Глава I. Город, который никогда не спит

 

Квартирка Джареда находилась в торце старого семиэтажного кирпичного дома, на пересечении МакДугал–стрит и северной Вашингтон–сквер. Полуовальное окно единственной комнаты выходило на улицу — верх рамы был изогнут, будто архитектор перевернул улыбку, пришпилив ее к следующему этажу. Вид из окна загораживала пожарная лестница, куда, за неимением балкона, Джаред любил выбираться с чашкой кофе, проснувшись после полудня; сидеть на подоконнике можно было, не опасаясь вывалиться на радость соседям и дворникам.

В Нью-Йорк Джаред приехал осенью, хотя очень хотел после совершеннолетия сразу, но — не получилось. Бросил и Техас, и свой колледж — скучно и консервативно, никаких приключений, никаких толерантности и веселья. Если, конечно, не считать весельем родео, приевшееся еще в средней школе. Поэтому когда приятель из колледжа, приглашенный на семейный ужин, пошутил: «Ты выгладил рубашку, словно чертов педик», Джаред не продолбал свой шанс. Он ответил достаточно четко, чтобы смогли услышать и родители: «Верно, старик. А под джинсами у меня полосатые плавки Этьена Дево; одна из полосок подходит к цвету рубашки, вторая — к джинсам, остальные отлично контрастируют с черным фоном. Немного кислотно, но весело». Отец поперхнулся, а мама испуганно поинтересовалась, почему она не знает Этьена и зачем Джаред носит чужое белье.

Этьена Дево он продолжал любить за жизнерадостность и яркие цвета, хотя мог уже позволить себе покупать и дорогие бренды — только потому, что получал вещи со значительной скидкой, а порой и бесплатно, после того как весь день щеголял в них, снимаясь для рекламы и разных тематических журналов. А что еще делать юному гею без диплома в Большом Городе? Клаббинг требовал интересной одежды и денег, жилье отнимало все заработки, и останься Джаред простым официантом — квартиру в Гринвич-Виллидж не потянул бы, хотя до прихода Старбакса это местечко считалось вполне богемным. Так что когда клубные приятели предложили сняться для рекламы белья — он не отказался. После рекламы его заметили и пригласили в журнал для геев, где он позировал перед объективами с голым торсом и чуть приспущенными джинсами. Фотографии вышли еще удачнее первых, реклама белья сменилась джинсами и парфюмом, а на страницах тематических журналов он уже красовался в расстегнутых рубашках за более высокие гонорары. Чем больше одежды оставалось на Джареде, тем круче платили, и все равно денег едва-едва хватало: накопить не получалось и тысячи долларов; но балансировать на грани, не зная, что будет завтра, оказалось в кайф.

Джареду предлагали разными способами решить все финансовые проблемы. Но не позволяли принципы, последние, от которых он не избавился и не собирался избавляться: никакого порно и никакого кокса. Большой Город подарил свободу, и Джареду не хотелось ее проебать.

Приключений он так и не нашел, зато познакомился с кучей тусовщиков, зажигающих с четверга по воскресенье в «Лаве» — гей-клуб удачно располагался напротив его дома. В «Лаве» пульсировала энергия, басы проходили через каждый нерв, отдаваясь вибрацией в груди, тесная толпа на танцполе под действием музыки сплачивалась, и в ней находиться было комфортно и радостно: блеск глаз, объятия и неизменные признания в любви, мимолетные, как и комплименты, будоражили кровь. Если хотелось секса, среди танцующих Джаред всегда находил кого-нибудь сексапильного и владеющего своим телом — того, кто отдавался ритму целиком и полностью. Если неделя выматывала и настроение падало до нуля — танцпол заряжал счастьем. Единственное, чего клуб не мог предоставить — постоянного партнера и близких друзей, несмотря на то, что Джаред тесно общался и с аниматорами, и с ди-джеями, и даже с владельцами клуба — он вообще легко, без таблеток от застенчивости, знакомился и сходился с людьми. Поначалу те, кто его не знал, считали Джареда закинувшимся, а после признавались: «Тебе экстази не нужно, ты сам — экстази». «Круто», — отвечал Джаред, тут же забывая о сравнении. Но помнили остальные: в «Лаву» его уже пускали просто так, без платы и без очереди — время от времени его галиматья вдохновляла аниматоров на очередную тематическую вечеринку. Клуб получал публику, публика — веселье, а Джаред — пару коктейлей за счет заведения.

Сегодня в клубе устраивали маскарад, и Джаред обещал поддержать аниматоров, поэтому проснулся не на закате, как обычно, а около четырех.

Предстояло много работы.

