ВЫСТУПЛЕНИЕ ПРИ ОБСУЖДЕНИИ ДОКЛАДОВ 28 июня 1948 г. 14 страница

Все эти явления были очень подробно проанализированы и изучены Иваном Петровичем и его сотрудниками. Было обнаружено, что как процесс возбуждения, так и внутреннее торможение всех видов (угасательное, условное, дифференцировочное и запаздывательное) – все они из первоначального очага, где возникли, рассеиваются по нервной системе и захватывают довольно отдаленные участки. Но чем ближе участок, тем резче выражено это торможение, тем раньше оно наступает и тем позже оттуда исчезает.

Следовательно, ход явлений таков, как будто волна торможения распространилась и потом вернулась обратно.

Возникает вопрос: что является той активной силой, тем активным моментом, который заставляет иррадиировавшие волны возбуждения возвращаться к исходному месту, что гонит обратно эту иррадиировавшую волну? Совершенно бесспорно, что иррадиировавшую волну возбуждения выгоняет тормозной процесс, а тормозной процесс выгоняется процессом возбуждения.

Следовательно, мы тут наталкиваемся опять на тот самый факт, который мы видели в случаях неподкрепления рефлекса, что процесс возбуждения сам дает повод к возникновению тормозного процесса. Тут мы находим это явление в более общей форме. Мы убеждаемся, что всякое возбуждение, возникшее где бы то ни было, дает повод к возникновению тормозного процесса, и всякое торможение, возникшее где бы то ни было, дает повод к возникновению процесса возбуждения.

С этим фактом пришлось встретиться в физиологии еще до разработки учения об условных рефлексах. Впервые это явление было обнаружено при изучении органов чувств и описано Герингом как процесс индукции, или наведения, процесс возникновения противоположных состояний в нервной системе под влиянием действующего раздражителя. Впоследствии эти факты были обнаружены на спинномозговых врожденных рефлексах Шеррингтоном, который тоже применял этот термин индукции. И когда Иван Петрович натолкнулся на это явление, он тоже обозначил его словом «индукция».

Бесспорным является тот факт, и я на нем остановлюсь подробнее в следующий раз, что во всех тех случаях, когда мы имеем процесс возбуждения, он дает повод к возникновению тормозного процесса и, когда мы имеем торможение, оно дает повод к возникновению возбуждения. При этом мы можем себе представить две формы индукции: форму симультанную, или одновременную, и форму сукцессивную, или последовательную. Именно, вы можете себе представить, что данный очаг возбуждения заставляет возникать тормозное поле вокруг себя одновременно с процессом возбуждения; это будет симультанная индукция. В данный момент очаг возбуждения создал вокруг себя пояс торможения, а очаг тормозной создал вокруг себя пояс возбуждения. И вы можете себе представит другой случай, когда в данной точке, в данном пункте один процесс вызвал противоположное состояние и при помощи его сам себя как бы уничтожил. Торможение кончается не потому, что оно иссякло, а потому, что его вытесняет возбуждение, а возбуждение кончается потому, что его вытесняет процесс торможения.

В этих случаях, когда процесс вызывает в данном участке противоположное состояние, мы говорим о сукцессивной, или последовательной индукции.

ЛЕКЦИЯ IV

Прошлый раз я привел несколько примеров, свидетельствующих о том, что уже в низших отделах центральной нервной системы мы наталкиваемся, с одной стороны, на рассеивание возбуждения и торможения по нервной системе, а с другой стороны, на постоянное противодействие этих процессов друг другу, на взаимный вызов их и создание в конце концов какой-то чрезвычайно сложной динамической мозаики очагов возбуждения и торможения. Совершенно то же самое имеет место и в коре больших полушарий во время условно-рефлекторной деятельности. Разница, как я подчеркивал в прошлый раз, заключается в том, что в низших отделах центральной нервной системы, в спинном, продолговатом мозгу, в больших мозговых узлах существует какая-то предопределенность, существует фиксированность тех элементов, которые при данных условиях придут в состояние возбуждения, и тех, которые в это же время разовьют тормозной процесс и оградят себя от иррадиирующих волн возбуждения.

