В Мошногорском Вознесенском монастыре

Б. Букин

Под могучим дубом

Василь и его знакомство с Иисусом

Павел Смоленый

Кукольная швея

 

Оглавление

 

Под могучим дубом........................................................................................ 5

1. В селе Лужищи....................................................................................... 5

2. Маленькая Надя................................................................................... 10

3. Детские молитвы Нади......................................................................... 14

4. «Старая коза»....................................................................................... 20

5. В Мошногорском Вознесенском монастыре........................................... 22

6. Во святой обители................................................................................ 27

7. За бортом разбитого корабля................................................................ 31

Эпилог...................................................................................................... 32

Василь и его знакомство с Иисусом.............................................................. 35

1. На собрании штундистов...................................................................... 35

2. Василь узнал: как и где можно найти Иисуса........................................ 38

3. Помощь Иисуса.................................................................................... 41

4. Беседа со священником........................................................................ 43

5. Изгнание из дома.................................................................................. 46

6. Новый приют......................................................................................... 49

7. Молитва услышана............................................................................... 52

Павел Смоленый.......................................................................................... 55

Кукольная швея............................................................................................ 74

 

Под могучим дубом

В селе Лужищи

Тихо притаившись под ветвями могучего дуба, росшего на крутом берегу Днепра, стояла старая изба. Словно, чего то боясь, она тесно прижалась к самому стволу векового дерева. Недалеко от оврага, по отлогому холму того же берега находилось довольно значительное село Лужищи. Посреди села была высокая каменная церковь с двумя тяжелыми куполами. Церковь эта называлась «Покров Пресвятыя Богородицы». Над западными дверями церкви была нарисована большая икона «Покрова». Богоматерь на иконе смотрела на дорогу, где за вербами находился сельский шинок. На северной стороне церкви, утопая в зелени прекрасного сада, стоял большой деревянный дом батюшки.

Каждое воскресенье утром люди приходили в церковь помолиться Богу, кое о чем потолковать, а после обеда шумными толпами собирались под вербами около шинка, и, разумеется, проводили день, как большинство формальных христиан. В остальные дни недели церковь была заперта и около шинка валялись только старики; молодежь же занималась своей работой и лишь по вечерам собиралась к шинку «прополоскать» горло да поговорить о делах. Еврей Хаим, открывший шинок в Лужищах, хорошо поправил свое состояние и возле шинка устроил еще чернобакалейную лавку. В лавке продавались все предметы первой необходимости для крестьян. Одним словом, шинкарь заботился о благе народа.

Отец Митрофан, сельский батюшка, сидя под яблоней у себя в саду, не раз говорил: «Надо бы непременно построить школу; вон там, на пригорке, в липках».

Добрый батюшка, возможно, построил бы школу, ведь он очень заботился о своих прихожанах, но все как-то не хватало у него времени. Один раз мужики, собравшись к батюшке, спросили его о школе, но он ответил, что давно уже решил это благое дело, да все не хочется ему беспокоить святейший Синод и просить разрешения. Так вопрос о школе был отложен в долгий ящик.

Лужищи было большое и богатое село. В избушке под могучим дубом жил сельский пастух - сухорукий, с козлиной бородой, Семен. Он рано просыпался и, выйдя из хаты, поднимал голову кверху и любовался густо навитыми воробьиными гнездами в ветвях старого дуба. Многих воробьев Семен заприметил и по перьям узнавал, из какого гнезда этот житель.

Налюбовавшись вдоволь, он по узенькой тропинке через овраг направлялся в село. Как только он поднимался на горку за оврагом, становился на самом возвышенном месте и начинал трубить в козий рог:

Выгоняйте-ка скотину на широкую долину, На широкую долину, На попову десятину...

Услышав звук трубы, все село во мгновение ока оказывалось на ногах. Женщины и дети гнали скот в стадо, мужики и подростки ехали в поле пахать, девчата торопились полоть огороды, и только один батюшка мог спокойно еще всхрапнуть на зорьке. Хотя отец Митрофан и оставался в кровати, но всё же резкие звуки рожка часто будили его, так что oн за много лет также выучился Семеновой песенке и нередко приводил примеры в своих проповедях из жизни этого скромного пастуха. Отец Митрофан был человек строгих правил, высокого духа; он не позволял наступать себе на ногу. Крестьяне, подходя к нему, должны были уже издали снимать шапку. Только дети и не считались с этим правилом: завидят батюшку на улице, закричат: «поп!» и все кто куда, врассыпную.