Для начала он выпил кофе, стоя на железной лестнице и глядя на снующие туда–сюда машины. Затем вывалил весь свой гардероб на пол. Отобрал бледно-голубые новые, но скучные джинсы и четыре разноцветных футболки. В квартире царила тишина, но в голове Джареда потихоньку разгонялась мелодия, переходя из легкого транса в прогрессив. Под веселый бит фантазия не просто разыгралась, а оторвалась как следует: джинсы он разодрал и раскрасил краской из баллончиков для граффити, а футболки варварски разрезал на несколько неравных частей, сложив из них одну: где связал ткань узлом, где скрепил мебельным степлером, забытым в квартире предыдущим жильцом; с рукавами решил не заморачиваться, просто нарисовать на бицепсе подводкой какую-нибудь ерунду.

Стрелки часов неуклонно приближались к шести. Когда небо за окном приобрело глубокий сизый цвет, а легкие облака порозовели, он, не спеша и наслаждаясь каждой минутой, принял душ. Надел свои любимые плавки Этьена Дево. Нанес гель для тела с запахом нового парфюма хрен-знает-кого — со съемок остался пробник, гримерша поделилась, после того как Джаред, совершенно не думая о выгоде, похвалил ее стрижку.

Не секрет, что во время танцев люди потеют, а Джареда через час энергичных махов руками — хоть выжимай, никакие дезодоранты не спасали; спасал гель для тела — пот хоть не пах, как лошадиный.

Сегодня Джаред как никогда надеялся встретиться с кем-то особенным.

Он успел натянуть раскрашенные джинсы, когда ожил сотовый. Редактор моды «Готэма» — одного из журналов, где Джареду неплохо платили, — тоном, не терпящим возражений, заявил:

— Я нашел тебе агента. В восемь он будет ждать в «Модерне». Это ресторан в Музее современного искусства. Столик заказан на Говарда. Оденься пристойно и будь приличным мальчиком. Это бизнес, а в нем хорошие манеры — важны. За ужин заплатит Говард, но возьми немного мелочи на бар.

Джаред мысленно застонал: скучный вечер в музее против маскарада в «Лаве». Но денег у него едва хватало до следующей съемки, и постоянная работа не помешала бы, тем более если за поиск новых контрактов и посыл всех психов на хер — отвечал бы агент. Но вот хотел ли Джаред становиться профессионалом в модельном бизнесе?

— Музей в районе Центрального парка, на Шестой авеню. Так что переодевайся, бери такси и вперед.

От таких предложений не отказываются.

Эту фразу Джаред слышал часто. Ее любили повторять и владельцы «Лавы», и каждый ди-джей, заруливший к ним из Майями, Ки-Уэста и даже с Ибицы. Как правило, она произносилась в туалете и сопровождалась свернутой стодолларовой купюрой и белыми дорожками кокса.

Но кто же отказывается от честной работы?

Клубный прикид явно не подходил для встречи. Джаред, все еще колеблясь, не послать ли ему этого Говарда подальше, достал прямые, узкие джинсы Ральфа Лорена, цвета индиго, вполне приличные — многие клерки носили такие с пиджаками — и белую сорочку от него же. Полосатые плавки переодевать не стал — агент вряд ли обладал настолько проницательным взглядом.

Интересно какая обувь считается приличной для ужина? С одной стороны — Центральный парк, с другой — музей искусств. Сандалии или мокасины? Хотя, если поехать на метро, можно прийти раньше и сесть за стол, и никто его ступни разглядывать не будет.

Оставалось надеяться, что ужин не затянется до полуночи, и он успеет в клуб.

 

***

Дженсен, хоть и владел домом на острове Шелтер, чаще всего оставался ночевать на съемной квартире, удобно расположенной между 61–й и 62–й Западными улицами. Под северными окнами протекал шумной рекой Бродвей, в южных — Манхэттен был как на ладони. Терраса выходила на Центральный парк — приемлемая компенсация за высокую арендную плату. Работа отнимала все свободное время, и тратить лишних три часа по суше и воде до спальни, скажем так, не вдохновляло. Никто Дженсена не ждал; дом пустовал, и одиночество угнетало там, как нигде. Дженсен не продавал его только по одной причине: такая недвижимость давала дополнительные очки к статусу, а в его кругу статус был важнее удобств и расходов на налоги.

Дженсену недавно исполнилось двадцать семь, и к этому возрасту, начав с нуля и без поддержки, он добился немалого благодаря тому, что выделяло его среди прочих выпускников экономических школ: он умел генерировать простые идеи, которые работали и до которых не могли додуматься другие. Он умел правильно рисковать и брать на себя ответственность. Выводить из кризиса и раскручивать застывший бизнес. В двадцать семь он работал антикризисным управляющим уже в третьей компании — очень неплохо оплачиваемым управляющим. Но вот с личной жизнью не сложилось — не хватало времени да и сил строить отношения. К тому же, афишировать свои предпочтения означало сузить круг будущих бизнес–проектов. Он мог рассчитывать только на краткосрочные случайные связи, и квартира в кондоминиуме, в сердце Нью-Йорка, подходила ему больше, чем семейное гнездышко в респектабельном пригороде.

