КУЛЬТУРА ДИАЛОГА. ДИАЛОГ- СПОР

 

До сих пор мы  рассматривали этапы порождения монолога, вопрос же о диалоге, точнее о диалогичности речи, был поставлен только в связи с проблемой риторического идеала.

Выдадающиеся философы двадцатого века — М. Бубер, О. Розеншток-Хюсси, М.М. Бахтин — считали, что человек обретает себя как личность именно в диалоге, что “жить — значит общаться диалогически”.

К сожалению, речь современных политиков по существу не диалогична, а монологична. Даже употребляя местоимение мы, лидер “Яблока” Г. Явлинский имеет в виду свою партию, команду профессионалов, которая будет эффективно управлять “умным трудолюбивым народом”, но отнюдь не свое единство с этим народом:

Мы идем, чтобы остановить распад, вывести страну из кризиса и проводить реформы в интересах большинства. Заручившись вашим доверием, мы сможем это сделать.

Диалог изучают разные науки: не только философия, психология, но и синтаксис, социо- и психолингвистика, стилистика и лингвистика текста и, конечно, риторика.

В ней уже давно отмечено своеобразие диалога в различных ситуациях: на экзамене, научной конференции, в транспорте, в магазине (лингвистами исследуется и такая его уникальная разновидность, как диалог с животными). Соответственно выделяются и виды диалога: научный, официальный, деловой, бытовой и др.

Как и монолог, диалог необходимо найти и изобрести. То, что ранее говорилось о разработке замысла речи, ее стратегии в расчете на конкретную аудиторию, о разработке ее тактики (о топах и аргументах) вполне применимо и к диалогу.

 Шекспир, любивший искусство красноречия, продемонстрировал в комедии “Укрощение строптивой” (пер. П. Мелковой) то, как Петруччо выигрывает в стратегии речи, но проигрывает Катарине в тактике во время их первой встречи:

П е т р у ч ч о. Придет она — ухаживать примусь;

Начнет беситься — стану говорить,

Что слаще соловья выводит трели;

Нахмурится — скажу, что смотрит ясно,

Как роза, окропленная росой;

А замолчит, надувшись, — похвалю

За разговорчивость и удивлюсь,

Что можно быть такой красноречивой...

Погонит — в благодарностях рассыплюсь,

Как будто просит погостить с недельку;

Откажет мне — потребую назначить

День оглашения и день венчанья.

 Она идет. Петруччо, начинай! <…>

П е т р у ч ч о. Услыхав, как превозносят люди

Твою любезность, красоту и кротость, —

Хоть большего ты стоишь, несомненно, —

Я двинулся сюда тебя посватать.

К а т а р и н а. Он двинулся!

Кто двинул вас сюда,

Пусть выдвинет отсюда.

Вижу я,

 Передвигать вас можно.

П е т р у ч ч о. То есть как ?

К а т а р и н а. Как этот стул.

Приведем пример современного словесного поединка. В кинофильме “Курьер” ученый-педагог Семен Петрович потерпел коммуникативную неудачу в диалоге с Иваном, приятелем его дочери Кати. Он ошибочно полагал, что стратегия подавления нахального юнца неожиданной для него светской книжностью речи вполне достаточна. Однако ему самому пришлось перейти на разговорный стиль речи. Только в конце Семен Петрович нашелся и попытался перехватить инициативу, но последнее слово осталось все-таки за Иваном:

Семен Петрович: Молодой человек! Не уделите ли вы мне несколько минут вашего драгоценного времени? Итак, молодой человек, должен вам признаться: у меня сложилось убеждение, что ваше общество глубоко противопоказано моей дочери. Я позволю себе не перечислять многочисленные примеры вашего поведения, из которого складывается подобное убеждение. Однако как мужчина мужчину я прошу вас немедленно прекратить отношения с Катей.

Иван: Это невозможно, сударь...

Семен Петрович: Почему же вам это невозможно... сударь?..

Иван: Я и ваша дочь любим друг друга. Признаюсь, с моей стороны было непорядочно столь долгое время скрывать от вас истину. Но, поверьте, это получилось ненарочно. А вот теперь, когда все так счастливо открылось, я вверяю в ваши руки судьбу и прошу родительского благословения.

Семен Петрович: Подожди - подожди - подожди... Что ты говоришь? Что ты говоришь? Вы что, решили пожениться?

Иван: Видите ли, наши отношения зашли слишком далеко... И я, как человек благородный, не могу поступить иначе и прошу руки вашей дочери.