Батюшка также поправил свое состояние: купил тридцать десятин хорошего чернозема за селом, две десятины усадьбы недалеко от церкви, да десятину левады с лозой там же. К тому же, он выстроил каменный дом с восемнадцатью комнатами на купленной усадьбе. Словом, Господь благословил отца Митрофана куда лучше, чем Хаима.

Семен нанялся пастухом одновременно с назначением отца Митрофана в Лужищи, в тот самый год, когда Хаим открыл там свой шинок. Пастух был веселый человек. Идет, бывало, по селу, а дети как заметят его, так и пристанут:

— Дядя Семен, спой песню! Дядя Семен, расскажи сказочки!

И он всегда пел им песни и рассказывал сказки, какие только знал, а дети его за это очень любили. Многие из них сами научились пастуховым сказкам и рассказывали друг другу, прибавляя при этом:

«Это дядя Семен меня научил!» Разумеется, Семенову сказочку и песенку нельзя было равнять со сказочкой и песенкой Хаима, как и стадо Семеново не было так щедро, как стадо отца Митрофана. Поэтому пастух ничего не смог приобрести себе в Лужищах. Что заработает за лето, то за зиму проест с женой и двумя детьми. Хаиму мужики носили деньгами и куриными яйцами, а попу платили за разные требы деньгами, кроме церковной земли и луга. И только осенью, когда поедет отец Митрофан по селу, так мужики несут ему кто ржи, кто пшенички мерочку, а кто гречушки, словом, кто чем богат. Добрый батюшка всему этому был рад. Семену же за его труды платили только зерновым хлебом: большей частью рожью, как самой дешевой. Бедный сухорукий старик половину зимы носил к себе домой на плечах свою плату из села.

Много лет прошло спокойно. Был доволен своим приходом отец Митрофан, был доволен Хаим и был доволен Семен. Но надо же было случиться беде. В одну весеннюю ночь отцу Митрофану не спалось. До зари батюшка просидел на балконе своего дома, слушая пение соловьев, которые в большом количестве водились в поповской леваде. На рассвете он услышал какую-то песню. Это пастух заиграл на своем рожке 22-й Псалом. Батюшка пришел в недоумение. Неужели это пастух играет Псалом? Это что-то неладное в селе творится! Возле шинка почему-то не так трется народ, как бывало прежде, а пастух так даже научился играть Псалмы!

Свежий аромат весенних цветов проникал в батюшкину душу. Соловьи с большим старанием выводили свои удивительные трели, стараясь перепеть один другого точно, чтобы получить батюшкину похвалу. На вербе начала куковать кукушка, и иволга тоже затянула свою убогую арию. Батюшке становилось досадно, что дивное пение соловьев заглушают эти грубые птицы, а тут в это мгновение над головою отца Митрофана, будто нарочно, раздался крик черного ворона: «Кар-р... кар-р...»

— Издохни ты! — сердито проворчал огорченный батюшка.

Вдруг опять раздался звук рожка и пение пастуха. Напрягая слух, батюшка различил слова 22-го Псалма: «Господь - Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться...»

— Так я и думал, — прошептал батюшка растерянно, — с селом что-то неладное творится.

Что же случилось? В Лужищи приехал какой-то сапожник - «штунда» Терентий и, ничего не сказав отцу Митрофану, начал проповедовать мужикам слово Божие. Батюшка скоро заметил, что в шинке стало меньше посетителей, но спросить Хаима о причине этого постеснялся. Поразмыслив о положении, он пригласил станового пристава, собрал в сельскую сборню мужиков и там начал переписывать тех, кто перешел в «штунды». Вместе с большинством селян и пастух тоже оказался «штундой» и даже научился читать. За два года прибывший сапожник привлек к слову Божьему большую часть селян. Многие из них научились читать и купили себе Новые Заветы. Становой пристав тут же сильно избил сапожника и отправил его в уездную тюрьму, а отец Митрофан начал ежедневно увещевать крестьян, в чем ему помогали урядник и стражники и избивали увещаемых - кого кулаками до потери сознания, а кого кнутом. Однако, несмотря на это, верующие усиливались с каждым днем. Отцу Митрофану ничего не оставалось, как просить помощи у своего начальства, что он и сделал.

Подошла зима. Снег прекратил выгон скота в поле, и сухорукий пастух занялся сбором заработка. Воробьи тоже разлетелись по теплым крышам, и никто, кроме Семена с семейством, не выходил к могучему дубу.

Проснувшись рано утром, Семен вышел на двор. Все было завалено снегом. Открывши наружную дверь сеней, старик полез на сугроб и оттуда, взглянув на огромное дерево, сказал:

— Благодарю Тебя, Господи, за этот дуб. Если бы не он, то избенку бы в овраг снесло! Чудеса, право! С вечера было все тихо и ясно, а к утру вот что!

