Павел Смоленый. Рассказ бывшего каторжника

Прозвище «Смоленый» Павел получил в восьмилетнем возрасте при особых обстоятельствах, о которых речь впереди. Его настоящая фамилия - Тихомиров; он - сын крестьянина одной из беднейших деревушек Могилевской губернии.

Семья Тихомировых состояла из отца, матери и двух малолетних детей: десятилетней Шуры и восьмилетнего Паши. Семья была дружная и религиозная по-православному; пользовалась уважением не только односельчан, но и церковного причта: у них по праздникам бывал и игрывал в карты с хозяином даже местный священник. Играли не на деньги, а для препровождения времени то в «дурачки», то в «носы», причем проигравшему доставалось картами по носу. Когда у кого-нибудь из игравших бывали деньги, детей командировывали за водочкой, все приходили в веселое настроение, а батюшка говаривал:

— Умеренно пить не грешно; сам Господь любил веселье и претворил воду в вино на браке в Кане Галилейской.

Дети с интересом наблюдали при этом, как нос священника краснел не то от водочки, не то от ударов картами, которые особенно ловко наносил обычно выигрывавший отец. Добряк священник только покрякивал, говоря:

— Претерпевший до конца спасется; и на нашей улице будет праздник; тогда держись, брат, и ты. Написано: «Не оставайтесь должными никому» и «Какою мерою мерите, такою и вам отмерится».

Но вот веселой жизни пришел конец. Следовавшие один за другим неурожаи заставили крестьян деревни Сосновка думать о переселении в Сибирь. Целыми днями толковали они об этом и, наконец, решили послать ходоков подыскать подходящий участок земли в одной из сибирских губерний. В число ходоков попал и Тихомиров, как человек толковый и расторопный. Через три месяца ходоки вернулись. Участок был найден в Томской губернии. Распродав все имущество, переселенцы тронулись в путь-дорогу. Несколько вагонов длинного поезда, одного из нескольких переселенческих поездов, заняли сосновцы. Дело было в 1877 году.

На пути медленно двигавшиеся поезда делали продолжительные остановки для пересадок на узловых станциях - Самара, Челябинск, Омск. По целым неделям переселенцам приходилось ожидать нужных поездов, и они кое-как, валяясь на полу, проводили дни и ночи в тесных станционных помещениях. Кипяченой воды в баках не хватало; горячая пища в буфетах была не по карману беднякам; голодный люд набрасывался на низкопробную селедку да вяленую воблу, пил сырую воду и вот появились сперва желудочные заболевания, потом холера. Заболевали преимущественно взрослые.

Не доехав до Томска, заболел и Тихомиров. Все признаки говорили о холере. К ужасу его жены и детей на одной из станций больного вывели из вагона и отправили в барак для заразных больных. Конечно, жена и дети также оставили поезд и приютились, недалеко от барака за составленными вместе железнодорожными снеговыми щитами, чтобы по несколько раз в день справляться о здоровье мужа и отца. С каждым разом вести были все печальнее. Прошло три дня, и убитая горем Тихомирова объявила детям, что и она заболела, как их отец. Душераздирающей была сцена, когда носильщики забирали у плачущих детей дорогую мать; с нею они лишились последней опоры; а она долго не решалась выпустить их из своих объятий, чувствуя, что расстается с ними навсегда. Но ужаснее смерти была для нее мысль о том, что ее дорогие дети останутся круглыми сиротами на чужой стороне.

Вот унесли в барак и мать. Дети с воплем отчаяния бежали за людьми, уносившими ее от них; но тяжелая дверь барака перед ними захлопнулась. Какими несчастными и одинокими почувствовали себя теперь Щура и Паша! Они, как безумные, бегали вокруг барака и звали то отца, то мать... Ответом им были только грубые окрики сторожей и угрозы побить их, если они не уйдут. Но дети не переставали кричать и проситься в барак, чтоб умереть с родителями, без которых, говорили они, жить не хотят и не могут. Так они бегали до самой ночи, и только ночной холод заставил их подумать об одежде, которую они с другими вещами оставили у щитов. Придя на место, где они с матерью сидели до ее болезни, они не нашли и следа своего багажа: кто- то, видно, польстился на нищенские пожитки переселенцев...

