ВОДОЛАЗЫ В ПЕРВУЮ МОРСКУЮ ВОЙНУ

(подготовил к печати В.П. Зубов)

ПЕРВЫЙ В ИСТОРИИ ПОДВОДНЫЙ ДИВЕРСИОННЫЙ АКТ.

ГЕРОИЧЕСКАЯ ВОДОЛАЗКА ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ

МОРСКОЙ ПОЛУБОГ ИЗ ВОДОЛАЗОВ

 

    В статье «Водолазы Греции и Рима» об образе водолаза в творениях великих греческих и римских авторов я упоминал, что на очереди—рассказ о реальных исто­рических личностях античного времени. Я имел в виду тех водолазов, которые сыграли активную роль во второй греко-персидской войне. Эта воина между персами и греками произошла в начале V столетия до нашей эры и ра­зыгралась на Средиземном море, захватив и Черное в западной его стороне. Для нас она тем более интересна, что ее результаты оказали бесспорное влияние на судьбу народов, населявших северное побе­режье Черного моря, предшественников народов СССР.

Участие водолазов было вызвано не принуждением со стороны, а собственным побуждением, собственной инициативой. Впервые в этой войне твердый дух водолазов нашел себе новое поприще. Это был первый подрывной акт под водой, более того — первая подводная диверсия.

Для истории водолазов очень значительно, что они шли в ногу со своим отечественным флотом, начиная с возникновения морских войн. Новая эпоха и обострение запросов нового порядка к труду водолазов сде­лали исторически необходимым их выступление уже не как ловцов устриц в многорыбном море, а как военных деятелей. В 481—480 г. мирная промышленная роль водолазов, о которой мы говорили в нашей преды­дущей статье, стала меньше занимать внимание больших умов древней Греции. Произошло событие, вскоре захватившее творческие замыслы людей слова всех оттенков. Этим событием было пробуждение боевого духа у водолазов. Первый в истории подводный диверсионный акт значительно повлиял на судьбу войны этого года, на судьбу морской войны вообще, судьбу Средиземного моря и господства в нем. В так называемой всеобщей истории (т. е. в истории преимуществен­но политической), равно как и в специальной истории морских войн этот факт до сих пор совершенно игнорировался, а в филологических рабо­тах, преимущественно направленных к объяснению текстов и толкованию слов, рассматривался вне связи с общим ходом истории и войны. В исторических очерках водолазного дела факт упоминался глухо и при том оценивался с высоты современного состояния водолазной техники. А между тем он может получить надлежащую оценку и даже просто дойти до понимания современного читателя только при учете общего хода военно-морских действий, реального соотношения враждующих сил, общего уровня развития техники во всех прикосновенных к войне обла­стях, объективных последствий войны и ее значения в истории народов.

Поэтому да не покажется удивительным, если многократно излагав­шаяся в специальных трудах и в учебниках история так называемых греко-мидийских войн должна быть заново изложена под углом зрения роли водолазов в этих войнах, а стало быть, в истории Греции, в истории Персии и Востока вообще, наконец, в истории морской войны.

Думаю, что читателя должно заинтересовать подробное описание действий людей, „придумавших глубинную морскую войну", в связи с общей исторической обстановкой и исходом войны. Чисто эстетические, фигуральные, образные представления, которые мы вынесли из чтения великих классиков в предыдущей, вводной статье, должны теперь усту­пить место совершенно реальным впечатлениям, создаваемым как поэти­ческими, так н прозаическими писателями Греции. Наступившие на ру­беже VI и V столетий события, характеризующие целую эпоху и давшие надолго новые опорные пункты государственной и хозяйственной жизни Эллады, выдвинули из рядов бесчисленных водолазов крупные личности, выступающие перед нами в исторической литературе, современной и позднейшей, облеченными плотью и кровью.

Начало V в. — время, когда уже многое объединяло три основных греческих племени: дорян, ионийцев и эолян. Они имели общее наиме­нование эллинов, они имели в прошлом сказание о морском походе в Колхиду (Аргонавты), имели запечатленный в слове поход в Малую Азию (Троя), они занимали все острова Архипелага и простирали свои владения на запад по Средиземному морю до Сицилии. Ряд колоний, факторий и городов принадлежал им и на Черном море. На Востоке они непосредственно соприкасались с финикийцами и карийцами, а со времен Кира — с персами. Тем не менее, к началу V столетия Греция не имела политического единства и представляла собою распыленные, расщепленные и разрозненные области и города, имевшие каждый свое внутреннее государственное устройство, враждовавшие и соперничавшие между собой и проводившие свою внешнюю политику.