— Катерина! — крикнул он своей жене в избу. — Надя сегодня не пойдет на село, все снегом занесло. Мы с ней дома почитаем.

Из сарая донеслось мычание коровы.

— Погоди, родная, — ответил ей Семен, — сперва дверь твою надо откопать; вишь как ее завалило.

Взяв лопату в левую руку и, подперев конец ручки ее правым плечом, Семен начал откапывать снег. Из избы в это время вышла его жена Катерина co словами:

— Погоди, родимый, дай-ка мне лопату; куда тебе тут с одной рукой управиться! — И, взяв лопату из рук мужа, она большими глыбами начала отбрасывать в сторону мягкий снег. Спустя короткое время, корова с аппетитом жевала пахучее сено, а Катерина, присев возле нее, доила молоко в деревянное ведро.

Пастух Семен и его худенькая 13-летняя дочка Надя, сев за стол, начали по складам читать Евангелие, так как на село к верующему брату Терентию, который в своей хате учил ребят читать и писать, пройти было совсем невозможно. Катерина наварила картофель и поставила на стол. Все семейство стало вокруг стола. Семен громко помолился, прося у Господа благословения на пищу. После этого принялись за еду, во время которой Катерина рассказала свой сон.

— Видела я, — начала она, — на нашем дубе гнездо лесной горлицы, а в нем двое птенцов.

— Вот, как у нас с тобою, — сказал Семен, указывая на детей.

— Нет, Семен, ты не шути, тут важный сон, — перебила его жена. — И вот, откуда ни возьмись три ястреба, а клювы и когти у ястребов были в крови. Вдруг вижу, ястребы направились на гнездо, и одна из старых горлиц упала на землю мертвой, а другая исчезла неизвестно куда. Ястребы же схватили птенцов и улетели. Тут я проснулась и дальше ничего не видала. Этот сон вещий. Ведь и в Писании сказано, что старцы сновидениями вразумляемы будут. В каком это месте, я не помню, а только знаю, что в Деянии Святых Апостолов.

Прошло несколько дней, и вдруг в избу Семена пожаловали незваные гости: батюшка Митрофан, становой пристав и урядник. Эта почтенная власть получила свыше приказ отобрать детей от штунд.

— Видишь ли, мой милый, — начал тихим голосом батюшка, обращаясь к пастуху, — когда ты соблазнился на этот «баптизм английский», то святым Синодом был издан указ - отобрать деток твоих и воспитать их в монастырях, чтобы они были детьми святой православной церкви.

Урядник, взяв Семеновых детей за руки, повел их из избы. Бедная мать упала на колени и, подняв обе руки кверху, только крикнула: «Господи, защити!» и в обмороке повалилась на пол.

Урядник вывел детей во двор и усадил их в сани; поп и становой пристав вышли из избы, спокойно разговаривая между собою, как будто ничего особенного не случилось. Семен молча стоял посреди избы с широко открытыми глазами и только неистово тряслась его козлиная бородка. Когда Катерина пришла в себя, то увидела, что в избе кроме нее был только один Семен, лежавший без дыхания на полу; больше никого не было. Бедный пастух получил разрыв сердца и умер.

Катерина побежала в село к братьям, но почти везде застала то же самое; везде у «штунды» отбирали детей, а кто противился этому, тех пристав тут же арестовывал и препровождал в уездную тюрьму. Одни кричали, другие плакали, а многие от тяжелых переживаний заболели.

Через несколько дней в Лужищах все утихло. Некоторые из заподозренных в «штунде» поспешили назад в православие и, получив своих деток обратно, в радостях пошли к Хаиму и хорошенько наклюкались. Нашлись и такие, кто после этого пошли по улицам с площадной бранью на верующих; но зато и некоторые православные, видя гонение за слово Божие, уверовали, присоединились к гонимым и тоже потом лишились своих детей.

Когда миновала зима и на горке опять зазеленела трава, Семена уже не было, и никто больше не играл Псалмов Давида на козьем рожке. Новый пастух играть не умел. Он становился на той же горке, где стоял когда-то Семен, но вместо игры кричал только: «Выгоняйте!»

Хаим торговал теперь плохо и всегда жаловался, что мошенник-штунда сапожник испортил ему дела. Он говорил:

— Если бы не чернобакалейная лавка, то... хоть вешайся.