Семен Петрович: Ч- то?..

Иван: Екатерина Семеновна в положении.

Семен Петрович: Как?

Иван: Да - с.

Семен Петрович: Так. Когда же вы успели? А - а - а... Как же вы жить собираетесь?

Иван: Трудности нас не пугают.

Семен Петрович: Ну конечно, конечно... Но вы же так молоды... Катя на первом курсе, и ты вот... Ты поступать - то в институт - то думаешь?

 Иван: Высшее образование для меня не самоцель.

Семен Петрович: Конечно - конечно. Высшее образование — не самое главное в жизни. Но, надеюсь, ты не собираешься всю жизнь работать ... курьером?

Иван: Я сочиняю стихи Семен Петрович.

Семен Петрович: И что же? Печатаешься?

 Иван: Пока нет.

Семен Петрович: А - а - ага... Понятно. А стихи - то получаются?

Иван: Могу почитать. Вот, к примеру, из последних: “Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа, вознесся выше он главою непокорной Александрийского...”

Семен Петрович: “... столпа...” Ну что же, недурно - недурно, правда, напоминает что-то. Иль стиль такой старомодный?..

Иван: Угу.

Семен Петрович: Но... в общем очень - очень недурно.

Иван: Может, еще почитать?

Семен Петрович: Нет, нет. Не надо.

Иван: Ну, я тогда пойду???

Семен Петрович: Конечно! Ты заходи, заходи Может, родителей к нам своих пригласишь.

Иван: Непременно. А можно я вас буду “папой” называть?

В зависимости от позиции участников диалога (кто они — союзники или враги?), в риторике противопоставляются диалог-унисон и диалог- диссонанс.

 Диалог Сократа и Мелета, который идет в суд обвинять его, какое-то время протекает в режиме унисона, диалога-объяснения:

Мелет. А зачем вам в суд?

Сократ. Я раздумывал над этим целое утро... А зачем вам, молодой человек?

Мелет. Я иду обвинять Сократа.

Сократ. Сократа?

 Мелет. Сократа!

Сократ. А что же он вам сделал дурного?

 Мелет. Ничего. Я даже с ним незнаком. Просто мне с детства надоело, что все называют его мудрейшим.

 Сократ. Я понимаю, это может надоесть (Э. Радзинский, “Беседы с Сократом”).

Возможно и перетекание одного типа в другой, когда диалог-унисон (например, обсуждение какой-либо проблемы), при внешнем согласии его участников, превращается в спор, а затем и в ссору. Так развивается диалог Катерины Ивановны и Грушеньки в романе Ф.М. Достоевского “Братья Карамазовы и диалог шекспировских героев — Бенедикта и Беатриче в комедии “Много шуму из ничего”:

— В меня влюблены все дамы, за исключением вас одной. А я, хоть и от всего сердца хотел бы, чтобы мое сердце не было таким жестоким, ни одной из них не люблю.

— Какое счастье для женщин! Иначе им пришлось бы терпеть убийственного поклонника. Благодарю бога и мою холодную кровь за то, что в этом я похожа на вас: для меня приятнее слушать, как моя собака лает на ворон, чем как мужчина клянется мне в любви.

— Да укрепит небо вашу милость в подобных чувствах! Это избавит немало синьоров от царапин на физиономии.

— Если физиономия вроде вашей, так от царапин хуже не станет.

— Ну, вам бы только попугаев обучать.

— Птица моей выучки будет лучше, чем животное, похожее на вас.

— Хотел бы я, чтобы моя лошадь равнялась быстротой и неутомимостью с вашим язычком. Впрочем, продолжайте с богом: я кончил.

 — Вы всегда кончаете лошадиной остротой. Я это давно знаю.

Демагог может сознательно навязать выгодную ему модель развертывания диалога. Например, Король из пьесы Е. Шварца ”Обыкновенное чудо” переводит диалог-ссору (после попытки отравления Хозяйки) в диалог-объяснение, а затем сам переходит в наступление:

Х о з я и н. Стыдно, стыдно, ваше величество!

К о р о л ь. Не я виноват!

Х о з я и н. А кто?

К о р о л ь. Дядя! Он также вот разговорится, бывало, с кем придется, наплетет о себе с три короба, а потом ему делается стыдно. А у него душа была тонкая, деликатная, легко уязвимая. И чтобы потом не мучиться, он, бывало, возьмет да и отравит собеседника.