Нью-Йорк — огромный город, город возможностей, нравился Дженсену сочетанием башен из стекла и бетона и старых кирпичных небоскребов, нравился заливами и реками, зеленью посреди выверенной сетки кварталов — Центральным парком. Каждый вечер он срезал по нему угол, отправляясь ужинать в ресторан в Музее искусств. Двадцать минут неторопливого променада по вечерним шумным улицам — и усталость отступала. Гудки нетерпеливых водителей, гул моторов, обрывки фраз от спешащих домой белых воротничков невидимым телефонным собеседникам, разговоры полуночников, только что позавтракавших, о предстоящих развлечениях, легкий шелест велосипедных шин — ритм Большого Города освежал и заряжал энергией лучше кофе и стимуляторов. В музее всегда хватало людей, но они не раздражали даже в барном зале, где за столиками ужинали компании и, пытаясь перекричать музыку, обсуждали прошедший день. За стойкой всегда находилось место, Дженсен неизменно присаживался пропустить стаканчик аперитива, глядя в зал, а затем, дождавшись друга или партнера по бизнесу, или, если ужинал один, знака метрдотеля, переходил в обеденный зал, где высокие вазы из цветного стекла с пышными букетами азалий оттеняли кипельно-белые накрахмаленные скатерти, сверкало серебро столовых приборов и хрусталь бокалов, а вместо бодрой электронной музыки звучал приглушенный джаз. Дженсен привык оставлять хорошие чаевые, поэтому официанты услужливо отодвигали стулья и разворачивали салфетки, наливали воду в стаканы и оставляли наедине с меню, ненавязчиво появляясь, когда он был готов сделать заказ.

За столиком в барном зале сидел парень, смутно знакомый, хотя в ресторане Дженсен его раньше не встречал; судя по приборам на две персоны, кого-то ждал, а этот кто-то опаздывал — и достаточно серьезно. Парень медленно цедил воду и вертел в руках сотовый, прикладывал его то к подбородку, то к губам. В жестах сквозили небрежность и леность, но в то же время возникало ощущение, что он готов в любую минуту сорваться с места — возможно оттого, как он вскидывал голову и прищуривался, пристально глядя вперед, на очередного посетителя, и разочарованно выдыхал, когда того провожали к другому столику.

Ага, ждет незнакомого человека, явно мужчину — женщин игнорирует. Интересно, кто он? Студент? Клерк? Ничего не заказывает, потому что вежлив и хочет разделить трапезу? Или не хочет есть? Или мало денег? Рубашка не дешевая, хоть и простая, верхние пуговицы расстегнуты. На манжетах запонки, простой металл, но тем не менее. Человек с запонками вряд ли бедствует. Галстука нет или успел снять? Скорее всего, не надевал вообще: рубашка свежая, к ужину. После целого дня в офисе она бы не выглядела такой отглаженной.

Отглаженная рубашка с расстегнутым воротом — хороший знак.

Хорошим знаком оказался и короткий разговор по телефону, после которого парень залпом допил воду, поднялся и направился к бару. Сорвалась встреча, видимо.

— Чили мартини, — попросил он, облокачиваясь на стойку. Бармен окинул его взглядом, но просить удостоверение не стал. Отрезал дольку перца, стряхнул ножом в шейкер, добавил меда и принялся выжимать лайм.

Парень сел на табурет рядом с Дженсеном и закинул ногу на ногу, чертову длинную ногу, затянутую в темную джинсовую ткань — кстати, джинсы из последней коллекции Ральфа Лорена. Дженсен понимал, что нужно отвести взгляд, но как назло зацепился за ступню, прикрытую коричневыми ремешками сандалии. Сглотнул и только после этого смог осторожно осмотреться: он себя не выдал? Никто ничего не заметил?

Бармен тем временем добавил водки, малинового сиропа и льда и стал взбивать коктейль. Жуткое сочетание. Мальчишка расстроился и вместо ужина решил надраться?

— Сегодня дикие пробки, — неожиданно для себя произнес Дженсен, — знакомый не смог сюда проехать, отложил наш традиционный ужин по четвергам.

— Да, весь Манхэттен встал, — кивнул парень, — моя встреча тоже перенеслась.

Голос у него оказался мягким, низким, с приятным тембром.

— Поэтому я люблю ходить пешком.

Парень в ответ просиял. На щеках заиграли ямочки. Взглянул озорно из-под челки и просто сказал, мгновенно связывая себя с Дженсеном:

— Я тоже.

Не улыбнуться в ответ было невозможно. Детская непосредственность и по-своему очаровательная естественность, без зажима или переигрывания. Интересно, сколько ему лет? Совершеннолетний ли?

— Живешь рядом?

— В Гринвич-Виллидж, снимаю квартиру. А ты?

— Между Центральным парком и Бродвеем.