Начало V в. — краткий период, когда перед напором обстоятельств с силою сказалась общая опасность и когда политический гений эллинов объединил их и заставил проявить себя как единое государственное целое, именно: как великую морскую державу, причем ведущая роль в дальнейшей истории перешла в руки Афин, выдвинувшихся во время греко-персидских войн как уже готовая морская сила.

На переломе VI и V столетий до нашей эры была подготовлена первая морская война. А 481—480 г. г. до н. э. являются временем возникновения первой морской войны, когда она оказалась решающей в борьбе народов. „Решат дело корабли" — крылатое слово гениального афинянина Фемистокла.

Утвердив свое могущество в Азии, персы обратили свой взор к Ев­ропе и в стремлении к созданию единой державы под своим владычест­вом должны были прежде всего преодолеть разделившее Европу и Азию море, заявить себя морским народом. Путь к этому завоеванию лежал через Малую Азию. По завоевании Лидии Персия имела уже опорные пункты в Финикии, этом покоренном ею великом мореходце древности, державшем в своих руках всю морскую торговлю за пределами Герку­лесовых столбов (Гибралтар) до южных берегов современной Англии. Опиралась она и на ионийцев в Малой Азии с их городами Милетом, Ефесом и другими.

Решающую помощь ионийские города оказали персам уже в 513 году, когда Дарий, дойдя до Индии, предпринял первый поход на Европу. Его первый удар обрушился (несомненно, под влиянием окружавших его греков) на Скифию. Этим одновременно отводился поход на евро­пейскую Грецию и подрывалась сила скифов, интересы которых к этому времени начинали сталкиваться и противоречить развивавшейся грече­ской колонизации по северному побережью Черного моря (Фракия, Ольвия, Таврида, Киммерийский Боспор). Уже в этот раз ионийцы оказали персам существенную услугу: мост через Истр (Дунай), по которому войска Дария двигались в Скифию, проплыв на финикийских кораблях мимо западного побережья Черного моря, был построен греческими строителями и охранялся во время пребывания персов в Скифии теми же ионийцами. Истощенный скифским методом ведения войны — не принимать сражений, уходить в глубь страны на север и завлекать неприятеля, — Дарий, оставив на скифских полях 80 000 убитыми, ране­ными и пленными, вновь подошел к мосту через Дунай, рискуя в случае его разрушения быть отрезанным в Европе и погибнуть здесь со всем своим войском. И здесь ионийцы, вопреки совету скифов и других гре­ков, сохранили ему свою верность, воспрепятствовав разрушению моста.

Дарий вернулся тем же путем в Азию. В Европе он оставил, однако, ревностного военачальника Мегабаза. Мегабаз покорил персам грече­ские города на Боспоре, в Пропонтиде (Мраморное море) и в Геллес­понте, затем и на берегах Фракии до реки Стримона в Македонии. Таким образом, водные пути к Черному морю и почти две трети бе­регов Архипелага оказались в руках персов. Овладев водными путями в Черное море, персы тем самым лишали греков ввоза хлеба.

Интересы греков были существенно нарушены. Но они не давали себе ясного отчета о создавшемся угрожающем положении, поскольку персы не пользовались дальше своим успехом и не употребляли бывший в их распоряжении большой флот. С другой стороны, персы уже силь­но подорвали морское торговое могущество финикийцев, а потому греки почти без конкуренции хозяйствовали в восточной части Средиземного моря до Сицилии и сохранили в своих руках торговлю на нем. В запад­ной части они соревновались с карфагенянами на северных берегах Африки и с этрусками (в Тирренском море).

Так прошло несколько лет. Персы до времени относились терпимо к преобладанию греков в Средиземноморье. Наконец, наступил 481 г. год, когда началась подготовка ко второй греко-персидской войне. Кульминационным моментом всей борьбы явилось конечное поражение греков в морской битве при Саламине и предшествующие ей морские успехи греков у северо-западных берегов острова Евбея при мысе Артемисии (480 год).

Прошло 33 года с тех минут, когда отец Ксеркса, царь Дарий Гистасп, стоя на берегу Боспора, в предвкушении легких побед над скифами, любовался Черным морем („и нельзя было не любоваться им", добавляет наш основной источник — Геродот). Азия от ионийских берегов Средиземного моря и до Индии принадлежала „великому царю". Теперь, 33 года спустя, сын с холма, как и отец, смотрел на поражение своего флота и войска при Саламине. В трагедии „Персы" Эсхил нарисовал страшную картину этого поражения (ст. 466—471):

„И застонал, увидя дно страданий, Ксеркс.

На крутояре, над заливом, трон царя

Стоял. Оттуда он глядел на войско все.

Порвав одежды, Ксеркс вопил пронзительно.