Отец Митрофан стал очень злым и сварливым, потому что боялся, чтобы не опечатали его церковь, так как «штунды» сильно развивались на селе. Семенова жена, оставив свою избу, перешла к одному из «штунд». И лишь осиротевший могучий дуб, свидетель беззаконий, одиноко стоял на горе и по временам, точно злобясь на несправедливость людскую, начинал сильно шуметь ветвями; да воробьи целыми днями неумолчно щебетали в его ветвях, как бы отпевая своего любимца-Семена пастуха.

Маленькая Надя

После разгрома «штундов-баптистов» в селении Лужищи взятая полицией у сельского пастуха Семена дочь Надя скиталась сначала по разным арестантским и другим Учреждениям, пока, наконец, не была определена «на воспитание» в один из Киевских женских монастырей. Там ее поручили старой монахине, матушке Гликерии. Неописуемая радость была у матери Гликерии, когда ей привели «прислугу». Матушка была старая 60-летняя монахиня, очень тяжелого телосложения. Давно она просила настоятельницу монастыря дать ей служанку, так как не в силах была ухаживать за собой. Хотя прислуги и давались старым монахиням, но это были свободные девицы: захочет - поможет, не захочет - целый день ее не найдешь. А тут счастье - пленницу привезли. Ведь она - рабыня, и не смеет шагу сделать без распоряжения госпожи.

Надя была очень скромная и тихая девочка, так что матушка Гликерия была до глубины души рада неожиданно свалившемуся на нее счастью. Надя не только оказывала всю необходимую помощь, но и была терпелива и могла выслушивать бесконечные рассказы из прошлого своей госпожи. Долгие годы в своем одиночестве монахиня только думала, рассказывать же было некому, потому что никто не интересовался ее прошлым. У каждого есть свои тайны, а тем более у монахинь, которые посвятили свою жизнь «одиночеству». Монастырь окружала высокая стена, но она не мешала мыслям молодых его обитательниц перелетать через нее в город и подолгу задерживаться на веселых пирушках молодежи или же целыми вечерами смотреть в окно туда, где на свободе жил «он». Злые языки поговаривали, что нередко этот «он» перебирался через высокую монастырскую ограду. Правда это или нет - Бог Судия, но факты подтверждают, что не все монахини находятся в монастырях только из-за духовных побуждений. К последним принадлежала и матушка Гликерия.

Обрадованная такой находкой как «сектантка» Надя, с которой она могла делать все, что хотела, так как та была отдана в полное ее распоряжение «на воспитание», матушка Гликерия с первого же дня начала самым откровенным образом рассказывать ей все свое грязное прошлое. Вернее, она даже не рассказывала, так как мнение Нади ее не интересовало: та ведь была только рабыня; ей просто был нужен кто-нибудь, кому она могла вслух высказать все то, что до сих пор жило только в ее мыслях. Говорила она очень подробно, точно с расчетом, чтобы хватило надолго.

Она была родом из Казани. В молодости вышла замуж за старого артиллериста-полковника, но уже через три года он отпустил ее на все четыре стороны за слишком легкомысленное поведение с офицерами. Недолго думая, она поехала навестить свою подругу в монастырь. Та ей посоветовала поступить туда же.

— Да ведь я же жить хочу! — воскликнула она. — Вот потому-то и поступай! — многозначительно повторила подруга.

Гликерия поняла мысль своей подруги и осталась. Теперь, после долгих лет жизни в монастыре, она делилась со своей прислугой о таких проделках, что Надя с ужасом слушала, и если и не противилась этому и не возражала, то только потому, что родители научили ее повиноваться старшим.

Однажды матушка Гликерия особенно разошлась, рассказала не только про себя, но и про своих подруг. Наде было очень тяжело на душе. Очевидно, сказанного оказалось слишком много и для самой Гликерии, так как она в конце воскликнула:

— Ох, милая, если бы вправду был Бог, то давным-давно провалились бы эти монастыри! Уже во время рассказа у Нади на глазах появились слезы, а при последних словах матушки Гликерии они полились так обильно, что залили ее щеки.

Монахиня посмотрела на нее и удивилась:

— В чем дело, дитя мое? — спросила она. — Чего ты плачешь?

Что-то как бы стукнуло в ее сердце и сильно заговорило при взгляде на маленькую плачущую слушательницу.

— Мне очень тяжело слушать ваш рассказ, — ответила девочка, — вы прожили всю свою жизнь и еще не знаете Бога! О, если бы вы поговорили с дядей Терентием, который в Лужищах, он бы рассказал вам о спасении через святую кровь Иисуса Христа!

