ЭТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ ИСКУССТВА К ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ 6 страница

Как уже говорилось, сильные мира сего и чудовищные извращенцы не осмеливаются в открытую говорить о своих делах и «утехах». А в «чего-изволистом» искусстве — пожалте-с любоваться изготовленной лично для Вас красивостью! Например, на одной художественной выставке в качестве несомненного «шедевра» некая именитая художница демонстрировала медицинские анализы собственного кала. Осчастливила же она своим «творением» галерею на Патриарших прудах — наверняка в её «творческий замысел» входило заодно и осквернение православия таким вот «по-большому» значимым образом.

Этот случай приведён в качестве мерзостного примера (конечно же, Великое Искусство располагает и более впечатляющими образцами шедевров подобного рода) только потому, что при объективном взгляде на вещи именно так, как к упомянутому «фекальному перформансу», необходимо относиться ко многим произведениям искусства, созданным хищными авторами. Причём подобной оценки заслуживают не только откровенно мерзкие создания живописи, кино, литературы. Это всё же мелочи, — мерзкие, но не решающие.

Основные виновники всегда и везде занимают элитарные, главенствующие позиции, в том числе, и в искусстве. И у них гораздо более далеко идущие планы. Якобы «добрая» установка искусства — это лишь одна видимость. Его основное предназначение это — постоянно оказывать мощное суггестивное воздействие на диффузные массы, на это конформное большинство человечества с одной-единственной подспудной целью. Искусство призвано заставить этот наивный вид разумных существ (= народ) признать текущее положение дел в Мире, пусть далеко и не идеальным, но, в принципе, всё же допустимым и приемлемым. И в итоге — не приходить в ужас от того, что вытворяют с ними сильные мира сего, претворяя в жизнь свои жуткие идеалы.

Искусство, таким образом, закрывает глаза людям на страшные и насущные вещи, которыми бы им в первую очередь и стоило заняться. Истинные же, по идее, цели искусства — как развлекательная, так и катарсисная (очищающая) являются лишь побочными эффектами вышеозначенного основного его предназначения — «Сверхзадачи Искусства».

Давид Юм считал оправдание зла средствами искусства откровенным проявлением безобразного. Но сейчас хищные творцы оказались вынуждены как-то сместить акценты, и тем самым создать некую ширму, «за которой дьявол переодевается, и затем уже выходит к зрителям приукрашенным». По нынешней «трактовке» хищных творцов — зло, конечно, это плохо, но показывать его надо как можно больше, чаще и страшнее. Главное же — навязать предельно возможную в данных условиях степень приемлемости существования зла в мире. Уже невозможно любоваться и наслаждаться среди бела дня на людях убийствами (хотя это возможно при развязывании войн). Так давайте изображать всё это, пусть глупые люди разглядывают страшные движущиеся цветные картинки, давайте рассказывать им страшные, леденящие кровь истории и заодно всяческую мерзость. А убивать будем по ночам, и тщательно заметать следы, аккуратно прятать трупы.

Искусство, находясь в руках хищных гоминид, тем самым является областью нечеловеческой, нелюдской деятельности. С помощью создания эмоционально окрашенных образов, этаким целенаправленным экспериментированием (без преувеличения, по типу концлагерной медицины) в области чувств и переживаний, деятели и функционеры искусства (эти цепные псы хищной власти) добиваются сильного воздействия на глубинные слои психики. Это нередко заканчивается её разрушением, достаточно упомянуть широко известную психиатрам и криминалистам бесчеловечность, бесчувственность меломанов (лишь наркоманы не уступают им в этих качествах). «Изменение поведения и психические нарушения разной степени выраженности у участников «тусовок» зависят от прослушиваний новомодных «какофоний». Вопрос о том, какие особенности звуковых эффектов приводят к таким сдвигам в психике, пока что не изучен» [105].

Песнь песней о светлом будущем

Говорить о сопереживании в искусстве не приходится, пианисты во время игры закатывают глаза и закидывают назад голову лишь для создания «возвышенного образа» и заодно для разминки шейных и плечевых мышц, это действительно очень трудоёмкое занятие. То же самое относится и к драматическим актёрам, «входящим в образ», но это всё исключительно дело техники.