Забившись между щитами, дети плотно прижались друг ко другу, чтобы сколько-нибудь согреться. Шура, как старшая, особенно заботилась о своем братишке; она до рассвета не сомкнула глаз, и эта ночь показалась ей вечностью. Лишь только Паша проснулся, они опять побежали к бараку. Первый служитель, который им там встретился, сказал:

— Не приходите больше; утром мы вынесли труп вашего отца, и мать ваша, наверно, умрет сегодня.

Трудно было убедить детей не подходить к бараку. Они то и дело заглядывали в окна и звали свою маму. Неужто навсегда замолкнет для них ее сладкий голос, неужто к вечеру и она будет холодным трупом?

Да, вечером они узнали, что мать умерла. Обнявшись, они сидели у щитов и горько плакали. Паша в эту ночь не спал ни минуты, все плакал и тосковал. Сев спиною к щитам, он смотрел на уходившую вдаль линию железной дороги и мучительно переживал в своем детском воображении все ужасные события последних дней. Наконец, он сказал, заметив идущий поезд:

— Шура! Я не хочу жить без мамы и папы. Пойдем, ляжем на рельсы; пусть паровоз задавит нас, и мы помрем. Зачем нам жить? Куда мы теперь пойдем? Кому мы нужны?

С этими словами Паша схватил сестру за руку и стал тащить ее к железнодорожному полотну. Шуру охватил ужас; она обняла братишку и, рыдая, говорила:

— Нет, ни за что не пойду под поезд и тебя не пущу... Боюсь... Страшно!

— Пусти, я один побегу! — кричал мальчик. Пока они уговаривали один другого, поезд промчался мимо. Паша упал вниз лицом на землю и завопил:

— Зачем ты меня удержала? Я не хочу больше жить!

Старшая сестренка, умная и ласковая, стала убеждать брата бросить черные мысли. Долго пришлось ей уговаривать, пока он успокоился и обещал не думать о смерти, не покидать Шуру совсем одну на свете.

Опять дети сели у щитов, прижавшись друг ко Другу, и стали ждать рассвета. Они решили пойти утром на могилку родителей. Холодная ночь тянулась бесконечно долго для прозябших, голодных детей. Но вот и утро. Дети побежали к кладбищу, где на особо отведенном месте хоронили больных, умерших от заразных болезней. У ворот кладбища дети попросили сторожа впустить и указать, где погребены их родители. Но сторож грубо ответил:

— Разве мало их сюда перетаскали за эту ночь; разве мне нужно знать, кого тут закапывают! Да притом их сваливают в одну яму по двадцать человек.

Не добившись ничего, дети уставились заплаканными глазенками сквозь щели забора на беспорядочные группы холмиков из сырой глины. Долго они так стояли, смотрели и плакали, пока сторож их не отогнал. Убитые горем, рука об руку они молча пошли назад к щитам, свидетелям их тяжких переживаний за пять последних дней и разлуки с матерью. Это место сделалось для них, осиротевших, чем-то близким, вроде родного дома.

Под защитою щитов они стали думать и советоваться, как им быть и что делать. Не хотелось им попасть в барак для осиротевших детей, но они сознавали, что это было бы для них спасением от голода, который все больше давал себя чувствовать. Их небольшие запасы съестного пропали вместе с багажом, а там были и деньги.

Жутко было теперь одиноким детям, голодно и холодно. Весенние жаворонки весело заливались над ними, распевая свои незатейливые песенки; яркое солнышко золотило все кругом, а в сердцах сироток была черная ночь. Горе- злосчастье особенно сблизило теперь сестру и брата. Шура стала для Паши как бы второю матерью: ласкала его, утешала, как могла, и приговаривала:

— Не будем унывать, мой милый! Бог нас не оставит!