Кроткие слова девочки поразили монахиню так, что она замолчала и с тех пор никогда больше не рассказывала о своих похождениях. Слова Нади «если бы вы поговорили с дядей Терентием» все снова и снова вспоминались ей и не уходили из памяти даже тогда, когда она всеми силами старалась забыть их. И не только это, но с этого времени старую монахиню стало мучить ее прошлое, сначала только по разу, а затем и по много раз в день.

Совесть проснулась, и как бы желая наверстать прошлое, заговорила так громко и настойчиво, что Гликерия иногда и спать не могла. Считая Надю причиной своего расстройства, она с гневом поглядывала на нее, а иногда приходила в такое бешенство, что выгоняла ее вон. Внутреннее ее беспокойство все возрастало. Иногда она не спала целыми ночами, невольно внимая укорам своей совести. Она купила себе Евангелие, но так как истинного значения его не знала, то заставляла себя насильно читать. Раздражительность продолжала увеличиваться. Все чаще и чаще Гликерия высылала Надю из кельи, но как только не видела ее долгое время, начинала тосковать, ей становилось так тяжко, что она принималась плакать. Прошлое черной стеной стояло перед ней и начинало приводить в отчаяние...

Однажды, в порыве злобы опять выгнав Надю, она уже через несколько минут вышла за нею в сени. Вышла и остановилась в удавлении - там она увидела свою маленькую пленницу на коленях, горячо молившуюся Богу. Девочка молилась с закрытыми глазами и не видела своей госпожи, а разбитая монахиня тихо вернулась в келью. Всю ночь она не могла уснуть после этого. Не она уже теперь рассказывала свою жизнь кому-то, а ей самой, и притом же все с самого раннего детства, ярко и осуждающе представлял тот строгий судия, который заговорил у нее в душе и которого мы можем поистине назвать нашим лучшим другом, так как он всегда говорит правду, ничего не утаивая.

Гликерия увидела свое детство в обстановке купеческой семьи, где над всеми мыслями и поступками царствовал лишь один идеал - нажива. Отец днем обманывал своих покупателей, а ночью играл в карты. Мать интересовалась всем чем угодно, только не воспитанием своей дочери. Затем вспомнился Гликерии легкомысленный выход замуж за полковника, жизнь которого состояла из честолюбия и насилия. Когда воспоминания ее дошли до монастыря, где под прикрытием отшельнической власяницы творились дела позорные, она громко позвала Надю.

— Что прикажете, матушка? — тихо спросила девочка.

— Ты молишься, дитя мое? — со слезами на глазах спросила монахиня. Не дождавшись ответа, она сказала: - Где живет этот дядя Терентий, про которого ты мне говорила? Дай мне его адрес.

Утром Надя снесла и опустила в почтовый ящик письмо, адресованное лужищинскому Терентию.

Монахиня была очень слаба и все время лежала в кровати. Худенькая пленница усердно ей прислуживала. Никакая помощь не могла восстановить правильной работы ее старческого сердца. Оно с каждым днем билось все слабее и слабее. Начинали отекать конечности, и монахиня каждый час ожидала наступления смерти. Ей представлялось уже, как ее оденут в черную расу, повяжут голову и положат бумажный венчик на лоб; в ее мертвые руки дадут отпускную молитву, в которой будет написано:

«Раба Божия Гликерия».

— А я была рабою греха! Какая ложь! — воскликнула она.

Стоявшая у кровати больной сестра Досифея спросила:

— Что с вами, мать?

— Ничего, родная, я занята своими мыслями, — ответила больная.

«Но как же долго не идет Терентий, — продолжала думать Гликерия. — Он непременно должен указать мне выход из моего положения, больше некому!» В последнее время монахиня много раз видела во сне у своей постели человека, который строго глядел ей в глаза и, указывая вверх пальцем, говорил: «Он все знает, покайся! Он простит!»

Терентий все не шел, больная уже теряла надежду увидеть его. «Хоть бы Надя молилась за меня, она чистая перед Господом! — думала она дальше. — Но так мне и надо, распутнице! Почему не остановилась в свое время? Иди же, проклятая, в огонь вечный!» При последних словах она вздохнула всем телом и горько заплакала, закрыв лицо руками.

— Мать Гликерия, — тихо сказала вошедшая послушница, — там какой-то человек говорит, что вы хотели его видеть.

— А как его имя? — спросила монахиня.

— А я не знаю, мать, — равнодушно ответила послушница.