— Круто.

— Гринвич-Виллидж тоже неплохо.

— Согласен.

— Я там работаю, недалеко. Почти соседи.

Парень запрокинул голову и фыркнул. Бармен, улыбаясь, поставил перед ним треугольный фужер, заполненный кубиками льда и коктейлем желтого цвета. Сбоку на фужере висел кружок перца.

— Настоящее волшебство, — эти слова вызвали у бармена усмешку, но глаза его, съевшего не один пуд соли лиса, выдали — комплимент уж очень пришелся по сердцу.

— Ты же еще не пробовал, — пожал плечами Дженсен.

— Цвет идеальный, значит, и вкус будет правильным. Вообще удивительно, как малиновый сироп становится желтым. Ты видел малину?

— Конечно, видел. Она же смешивается с соком лайма, разбавляется водкой…

— Химию я понимаю… просто меня всегда поражало, насколько легко один цвет можно превратить в другой… и как могут сочетаться на первый взгляд дисгармоничные оттенки.

— Как и ингредиенты в твоем коктейле. Сочетание противоположностей.

— Да, мне такое нравится. Я, кстати, Джаред.

— Очень приятно, Джаред. Я Дженсен.

— За встречу? — Джаред поднял бокал, глядя в упор на Дженсена своими восторженными глазами, в которых прыгали чертята.

— За встречу.

За Нью-Йорк и пробки. За то, что их бросили и они познакомились.

Расходиться ни одному, ни другому не хотелось, поэтому, когда метрдотель кивком головы показал, что столик готов, Дженсен предложил:

— Не откажешься поужинать?

— Поужинать? Здесь?

Джаред было обрадовался, но тут же заметно сник. Вероятнее всего не рассчитывал на траты: наличных у него могло оказаться впритык.

— Я угощаю, — добавил Дженсен и быстро пояснил: — Не хочу есть в одиночестве. В следующий раз ты меня угостишь. Идет?

— Идет!

Их провели к столику у стеклянной стены, откуда замечательно проглядывался двор музея — затерянный среди городских зданий оазис деревьев и скульптур.

— Что ты будешь? Есть предпочтения?

Джаред очаровательно смутился.

— Я здесь в первый раз. Не знаю.

— Рыбу? И вино?

— Звучит здорово.

Официант бесшумно подошел к ним.

— Вашего фирменного лосося, — заказал Дженсен, не глядя в меню, — и...

Нескольких секунд ему хватило для изучения винной карты.

— Бургундское, Шабли первое Крю Монте де Тоннер.

— Два бокала?

— Бутылку, нам есть что отметить.

 

***

Светло-золотистое вино плескалось в бокалах; после овощей, уложенных на тарелках в художественном беспорядке, им, наконец, принесли рыбу.

— Шабли хорошо дополняет лосося, — Дженсен откинулся на спинку стула, и Джареду стало жарко. Он потянулся к бокалу и допил его одним глотком. Не полегчало.

Дженсен не смеялся, он наблюдал, снисходительно, но совсем не обидно. Наоборот. Джаред ради такого взгляда был готов на все что угодно.

Подняться без страховки по стене небоскреба, например. И на сто двадцатом этаже удержаться от порывов ветра. Или сорваться вниз. Когда так смотрят — не страшно и сорваться.

Официант наполнил его бокал заново и быстро, до того, как Джаред успел попросить льда в воду, ушел к другому столику.

— Чем ты занимаешься? — спросил Дженсен.

Лезу вверх.

— Ищу себя. А ты?

— Тоже ищу. Какое-нибудь дело, чтобы полностью им загрузиться.

— Получается?

— Еще как. Даже чересчур порой.

— А у меня пока нет прорыва.

— Его и не должно быть сразу. Сначала ты работаешь, очень долго, безрезультатно. А потом за одну секунду все меняется. И ты не можешь понять. Как? Уже? Успех?

— Ты с самого начала знал, чем будешь заниматься?

— Наверное, да, где-то со средней школы. До этого меня совсем не интересовали учеба и скучные книги. А в какой-то момент — будто подменили.

— Понимаю, — вздохнул Джаред и погладил ручку ножа.

— Разве?

Дженсен смотрел уже насмешливо, но все равно не обидно. Обида заключалась в другом.

— Да, — опуская голову и разглядывая поочередно ладонь, нож, белую скатерть, каждую ее ниточку, ответил Джаред. Впервые за полгода в Нью-Йорке ему стало неудобно за свою бесцельность. — Только у меня наоборот.

Джаред поднял глаза. Сердце бухнуло отчаянно громко и провалилось, потому что Дженсен накрыл его ладонь своей.

— Ты разберешься, что делать.

Кончики пальцев онемели, и тогда пришла смелость.

— Есть совет?

— Есть, — ладонь Дженсена слегка погладила его ладонь. Мимолетное движение, до мурашек на коже. — Ешь рыбу. Остынет.