Итак, вся эта сложная мозаика, как бы сложна и разнообразна она ни была, является фиксированной за счет определенных, наследственно закрепленных отношений.

В коре больших полушарий мы имеем совершенно иную картину. Вся кора представляет собой свободную массу нервного вещества, которая не имеет никаких или почти никаких наследственно фиксированных очагов возбуждения и торможения, никаких преград для рассеивания, никаких преград для тех или иных состояний. В ней в течение индивидуальной жизни складываются временные связи, которые определяют ход рассеивания и концентрации возбуждения, ход создания очагов возбуждения и торможения и возникновения сложных и разнообразных мозаичных корковых картин.

Особенно важно, что кора большого мозга представляет собою массу не только свободную, но и пластичную, в которой непрерывно происходят перемены и одна мозаичная картина сменяется другой, в результате чего может перестраиваться вся высшая нервная деятельность данного индивидуума. В добавление к тому, что я говорю в самой общей форме, нужно представить определенные фактические данные, на основании которых такие заключения были сделаны. Как бы ни была красива описанная выше картина, она бездоказательна, если в основе ее не лежит фактический материал. Спрашивается, какие у нас имеются основания для того, чтобы говорить о рассеивании процессов возбуждения или процессов торможения в коре больших полушарий, на основании чего Иван Петрович и его сотрудники заговорили о постоянно, неизменно протекающей иррадиации возбуждения и торможения и об обратной их концентрации.

Как я уже указывал в одной из предыдущих лекций, мы имеем возможность, применяя различные условные раздражители в той или иной последовательности, следить за их взаимным влиянием. Оказывается, что даже если имеется налицо ряд хорошо закрепившихся условных рефлексов, то, применяя соответственные раздражители один после другого, мы легко можем обнаружить это взаимное влияние. Оно проявляется в различных формах, однако в формах, вполне укладывающихся в определенные закономерности.

Прежде всего обнаруживается известная косность обоих процессов – и возбуждения и в особенности торможения. Торможение, несомненно, является более косным процессом, чем возбуждение. Применив положительный или отрицательный условный раздражитель, создав где-нибудь очаг возбуждения или торможения и пробуя после этого через короткое время какой-либо иной раздражитель, мы можем обнаружить влияние предшествующего раздражения на последующее. Если, например, произвести угашение положительного раздражителя, т.е. несколько раз повторить его без подкрепления, и таким образом создать очаг торможения, то, применяя вслед за этим другой положительный раздражитель, мы найдем его в большей или меньшей степени заторможенным. Мы обнаруживаем таким образом явление, которое носит название «последовательного торможения». Это последовательное торможение уже само в себе несет доказательство того, что процесс торможения не строго локализован в очаге, который мы раздражали, а оказывается рассеянным, потому что если бы торможение было строго локализовано в определенных очагах, оно не должно было бы сказаться на других условных рефлексах, а оно сказывается. Следовательно, тут мы обнаруживаем сразу доказательство и тому, что торможение задерживается в нервной системе на некоторое время, и тому, что оно не ограничивается исходным очагом, а захватывает более или менее значительную область.

И вот, следя за этим влиянием угасательного торможения на другие рефлексы, можно выявить целый ряд закономерностей уже на этом одном примере.

Прежде всего в этой форме опытов, так же как и в некоторых других формах, обнаруживается значение относительной силы раздражителей. Раздражители, которые мы применяем, могут иметь различную силу, и физическую и физиологическую. Что раздражители имеют различную физическую силу, это легко понять. Можно применить звук слабый или звук сильный, свет сильный и свет слабый и обнаружить разницу в их эффектах. Оказывается, что до известной степени относительная физическая сила раздражителя может иметь при условно-рефлекторной деятельности такое же значение, как при деятельности безусловно-рефлекторной, т.е. раздражение более сильное дает эффект более сильный, чем раздражение более слабое.