Х о з я и н. Подлец!

К о р о л ь. Скотина форменная! Оставил наследство, негодяй!

Х о з я и н. Значит, дядя виноват?

К о р о л ь. Дядя, дядя, дядя! Нечего улыбаться! Я человек начитанный, совестливый. Другой свалил бы вину за свои подлости на товарищей, на начальство, на соседей, на жену. А я валю на предков, как на покойников. Им все равно, а мне легче.

Риторику прежде всего интересует такая разновидность диалога-диссонанса, как спор, его стратегия и тактика, правила его ведения.

Древние греки признавали существование двух богинь спора — Эриды благой и Эриды злой. Первая была богиней истинного, конструктивного спора, а вторая — богиней спора конфликтного, в котором никакая истина родиться не может.

Впрочем, представление о том, что в споре рождается истина, берется под сомнение многими мастерами красноречия, в том числе и Д. Карнеги. Его заповеди ведения спора широко известны, достаточно открыть книгу “Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей...” или другие сочинения Карнеги. Реже вспоминают замечательную книгу С.И. Поварнина “Спор. О теории и практике спора”. Остановимся на ней подробнее.

По мнению С.И. Поварнина, существует несколько видов спора: сосредоточенный и бесформенный (когда непонятно, из-за чего собственно он возник), простой (когда в нем участвуют два человека) и сложный — между несколькими лицами. Заметим, что коллективный “мозговой штурм” проблемы, при наличии опытного руководителя спора, может быть очень результативным. Вспомните популярную телепередачу “Что? Где? Когда?”.

Актуально сегодня и определение особенностей споров без слушателей, при слушателях и для слушателей. Современным политикам особенно важно владеть мастерством публичного диалога. Но, выступая по радио или телевидению, они нередко спорят не между собой, не надеясь, наверно, переубедить друг друга, а для слушателей, пытаясь завоевать аудиторию.

Противопоставляются спор письменный (например, газетная или журнальная дискуссия), с отложенным во времени ответом или вопросом оппонента, и устный, сиюминутный. С.И. Поварнин выделяет также виды спора по вызвавшим его мотивам: для проверки истины (это высшая форма спора, мастером его ведения был Сократ), для убеждения (нередко он лежит в основе рекламы), из- за победы (его участники, как правило, уверены в том, что победителей не судят; им нужны выигрышные аргументы, обязательно необходимы слушатели). Он описывает и такие виды спора, как спор-спорт (неважно о чем и с кем), спор-игра (когда противник искусно приводится к противоречию с самим собой).

Успех спора во многом зависит от выбора его участников: “Чем невежественнее человек, тем менее он способен понять или принять сложную мысль.” С таким оппонентом “честный спор невозможен”.

Для того, чтобы спор состоялся, необходимо, столкновение мнений его участников, но не менее необходима общность их понимания предмета спора, способность говорить на одном языке. В романе М.А. Булгакова “Мастер и Маргарита” Воланд и Левий Матвей “говорят на разных языках”, поэтому спор между ними невозможен:

– Я не буду с тобою спорить, старый софист, – ответил Левий Матвей.

 – Ты и не можешь со мной спорить, по той причине, о которой я уже упомянул, – ты глуп, – ответил Воланд и спросил: – ну, говори кратко, не утомляя меня, зачем появился?

 – Он прислал меня.

 – Что же он велел передать тебе, раб?

 – Я не раб, – все более озлобляясь, ответил Левий Матвей, – я его ученик.

 – Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, — отозвался Воланд, – но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются.

Впрочем так же невозможен истинный диалог между Воландом и Андреем Фокичом, буфетчиком Варьете, и многими другими сатирическими персонажами булгаковского романа.

Очень важным является умение слушать доводы оппонента, не замыкаться на собственной речи. Напомним речевую характеристику Грушницкого, персонажа повести М.Ю. Лермонтова “Княжна Мэри”:

Только что вы остановитесь, он начинает длинную тираду, по-видимому, имеющую какую-то связь с тем, что вы сказали, но которая на самом деле есть продолжение его собственной речи.

Доводов в споре не должно быть много, они подаются без быстрой смены. Надо “выловить” доводы противника, облечь их в краткие фразы. Они могут быть выгодны нам и самоубийственны для него, умелый спорщик всегда сможет нанести ответный удар.