Отдал приказ поспешный войску пешему

И в гиблом бегстве потерялся. Вот и все."

Несколько раньше Эсхил описывает, как «тараном медным врезался корабль в корабль» и как:

„Сперва в бою держалось войско варваров.

Когда ж в теснине корабли передние

Столкнулись, весла сокрушая тяжестью,

Друг друга клювами бодая медными,

Тут ни защиты не было, ни помощи.

Искусно наших окружая, эллинов

Стремились корабли. И опрокинутых

Судов кили носились. Под обломками

Снастей разбитых в толпах тел утопленных

Не видно моря. Густо мертвецы лежат

На отмелях и скалах. Побежали все.

Кто уцелел из ополченья варваров" (ст. 411 — 422)

Мы не будем здесь прослеживать подробно маршрут Ксеркса, движение его сухопутных войск и флота. Через Геллеспонт (Дарданеллы) был  устроен понтонный мост, по которому переправились войска и двигались в Элладу по северному побережью Эгейского моря. Флот в основном сопровождал сухопутные силы, стараясь держаться береговой линии. Около горы Пелиона, у мыса Сепиада (на восточной границе Фессалии) суда Ксеркса пострадали от бури, о которой подробно рассказывает Геродот (VII, 188—190), и, наконец, достигли Афет на южной оконечности полуострова Магнесии. Эллинский флот находился в то время у Артемисия, мыса острова Евбея. По словам Геродота (VIII, 4), „прибывшие к Артемисию эллины были объяты ужасом при виде того, как много кораблей стояло у Афет". Стали раздаваться голоса за то, чтобы бежать от Артемисия внутрь Эллады. Персы видели, что число Эллин­ских судов подле Артемисия невелико, однако не решались напасть прямо. 200 кораблей они послали незаметно кругом Евбеи, чтобы они закрыли грекам выход через Еврип — пролив, отделяющий этот остров от материка. К этому именно моменту и относится выступление водолазов.

Греческая поэзия запечатлела его в стихах Аполлонида, поэта I в. н. э. Исторический смысл событий и место водолаза как творчески активного военного изобретателя, как политически сознательного специ­алиста и патриота выражены Аполлонидом в следующей эпиграмме на Скилла, обрезающего ночью якоря у персидских кораблей („Палатинская Антология", IX, 296):

„Когда длинный флот Ксеркса надвинулся на всю Элладу,

Скилл придумал глубинную морскую войну.

Заплыв в глубочайшие тайники Нерея, он обрезал якоря,

И перс, корабли и люди, пошел беззвучно ко дну униженный:

Первый пробный удар Фемистокла."

Как же это все произошло? Попробуем использовать наряду с перво­источниками знания и метод историков, филологов и других специа­листов для выяснения подлинной цепи событий и роли в них водолазов в ту эпоху, о которой говорит поэт в приведенной эпиграмме. Обычно филологи ограничиваются анализом и толкованием текста в связи с дру­гими текстами историков и поэтов.

Историку Геродоту, являющемуся тем важнейшим источником, от­куда мы черпаем сведения о событиях греко-персидских войн, имя Скиллы было также известно, хотя и в несколько видоизмененной форме (Скиллиас). Но его версия рассказа отлична от версии Аполлонида. Для Геродота Скиллиас — не водолаз-диверсант, обрезавший якори, а искусный пловец-перебежчик, своевременно осведомивший греков о военных замыслах персов — о предпринятом обходном движении вокруг Евбеи.

  Вот что повествует „отец истории", как его спустя столетия назвал Цицерон: „В это самое время был в войске Скиллиас Скионийский, самый лучший тогда водолаз, который также при происшедшем у Пе­лиона кораблекрушении сохранил персам много драгоценных предметов, а много также сам себе присвоил. Этот Скиллиас уже давно замыслил бежать к грекам, но не имел такого удобного случая, как в это время, привести план в исполнение. Каким образом он теперь от Афетов добрался до греков, я не могу сказать наверное, но удивляюсь, если истинно то, что рассказывают. Именно рассказывают, что этот человек после того, как он вошел в море у Афетов, вынырнул не раньше, чем добравшись до Артемисия, т. е. он измерил (прошел он по морю) путь приблизительно 80 стадиев. Об этом же человеке рассказывают и нечто другое, имеющее характер басен. Но кое-что и истинное. Чтобы сказать мою мнение об этом деле- он добрался до Артемисия на лодке. Но как только туда пришел, он немедленно изложил вождям греков, каким образом произошло кораблекрушение и указал посланные кругом Евбеи корабли"

Когда и где Скиллиас поступил в персидский флот? По свидетельству Геродота (VII, 123), на пути к Терме (нынешним Салоникам) от мыса Ампела к мысу Канастрее были взяты корабли и воины, в том числе из Скионы (города Фракии). А как мы только что видели, Скиллиас именуется тем же историком Скионийским. У Геродота он водолаз, у Афинея (Эсхриона)—пловец-ныряльщик, слово, которое, впрочем, может также обозначать водолаза. Жители Скионы славились подобно делосцам как искусные водолазы и подобно им вошли в поговорку: „Скионянин ныряет", говорится о людях опытных в том или ином деле, свидетельствует поздний византийский источник, Макарий, — собиратель греческих пословиц и поговорок, пивший в середине XIV века.