Великий английский актёр Давид Гарик, например, пьяной шутки ради, просовывал голову в створку дверей, и в течение четырёх секунд его лицо последовательно переходило от выражения безумной радости к радости тихой, от неё к спокойствию, от спокойствия к изумлению, от изумления к удивлению, от удивления к печали, от печали к унынию, от уныния к ужасу, от ужаса к отвращению, затем его лицо в обратной последовательности возвращалось к первоначальному состоянию.

Это может служить красочной иллюстрацией того, каким фальшивым изображением чувств является лицедейство Театра, до какой степени могут профанироваться человеческие переживания. И хотя некоторые актёры могут играть искренне, точно так же как и некоторые т.н. «самовозбуждающиеся» ораторы способны «захлёбчиво» выступать с трибун, тем не менее всё это является частным случаем более общего, отмеченного психиатрией, феномена «патологической лживости».

Обладающие этим свойством аферисты и интриганы искренне верят тому, что они говорят «на деле», даже самым немыслимым своим фантазиям, а шпионам удаётся убедить в своей честности даже детекторы лжи (полиграфы). Рудиментарным случаем этого феномена и является талантливое актёрское перевоплощение. В наибольшей степени патологическая лживость свойственна женщинам суггесторного вида, некоторые из них способны лгать даже под гипнозом. Здесь ощутимо проявляется и женственность искусства, и одновременно — его опосредованная хищность.

Великий Давид Гарик демонстрировал лишь очень высокую сценическую, лицедейскую технику, но деятели искусства способны и на совершенно иные уровни перевоплощения. Иосиф Кобзон, знаменитый и некогда всенародно любимый советский певец, а ныне — политик, депутат Госдумы, удачливый предприниматель, а по стойким слухам, и видный авторитет мафии. Но иногда Кобзон ещё поёт по старинке кое-что из своего репертуара, он действительно очень любит петь.

Как-то на одной из «творческих встреч с общественностью» его, быть может и с некой издёвкой, попросили спеть что-нибудь о Ленине. Но не исключено, что это был заказной трюк. Потому что Кобзон не только спел «заказанную» песню о Ленине (в которой Ильич «такой молодой, и юный Октябрь впереди»), но выдал весь экстракт-комплект своих самых известных советских песен, по куплету из каждой — этакую своеобразную «песнь песней». И пел он с таким же точно пафосом и воодушевлением, как и когда-то — лет 15-30 назад. Так же задорно, молодо и целеустремлённо, как говорилось некогда, «с горячей верой в дело борьбы за светлое будущее человечества».

Ужасное, жуткое зрелище. Что-то типа ожившего трупа. Вернее, как разоблачённый оборотень - убийца или диверсант - начинает ёрничать: вновь играть свою прежнюю роль простого доброго человека.

Любимые женщины Искусства

Есть ещё одна опасность, исходящая от искусства. Его специфика такова, что по большей части совершенно отсутствует объективность оценок художественного творчества. Отсюда его незаслуженно высокая престижность. Даже богемствующие бездарности легко заполучают некий творческий ореол, а кто понаглее и понахрапистее — то и ауру, правда, на непродолжительное время, как бы «переходящую» или «тающую». Это привлекает в среду искусства мало обременённых каким-либо серьёзным (само)образованием и не отличающихся какими-либо нравственными принципами индивидов. Вместо этого они зачастую имеют солидный негативный опыт любителей, а то и профессионалов «ловить рыбу в мутной воде». Всё это существенным образом сказывается на общем нравственном и интеллектуальном уровнях сфер искусства.

Нельзя не учитывать и превалирование в искусстве женского персонала. Искусство и в этом аспекте женственно! В науке и технике, для сравнения, нет такого количества женщин, как в сферах искусства. Правда, женщины занимают в основном лишь второстепенные и вспомогательные позиции в искусстве, что вызвано рядом объективно существующих социальных и биологических причин. Помимо ординарного бесправия «женщин искусства», это приводит их ещё к необходимости терпеть, а то и потворствовать всяческим притязаниям и «художествам» заправил от искусства — мужского его персонала. Сексуальная эксплуатация женщин искусства тамошними самцами - от продюсеров и режиссёров до суфлёров и гардеробщиков - давно является банальной прискорбной повседневностью и часто принимает самые унизительные и чудовищные формы.