Он отодвинулся, убирая руку. Джаред, как за спасательный круг, схватился за приборы. Он ел очень медленно, тщательно пережевывая маленькие кусочки, желая растянуть этот ужин. Но лосось все равно закончился быстро.

Дженсен неправильно понял его взгляд на официанта. Подозвал и заказал:

— Мне как всегда, а моему гостю — яблочный пирог с кленовым мороженым.

И добавил:

— Тебе понравится.

— Ты часто сюда ходишь?

— Живу недалеко, люблю пройтись вечером.

— Ночью город совсем не такой, как днем. Я люблю ночь. Она все преображает. — Вино ударило в голову, и Джаред понимал, что его несет, но остановиться не мог, ведь Дженсен опять наблюдал со своим странным выражением на лице, удивленным и восхищенным одновременно. — Скучный будничный город становится похож на сверкающую елку. Каждая ночь как канун Рождества.

— А под елкой непременно подарки? — хмыкнул Дженсен.

— Предвкушение подарков. Праздника.

Предчувствие сегодня не подвело его и сбылось.

— Скучный и будничный город. Похоже, ты никогда по-настоящему не гулял днем по Нью-Йорку. Надо тебе как-нибудь показать его.

— Я согласен увидеть твой Нью-Йорк, — Джаред не улыбался, он произнес это очень серьезно, так, что весь взмок. Дженсен не сводил с него глаз, но, когда собрался что-то ответить — их прервал официант. И момент был упущен.

Перед Джаредом поставили разрисованный полосками джема белый фарфоровый прямоугольник с крошечным куском пирога. Перед Дженсеном — рюмку-тюльпан. И налили в нее коньяк. Вот, значит, как обычно.

— Совет! — Дженсен понюхал рюмку, но пить не стал. — Ты просил совета. Мне кажется, все эти поиски себя и прочая чушь у многих из-за каши в голове. Из-за конфликта между собственными желаниями, требованиями окружающих и ценностями общества. Пытаться угодить всем — тупик. Выход один.

— Какой?

— Стать эгоистом.

— Это не сложно.

— Альтруистичным эгоистом.

— Это как?

— Как? Хм. — Дженсен пригубил коньяк, выдерживая паузу. У Джареда подтаивало мороженое, стекая каплей на пирог, но он не замечал. — Да вот взять хотя бы Центральный парк.

— Центральный парк?

— Да. Он до восьмидесятых двадцать лет приходил в упадок. Мусор, граффити, митинги, драки, вандализм. Там было опасно даже днем. В итоге нашлись люди из числа альтруистичных эгоистов. Они создали некоммерческую организацию, Комитет по охране природы именно этого парка, привлекли добровольцев, провели реконструкцию. Добровольцами стали ньюйоркцы, они же стали и хранителями парка. Думали ли они обо всем Городе? Нет. Только о себе. Они любили этот парк, привыкли в нем гулять и хотели сохранить его для себя и своих детей. Эгоистично? Да. Но выгоду получил весь Город. Если размениваться, то только на такой эгоизм, понимаешь?

Ну как не понять?

Когда они вышли из ресторана, стемнело окончательно. Рыжие огни фонарей, зеленый глаз светофора на перекрестке, красочные вспышки рекламы на фасадах, горящая алым бегущая строка на последних этажах бизнес-центра, переливающийся свет витрин — все они словно продлевали день. После строгого монохромного обеденного зала они шагнули в чудесный Город из снов, и Джаред боялся сделать что-то не так и разрушить чары. Дженсен не пожелал Джареду спокойной ночи, не пригласил к себе. Он просто направился по Шестой авеню к Центральному парку, а Джаред, не говоря ни слова, пошел рядом. Домой ему не хотелось, о клубе он забыл и сейчас с удовольствием дошел бы до Таймс-сквер, вдыхая прохладный ночной воздух, и повернул назад. И с еще большим удовольствием затащил бы Дженсена к себе. Если бы жил на Шестой авеню.

К себе в Гринвич-Виллидж не пригласишь. Дженсен привык к комфорту, а что у него? Железная пожарная лестница? Старая кровать? Крошечный душ? И гардероб, вываленный на пол. И потом, Гринвич-Виллидж в другой стороне, идти не меньше часа, это не случайно по пути зайти выпить кофе.

Да и Дженсен не зайдет. Ни случайно, ни нарочно. Он отличался от всех знакомых. Респектабельностью. Такому не нужен случайный секс. Только нормальные отношения, а что Джаред? Разве он может быть равным партнером для Дженсена? Всего лишь собеседник за ужином. Одноразовый.

Сотовый телефон, который Джаред расстроенно вертел в руках, выскользнул и шмякнулся на асфальт, прямо в белый квадрат света от витрины.