Рассказ Геродота дополняется свидетельством писателя II века н. э. Павсания. Этот путешественник (периэгет) в своем сочинении „Описание Эллады" говорит, рассказывая о виденном и слышанном им в Фокиде и перечисляя памятники древности и искусства, находящиеся в Дель­цах (X, 19, 1): «Рядом со статуей Горгия стоит посвящение амфиктионов, статуя Скиллиса из Скионы, который известен тем, что мог нырять на самые глубокие места моря. Скиллис выучил также нырять и дочь свою Гидну. Когда корабли Ксеркса были застигнуты сильной бурей около горы Пелиона, Скиллис и Гидна вытащили якоря и другие зацепы и этим нанесли гибель кораблям. За это амфиктионы поставили статуи как Скиллису, так и его дочери; однако статуя Гидны увезена из Дельф Нероном вместе с другими статуями. Говорят, что из женского пола ныряют только чистые девственницы».

Дельфийские амфиктионы оценили роль водолазов в войне. Таково свидетельство Павсания. Если же мы опять обратимся к Геродоту, то увидим, что у него на первый план поступает другой фактор. Притом ведь он молчит вовсе о водолазном подвиге Скиллиаса. Скиллиас у него только осведомитель-перебежчик. Ветер, буря—спасители гре­ков.

„Молва гласит, что согласно изречению [Дельфийского] оракула афиняне позвали на помощь Борея [северный ветер]... По эллин­скому преданию, Борей женат на аттической женщине, дочери Эрехфея, Орейфии. Вследствие этого родства афиняне, как рассказывают, заклю­чили, что Борей—зять их. Поэтому, находясь с кораблями на стороже у евбейской Халкиды и заметив, что буря усиливается, или даже раньше еще, они приносили жертвы и призывали Борея и Орейфию помочь им и сокрушить корабли варваров, как были они сокрушены прежде подле Афона. Я не могу решить, по этой ли причине Борей обрушился на варваров, когда корабли их стояли на якоре; однако, по словам афинян, и в этот раз и раньше Борей пришел им на помощь, поэтому по возвращении домой афиняне соорудили ему жертвенник подле реки Илиса". Таким образом, буря, или более того, сверхъестественное, чудесное вмешательство нечеловеческих сил выступает у Геро­дота на первый план.

Присмотримся еще внимательнее к повествованию Геродота. Полу­чив известие о планах персов через Скиллиаса, греки сначала решили отступить, выйдя навстречу огибавшим Евбею персидским кораблям, но, убедившись, что никто не наступает, сами поплыли против Персидского флота, стоящего в Афетах. По словам Геродота (VIII, 10), персы ре­шили, что „враги сошли с ума", и стали окружать эллинов. Только насту­пившая ночь разделила сражающихся: эллины отступили обратно к Артемисию, персы — к Афетам. И вот с наступлением ночи началась та буря, которой Геродот приписывает столь большое значение. Дождь шел всю ночь с сильными раскатами грома. «Трупы и обломки кораблей выбра­сывало к Афетам, они кружились у корабельных носов и приводили в беспорядок лопасти весел» (VIII, 12). Среди персов началась паника. Еще ужаснее была судьба тех, кто огибал остров Евбею: буря застигла корабли в открытом море, и большинство их разбилось о скалы (VIII, 13). По Геродоту, Скиллиас принес эллинам известие о планах персов. Но из рассказа Павсания следует, что это было не все. Да и сам Ге­родот говорит: „Он немедленно изложил вождям греков, каким обра­зом произошло кораблекрушение. Скиллиас должен был рассказать о том, что было сделано им и его дочерью у мыса Сепиада, горы Пе­лиона: кораблекрушение не было делом богов, ему способствовали люди, руки водолазов. Геродот говорит в другом месте (VII, 178), „дельфийцы стяжали себе вечную благодарность эллинов" тем, что прислали им извещение об изречении оракула: „Молиться ветрам, потому что они будут могущественными помощниками Эллады". Тем не менее именно Дельфы ставили статую Скиллиасу и Гидне, признав, следовательно, что на ряду с ветром они были вторым, человеческим фактором кораблекрушения.