Из-за всего этого снижение нравственных порогов искусства становится лавинообразным и необратимым. Другими словами, здесь не просто теряется оборонительное моральное значение присутствия женщины-консерватора, а возникает диаметрально противоположная ситуация наличия женщины-провокатора, совратительницы (часто поневоле). Это отчётливо прослеживается по тому обстоятельству, что если в обычных семьях репродуктивно-мещанского толка институт брака признаётся анахронизмом в неявной форме неафишируемых измен, то среди занятых в искусстве супружество часто принимает карикатурные формы, а не то и чудовищные, — свойственные, что далеко не случайно, также и семьям комплементарных (взаимодополняющих) алкоголиков или наркоманов (такие пьют или «ширяются» на пару).

По большому счёту, лицедейство это чисто женская стезя, оно не приемлемо для мужчин — ни эстетически, ни этически, за исключением патологических и сексуально извращённых индивидов. Таким образом, «Великое Искусство» в подавляющей степени оказывается отданным на откуп откровенным и замаскированным мерзавцам, извращенцам и халтурщикам. В большинстве своём они являются «демонстративными» личностями. В криминалистической психологии так именуются субъекты, отличительной чертой которых является способность и компульсивная (неодолимая) тяга к нарочито бесстыдному поведению. «Авангардная» их часть — «знаменитые» эксгибиционисты. У нормальных людей подобное бесстыдство может проявляться лишь в очень пьяном виде или — в нечеловеческих условиях при впадении в состояние прострации. Представить себе крестьянина (диффузного человека вообще), кривляющимся в трезвом виде на потеху односельчанам, довольно-таки сложно.

Надо вспомнить, что стыд является первым признаком человечности, психофизиологическим фундаментом совести. Другое дело, кому и за что именно бывает стыдно. Убийце-нелюдю будет стыдно, что он не «убрал клиента» с первого выстрела, а суггестор-пройдоха покраснеет до корней волос, если его самого обманут его же «коронным» способом. (Да и то, у них это скорее не стыд, а злость, раздосадованность.)

В типологии Карла Леонгарда такие личности без стыда (и, как выяснилось, без совести) имеют определение «акцентуированных». Подобные личности не способны на самокритичное поведение и, уже как следствие, они не в состоянии объективно воспринимать действительность в тех её аспектах, которые не затрагивают их личные интересы. Но здесь их часто спасает чисто звериная хитрость — «ум животного» (по определению Гегеля). Чужие проблемы они всегда «машинально» игнорируют, и в итоге у них не вырабатывается «социальная чуткость», не говоря уже об альтруизме (сострадании), органически недоступном хищным гоминидам. Это не что иное, как объективное, можно сказать клиническое, описание зоопсихологии суггесторов.

Великий Блатной

Отсутствие такого взгляда и адекватного - соответствующего эпохе - восприятия Мира делало и делает официальное (хищное) искусство реакционным, потому что большинство «поэтических картин», «художественных полотен» и других подобных «шедевров» создаются жуликоватыми малыми по заказам подлецов и на потребу дураков. Поэтому чисто эстетические вопросы о духовной ценности многих творений искусства перерастают в проблему этическую: есть ли у этих, так сказать, «творцов» совесть? Ответ здесь единственный: нет, значит и не было!

Доказательством этому является, например, то, как проявили себя бывшие советские «мэтры» и «классики» после «перестройки». Казалось бы, им - «культурному авангарду общества» - следовало бить в набат: страна гибнет! Но нет, они стали предельно цинично хаять всё свое просоветское творчество, выявили себя во всей мерзопакостной «красе». Нехищные творческие люди относятся к своим произведениям, как к собственным детям. И они будут их защищать, даже иногда неправедно, «по-матерински», во всяком случае, никогда не предадут. Те же — всё продали при первом подходящем случае.

Для хищных творцов — всё есть лишь средство достижения успеха, им наплевать на судьбу своих книг, картин и т.д. «Мы посадим сад прекраснее этого! А этот пусть рубят, чёрт с ним! С нового доходу будет больше». Хотя, конечно, им лестно, если с ними носятся, причём безотносительно к истинным достоинствам их произведений, главное — носятся, а самих «носителей» они глубоко презирают. Эти хищные зоопсихологические механизмы возможно понять только исключительно в русле «моральной невменяемости», действительно являющейся разновидности паранойи.