Монахиня взглянула на Надю, тихо притаившуюся в уголке кельи. Та поняла взгляд своей госпожи, и через несколько минут в келью монахини вошел простой смиренный баптистский наставник из села Лужищи. Мать Гликерия взглянула на вошедшего и ей представилось, что она видит ангела небесного. Все ее тело затряслось, слезы крупными каплями покатились по щекам на подушку, губы судорожно задергались, и она начала тихо шептать: «Господи, я недостойная грешница. Я хуже разбойника, я прелюбодейка...» Грех за грехом исповедовала она устами. Слыша покаяние и, не зная, что предпринять, Терентий опустился на колени около постели больной и начал вслух молить Господа о прощении кающейся грешницы. Кончив молитву, он услыхал сзади себя детский голосок Нади. Она благодарила Господа, что Он услышал ее молитву и прислал дядю Терентия к больной грешнице. Когда Надя кончила, мать Гликерия, лежа на кровати, громко на всю келью воскликнула:

— Благодарю Тебя, владыко Господи, за этого ангела, через которого Ты послал спасение Твоей заблудшей овце!

Слезы и вздохи прервали ее речь, и она не могла уже произнести ни одного слова. Радость непонятная и мир духовный наполнили ее сердце. Но гроза уже надвигалась...

На беду кто-то заинтересовался приходом незнакомого человека. На больную Гликерию уже мало кто обращал внимания и не только на ее духовное состояние, но и на ее близкую смерть; мало ли что бывает - одни уходят, другие приходят. Вообще было бы естественно никому не обратить внимания на посещение кем-то больной, так как можно было предположить, что это просто какой-нибудь родственник пришел; но в скучной однообразной монастырской жизни всякая мелочь занимает. Так случилось и теперь.

Покаяние Гликерии перед простым человеком, его молитва, а также необычная молитва девочки «сектантки» - все это было подслушано у дверей кельи и до того всех возмутило, что об этом было тотчас сообщено монастырскому начальству. Оно собралось в келью больной, а затем вскоре появилась и полиция. Дерзкого баптиста Терентия отправили из кельи прямо в тюрьму. Грешницу- монахиню Гликерию, нашедшую прощение у Господа, признали сумасшедшей, так как она очень радовалась и немолчно славила Господа за помилование. Надю же из монастыря отправили в детскую исправительную колонию.

Детские молитвы Нади

На дворе за высокою каменною стеною вокруг большого белого дома были слышны детские голоса. Большие железные ворота всегда были закрыты. Над воротами была огромная вывеска со словами «Исправительная колония». Огромный двор, занимавший полторы квадратных версты, был разделен на две отдельные половины. Дом стоял как раз посредине. Внутренняя стена, разделявшая двор, была не каменная, а просто решетка из толстых железных прутьев.

Южную часть двора занимали девочки, а северную мальчики. Все дети, которые находились в этой колонии, были осуждены властью, кто за воровство, кто за драку на разные сроки - на год, два или три. Девочек было мало, да и то больше тех, которые не имели родителей, а таковых можно было найти множество во всех больших городах России. Мальчики ручными орудиями обрабатывали землю; одни лопатой копали, другие железными граблями боронили. Для девочек тоже было довольно много различных занятий. Все эти юные арестанты работали с 6-ти часов утра до 12-ти часов дня, с перерывом в полчаса на завтрак. Обед с отдыхом продолжался два часа. После обеда приходили учителя и учили детей читать и писать.

Тихоныч, старый надзиратель колонии, попеременно появлялся то на дворе девочек, то на дворе мальчиков с кнутом в руках и беспрестанной площадной бранью ругал как детей, так и помогавших ему младших надзирателей. Каждый день отправлял он по несколько детей в карцер, одних только под простой арест, а других и под строгий. Карцер был один и тот же, но разница заключалась в том, что при простом аресте дети не получали ни одеяла, ни постели, а только нижнее белье, причем спали прямо на грязных нарах. При строгом же аресте, кроме сказанного, дети лишались еще и супа, и им давались только черный хлеб и холодная вода. Если же кто из детей случайно попадал под горячую руку Тихоныча и получал кнутом по спине, то это не шло в счет. Тихоныч много лет прослужил в этой должности, а потому большинство из его бывших питомцев можно было узнать по сохранившимся у них на спинах большим рубцам от его кнута.

Начальник исправительной колонии любил Тихоныча за строгость и разумное управление испорченными детьми. Все служащие колонии боялись Тихоныча, как огня. Кнут Тихоныча иногда опускался и на спину кое-кого из надзирателей, таких же служащих, как и он сам. Этот кнут наводил грозу не только в колонии, но и на квартире Тихоныча. Привыкнешь бить собаку, будешь бить и детей, а тут было еще ближе от детей до детей. Жена Тихоныча тоже была украшена несколькими хорошими рубцами. Словом, он был строгий надзиратель.