Обычно специалисты по водолазному делу, обозревая прошлое, упускают историческую перспективу во всем ее объеме и значении, оглядываясь с высоты современной техники на наивные, с их точки зрения попытки деятелей прошлого работать „голыми руками". При общем низком уровне техники и материального оснащения данная операция являлась одним из звеньев, обеспечивших блистательный успех, тем самым предопределившим ход дальнейших событий. Я хочу сказать, что первый фрак, сшитый для полуобезьяны, все же фрак того достоинства относительного, что и фрак времен госпожи Простаковой!

А потому не будем удивляться, если окажется, что личное поведение и род операций, проведенных в 480 г. водолазами, предрешили наряду с другими факторами исход первой морской войны. Не одна только техника, но гений, одаренность и личные качества при доминирующем влиянии любви к своей родине дали отпор захватническому движению древней монархии. „Первый опыт" Фемистокла дал отпор первому наступлению на Европу паназиатского владычества.

    Самоотверженная гибель кучки спартанцев при защите границы между Северной и Средней Грецией—Фермопил—была связана с огромным уроном в рядах противника и произвела на него уничтожающее сильное впечатление. А здесь принесенное водолазом в Артемисию известие производит впечатление, обусловливающее моральный подъем и сдвиг в рядах флота. Даже независимо от размеров материального ущерба идея оказывается в конечном счете материально эффективной. В данном случае не весь флот был уничтожен и даже не все 400 погибших кораблей потонули именно от нового способа ведения морской войны. Но создание способа, его современное применение, его соответствие правильной общей идее привели в результате к успешному маневрированию в битве при Артемисии, к победе при Саламине, решившей все дело, включительно до бегства неприятеля, превосходившего  греков в одном флоте в четыре раза и прорвавшегося на суше к сердцу страны. „Решат дело корабли", говорил Фемистокл, а водолаз Скиллиас, по выражению поэта, „придумал глубинную морскую войну", придумал—в этом дело, пусть не все суда погибли или были утоплены. Воинский дух и патриотическое устремление пробудились у подводных работников, занятых дотоле механическим и подневольным трудом. Таков „первый пробный удар Фемистокла". Однако в истории вто­рой греко-персидской войны остаются нерешенными три задачи. Во-пер­вых, действия Фемистокла, который уверял афинян, что он отказался от мысли разрушить мост через Геллеспонт, и сообщил Ксерксу, что по его, Фемистокла, предложению мост не будет разрушен. Что такое этот „обман афинян" (по выражению Геродота—VIII, 110) — действи­тельная личная капитуляция с целью обеспечить себе переход к пер­сам на случай поражения, катастрофы у афинян, как это объясняет „отец истории", или сугубо секретный маневр, прикрывающий подлин­ные намерения Фемистокла? Не есть ли подвиг Скиллиаса—„первая проба", „первый пробный удар" (Аполлонид), фактически равносильный началу разрушения моста, которого Ксеркс так опасался и которого так страстно и убежденно добивался Фемистокл, внезапно и немотивиро­ванно отказавшись от мысли о нем? Во-вторых, „тайна Геллеспонта"— кто и когда все-таки разрушил мост? Как был нанесен последний удар? Геродот говорит (IX, 114): «Между тем эллины... прибыли в Абидос и увидели разрушенными те мосты, которые рассчитывали найти еще протянутыми и ради которых главным образом и прибыли к Геллес­понту». Скиллиас скрылся или был скрыт Фемистоклом. Пока совер­шенно не миновала опасность, умалчивалось о том, что было сделано Фемистоклом и Скиллиасом или Скиллиасом одним. Фемистокл уверил Ксеркса, что мост через Геллеспонт не будет разрушен, а сам послал Скиллиаса (или Скиллиас отправился сам?) подрезать якоря у кораб­лей, составлявших мост. Может быть, принимали участие и другие во­долазы? Во всяком случае, на Геллеспонте могли орудовать и другие водолазы (целая группа-бригада), ионийские, а может быть — амфедонские или делосские. И, в-третьих, каково содержание не дошедшей до нас трагедии Эсхила „Главк"? Как мы увидим дальше, Главк любил дочь Скиллиаса — водолазку Гидну. Миф или легенда о Главке, таким образом, теснейшим образом переплетается с событиями второй греко-персидской войны.