С.И. Поварнин противопоставлял еще два типа спора — джентльменский и хамский. Джентльменский спор предполагает углубление доводов противника, уточнение их смысла, а хамский, напротив, срыв обсуждения, переход на личности. Однако спор не может вестись и в “чичиковской манере”: Павел Иванович, как известно, спорил весьма приятно — так, как будто бы и вовсе не спорил.

К сожалению, сегодня мы чаще являемся если не участниками, то свидетелями хамского спора. Остроумную характеристику В. Жириновскому, мастеру такого рода поединков, дала публицист Т. Москвина: “Ему невозможно возражать, поскольку на любые скудные аргументы рассудка вам ответит фонтан античного красноречия, не имеющий никаких целей, кроме собственного сверкания.” Используя недопустимые уловки, Жириновский, как правило, побеждает в публичной полемике:

Вот идет последняя перед выборами 2003 года программа “Свобода слова” (НТВ). Парад амбиций, потоки заверений, мартиролог проблем. Всерьез озабочен продовольственной безопасностью России солидный руководитель аграрной партии Михаил Лапшин. Но он знает (пиарщики подсказали), что нельзя все время народ грузить, надо иногда чего-нибудь пошутить, не так, разумеется, как злодейский Вольфович, а по-доброму, по-крестьянски. И Лапшин говорит, что на плакате партии изображена девушка, красивая, здоровая, а почему она такая красивая и здоровая? Потому, что кушает только отечественные продукты.

 Что-то в этом китче зацепило Жириновского. “Ну. И где ваша девушка? — осведомился он. — Нет девушки. И хлеба нет. Ничего нет. Одна ложь. Коровы сдохли, трава завяла. (Лапшину.) Водички попей, успокойся! Ничего нет, всюду красные бароны сидят. Себе наворовали и сидят. В хлеву. Чучела. И одна ложь... (С удовольствием глядя на возмущенное лицо Лапшина.) Валидольчику ему дайте, валидольчику!..”

 Вот что это за текст? Это, откровенно говоря, черт знает что, а не текст. Разве ж так можно вести себя в приличном обществе, да еще будучи в эфире федерального канала!

(...) Ясно, что шутник что-то сделал сейчас с этим солидным пожилым мужчиной, который с таким титаническим самоуважением к себе относился, такое себе выработал попечительное лицо, с оттенком строгой ласковости, так на словах хлопотал о чем-то полезном и правильном. А все прахом пошло. Подлый арлекин сбил с господина шляпу, загоготал, кувырнулся — и кажется уже, что нет никакой Аграрной партии и не было никогда, а есть на самом деле надутые, важничающие чучела.

“Валидольчику, валидольчику!” (Т. Москвина. Шутник...)

Непозволительными считаются следующие уловки в споре: так называемое “чтение в сердцах” (например: “Вы говорите это из зависти к нему...”), выведение противника из равновесия, чтобы иметь право сказать ему “Ты сердишься — значит неправ”, отвлечение его внимания.

Переход на личности и “чтение в сердцах”, наряду с другими уловками, виртуозно использует Карлсон, заключая с Малышом очередное пари:

...Карлсон сказал:

— Ты был прав, это лекарство не помогает от жара. Дай-ка мне теперь шоколадку.

— Тебе? — удивился Малыш. — Ведь я выиграл пари!

— Ну да, пари выиграл ты, значит, мне надо получить в утешение шоколадку. Нет справедливости на этом свете! А ты всего-навсего гадкий мальчишка, ты хочешь съесть шоколад только потому, что у меня не упала температура.

Малыш с неохотой протянул шоколадку Карлсону, который мигом откусил половину... (А. Линдгрен, “Малыш и Карлсон, который живет на крыше”).

В качестве непозволительных уловок издавна используются софизмы — намеренные ошибки в доказательствах. Они изменяют основной тезис спора, расширяют или сужают его. Софист переводит спор на точку зрения выгоды / невыгоды (так называемый “довод к карману”), подменяет понятия, избегает сложной мысли. Так отвечает на вопросы корреспондента О. Шаблинской телеведущий А. Караулов:

— У Вас такие машины, охрана... Караулова часто называют самым богатым защитником бедных.

 — А я что, в лаптях должен ходить?

— Я не об этом. Я видела ваш роскошный дом. Неужели, имея такое “ласточкино гнездо”, вы считаете, что ВСЯ жизнь в России — мрак?