По воскресеньям в эту тюрьму приезжал батюшка, и всех детей тогда сгоняли в церковь. Батюшка любил Тихоныча с одной стороны за хорошее воспитание детей, ас другой за то, что он всегда посещал церковные службы и исполнял там должность дьячка. Тихоныч имел хотя и дикий, но зато очень громкий бас. Как запоет, бывало: «Господи помилуй», так все дети в ужасе начинали оглядываться по сторонам. Им все чудилось будто он снова бранится. Так протекала однообразная жизнь в колонии, полная преступлений со стороны одних, и страшных страданий со стороны других.

Но вдруг это однообразие нарушилось. В колонии появилась одна новая, особая арестантка. С эшелоном бродяг привезли худенькую, не по летам высокую девочку. Когда их представили начальству, то вид этой арестантки почему-то сразу обратил на себя внимание старшего надзирателя. Она была совсем непохожа на прочих арестанток. К тому же в канцелярии колонии не были получены сведения о ее вине, за которую она была прислана к ним. На вопрос начальника колонии - грамотна ли она, девочка вежливо ответила:

— Да, барин.

— За что ты попала? — спросил ее начальник. Девочка смутилась. Через минуту она ответила:

— Мне не сказали, за что они меня посылают к вам.

Начальник широко открыл глаза и минуты две молча испытующе смотрел на спокойное лицо арестантки. Он не привык, чтобы ему говорили правду.

— Да ты украла что-нибудь на базаре или в карман к кому-либо забралась, наверное. Так ведь?!

— Нет, барин. Я никогда этого не делаю. Начальник переменил тон и спросил:

— В каком суде тебя судили?

— Я не была ни в каком суде.

— Да кто же тебя сюда прислал?

— Не знаю, — спокойно ответила девочка. Допрос продолжался еще немного, пока шел прием и осмотр новоприбывших. По окончании приемки начальник приказал Тихонычу разместить новых арестантов по камерам, а сам занялся своими делами в канцелярии.

В эту ночь ни начальник, ни надзиратель почему -то не могли спать спокойно. Неизвестная арестантка с кротким и ясным личиком не давала им покоя. Утром Тихоныч пришел в тюрьму разъяренный от плохо проведенной ночи и ходил как зверь. Громкая его брань была слышна далеко в обоих дворах, и все дети-арестанты и даже младшие служащие тюрьмы заблаговременно скрылись кто куда мог, чтобы только не попасть на глаза надзирателю. Тихоныч пришел во двор девочек и встретился там с надзирательницей Фионой.

— Здравствуйте, Тихоныч, — по обыкновению приветствовала его надзирательница.

— Здравствуй, — коротко прохрипел тот и направился дальше. Но Фиона остановила его и спросила:

— Тихоныч, что это за новая арестантка в четырнадцатом номере, которую вчера привезли?

— А что? — спросил старый тюремщик.

— Да она какая-то странная. Вчера далеко за полночь все стояла у койки на коленях с закрытыми глазами, и я наблюдала, как молитвенно шевелились ее губы. Да и вид-то ее совсем отличный от других арестанток. За что она прислана?

— А кто ее знает, за что! На нее и постановление еще не получено. Странная она какая-то. Я из-за нее всю ночь спать не мог.

Начальник приехал к 12-ти часам дня, когда дети, возвращаясь с работы, направлялись в столовую на обед. Он спросил Тихоныча:

— Где та новая арестантка, которая прислана без постановления?

— Она работала на огороде, ваше благородие, — ответил надзиратель.

С минуту о чем-то подумав, но ничего не сказав, начальник пошел в канцелярию.

Отношения новой арестантки к другим были столь кроткие и привлекательные, что ее товарки по судьбе, которые сперва с удивлением посматривали на нее, скоро стали с нею дружиться и откровенно беседовать. Все свое свободное время она проводила в серьезных разговорах с девочками-арестантками. Старая надзирательница Фиона спросила одну из них:

— О чем эта девочка все говорит с вами?

— О, — отвечала девочка, — она рассказывала нам о Христе, как Он за нас страдал, как искупил нас от греха и как теперь ходатайствует за нас пред Отцом Небесным о наших преступлениях.

— А откуда она все это знает? — спросила Фиона.

— Я не знаю, тетенька, но она нам так говорила и так хорошо, что слезы у нас сами собою из глаз лились, и на сердце нам стало легче. А как вспомнишь прежние дела и жизнь, так становится больно на душе и думаешь: какая я злодейка! — И по раскрасневшимся щекам рассказывавшей девочки покатились слезы, которых старой надзирательнице никогда еще не приходилось видеть, как разве только после хорошей порции Тихоныча кнута.