Но сначала посмотрим на подвиг Скиллиаса в исторической пер­спективе. Рассказ о нем-—первое упоминание в античной литературе о военной деятельности водолазов. Он стоит в начале целого ряда аналогичных свидетельств более позднего времени, показывающих, как постепенно росла и развивалась их военная роль. Фукидид (IV, 26) рассказывает, что в период Пелопонесской войны в 425 г. водолазы доставляли продовольствие находившимся в блокаде: «Водолазы ныряли и плыли под водой, таща за собой на веревке мешки с маком, сме­шанным с медом, и с толчеными семенами льна». При обороне Сира­куз (413 г. до н. э.), по свидетельству того же Фукидида (VII, 25), „сваи были вбиты так, что они не поднимались над водой, а потому подплывать к ним было опасно, и всякий неосторожный корабль набе­гал на них, как на подводный камень". „Но и эти сваи распилили во­долазы за вознаграждение", добавляет он дальше.

Позднее Арриан (II, 21, 6), описывая осаду Тира, говорит, что Алек­сандр Македонский запер гавань судами, поставленными поперек входа в гавань на якорях. Однако воины Тира перерубили канаты, а водо­лазы разрезали их даже под водой. Тогда македоняне заменили канаты цепями, и жители Тира уже не могли повторить своей смелой операции. У историка Кассия Диона в нескольких местах говорится о воен­ных действиях водолазов.

Так, жители Орика заградили доступ в гавань, нагрузив камнями корабли и затопив их у ее входа; Помпеи приказал водолазам вы­грузить камни и оттащить ставшие легкими корабли (XLII, 12). Осажденные жители Мутин получают известие благодаря водолазу, доставившему им письмо в виде свинцовой таблички (XLVI, 36). При осаде города Византии Септимием Севером водолазы подрезают якорные тросы, прикрепляют канаты при помощи гвоздей к кораблям и оттягивают их от берега к себе.

В сочинении по военному делу римского автора Фронтина расска­зывается: „Луций Лукулл, желая уведомить о своем прибытии жителей Кизика, осажденных Митридатом, так как вход в город был занят гар­низонами врагов, а этот вход был единственный и узкий по небольшому мосту, соединяющему остров с материком, приказал солдату из своих, опытному в плавании и морском деле, на двух надутых кожаных меш­ках, имевших вшитые письма и соединенных снизу двумя палками (линейками), идти на переправу на расстояние семи миль. Рядовой сделал это так искусно, что направлял путь, опустив ноги в воду, как рули, и обманул караульных, видевших это издалека и подумавших, что он был морским чудовищем". (Stratagematicon I. Ill, 13.6). Достаточно этих примеров, число которых при желании можно было бы умножить. „Гора родила мышь". Гора персидского нашествия родила мышь подводной войны. Как мы видели, Павсаний упоминает наряду со Скиллиасом об его дочери. Дочь Скиллиаса Гидна упоминалась и у поэта Эсхриона Самосского, сочинения которого до нас не дошли. По Эсхриону морской бог Главк любил Гидну, дочь Скиллиаса. Вот свидетельство Афинея в его сочинении „Пир мудрецов" (VII, 48, р. 296): „Эсхрион Самосский в одном из ямбов говорит, что морской бог Главк полюбил Гидну дочь водолаза Скиллы Скионейского".

Ни из слов Павсания, что не девственниц не допускали к водолаз­ным работам, ни из молчания Геродота, нельзя делать вывода, что Гидны-водолазки не было. Из того, что женщинам было запрещено, нельзя заключить, что женщины не могли этого сделать, и затем обста­новка (морской войны!) была довольно необычная! И поступать надо было вне всяких правил. Вполне допустимо, что отец использовал труд дочери вопреки правилам. И, наконец, ни из чего не видно, что Гидна любила Главка: его чувство могло быть односторонним, несчастным.

Не думаю, чтобы это противоречило девству. Была влюблен­ность и больше ничего. Он был влюблен. И Эсхрион в словах о том что «Главк полюбил Гидну, дочь Скиллиаса», возможно, отражает содер­жание не дошедшей до нас Эсхиловой драмы, определяет характер отношений Главка и Гидны. Эсхрион сохранил в своей эпиграмме свя­зующее, тонкое и характерное для влюбчивого Главка звено любви.

Нельзя также считать историческую личность легендарной только потому, что данное ей некоторыми авторами имя напоминает или может быть этимологически связано со стихией, в которой она работала (Гидна— „волна"). В конце концов, это могло быть и прозвище, допол­нительное к собственному имени, и просто атрибут. „Гидна", могло означить водяную, водную, близкую к воде, как новое прозвище, за­крепленное за ней преданием. Имя было легендарным, а не личность. Павсаний говорит о статуе Скиллиаса, находившейся в Дельфах. Приведенная эпиграмма Аполлонида также должна мыслиться как своего рода подпись к статуе или картине. А что подвиг Скиллиаса был сюже­том произведений живописи, явствует из слов Плиния Старшего (XXXV, 11, 139): „Androbius pinxit Scyllum ancoras praecidentem Persicae classis", то есть в русском переводе: „Андробий написал Скиллу, подре­зающего якори персидского флота".