 — В каком “Моменте истины” вы слышали, что ВСЯ российская жизнь — это несостоявшееся самоубийство? Большей глупости придумать нельзя. Губернатор Полежаев построил в Омске библиотеку-дворец, может быть, одну из лучших в Азии. До тех пор, пока наши библиотеки полны ребятишек (а именно так происходит сегодня), Россия — великая страна(Аргументы и факты. 2005. № 12).

В книге С.И. Поварнина можно найти старинные названия непозволительных уловок: довод к городовому, или палочный довод (т.е. связанный с угрозой), адвокатский довод, использующий неосторожное высказывание противника, а также дамский аргумент, нарушающий законы логики. Использование дамского аргумента изображено в рассказе Н. Тэффи. “К теории флирта”:

Итак, дама не должна приходить первая, кроме того случая, когда она желает устроить сцену ревности. Тогда это не только разрешается, но даже вменяется в обязанность.

— А я уже хотела уходить...

— Боже мой! Отчего же?

— Я ждала вас почти полчаса.

— Но ведь вы назначили в три, а теперь еще без пяти минут...

— Конечно, вы всегда окажетесь правы...

— Но ведь часы...

— Часы здесь ни при чем...

Вот прекрасная интродукция, которая рекомендуется всем в подобных случаях.

Дальше уже легко.

Отнюдь не безобидными представляются “чтения в сердцах” и “палочный довод” (угроза), которые испрользует споре с Понтием Пилатом первосвященник Каифа:

Веришь ли ты, прокуратор, сам тому, что сейчас говоришь? Нет, не веришь! Не мир, не мир принес нам обольститель народа в Ершалаим, и ты, всадник, это прекрасно понимаешь;

Что я слышу, прокуратор? Мы привыкли к тому, что римский прокуратор выбирает слова, прежде чем что-нибудь сказать. Не услышал бы нас кто-нибудь, игемон? (М.А. Булгаков. Мастер и Маргарита)

В “Риторике для детей и взрослых” М. Ханина названы некоторые другие непозволительные уловки в споре: ложные аргументы, приклеивание ярлыков, игра в авторитеты, огульное несогласие с мнением противника (чушь, бред), высокомерный ответ (Все это можно прочитать даже в школьном учебнике и т.п.), игра на самолюбии, психологическое давление. Так ведет себя Шмель в споре с Алисой:

— По - гло - ще - ны, — повторила Алиса по слогам.

— Такого слова в английском языке нет! — сказал Шмель.

— Но в газете есть, — возразила робко Алиса.

— Пусть оно там и остается, — сказал раздраженно Шмель и отвернулся  (Л. Кэрролл Алиса в Зазеркалье).

Оказать на Гринева психологическое давление, вывести его из себя, используя прием навешивания ярлыков, пытается Швабрин:

— Не твое дело, отвечал я нахмурясь, — кто бы ни была Маша. Не требую ни твоего мнения, ни твоих догадок.

— Ого! Самолюбивый стихотворец и скромный любовник! — продолжал Швабрин, час от часу более раздражая меня... (А. С. Пушкин.Капитанская дочка).

Игру в авторитеты затеваетПаншин — персонаж романа И.С. Тургенева “Дворянское гнездо”:

Россия, — говорил он (Паншин. — авт.), — отстала от Европы; нужно подогнать ее. Уверяют, что мы молоды, — это вздор; да и притом у нас изобретательности нет; сам Хомяков признается в том, что мы даже мышеловки не выдумали. Следовательно, мы поневоле должны заимствовать у других. Мы больны, говорит Лермонтов, — я согласен с ним; но мы больны оттого, что только наполовину сделались европейцами; чем мы ушиблись, тем мы и лечиться должны.

Совершенное отрицание авторитетов, замечает, впрочем, С.И. Поварнин, — это тоже уловка.

Как уже говорилось, мастером разнообразных уловок в спорах с Малышом выступает Карлсон :

— Но раз ты такой лакомка, такой обжора, лучше всего будет по-братски поделить остатки. У тебя еще есть конфеты?

Малыш пошарил в карманах. — Вот, три штуки. — И он вытащил два засахаренных орешка и один леденец.

— Три пополам не делится, — сказал Карлсон, — это знают даже малые дети. — И, быстро схватив с ладони Малыша леденец, проглотил его. — Вот теперь можно делить, — продолжал Карлсон и с жадностью поглядел на оставшиеся два орешка: один из них был чуточку больше другого. — Так как я очень милый и очень скромный, то разрешаю тебе взять первому. Но помни:  кто берет первым, всегда должен брать то, что поменьше, — закончил Карлсон и строго взглянул на Малыша.