Однако может обнаружиться и другая картина. Если вы хорошо выработали и прочно фиксировали условный рефлекс, то, несмотря на применение однородных раздражителей различной силы, вы по размерам слюноотделения не уловите никакой разницы. Оказывается, что слабый звук и звук того же тона, но более сильный, при некоторых условиях дадут совершенно одинаковый эффект. У вас может получиться впечатление, что относительная сила раздражений не имеет никакого значения. Но вы можете всегда выявить разницу между этими двумя раздражителями, слабым и сильным, например, в такой форме: если угасить рефлекс на слабый звук и применить после него сильный, то сильный будет действовать; если же начать угашать рефлекс на сильный раздражитель, довести угашение не до полной степени, а только до ослабления эффекта процентов на 50-60 и после этого попробовать слабый звук, то может получиться нулевой эффект. Следовательно, можно путем сравнения влияния предшествующего угасания на последующий рефлекс выявить значение относительной физической силы раздражителей.

То же самое справедливо и для относительной физиологической силы раздражителей. Вам понятно, что сравнивать физическую силу звука и почесывания кожи трудно. Когда имеют дело с различными формами энергии, то сравнительная энергетическая оценка их оказывается очень трудной. Да такая оценка и не имеет в данном случае особого значения. Если при однородных раздражениях роль различной силы раздражителей сама по себе бесспорна, то при качественно различных раздражителях играет роль не столько относительное количество энергии, которое несет в себе раздражитель, сколько физиологическая эффективность этого раздражителя. И мы очень часто наталкиваемся на случаи, когда физически сильные раздражители могут оказаться мало эффективными. Например, ультрафиолетовый свет, даже физически очень сильный, никакого действия на поведение животного не окажет. Он может вызвать целый ряд эффектов в организме, в виде, например, эритемы, но в смысле выявления или нарушения деятельности животного он ничего не может дать, в то время как свет из видимой части спектра дает большие эффекты даже при минимальной физической силе.

Опыт изучения высшей нервной деятельности у большого числа животных позволяет уже сейчас классифицировать раздражители на определенные категории по их относительной физиологической силе. И вот эта относительная физиологическая сила может выявиться в определенных условиях непосредственно в том, что одни раздражители дают рефлексы с большим количеством отделяющейся слюны, тогда как другие дают при прочих равных условиях меньшее отделение. Но могут наступить и часто наступают явления, когда значение относительной силы раздражителя непосредственно обнаружено быть не может, когда «закон силы» маскирован и вы получаете одинаковые значения эффектов, несмотря на различную физиологическую силу раздражителя. Тогда опять-таки процесс угашения одного из этих раздражителей может повести к тому, что обнаружится их относительная сила. Именно, если вы один из раздражителей подвергнете угашению, будете его повторно применять, не сопровождая едой, и посмотрите, как это отразится на другом рефлексе, то можете обнаружить, что угашение рефлекса на раздражитель звуковой ведет к ликвидации светового рефлекса, а угашение светового рефлекса ведет не к исчезновению, а только к некоторому ослаблению силы звукового условного рефлекса. Таким образом, благодаря тому, что торможение из исходного очага рассеивается на другие участки и задерживается в форме последовательного торможения, можно получить определенный критерий для оценки относительной силы раздражителей.

Мы можем себе представить также случай применения целой серии раздражителей однородных и вместе с тем физиологически более или менее равноценных или почти равноценных. Представьте себе, например, что речь идет о раздражении прибором, который дает в минуту определенное число прикосновений к коже. Таких приборчиков мы прикрепили на поверхность кожи 6-7 в разных участках тела. Раздражение этих пунктов вы сопровождаете едой или вливанием кислоты и вырабатываете условный рефлекс. Если вы вырабатывали рефлекс на раздражение одного пункта, а потом пробуете другие участки, то вы обнаружите, что все участки в большей или меньшей степени стали активными, но между ними наблюдается разница: чем ближе пункт к тому, который вы связывали с едой, тем значительнее рефлекс, а по мере удаления вы получаете все более и более слабый эффект. Уже на основании этого можно сказать, что, несмотря на качественную однородность раздражений, несмотря на количественную их равноценность, получаются различные эффекты в зависимости от дальности испытываемого пункта от того пункта, который поставлен в непосредственную условную связь с процессом еды.