— Черт! — Джаред нагнулся. Рубашка задралась и вечерний воздух тронул поясницу, заставив поежиться. Телефон не пострадал, упал мягко: экран не треснул, сим-карта не вылетела. Джаред выпрямился, проверяя, работают ли кнопки, и, когда повернулся к Дженсену, не сразу понял, что тот не просто его ждет.

Дженсен стоял рядом, на лице лежал отблеск рекламы, и не заметить совершенно завороженного взгляда Джаред не мог. Сомнения отступили. Джаред шагнул вперед и накрыл губы Дженсена своими губами.

Легкая ваниль и терпкая корица, и сладкие фрукты, и сахарный мёд, и кислый шиповник, и резкий спирт — каждое мгновение, что он не мог оторваться от Дженсена, вкус поцелуя менялся, унося с собой последние остатки самообладания и гордости. Удивленный, расслабившийся Дженсен с полузакрытыми веками, сменивший энергичного и напористого — к которому Джаред за короткое знакомство уже почти привык, — тоже сшибал с ног. Он бы ни за что не смог расцепить руки, если бы Дженсен не отстранился.

Вот и все. Сказка кончилась.

Джаред никогда не интересовался статусными игрушками, он успел повидать всякое и услышать тоже. И получить немало недвусмысленных предложений жить красиво, не прикладывая усилий. Отказывался, не жалея, что никогда не попадет в мир шика и больших денег.

Но стоя на обычной улице, в двух шагах от Центрального парка, он, наконец, понял, что терял. И чего никогда не получит.

Вопрос Дженсена прозвучал настолько неожиданно, что Джаред поначалу оцепенел, не веря ушам.

— Обменяемся номерами телефонов?

Они расстались возле парка, а Джаред все еще не верил, что Дженсен доступен теперь из списка контактов.

— Я позвоню, — пообещал Дженсен, словно решив его добить, — завтра ближе к вечеру.

И улыбнулся. Повернулся к нему спиной и растворился в ночном сумраке парка.

Такого не поцелуешь во второй раз, не рискнешь.

Джаред пошел дальше, в обход, к Бродвею, по пути гадая, в каком из домов живет Дженсен и на каком этаже. Про клуб он вспомнил сразу, как потерял Дженсена из вида, но настрой был неподходящий. Как никогда хотелось смаковать свое одиночество. Нет, не так. Разделять коктейль из смятения, страха и счастья с Городом, не равнодушным каменным монстром, а живым и любопытным. Таким, как и сам Джаред.

 

***

Дженсен включил приглушенный свет, в полумраке постоял возле аквариума, перегораживающего стеклянной стеной гостиную. Белые и синие лампы сквозь толщу воды рисовали на полу футуристические дуги. Ленточного лепорина, как обычно зависшего головой вниз в водорослях, но еще не уснувшего, Дженсен нашел сразу — по коричневым и серебристо-желтым полоскам. Большая рыбка, аж семь с половиной дюймов, не для домашнего разведения, но Дженсен мог себе позволить и крупнее.

Дженсен многое мог себе позволить, соблюдая меры безопасности: тот же лепорин шустро выпрыгивал из воды на волю, если его забыть закрыть наглухо.

Многое в жизни требовалось держать запечатанным, чтобы не вырвалось на свободу, но иногда и Дженсена накрывало, и он забывал об осторожности. Как накрыло на улице, когда задралась рубашка и мелькнули из-под джинсов яркие полоски на черных плавках.

Печеные яблоки и кленовое мороженое — приятное послевкусие, будто он сам ел десерт, а не целовался на темной улице, пусть и полупустой. Хорошо хоть не на Таймс-сквер. И почему на улице? Нельзя было пригласить Джареда сюда, показать аквариум, лепорина, провести приятную ночь?

Дженсен повернулся к шедшему во всю стену — и половину второй, сглаживая угол — окну. За ним, внизу, сиял Бродвей, яркий, как… как Джаред, юный и предсказуемо своевольный. Не возникло бы осложнений из-за этого.

Дженсен знал одного специалиста, предупреждающего осложнения — тот уже двадцать лет работал в службе безопасности строительной корпорации, занимался проверками связей глав профсоюзов с мафиозными семействами, ну и различной оперативной мелочевкой.

Дженсен понимал, что перегибает палку, когда позвонил Теду и назвал полученный номер телефона и имя объекта. Но так будет спокойней. Если уж начинать роман, то не дергаясь по пустякам и без паранойи.

Он не дергался по пустякам до пятничного ланча, когда Тед особым голосом попросил в свободную от работы минутку заглянуть к нему в кабинет. По личному вопросу.

Тед Костелло — с седыми висками, грузный и флегматичный, в неизменной коричневой паре — встретил Дженсена энергичным рукопожатием. И запер дверь.

Интересно.