Ученые археологи делали попытки найти хотя бы следы и отражения статуи Гидны, о которой говорил Павсаний. Одна из таких попыток принадлежит В. Клейну. В 1874 г. на Эсквилинском холме в Риме была найдена статуя так называемой Эсквилинской Венеры. Статуя дала повод к различным толкованиям. Клейн в 1907 г. определил ее как „римскую копию бронзового оригинала, созданного в 470—460 г. г. до н. э.. По его мнению, статуя изображает не готовящуюся к купанию Венеру-Афродиту, а водолазку Гидну. В основе ее бронзовый оригинал, находившийся в Дельфах, тот самый, о котором говорил Павсаний. В пользу своего предположения Клейн указывал на следующие особен­ности. Для водолазки гораздо важнее подвязать волосы, чем для простой купальщицы, а сохранение сандалий на ногах представляется более удоб­ным при работе на дне моря. Обращает на себя внимание и развитие мускулов на руках, о чем можно догадаться по уцелевшим остаткам этих рук. „Если это не Гидна", заключает Клейн, „то во всяком случае ее сестра — близнец". Павсаний к тому же указывает, что Нерон увез статую из Дельф в Рим. Отсюда ясно, как высоко ценили ее в то время, иначе Павсаний не выделил бы ее из числа пятисот других ста­туй, похищенных тем же Нероном из Дельф. А отсюда в свою очередь становится легко понятной и возможность появления римской копии. Дошедшая до нас Эсквилинская копия относится, несомненно, к этому времени — первому столетию н. э. Такова ги­потеза   Клейна. Клейна не смущают указания других исследователей (например, Колиньона) на «александризм» статуи, на такие стили­стические черты, которые характерны не для V в. до н. э., а для более позд­него времени. Если бы эти исследова­тели были правы, то статуя уже не „сестра" Гидны, а ее „праправнучка". Клейн говорит, что не упоминание Геро­дота о статуях Скиллиаса и Гидны (VIII, 8) не есть доказательство против существования дельфийских памятников в его время. А я говорю, что памят­ники могли быть и позже поставлены. Предание, конечно, Геродот знал, с этим согласны все исследователи. Но когда дельфийские жрецы поставили статуи Скиллиасу и Гидне? Вполне может быть, что и гораздо позже Геродота. Зачем думать, что непременно при их жизни „увековечили память". Геродот мог об этом ничего и не знать. Геродот говорит о двух других перебежчиках, получивших награду. А что же Скиллиас? Может быть, статуи его и дочери во времена Геродота еще и не существовали.

 Пойдем дальше. «Главк полюбил Гидну, дочь водолаза Скиллы Скионийского», говорит поэт Эсхрион. Отправимся на родину Главка, в город Анфедон, находившийся на северном побережье Беотии, у подножия горы Мессапион. Недалеко от Еврита – того самого пролива, по которому двигался греческий флот на пути к Саламину. Знакомый нам Павсаний, описав памятники Анфедона, продолжает: «Таковы памятники в самом Анфедоне, а у моря находится так называемый «Прыжок Главка». Он, говорят, сначала был рыбаком, а после того, как поел какой-то травы, сделался морским божеством и с того времени предсказывает людям будущее. И этому, вообще, верят многие, а в частности люди, плавающие по морю, рассказывают о случаях предсказаний Главка, даваемых им каждый год. А когда об этом узнали от анфедонян Пиндар и Эсхил, то первого это побудило немного сказать в своих песнопениях о Главке, а Эсхилу этого хватило на драматические произведение". (Павсаний, IX, 22, 6—7).

   Упоминание Павсания о „Прыжке Главка" лаконично. От текста периэгета II в. обратимся поэтому к свидетельству путешественников новейшего времени. Описание Фрэзера позволяет вообразить себе ее и нагляднее места, овеянные древними легендами и сказаниями, Фрэзер описывает свое посещение развалин Анфедона осенью 1895г. Сначала тропинка ведет через холмистую равнину, простирающуюся до горы Мессапион. Сухая, безлесная почва покрыта виноградниками или засеяна пшеницей. Кругом кругловершинные горы разной вышины. Мили через четыре равнина внезапно оканчивается, и тропинка идет по кругу, поросшему кустарником склону Мессапиона на некоторой высоте над уровнем моря, которое в ясную погоду удивительно красиво своим мрудным цветом, пурпуровым отливом и прозрачностью. Недалеко от берега лежит красивый скалистый островок, поросший соснами, иного далее, у самого берега, высится высокая скала, напоминающая с восточной своей стороны скалу Лорелей на Рейне. Здесь тропинка спускается и идет вдоль узкой береговой полосы у самой скалы, с которой обильный источник ниспадает в море. Эта скала и есть, вероятно, знаменитое в древности место „Прыжка Главка". Прозрачная, зеленовато-синяя вода очень заманчива: легко представить себе морского бога, бросающегося в эти прохладные глубины.