Можно сделать и новый шаг. Можно подкреплять поочередно все пункты и сделать их все равноценными, привести их к одному уровню и получить картину, при которой любой пункт будет давать одинаковый эффект. Тогда никто не мешает взять еще один пункт кожи где-либо с краю по одну или по другую сторону от цепи активных пунктов и раздражение этого нового пункта не сопровождать едой. Выработается дифференцировка, отдифференцируется этот пункт от всех других. Вы будете получать с этого пункта тормозной рефлекс. Активный сначала раздражитель превратится в инактивный, в тормозной раздражитель в силу того, что вы его систематически применяете без сопровождения едой. При наличии такого дифференцированного пункта вы можете, раздражая его, вызвать в нервной системе тормозной очаг, а после этого через различные промежутки времени испытать раздражение всех ваших активных участков. Тут вы буквально можете проследить, как созданное вами в определенном очаге торможение начинает ползти по центральной нервной системе, и это вы обнаруживаете по кожной проекции, применяя раздражение пунктов, более или менее далеко отстоящих от условного тормозного пункта. Вы увидите, что очень скоро, через короткое время после применения тормозного раздражителя, ближайшие пункты полностью заторможены, более отдаленные пункты заторможены в меньшей степени, очень далекие пункты свободны от торможения. Но если вы несколько удлините интервал времени между дифференцировочным раздражителем и пробным раздражением, то вы увидите, что волна торможения распространилась все дальше и дальше, пока не захватила всю кожную поверхность. Однако, еще более удлинив промежуток, вы увидите, как постепенно освобождаются отдельные участки, сначала дальние, потом более близкие, пока торможение не окажется концентрированным в том очаге, откуда оно пошло странствовать по нервной системе.

Это есть одна из форм опыта, которая обнаруживает явления иррадиации торможения и дает возможность не только проследить ход, но и измерить относительную скорость его распространения.

Прошлый раз я отметил, что наблюдается известная, довольно значительная разница в скоростях иррадиации процесса возбуждения и процесса торможения; торможение ползет по нервной системе гораздо медленнее, чем возбуждение. Обратное концентрирование происходит еще медленнее. На процессе возбуждения прослеживать эту волну иррадиации и обратной концентрации довольно трудно, потому что процессы разыгрываются в нервной системе довольно быстро, а слюнная железа является сама по себе органом косным и дает значительное последействие. Что касается тормозного процесса, то дело облегчается следующими двумя моментами. С одной стороны, торможение – процесс более медленно распространяющийся и еще медленнее концентрирующийся, а с другой стороны, раз это явление тормозное, то слюнная железа не проявляет сколько-нибудь заметного эффекта, т.е. не сецернирует или сецернирует очень мало, и поэтому сама инертность рабочего прибора не затемняет картины.

Удается обнаружить, что нервная система различных собак отличается очень различной скоростью рассеивания и обратного концентрирования торможения. Есть собаки, у которых вся картина иррадиации и обратной концентрации торможения протекает в течение нескольких секунд, укладываясь в одну минуту; есть животные, у которых этот процесс растягивается на несколько минут, иногда даже свыше десяти минут. Это обстоятельство, конечно, в высшей степени важно, к нему придется еще вернуться в будущем.

Следующий важный момент, на котором я считаю нужным остановить ваше внимание, это вопрос о том, как обнаруживаются индукционные отношения, о которых я говорил выше.