Малыш на секунду задумался, но тут же нашелся:

   — Уступаю тебе право взять первым.

— Хорошо, раз ты такой упрямый! — вскрикнул Карлсон и, схватив больший орешек, мигом засунул его себе в рот.

Малыш посмотрел на маленький орешек, одиноко лежавший на его ладони.

— Послушай, — сказал он, — ведь ты же сам говорил, что тот, кто берет первым, должен взять то, что поменьше.

— Эй ты, маленький лакомка, если бы ты выбирал первым, какой бы орешек ты взял себе?

— Можешь не сомневаться, я взял бы меньший, — твердо ответил Малыш.

 — Так что ж ты волнуешься? Ведь он тебе и достался!

 Существуют ли меры против недопустимых уловок? — С.И. Поварнин советует прежде всего сохранять спокойствие и не поддаваться софизмам. Следует ограничиться указанием на уловку, не занимаясь ее анализом, но обязательно надо разоблачать срыв спора, нелепые и субъективные доводы.

В. В. Одинцов одним из первых обратил внимание на речевое поведение персонажей романа И.С. Тургенева “Рудин” — Пигасова и Рудина — и проанализировал ораторское мастерство Рудина, то, как он использует допустимые уловки в споре, умело уклоняясь от нападок демагога Пигасова и переходя в наступление. Прокомментируем вслед за В.В. Одинцовым (“Лингвистические парадоксы”) один из их поединков:

— Образованность! Говорите вы, — вот еще чем удивить вздумали! Очень нужна она, эта хваленая образованность! Гроша медного не дам я за вашу образованность! (Отрицание авторитетов, субъективный довод.)

<…> — Образованность я защищать не стану, она не нуждается в моей защите, Вы ее не любите... у каждого свой вкус. ( Рудин уклоняется от прямого возражения, подчеркивая субъективность довода противника.) Притом это завело бы нас слишком далеко. Позвольте Вам только напомнить старинную поговорку: “Юпитер, ты сердишься: стало быть, ты виноват”. (Мотивация уклонения от удара, а затем перехват инициативы: довод противника, который развивается Рудиным, оборачивается против самого Пигасова.) Я хотел сказать, что все эти нападения на системы, на общие рассуждения и так далее потому особенно огорчительны, что вместе с системами люди отрицают вообще знания, науку и веру в нее, стало быть, и веру в самих себя, в свои силы. А людям нужна эта вера: им нельзя жить одними впечатлениями, им грешно бояться мысли и не доверять ей. Скептицизм всегда отличался бесплодностью и бессилием...

— Это все слова.

— Может быть. Но позвольте вам заметить, что, говоря : “Это все слова!” — мы часто сами желаем отделаться от необходимости сказать что-нибудь подельнее одних слов. (Рудин использует прием бумеранга, возвращая противнику его собственный довод.)

— Чего - с?

— Вы поняли, что я хотел сказать вам. (Разоблачение срыва спора.) Повторяю, если у человека нет крепкого начала, в которое он верит, нет почвы, на которой он стоит твердо, как может он <…> знать, что он должен сам делать, если...

— Честь и место! — отрывисто проговорил Пигасов, поклонился и отошел в сторону, ни на кого не глядя.

Замечательно сказал о сущности истинного диалога филолог С.С. Аверинцев, лауреат премии “Диалог между культурами”:

Это то, что постоянно находится в опасности, всегда под угрозой, но без чего на самом деле обойтись невозможно... Диалог предполагает, что собеседники различны, но, уважая свою личность, они одновременно уважают собеседника, выслушивают его и искренне пытаются понять.

 

 

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

 

Надо уметь говорить; мы не умеем и не учимся, а разучиваемся; в школьные годы мы говорим и пишем правильнее, чем в зрелом возрасте. (П.С. Пороховщиков)

Большинство думает, что если человек способен говорить без запинки, то, значит, он оратор. И вот почему болтунов смешивают с ораторами. Это один из величайших абсурдов... От болтливости следовало бы также лечиться, как от заикания. (С.А. Андреевский)

Какой громадной силой и влиянием может обладать человеческое слово, когда оно сказано с горячей искренностью среди назревшего душевного настроения слушателей. (А.Ф. Кони)

Слово есть поступок. (Л.Н. Толстой)

 

ПРИЛОЖЕНИЕ