Негативный лавинообразный процесс внедрения бесталанных, но наглых и расчётливых хищных гоминид в искусство совпал, естественно, с его постановкой на широкую «коммерческую ногу». И «золотой век чистого искусства» (барды, трубадуры, скоморохи, мейстерзингеры, менестрели) канул в лету. Буржуазные революции, совершённые «новыми суггесторами», изгнали божественных Муз и призвали в искусство проститутку Маммону — картавую крючконосую инфернальную злую ведьму торгашества с её сутенёром и сожителем — Золотым Тельцом, питающимся исключительно потом и кровью людей труда.

Трудовой феодализм сменился полностью продажным капитализмом. Гильдии тружеников были сметены фондовыми биржами ростовщиков. Романтика чувств, рыцарство в отношениях между мужчиной и женщиной, благородство, честность и всё такое прочее стали тяжкой обузой «человека экономического», для которого «музыкой сфер» стали понятия рынок, капитал, прибыль, нажива, тайная власть денег, тотальный контроль. Всё продаётся и всё покупается.

Продалось и искусство, и надо сказать, сделало оно это с удовольствием. Не зря проституция — родственное хищному искусству занятие. Театр (хотя, возможно, и не всякий) — некая элитарная разновидность публичного дома. Достаточно вспомнить знаменитую «прямую сексуальную связь» по линии «крупные политики - красивые актрисы». А то, что вытворяют с молодыми дебютирующими актрисами (кино)режиссёры (; сутенёры) не поддаётся описанию. Прослойка честных ремесленников-работяг бесталанных диффузников в искусстве не может идти в счёт, как и горстка бескорыстных сумасшедших служителей Муз, ибо все они катятся в общем русле, и служат для фона и ореола, соответственно.

Именно поэтому в призывах «новых левых» 1960-х годов отрицание прежнего искусства выглядит более чем убедительно. Хотя ничего позитивного эти «новые» хищники и безумцы не сделали, да и не смогли бы сделать при всём желании, за исключением крайних форм эпатажа. Например, на крупномасштабных фестивалях хиппи - этих «детей (ядовитых) цветов» - всегда совершалось несколько преднамеренных, демонстративных, «художественно оформленных» убийств и самоубийств.

Диффузные массы никогда не «поймут» хищного искусства, на что так часто сетовали и продолжают сетовать мастера этого опосредованного воздействия на сознание людей. И это вовсе не говорит о неразвитости масс — к великому сожалению для деятелей искусства эти времена медленно, но проходят. Это лишь свидетельство того, что это не их искусство (хотя, по идее, оно предназначено именно для них), не их чувства и переживания, но — лишь самих авторов-суггесторов, да и то неискренние. И смысл таких произведений, если он есть, внятен лишь причастным к миру искусства.

Подобное явление узкой, специфической причастности наблюдается в миниатюре в художественном творчестве заключённых. Смысл и назначение татуировок понятны лишь сидевшим в тюрьме, зэков могут также волновать до слёз песни про «Колыму-Колыму» и «Ванино-порт», а разухабистый «Гоп-стоп» подымет им настроение. Сейчас, понятно, появились новые песни, да и нравы уголовного мира внешне изменились, но суть осталась прежней. Так что современное искусство правильнее будет именовать по этой аналогии, но с большей масштабностью — «Великим Блатным». Предельно отчётливо эта аналогия проявилась сейчас у нас в России. Криминализация общества зашла столь далеко, что на самой широкой сцене (радио, ТВ) исполняются блатные, тюремные песни. Так, «Гоп-стоп» хрипло декламирует безголосый солист, бывший диссидент суггестор Вилли Токарев, а подпевает ему… Краснознамённый Ансамбль Российской Армии… КАРА…

Остаётся горьким сухим осадком (типа рвотного порошка) лишь суггестивная способность искусства как-то воздействовать на специфически забитую аудиторию, со временем непрерывно уменьшающуюся, но — лишь в относительном численном выражении. В абсолютном же исчислении происходит её увеличение. К величайшему сожалению, в России этот рост огромен по всем параметрам. Американизированный примитивный поп-арт завоёвывает всё большую аудиторию в мире. Но всё же процесс уменьшения непосредственного влияния хищного искусства на умы людей идёт (но только не в России, у нас всё наоборот, у нас очередное, дежурное горе!). Характерный пример — снижение естественного уровня фанатизма среди «поклонников талантов». На международных кинофестивалях раньше не было проходу от «старлеток», сейчас их вынуждены нанимать для создания традиционного колорита «безумия поклонников».