Дети уже решили идти в ближайшую от станции деревню и просить хлеба, как вдруг услышали над собой грубый окрик:

— Вы что тут делаете, вы чьи? Перед ними появился незнакомец в форменной одежде, стал к ним приглядываться. Смутились дети и не сразу ответили, что они переселенцы и что их отец и мать только что умерли. Незнакомец приказал им идти за ним. Он отвел их на распределительный пункт, где их определили в барак для осиротевших, куда им так не хотелось, особенно потому, что грозила разлука. Барак для девочек был за несколько станций от этого места. Но, несмотря на мольбы и слезы детей, Пашу повели версты за три от станции в барак для мальчиков, а Шуру отправили с первым отходившим поездом на ту станцию, где был барак для девочек.

Нетрудно себе представить страдания разлучавшихся детей; каждый терял в другом все, что ему было дорого в жизни.

Пашу ввели в барак, где было уже сотни три ребятишек. Многие жили там уже довольно давно, освоились с новыми условиями и были шаловливы. Новичка Пашу они встретили шутками и увесистыми толчками в бока и спину - для первого знакомства.

Через неделю Паша задумал бежать из барака: вся обстановка, невнимание к нуждам детей, грубость многих ребятишек, драка, крик и противные постные щи ежедневно в обед стали ему невыносимы. И вот он стал выжидать удобного момента для бегства.

Детям не позволяли одним отлучаться из барака; но медлить было нельзя, а потому в одну темную ночь Паша, выйдя во двор, перелез через дощатый забор в низком месте и пустился опрометью бежать в сторону, противоположную железной дороге. Верстах в пяти от нее начинался большой лес. Очутившись в чаще, Паша почувствовал себя спокойнее. Теперь он не бежал, а шел, стараясь не терять из виду опушку леса, чтобы не заблудиться и все же уйти подальше от того места, где был барак. Долго он так шел, наконец, утомился, прилег под одним деревом и скоро заснул. Во сне ему казалось, что его догнали и притащили в барак, а там били и, раскрывая ему рот, без конца наливали противных постных щей...

Яркое весеннее солнышко уже сильно пригревало, когда маленький беглец проснулся. Разноголосые пташки просто оглушали его своим пением; они точно старались похвалиться своим искусством перед пришельцем в их зеленое царство. Паша сел и стал думать, что ему делать дальше. Решил он идти на родину, в свою Сосновку. Название своей губернии он хорошо помнил. Как хорошо ему когда-то жилось в Сосновке! Там была такая славная речка, в которой он купался с другими ребятишками и ловил удочкой рыбу... Страшно хотелось ему, конечно, повидаться с милой сестрой Шурой; но где и как ее найти, он не знал. Да притом и страшно, как бы его не забрали опять в барак. И вот он решил храбро идти вперед, подальше от противного барака, и у встречных людей подробно расспрашивать о дороге в родные места.

Целый день он шел, стараясь избегать селений, и только в одной деревушке выпросил себе хлеба. Настала ночь, и он пошел в глубь леса, чтобы там заночевать. Опять он лег под большим деревом и крепко уснул. Перед самым рассветом он почувствовал толчок, и кто-то зычным голосом его окрикнул:

— Эй, вставай, мальчуган! Что ты тут лежишь, с кем ты тут?

Поднявшись, Паша увидел трех здоровенных молодцов, вооруженных с головы до ног, и порядком испугался. — Не бойся, мы тебя не тронем. Расскажи, зачем ты здесь?

Видя, что это люди не из барака, Паша откровенно рассказал им все, что ему пришлось пережить и куда держит путь. Они слушали его со вниманием: мальчик им, видимо, понравился своею бойкостью и находчивостью. Посоветовавшись между собою, они решили взять его к себе.