Не менее интересным оказался и стол Теда, на котором красовалась небольшая, месяцев за пять, стопка периодики. Сверху лежал последний номер «Готэма» — журнала для истинных ньюйоркцев, современных метросексуалов. Ничего выдающегося: проходная публицистика, советы обо всем, тенденции сезона. Дженсен этот номер где-то листал, убивая ожидание. Скорее всего, в самолете.

— Решил сменить гардероб? — пошутил Дженсен: приготовления Теда к разговору ему не понравились.

— Ты, видимо, тоже. Садись, Дженсен, садись.

Тед опустился на стул, не расстегнув пуговиц и не откинув полы пиджака. Подвинул к себе стопку.

— Любопытное чтиво, — сказал он. — Не интересовался?

— Листал когда-то.

— А это помнишь?

Тед ловко раскрыл «Готэм» ближе к середине. На развороте среди хитов сезона красовались джинсы Ральфа Лорена. Те самые, цвета индиго.

И джинсы эти красовались на одном знакомом субъекте.

Джареде, что б его, Падалеки.

То-то он вчера показался знакомым. Но чтобы так?

— Вижу, вспомнил, — хмыкнул Тед.

Ну, подумаешь, реклама джинсов. Ничего криминального. Хотя то, что Джаред оделся не сам, а следуя советам стилиста из журнала — неприятно цепляло.

Но у кого нет недостатков? Неумение одеваться — достаточно безобидное. Научится.

— Еще несколько номеров «Готэма», до этого — каталог одежды, — Тед раскрывал и раскрывал глянец, заваливая стол рекламными сетами. Со страниц на Дженсена смотрел Джаред — внимательно, задумчиво, задорно. От улыбки, вот такой щедрой для всех подряд, и ямочек на щеках — кололо на порядок сильней.

Но ничего криминального по-прежнему не было. Пока Тед не добрался до откровенных журналов для геев.

— А вот наши, так сказать, хиты. Шиномонтаж. Тюрьма. Автомеханик. Гонщик. Хм, затрудняюсь подобрать название.

На этих фотографиях плохо раздетый — и на том спасибо! — Джаред выглядел иначе. Да и снимались они явно не для продвижения модных коллекций.

А для продвижения секса как такового. И продавали — Джареда. Томный взгляд исподлобья, длинная челка. Подводка для глаз, блеск для губ, масло для тела. Все блестело и переливалось, даже нарочито размазанная имитация грязи.

— Джаред Падалеки, родился в Техасе девятнадцатого июля, родители, брат, сестра; колледж — бросил, живет в Нью-Йорке с сентября. Двадцать три года исполнится летом. Совершеннолетний, ничего незаконного. Арестов и правонарушений не имеет, штрафов — тоже, машины нет, кредитов не брал. Нигде постоянно не работает. И если бы не эти журналы… Кстати, он ни в каком модельном агентстве не числится, ставки за съемки, согласно налоговой декларации, у него минимальные. Родители не богаты, он с ними не общается. Тем не менее снимает квартиру в Гринвич-Виллидж. Квартира небольшая, но аренду он позволить себе не может. Платит при том аккуратно. Как думаешь, где берет деньги?

Думать о деньгах Джареда не хотелось. Но Дженсен понимал, куда клонит безопасник. Жить на Манхэттене, носить джинсы Ральфа Лорена, не работать Джаред бы мог, только если бы кто-то его содержал.

Вчера он кого-то ждал. И задергался, когда Дженсен предложил поужинать. Черт, у него даже на ужин не нашлось денег. Каких-то несчастных пятьдесят долларов.

Черт. Как же скверно.

Хорошо, если у Джареда один спонсор.

— Серое вещество заработало, отлично. Но, мне кажется, ты несколько не ту роль отводишь мальчику. Видишь его жертвой, когда, кто знает, он может быть и хищником.

— Что ты имеешь в виду?

— Как ты с ним познакомился?

— В баре.

— Кто первый заговорил?

— Я…

— Отчетливо слышу «но».

— Но Джаред сам подошел и сел рядом.

— Парень, ходячий секс, судя по твоему виду, подходит и садится рядом с тобой. Думаешь, совпадение?

Почему бы и нет?

— Он кого-то ждал. И не дождался.

— А может, он ждал тебя? Подумай над этим. Только спокойно.

— Бред. Ему позвонили, такой короткий разговор, знаешь, извиниться за пробки и все.

— Или сказать, что ты в баре.

— Но зачем?

Тед долго смотрел на него, как на мальчишку.

— Филадельфия, — произнес он, когда не дождался ответа от Дженсена.

Филадельфия? У них на повестке дня одна Филадельфия. И чертов строительный бизнес. И чертовы проблемы с возведением пригородного микрорайона таунхаусов. И помощь сенатора…

Точно. Боб.