Нынешний же этический уровень искусства однозначно предопределяет последовательность объективного восприятия художественного действа любого уровня патетического наполнения. Что же должен увидеть такой «сторонний наблюдатель», по-настоящему беспристрастный? Поначалу его объективному, незамутнённому взору предстанут только какие-то человекоподобные существа, или, может быть, даже и люди, по внешнему виду которых можно уверенно заключить о злоупотреблении ими всеми биологическими аспектами Бытия (т.н. «праздными желаниями низшего Я»). Потом вдруг выяснятся, что это — артисты, музыканты, поэты, танцоры... И только встряхнувшись, подобно вылезшей из воды собаке, можно догадаться, что с подмостков в это время пытаются что-то преподать, преподнести нечто возвышенное, дают возможность прикоснуться к чему-то непостижимому для простых смертных.

Здесь исключаются из рассмотрения очень редкие честные и откровенные произведения искусства, когда исполнители не в силах испортить их. Как правило, такие произведения большинством современников не признаются, а их создатели бывают нещадно гонимы. Кроме того, всё сказанное в наименьшей степени относится к Цирку, искусству, обходящемуся своими силами, без покровительства Муз, не зря столь любимому детьми.

Лишь иллюзионисты да укротители хищных зверей неприятно выделяются на фоне Искусства Арены, культивирующие обман и мучающие животных, соответственно. По признанию самих дрессировщиков, легенда о «доброй» дрессуре — миф, животные работают лишь из-за страха наказания. Такова реальность, грустная для всех любителей животных.

В бой идут и старики

Общество, в принципе, могло бы изменить положение дел в искусстве, но ситуация здесь сложная. Рано появляющиеся таланты приветствуются общественным мнением. С малых лет замеченные способности «гуттаперчевых мальчиков» в различных областях искусства развиваются в ущерб остальным, и эксплуатируются семьёй и/или заправилами искусства, которым такой талантливый ребёнок попался на глаза. Это относится и к спорту, и к Цирку. Во многих видах спорта детские таланты нещадно эксплуатируются хищными тренерами. Достаточно примера «женской» гимнастики, в которой заняты в основном девочки-подростки, их несозревшие организмы подвергаются страшной опасности. Вспомним «гуттаперчевую девочку» Мухину, сломавшую неокрепший позвоночник, оставшуюся на всю жизнь парализованной. В Цирке же «детская занятость» вызвана спецификой жизни в переездах и некоторой интеллектуально-эстетической сниженностью и замкнутостью цирковых кланов, что неизбежно приводит к вовлечению в «дело отцов» детей и созданию «творческих» династий. Но там хоть имеется традиционно высококвалифицированная методика подготовки цирковых артистов.

В принципе, наследование занятия отцов детьми в художественном творчестве не только выглядит убого со стороны, но и действительно является по существу реализацией воистину хамских потенций в творческих сферах. По-другому это называется плебейством, профанацией, недостойностью. Таким «звёздным» личностям нельзя быть «похожими на людей, имеющих родственников». Достаточно поглядеть на детишек многих отечественных некогда популярных и знаменитых артистов, часто до неприличия похожих на своих родителей, — вплоть до тембра голоса, профанирующих всё то, что было позитивным в деятельности собственных родителей-кривляк.

Правда, теперешние «старики тоже идут в бой» и не отстают от своих чад: их радостные рожи и мерзкие ужимки можно лицезреть в рекламе, они похабно пляшут и поют любую мерзость — лишь бы заплатили. Когда на Россию надвигаются выборы, подобные представители Великого Искусства рассылают «прайс-листы» всем возможным кандидатам с указанием расценок (в тысячах долларов) за свои услуги по «художественному освещению» предвыборных программ. Кто им больше заплатит, за того они и будут петь-плясать и строить рожи до дня голосования, а затем вновь принимаются за обычное аполитичное кривлянье.

Хотя всё же некоторым деятелям искусства, пусть и не многим, удалось сохранить или - после периода сомнений и раздумий - занять честную позицию в оформившемся поистине армагеддоновом противостоянии в нынешнем мире.