Тот вид индукции, который носит название последовательной, или сукцессивной индукции, представляет собой переход процесса возбуждения в данном очаге в тормозной процесс или переход процесса торможения в данном очаге в процесс возбуждения. Впервые это явление было обнаружено в случае органов чувств. Если вы, допустим, подвергли ваш зрительный прибор какому-нибудь световому раздражению, например смотрели в течение некоторого времени на светлое пятно на темном фоне, а затем вы это раздражение прекращаете и смотрите на равномерный темный фон, то вы увидите, что весь темный фон как бы заливается светом и на этом светлом фоне выступает чрезвычайно темное Или совершенно черное пятно. Значит, очаг, который был возбужден и давал ощущение яркого света, становится совершенно темным, причем как будто оттуда не исходит никаких световых лучей. Наоборот, те области, которые не подвергались световому раздражению, заливаются светом. В этом примере вы сразу видите явление последовательного и одновременного контраста, или последовательной и одновременной индукции. В одном участке, который подвергался раздражению, вы видите переход возбуждения в тормозное состояние и в это же время вы видите, что эта смена состояний в одном пункте отразилась на состоянии окружающего поля зрения и там заставила разыграться те же явления, но с обратным знаком.

Ту же картину вы можете видеть и при изучении условных рефлексов. Если вы применили какой-нибудь возбуждающий агент, вызвали очаг возбуждения и не сопровождаете его едой, начинается выработка внутреннего торможения. Можно и даже нужно эту выработку внутреннего торможения рассматривать как индукционный процесс, как процесс, основанный на последовательной индукции. Без этой сукцессивной индукции нельзя было бы себе представить ни выработку условного тормоза, ни выработку угасания, ни выработку дифференцировки. Это – явление, разыгрывающееся внутри одних и тех же очагов.

Индукция симультанная, одновременно охватывающая другие отделы, отчетливо может быть выявлена, если вы применяли какой-нибудь тормозной раздражитель, например производили угасание какого-нибудь рефлекса, или применяли дифференцировонный раздражитель и начинаете следить за иррадиацией торможения. Можно обнаружить в течение очень короткого времени такую фазу, когда тормозной процесс еще не рассеялся, не захватил других участков нервной системы: в этих других участках вы обнаруживаете не ослабление, а наоборот, даже усиление эффекта. Это имеет место, если вы после тормозного раздражителя сразу применяете какой-либо положительный раздражитель. На кожной поверхности это может иметь место, если вы непосредственно после прекращения угасательного раздражения или по испытании дифференцировочного раздражения произведете раздражение ближайшего соседнего пункта. Вы можете иметь не ослабление, а усиление эффекта. Но через несколько секунд вы получаете уже возврат к норме, а дальше снижение эффекта до 50% и до 0.

Следовательно, во многих случаях можно непосредственно видеть, что возникают очаги возбуждения, усиления эффекта, даже в отдаленных частях нервной системы. Это есть истинный случай симультанной, или одновременной, индукции, которая захватила окружающие очаги и которая представляет собой результат взаимодействия одних элементов нервной системы с другими.

Эти индукционные отношения могут выявляться в различной форме. Они могут выявляться между отдельными анализаторами, например между звуковыми и световыми; они могут выявиться внутри одного и того же анализатора, например, при раздражении различных участков сетчатки. Вы можете обнаружить индукционные отношения между корковой и подкорковой деятельностью, между условными и безусловными рефлексами, и т.д. Вы обнаруживаете целый ряд таких примеров, которые свидетельствуют о том, что возникающий где-то очаг возбуждения создает вокруг себя поле торможения, а возникший очаг торможения создает вокруг себя поле возбуждения.

Спрашивается, как эту индукцию понимать. Если вы обратитесь к самому слову «индукция», то естественно напрашивается аналогия с той физической индукцией, о которой мы говорим в учении об электричестве. Имеется проводник, по которому вы пропускаете ток, и в момент включения или в момент выключения этого тока вы в соседних проводниках обнаруживаете появление тока.

Надо сказать, что слово «индукция» было заимствовано именно из физики и было заимствовано именно для того, чтобы показать внешнюю аналогию этих явлений.