Они строили микрорайон для среднего класса, бросавшего город, где как раковая опухоль росли черные гетто.  Успели пригнать технику и вырыть котлованы. Но на землю претендовала компания, желающая соорудить огромный молл — и не желающая пускать в свой штат чужаков из Нью-Йорка, у нее имелись нужные связи в мэрии, и на стройку посыпались проверки и запреты. Время и деньги утекали как вода, и если бы Дженсену не удалось сыграть с сенатором пару раз в гольф и заразить своим проектом — затея скоро потеряла бы всякую рентабельность.

— Наш Бобби, лоббирующий строительство, если ты еще помнишь, — католик. Очень рьяный католик. И малейший скандал — тем более, гей-скандал — сорвет кому-то джек-пот.

Тед прав.

— Думаешь, Джареда наняли скомпрометировать меня?

— Почти уверен. Знаешь, кто звонил ему в пятницу? Тот самый короткий разговор про пробки? Старина Хью Нейджелл. Редактор из «Готэма». А еще по совместительству приятель по колледжу нашего дорогого и любимого конкурента, Джереми Маклахлана. Это пока не доказательство. Это просто нежелательный контакт. Очень нежелательный.

— Впечатляюще. Откуда данные по звонкам?

— Не буду говорить, они не вполне легальны и не интересны. А вот это все собрать, — Тед похлопал по журналам, — ты мог бы и сам, набрав запрос в поисковике.

— Тебе нужны эти журналы?

— Хочешь взять на память?

— Раз ты запрещаешь мне видеться с оригиналом, буду дрочить на фото.

— Все шутишь? Плохой знак. И, между нами, я тебе ничего не запрещал. И не могу запретить.

— Значит, можно рискнуть? Соблюдая меры предосторожности?

— Ты собираешься после секса, как самка богомола, съесть своего партнера?

— Нет.

— Тогда единственная мера предосторожности — не пересекаться с ним.

— Каминг-аут если кому и повредит, то только мне. Максимум — с сенатором дела будет вести Бен.

— Все зависит от силы скандала. Если Падалеки расскажет в журнале о своем преуспевающем партнере — это одно. А если подобьет его на противоправные действия — совсем другое.

— Противоправные действия?

— Секс в публичном месте.

— Ну, это вряд ли.

— В туалете клуба, например. Совсем не редкость. В парке. В припаркованной машине. Ты устоишь? Уверен? Вспомни Хью Гранта.

Он не Хью Грант. И уж как-нибудь устоит. Тем более, эксгибиционистом он никогда не был. Хотя целовался же на Шестой авеню. Да, тот поцелуй вряд ли возмутил кого-либо в Большом Городе, но Дженсен никогда еще не целовался на улицах. И инициатором выступил Джаред.

— Еще может быть сцена ревности, — продолжил Тед, — на каком-нибудь приеме.

На приемы Джареда не брать. Да и вообще, кто говорит о серьезных отношениях? Легкий роман; такой, как Джаред, быстро надоест.

Он справится и без советов Теда.

— Порно здесь тоже есть? — Дженсен хлопнул ладонью по стопке.

— Нет. Но и того, что есть, хватит.

— Спасибо, Тед.

Дженсен поднялся, сгребая журналы. Он не собирался их рассматривать, не собирался вообще к ним притрагиваться, но оставить у Теда не мог. Однако дома, злой и расстроенный — хотя с чего бы, Джаред ему ничего пообещать не успел — пролистал всё. И даже подрочил.

Значит, Джаред решил поиграть. И ведь там, в ресторане, он вел себя так, словно знал, что нужно говорить, о чем молчать, что спрашивать. Будто читал чертово досье на него.

Ну что же, если Джаред хочет поиграть, Дженсен тоже не против. Только по своим правилам. Не прокалываться, контролировать себя и Джареда — что какой-то мальчишка против него? У Дженсена есть фора. И опыт опасной игры, правда, в бизнесе, а не в отношениях. Но какая разница? Тед будет ворчать, но Тед — известный перестраховщик. Если бы Дженсен так же опасался любого чиха, ни за что не стал бы тем, кто он есть.

А сеты в журналах, в общем-то, ничего. Чтобы подрочить.

 

 

Глава II . Уик-энд

 

Джаред вернулся домой под утро; на Бруклинском мосту дождался рассвета, долго разглядывая через стальные прутья, как солнце поднималось, окрашивая небо в нежно-розовый и наводя позолоту на темные небоскребы нижнего Манхэттена. Почти две мили пешком до Гринвич-Виллидж он уже плелся — сказывались и бессонная ночь, и шатания по Городу. Наскоро принял душ, добрел до постели и отрубился.

Разбудил его телефон. За окном ярко светило солнце — очень странно. Казалось, он проспал весь день: слишком много снов промелькнуло, слишком хорошо выспался, — а вечер и не думал начинаться.

Вот как полезно гулять: несколько часов сна, и ты свежий, как номер «Нью-Йорк Таймс» с печатного станка.

Джаред потянулся, с удовольствием разминая мышцы.

Он не посмотр