— Не то он погибнет, — говорили они. — Из него может выйти толк, раз уже он не побоялся бежать из приюта и пробирается пешком на родину; нужно только воспитать его по-нашему.

О своем решении они объявили мальчугану, причем хвалили свою жизнь и обещали, что ему у них будет отлично. Паша не прекословил: он боялся этих вооруженных людей и последовал за ними в глубь леса. На одной поляне их ждали оседланные кони, а при них еще один дюжий молодец. Он подхватил Пашу под руки, посадил впереди себя на одного из коней, и они поехали.

Долго они ехали по лесным извилистым дорогам и, наконец, остановились. Коней куда-то увели, а сами, согнувшись и увлекая за собою Пашу, вступили в какое-то отверстие между поваленными бурей деревьями и через несколько минут ходьбы в густой чаще очутились на полянке, где находилось около двадцати человек, большинство вооруженных мужчин и несколько женщин. Все взоры обратились на приведенного мальчугана, грязного и обтрепанного. Посыпались вопросы: кто он, откуда? Один из мужчин, по-видимому, начальник банды, спросил:

— Как тебя зовут?

— Паша, Павел, — твердо сказал мальчик.

-- А фамилия твоя какая?

— Моя фамилия Тихомиров.

— Ну, это нам не подходит; твоя фамилия будет «Смоленый», так как ты вот какой грязный и замазанный, — шутливо сказал начальник.

С тех пор все его звали не иначе, как «Смоленый». Всем новая фамилия понравилась.

Паше стало ясно, что он попал в шайку разбойников. Мало-помалу он освоился с новою жизнью, и она ему даже понравилась. Бесшабашная вольность, хорошая пища и веселое настроение под хмельком - все располагало его к этим людям, и он перестал уже думать о Сосновке. Не забыл он только свою сестрицу Шуру и часто грустил, думая, что и ее уже нет в живых.

Маленький Смоленый вскоре стал любимцем всех разбойников, их забавой. А он живо интересовался их похождениями и нетерпеливо ожидал новой добычи. С каждым днем он все более и более осваивался с новой жизнью и забывал то, что ему говорили когда-то родители о грехе воровства; теперь ему даже приятно было видеть награбленные вещи и слушать рассказы разбойников по возвращении их с «работы», как они называли свое злое дело.

Прошло восемь лет, и шестнадцатилетний Смоленый уже принимал деятельное участье в грабежах и разбоях. За свою сообразительность, ловкость и храбрость он сделался помощником атамана. Их «работа» наводила ужас на окрестное население на расстоянии ста верст в окружности. Дремучие леса позволяли им спокойно продолжать свое дело. Казалось, их никто не найдет, не потревожит. Грабили они всех, кто попадался под руку, нередко и убивали.

Но всему приходит конец. Один для разбойников довольно обыкновенный случай неожиданно произвел полный переворот в их быту. Дело было глубокой осенью. Одна часть разбойников со Смоленым во главе напала на двух мужчин, проезжавших на подводе лесом, убила их и ограбила; взяли лошадей, забрали бывшую на убитых одежду и сапоги. Денег при убитых оказалось всего 3 рубля 50 копеек, а в мешке, кроме разной рухляди, было две книги, которые разбойники сперва хотели бросить, но потом оставили как бумагу для папирос. Книги спрятал у себя Смоленый. Вечером, после осмотра всех награбленных за день вещей, он достал книги и стал их просматривать. Одна была под заглавием «Голос веры», ему незнакомая, другая «Новый Завет», об этой у него сохранились смутные воспоминания со времен детства: такая же книга была у его родителей в Сосновке.