Но можно ли себе представить, чтобы и по существу этот физиологический процесс протекал так, как в проволоках, по которым вы пропускаете электрический ток? Само собой понятно, что такое представление об индукции было бы чисто механистическим и совершенно не укладывалось бы в правильные физиологические представления. Если вы возьмете просто фактор времени, то вы увидите, что этот фактор времени совершенно различно себя проявляет в явлениях физической индукции и в явлениях той физиологической индукции, о которой мы говорим. Явление индукции в физике таково, что почти не требует времени, оно возникает практически одновременно с основным процессом. Промежуток времени трудно измерить. Сами индукционные токи характеризуются тем, что они возникают только в моменты колебания индуцирующего тока, они не представляют собою чего-то стойкого, длящегося. А здесь вы видите как раз обратное. Вы имеете дело с легко измеримым промежутком времени, вы имеете дело с постоянным нарастанием явления, можете весь этот процесс по секундам прослеживать и можете получать индукционное возбуждение или индукционное торможение, которые довольно долго держатся в нервной системе и обнаруживаются иногда на протяжении многих секунд.

Понять это можно при одном условии: не проводить слишком строгой грани между явлениями иррадиации возбуждения и явлениями индукции в соседних частях. Более того, не только не нужно проводить грань, но нужно, быть может, эти явления друг с другом связать и представить себе дело таким образом, что мы в сущности всегда имеем дело с явлениями иррадиации процесса возбуждения. И вот этот иррадиированный процесс возбуждения может определить тормозную фазу.

Если вы представите себе (о чем я говорил прошлый раз), что всякое раздражение одновременно несет в себе условия и для вызова процесса возбуждения и для вызова процесса торможения и что эти два активных состояния представляют собою в сущности две фазы одного и того же процесса, две фазы, которые могут в различные отрезки времени друг над другом доминировать, то вам станет понятно, что первично иррадиирующий процесс возбуждения как процесс очень подвижный быстро может обнаруживаться в соседних частях, раньше чем там обнаружится тормозное состояние. И вот то обстоятельство, что торможение запаздывает, вероятно и объясняется тем, что оно возникает там вторично, в результате самого же возбуждения.

Значит, по существу мы всегда имеем дело с расползанием процесса возбуждения, которое обнаруживается в новом месте или как явное возбуждение или как мимолетная фаза возбуждения, которое вслед за тем перейдет в процесс торможения.

Мне кажется, что в этом вопросе мы имеем чрезвычайно благодарный материал для изучения тончайших взаимоотношений между процессом торможения и процессом возбуждения. Надо сказать, что до настоящего времени мы еще не научились вникать в сущность этих взаимоотношений и, исходя просто из фактических данных, мы разграничиваем явления иррадиации и явления индукции. И это разграничение правильно, потому что эти явления обнаруживаются в различной мере и в различных формах при тех или других обстоятельствах и иногда бьет в глаза факт иррадиации, а иногда процесс возникновения противоположного состояния, которое мы называем явлением «индукции».

Если, однако, от простой констатации факта и от учета случаев, где эти явления имеют место, перейти к попытке обнаружить сущность явлений и их взаимную связь, то мне кажется, что нужно искать пути к тому, чтобы вывести явления симультанной индукции из процессов иррадиации и сукцесеивной индукции и поставить их в определенную причинную связь. Но во всяком случае сейчас, на нынешнем этапе наших представлений о нервной системе, более выгодно держаться обособленного обсуждения вопроса об иррадиации и концентрации возбуждения, с одной стороны, и индукции положительной или отрицательной[17] – с другой.

Дальше, у нас возникает вопрос, как все те явления, которые мы с вами до сих пор разобрали, должны в конце концов складываться в определенную картину деятельности нервной системы. Тут мы, как я говорил, наталкиваемся, с одной стороны, на фиксацию известных взаимоотношений, а с другой – на постоянную изменяемость и постоянную замену одних картин другими.

Значит, нужно в этом явлении еще несколько тоньше разобраться. Одна из тенденций, которая обнаруживается в нервной системе, это все большее и большее упрочение тех временных связей, которые мы создаем, будут ли то явления возбуждения, которые приводят к положительным рефлексам, к деятельности тех или иных органов, или это будут отрицательные, тормозные рефлексы, которые препятствуют проявлению деятельности. Но, как оказывается, несмотря на то, что мы создаем определенные связи того или иного порядка, эти связи могут быть переделаны.

