысль, невозможно.

Внешняя убедительность утверждения «мысль не есть форма энергии» происходит оттого, что энергия это материя (по известному положению теории относительности), реальность первого рода, а мысль как сущность не может быть понята вне реальности второго рода, эйдетической реальности.

Это эмпирический факт, он доступен не только научному, но и обыденному сознанию как данность. Можно вообще ничего не знать о платоновской реальности и тем не менее понимать, что мысль не сводима к материи, а значит и к энергии, в ее обычном, физическом понимании.

Но какова природа сил, действующих в мире, где есть только эйдетическая реальность? Ведь мир мыслей это именно такой мир. Что в этом мире выполняет роль энергии? Обычная физика не в состоянии дать ответ на эти вопросы, потому что она не изучает платоновскую реальность.

Физика Логоса изучает платоновскую реальность. Тем не менее на данный момент она также не в состоянии объяснить, в чем здесь дело. Вопрос, поставленный Альфредом Лоткой и вслед за ним Вернадским, остается без ответа. Но взгляд на проблему через призму эйдетической реальности позволяет уточнить постановку вопроса, сделать ее более предметной.

Идеи детерминационного анализа и детерминационной логики дают возможность по-новому посмотреть на проблему в связи с данными о том, как работает мозг человека и, в частности, в связи с межполушарной функциональной асимметрией мозга. Это не сулит быстрого успеха. Но ощутимое продвижение в решении проблемы на этом пути возможно.

 

* Катастрофы в Логосе и «другое искусство».

Двадцатый век стал веком становления, расцвета и крушения коммунистических режимов. Каждый случай такого режима это пример катастрофы, поразившей этнос или группу этносов, как это произошло на территории бывшего Советского Союза. Это болезнь этноса. Внешние признаки известны: жертвы, репрессии, и произвол под флагом борьбы за счастье всех людей.

Сейчас зараза сходит, обнажая оставленные ею страшные сле<