Разумный антропинум

В видовой антропологии (видизме) существует такое понятие как антропинум. Рассудочный антропинум — это минимальный уровень рассудочного поведения, отличающий людей от животных. В общем случае он расплывчат и неопределён, но всегда ощутим и всем понятен (идиот со своим ущербным мышлением всё же человек, а не обезьяна). Разумный, или социальный антропинум — это достигнутый людьми уровень гуманности, человечности общества. По усреднённым и обобщённым (статистическим) критериям он возрастает, но по многим конкретным и локальным показателям — снижается или же колеблется. И основное видовое различие заключается в том, что хищные гоминиды, не имея Разума, естественно, неспособны достигать и уровня разумного антропинума, но зато своим безнравственным поведением они в состоянии «успешно» снижать его, утягивая и ввергая часть диффузных людей в зверство.

Итак, как видим, самый огромный вред искусства заключается именно в том, что, завышая порог восприятия зла обществом, «приучая» и даже «приохочивая» ко злу, оно снижает разумный антропинум. Каким же конкретно образом вредит человечеству «великое благородное» искусство?

Паразитируя на трагическом фундаменте, искусство делает свою продукцию (с целью её сбыта) внешне более привлекательной и приемлемой для человеческого сознания. Достигается это самыми различными способами. Например, смешивается трагическое, т.е. жуткое, нечеловеческое со... смешным, весёлым, радостным. С людской точки зрения это совершенно неправомерно. Началось это «облагораживание ужаса» с Романтизма, провозгласившего синтез трагического с комическим. В ужасные описания и чудовищные картины вставляются развлекательные сценки. Хотя по отношению к сюжету и теме они явно лишние, но общую картину смазывают, и наивный диффузный человек разумный воленс-ноленс проглатывает отравленную хищной злобой подслащённую пилюлю.

В других случаях эксплуатируется понятие «возвышенного». При этом такая ядовитая пилюля золотится, например, при оформлении жутоописания используется привлекательная героика, освящённая историей, эпосом. При этом авторы играют на чувствах благородства и патриотизма у аудитории, на тех чувствах которых у них самих заведомо не имеется. Иногда то же самое происходит по недомыслию или, возможно, с честными национально-патриотическими целями. Создаются тогда хоть и не откровенные фальшивки, но всё равно вещи неудачные — напыщенные, надрывные (невзоровское «Чистилище») или необъективные (говорухинская «Россия, которую мы потеряли»). Но даже и эта честность, пусть и тенденциозная или даже «наигранная», весьма редка в искусстве, перенасыщенном суггесторным жульём, создающим, главным образом, конъюнктурные вещи, иногда — по-дьявольски изощрённые. Именно их часто именуют гениальными, что совершенно неверно.

Ненужность и даже вред этой «простоты с добрыми намерениями» в том, что очень важные, страшные темы получают неадекватное освещение, и крайне необходимый людям (зрителю) позитив произведения теряется полностью. Именно так можно предельно изгадить тему, если специально задаться такой целью. Не надо врать, искажать информацию, достаточно всего лишь сместить акценты, затемнить главное, выпятить ненужное или «переборщить в пафосе» — и чёрное дело сделано. Так же действует вся политическая (= суггесторная) пропаганда, но особо изощрённой виртуозности достигли в этом западные СМИ. Если что и губит их пропагандистское искусство, так это — наглость, неуважение к «клиенту», т.е. отсутствие «обратной связи», должной критики со стороны, самокритичность же отсутствует у них как таковая.

Именно всё это и завышает порог восприятия зла, одновременно снижает уровень разумного антропинума, другими словами, девальвируется человечность. По самому большому счёту, и традиционное искусство в целом есть не что иное, как некая позолоченная пилюля, дурманящая и не дающая человечеству возможности прозреть и адекватно оценить жуткие события, творящиеся в мире по воле хищных гоминид. Его можно сравнить с мерзким «драггером», угодливо навязывающим человеку очередную дозу наркотика, чтобы не дать ему протрезветь, прийти в себя. Насмотревшись всех этих ужасов, даже если автор их и осуждает (неважно с какой целью) сознание нормального диффузного человека в качестве защитной реакции как бы скажет себе: «Это ерунда, бывает и хуже, не стоит обращать внимания, трепать себе нервы, я же жив». Так человек и привыкает к самой страшной чудовищности: она перестаёт его трогать; то же самое, но гораздо быстрее происходит на войне, в боевых условиях.