Мы можем по нашему произволу переделать всякую деятельность на обратную, можем переделать положительный условный рефлекс в отрицательный и наоборот. Так, например, если мы выработали положительный условный рефлекс на какой-нибудь тон и к нему дифференцировку, т.е. если мы умышленно повторяли другой тон без подкрепления и таким образом создали отрицательный рефлекс, то ничто не мешает нам с определенного момента повести работу в обратном порядке, т.е. тот тон, который мы всегда подкрепляли, применять без подкрепления, а тот тон, который мы всегда применяли без подкрепления, без еды, сопровождать едой. Что же мы тогда получим? Мы будем вести к тому, чтобы угашать положительный рефлекс и, наоборот, подкреплять отрицательный рефлекс. Иначе говоря, там, где мы создали прочно фиксированные условия для возникновения процесса возбуждения, мы будем умышленно вырабатывать торможение, а в том пункте, где мы создали фиксированные условия для процесса торможения, мы будем создавать очаг возбуждения.

Спрашивается, осуществима ли для нервной системы собаки такая переработка? Оказывается, что осуществима, и большинство собак эту процедуру выдерживает, рефлексы перерабатываются на обратные. Этот процесс протекает с большей или меньшей легкостью – иногда очень быстро, иногда, наоборот, требует большой затраты времени. Наблюдаются разные вариации. Заключаются они в том, что попадаются индивидуумы, у которых очень легко тормозной рефлекс превращается в положительный, а положительный не теряет своего действия; это – собаки, у которых возбуждение явно превалирует над торможением. Попадаются другие собаки, у которых при этих условиях один раздражитель перестает вызывать рефлекс, а другой не становится активным. Очевидно, здесь относительная сила тормозного процесса больше, чем в первом случае. Бывают такие случаи, где получается полный хаос: один день оба раздражителя действуют, другой день ни один не действует, или они начинают даже действовать в полном беспорядке, то правильно, то неправильно, то по-старому, то по-новому. Эти вариации определяются типом каждого данного индивидуума, с одной стороны, и формой, в которой проводится работа, – с другой.

С какой точки зрения нас интересует этот момент переделки? Он интересен тем, что в нем мы опять, как и во всей высшей нервной деятельности, обнаруживаем постоянное столкновение двух противоположных тенденций: с одной стороны, тенденции сохранять те связи, которые выработались, держаться какого-то стереотипа, а с другой стороны, тенденции постоянно менять основную картину, перерабатывать наличные взаимоотношения и вести к новизне эффектов, приспособляться к новым условиям.

Вы знаете, что и в нашей человеческой жизни эти две тенденции играют большую роль и в значительной степени определяют формы нашего поведения. Нам легко подчиняться выработавшейся привычке жить по какому-то определенному укладу, при котором не нужно ни о чем заботиться, где одна наша деятельность механически вызывает следующую, т.е. в силу укрепившихся условно-рефлекторных связей выявляются цепи деятельностей, которые быстро переходят одна в другую и изо дня в день легко могут повторяться. Этими цепями условно-рефлекторных связей мы и пользуемся на каждом шагу, проделывая различные привычные для нас движения, привычные трудовые процессы, привычные акты самообслуживания, привычные формы взаимоотношений с другими людьми, предметами, с окружающей природой и т.д. Это то, что составляет наши привычки, наши привычные деятельности, наш «жизненный стереотип», не требует от нас большого напряжения и экономит затрату энергии.

Но вместе с тем вы знаете, что мы стремимся бороться с господством этих привычек. Что же было бы с нами, если бы, усвоив в детстве какие-то привычки, мы были бы не в состоянии их потом побороть? Ведь не может взрослый человек проявлять все те формы поведения, к которым привык в детстве. Представьте себе, что мы до позднего возраста сохранили бы все свои детские привычки, которые совершенно не соответствовали бы ни возрасту ни общественному положению. В действительности за счет тех же раздражителей вырабатываются новые привычки, новые формы поведения. В течение всей жизни происходит переработка старых выработанных условно-рефлекторных связей в новые, подчас противоположные.