  Возникновение легенды о „Прыжке Главка" около Анфедона не случайно. Писатель, известный под именем Дикеарха, дает описание города I в. до н. э. Из этого описания мы узнаем, что главным занятием жителей была рыбная ловля, и что водолазное дело было, так сказать, стихией. Вот слова псевдо-Дикеарха: „Город не велик, он распо­ложен на самом берегу Евбейского моря. Рынок здесь засажен деревьями окружен двойным портиком. Рынок богато снабжен вином и рыбой, но хлеба мало. Почти все жители — рыболовы, добывающие себе питание рыбной ловлей, ловлей пурпурных ракушек и губок. Они проводят всю жизнь на берегу, среди водорослей. У них всех яркий цвет кожи и худощавые фигуры; от постоянной работы в морской воде ногти у них совсем изъедены. Они, главным образом, перевозчики и лодочники. Они не только не обрабатывают землю, она даже не при­надлежит им. Они утверждают, что они потомки морского бога Главка, который, как известно, был рыболовом".

Из Анфедона происходили и выдающиеся писатели, художники, победители на  Олимпийских играх; оттуда же производил свой род и знаменитый кулачный боец Главк Каристский. Но не они создали славу Анфедона. Ее создали море и его обитатели-амфибии. Анфедоняне, рыбаки и водолазы, гордились именем Главка и считали его своим пра­родителем. Берегам Еврипа принадлежал при жизни Главк. Морю он отдал себя, в поисках бессмертия, и присоединившись к большим рыбам-китам с ними ежегодно совершал свое плавание по всем морям и посещение всех островов (Евстафий, схолиаст к Платону).

Анфедон с Главком поднимает голову над другими месторождениями водолазов и потому анфедоняне — потомки Главка, и потому их занятия не земледелие и скотоводство и не виноделие, а водолазание, рыболов­ство и мореходство. Любовь к Гидне олицетворяет покорение морской стихии.

Существует много различных версий рассказов о Главке. Легенды о нем связываются с разными местностями, различно указываются имена его родителей. Но основными остаются всюду в его характере связь со стихией моря и его влюбчивость. Он любил не только Гидну, но и Ари­адну, и Симу, и Скиллу (Сциллу), которую волшебница Кирка (Цирцея) превратила в чудовище. Овидий в своих „Метаморфозах" (XIV, 1—74) описывает это превращение. В тело ее впились чудовищные собаки, и, в конце концов, она превратилась в скалу, ту самую Сциллу, кото­рая вместе с Харибдой, олицетворением морской пучины, осталась в памяти до сих пор, войдя в поговорку:

«…выступает еще и доныне Камнем из моря она, и скалы той моряк избегает.» „Ловелас" и пророк, предвещающий будущее, —так можно было бы охарактеризовать Главка. Из многочисленных текстов приведем в каче­стве примера тот, который приводит Афиней в своем „Пире мудрецов" (VII, 47, 296 Ь): „Мнасей в 3-й книге своих повествований о Европе писал, что родители Главка были Анфедон и Алкиона, и что, будучи моряком и хорошим ныряльщиком, он получил прозвище Понтиос (морской). „Похитив Симу, дочь Иалиса и Догиды, он уплыл в Азию, а оттуда—на соседний с Карией пустынный остров, где посе­лился и который он назвал по имени этой женщины Симою". Название города превратилось у Мнасея в имя отца Главка, но сам Главк остался моряком, ныряльщиком, водолазом. Он — Понтиос, Фалассиос, т. е. мор­ской.

   Автор III в. до н.э (?) Палефат дает рационалистическое объясне­ние мифа о Главке в своих „Невероятных историях" (гл. 28): „Главк был рыбак родом из Анфедона и притом был пловец, превосходивший в этом всех других пловцов. Когда некоторые из жителей города видели, как он нырял в гавани, он уплывал в определенное место и, оставаясь неви­димым для своих, через несколько дней возвращался вплавь, представая перед ними. Когда его близкие спрашивали, где он находился, он, обма­нывая их, отвечал, что в море. В том потайном месте он держал рыб и при наступлении зимы, когда другие рыбаки не могли больше ловить рыбу, он спрашивал у жителей, каких рыб они хотели