Этот способ «романтического синтеза» трагического и комического оформлен и широко известен (вдолблен людям в головы), как хищный афоризм-слоган: «от смешного до трагического — один шаг». Этот шаг — суть их звериный прыжок: «ничего, что страшно и трагично, главное, что смешно!» Именно такова была «сверхзадача» некогда скалькированной с западного телевидения передачи «Куклы»: выставлять политических монстров, могильщиков России в смешном виде, и тем самым выпускать народное недовольство в пар. Но у нас, в отличие от Запада, её вскоре запретили, наши политики более «обидчивы», не любят насмешек над собой («гордость плебея»). И когда Путина показали в образе Крошки Цахеса (сходство 1:1), всем стало ясно, что «Куклам» хана. В появившихся других якобы сатирических «кукольных» телепрограммах лица «первого лица» уже не увидать.

Существует и дополнительная к этому рекомендация «жизнелюбов» от искусства. Считается, что радоваться при наплыве неприятностей, не унывать в горе — это проявление доброты и наличия чувства юмора. Можно и нужно, конечно, в тяжёлых условиях шуткой поддержать настроение окружающих людей, снять у них напряжение, но делать это приходится через силу, преодолевая собственный страх. Это обычное, что называется, мужественное поведение разумного человека. Но странноватый, радостный смех придурка, оказавшегося «за компанию» в неприятных жизненных обстоятельствах, не должен возводиться в ранг индикатора наличия у такого «весельчака» чувства юмора.

В действительности же это есть непосредственное проявление хищной установки злорадствующего суггестора: «Им плохо, значит, мне хорошо и пусть моё веселье злит и огорчает их ещё больше!» Иногда подобная установка оформляется подсознательно, но это не меняет сути дела. В принципе, суггестор всегда радуется чужому несчастью, сам же он параноически убеждён в том, что уж ему-то удастся выбраться благополучно.

Именно так веселились и гоготали все наши знаменитые хохмачи — от Юрия Никулина (это его самая большая жизненная ошибка, что он так неосмотрительно «скорешился» с разрушителями Отечества) до своры зубоскалов без стыда и совести, всех этих откровенных врагов-затейников: Хазановых, Петросянов, Жванецких и прочих Винокуров, смаковавших беды и глупости «этой» страны, как пиво с раками «по 8 рублей». Их аморальность несомненна и столь же вопиюща. Сейчас уже смеяться не над чем, так они просто изо всех сил кривляются.

Как рассказывали, Жванецкий после расстрела в 1993 году Белого Дома в пароксизме ненависти к «этому» народу и жуткой страсти к его убийцам звонил кому-то в Кремль и умолял, чтобы Ельцину срочно передали, что тот теперь может считать его (т.е. Жванецкого!) своей женой. Подобное не укладывается в голове. Но, как давно уже говорят и о чём неоднократно писалось, окружение Ельцина действительно составляли преимущественно гомосексуалисты. Да и вообще во всём западном «цивилизованном мире» (и Россия хоть здесь не исключение) власть «успешно» переходит к педерастам.

А вот кто убил лиричного певца Евгения Мартынова, якобы скоропостижно скончавшегося? Не кто иной, как профессиональный хохмач Винокур. Он же об этом и рассказал, сам не понимая того. (Пусть это было и неумышленно, но всё равно неимоверно жестоко.) Будучи вместе в США, он по телефону изменённым голосом (под иностранца), назвавшись представителем известной музыкальной фирмы, пригласил Мартынова встретиться в своём номере отеля для обсуждения вопроса скорейшего, незамедлительного выпуска в Америке диска с его песнями. Радостный певец, которому подобное и не снилось, да и наяву не могло быть реальным, прибежал в названный номер, а там, куда он нёсся, окрылённый надеждой, «сбывшейся» мечтой, — пьяный гогочущий сВинокур. Через некоторое время «бедный Евгений» совершенно неожиданно умер от сердечного приступа. Это примерно то же самое, что и в случае с упомянутым одесским математиком-самоучкой.