«Странные беседы в этом доме завелись!» - подумала надзирательница и решила позвать к себе новую арестантку и поговорить с нею наедине; беседовали они очень долго. После этой беседы старая надзирательница совершенно переменилась. О чем была беседа неизвестно, но надзирательница стала серьезно задумываться о своих пусто и глупо проведенных годах без Бога. Теперь у кровати новой арестантки можно было видеть на коленях при слабом свете керосиновой лампы и другую фигуру, которая, обливаясь слезами, вместо слов только всхлипывала.

Прошло некоторое время, и начальник вошел в свою обычную тюремную колею. В конце концов, он считал ниже своего достоинства уделять свое внимание какой-то девочке, да к тому же и арестантке. На какое-то время ему удалось успокоить свой взволновавшийся и смутившийся дух. Но не то было с Тихонычем. Он почему-то перестал браниться и даже время от времени стал забывать дома свой кнут. Однажды он спросил Фиону, что она думает о новой арестантке. Та без всяких колебаний ответила:

— Это Бог по своей неизреченной милости прислал к нам ангела своего для спасения нас от нашей ужасной греховной жизни. Надя - святая девочка.

Тихоныч и сам уже понял это, хотя он еще ни слова не слыхал лично от Нади. Ему очень хотелось поговорить с ней. Но как это сделать, он не мог придумать. В этом желании помог ему Сам Бог.

Однажды Тихоныч не мог уснуть. Устав ворочаться с боку на бок, он оделся и пошел в тюрьму. Обошел отделение для мальчиков, там было тихо и спокойно. Только дежурный надзиратель, сидя в коридоре на сундуке с детским бельем, тихо дремал, по временам сильно качая головой. Тихоныч ничего в ему не сказал и тихо прошел в отделени для девочек. Подошел к 14-му номеру, заглянул туда, но койка Нади была пуста. «Где же эта девочка?» — подумал он. Он направился по лестнице вниз в комнату старой надзирательницы Фионы. По дороге он услыхал за одной дверью негромкий разговор. Бесшумно открыв дверь, он увидел в этой комнате, не имевшей ни одного окна, несколько человек на коленях. Молитвы их возносились к престолу Небесного Отца. Среди молившихся была старая надзирательница Фиона, загадочная арестантка Надя и четыре других арестантки, которым уже истекал срок заключения. Тихоныч хорошо знал этих «разбойниц», как он их всегда называл. Но теперь эти распущенные девочки, всегда говорившие разные глупости через решетку во двор мальчиков, стояли на коленях и молились. Из их уст неудержимым потоком лились чудные молитвы, какие Тихоныч слышал первый раз в жизни.

Он стоял в полном недоумении. Эта искренняя молитва пронзила его ум. А главное то, что он услышал, как в их непритворных молитвах несколько раз было упомянуто и его имя, на которое призывали Божье благословение. Это для него было слишком много, сердце его не выдержало, слезы брызнули из глаз и побежали по лицу, падая на синий тюремный сюртук. Он не знал, что предпринять. Вспомнилось ему, как по его же велению многие из наказанных арестом детей валялись на этом самом цементном полу без постели, покрывала, по двое- трое суток, иногда с одним лишь куском черного хлебца и кружкой воды. Стыд и страх овладели им всецело, и он, забыв все и всех, тяжело рухнулся на пол, крича: «Боже милостивый! Помилуй меня грешного!»

Все вздрогнули, но тотчас же возгласы радости и благодарности Господу за спасение еще одной души невольно вырвались из их груди. Их общая молитва продолжалась до рассвета. На следующий день две молившиеся арестантки за окончанием срока были освобождены и покинули тюрьму. Ушли они, радуясь и благодаря Бога за то, что обрели в тюрьме свободу своим душам. Они радовались тому, что их выпустили на волю, но еще больше они ликовали, что нашли прощение и оправдание от греховных своих дел через драгоценную кровь Господа Иисуса Христа.

Так прошло немало времени... Не миновать бы всем уверовавшим в тюрьме гонения, но, к счастью, подошло 17 апреля 1905 года, когда был издан высочайший Указ о свободе совести. Только когда был получен этот Указ, в исправительной колонии узнали, кто была Надя - эта неизвестная арестантка, и что она именно за свою веру и была «к злодеям причтена». Ей объявили, что она теперь может вернуться домой, и с миром отпустили на свободу.

Старая надзирательница Фиона решила продолжать свое служение в колонии, но уже для того, чтобы по мере возможности проповедовать своим питомцам спасение через кровь Христа, как единственного Искупителя все<