Лежа на своей койке, Смоленый от нечего делать начал прочитывать те места в книге, которые ему случайно открывались. Вот он читает: «...никто не ищет Бога... Гортань их - открытый гроб; языком своим обманывают; яд аспидов на губах их; уста их полны злословия и горечи. Ноги их быстры на пролитие крови; разрушение и пагуба на путях их; они не знают пути мира. Нет страха Божия пред глазами их» (Рим. 3, 11-18). И он подумал: «И прежде были такие люди, как мы». «Ноги их быстры на пролитие крови...» Ему представилась картина, как они скакали на своих быстрых конях за пытавшимися спастись двумя проезжими, как те просили не убивать их; но без малейшей жалости он и его товарищи лишили их жизни. При этом воспоминании Смоленому сделалось как-то не по себе, и он подумал: «Кто были эти люди? Почему у них с собой была эта книга?» Он стал перелистывать «Новый Завет» в надежде найти какие-либо сведения об убитых: кто они? Но там ничего не нашлось, ни одного документа, из которого можно было бы узнать кто и откуда убитые. Лишь на первой странице виднелась краткая надпись: «15 мая 1888 года - день моего обращения к Господу, покаяния и возрождения. В этот день Он меня простил и омыл Своею святою кровью».

Смоленый не мог понять значения этой надписи и стал перелистывать книгу и прочитывать отдельные места дальше. «Или не знаете, что неправедные царства Божия не наследуют?..» Следует перечисление разных пороков, а потом; «И такими были некоторые из вас; но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего» (1 Кор. 6, 9-11). Затем открылась молитва какого-то человека, который говорил:

«Господи! половину моего имения я раздам нищим, и если кого обидел, воздам вчетверо» (Лук. 19, 8). Перевернув еще несколько листков, он уже увлекся чтением 23 главы от Луки, где повествуется о распятии Христа. Особенно интересно было то, что вместе с Христом были распяты два разбойника, и один из них осознал свою вину и раскаялся, а за это раскаяние Христос обещал ему рай.

Смоленый закрыл книгу, положил под подушку и, закутавшись в одеяло, хотел уснуть. Но почему-то сон не приходил. На душе было тревожно. Напрасны были старания отогнать навязчивые мысли и забыться сном. Опять и опять в памяти вставала картина, как те двое просили и молили на коленях пощадить их...

Только под утро Смоленый забылся тяжелым сном, но встал с какой-то новой тревогой в сердце. Все товарищи заметили особенное выражение на его лице и не знали, чему его приписать. Некоторые думали, что он заболел. Несколько дней он ходил как потерянный, и никто не мог от него добиться, что с ним творилось. Товарищи, однако, не переставали расспрашивать о причине его задумчивости, и в конце концов он открылся некоторым из них, рассказал, что не может успокоиться с тех пор, как прочитал кое-что из книжки, найденной при убитых. Всем стало не по себе: что, мол, это за книга, от которой так загрустил их веселый товарищ? Иные требовали отдать им эту колдовскую книгу, чтоб ее сжечь; другие с интересом просили дать ее почитать. Решили, наконец, почитать. И вот, когда все были налицо, Смоленый перечитал вслух те места, которые его так поразили. Все слушали с напряженным вниманием. В самом начале чтения один молодой разбойник уверенно сказал, что эта книга - Евангелие, что он с нею хорошо знаком.

— Моя мать была штундистка, — сказал он, — и постоянно читала Евангелие. Мать часто водила меня на детские собрания, где читалась эта книга, а потом дети пели и молились. Чтение продолжалось довольно долго. По окончании его все молча разошлись по разным углам. Настроение у большинства было подавленное. Никто не мог понять, почему книга произвела на них такое сильное впечатление. С того дня время от времени они сходились и снова читали Евангелие; оно действовало на их души неотразимо.

Прошло не более месяца, и вот молодой разбойник, мать которого была штундистка, открыто заявил, что не может больше продолжать заниматься своим преступным делом. Вслед за ним заявил то же самое и Смоленый. Все разбойники уже видели их молящимися со слезами на глазах. Наконец, сделал такое же заявление и сам атаман. Все с ним были согласны.

Но перед ними вставал вопрос: что делать дальше и как перейти на правильный путь жизни? Ведь для этого, прежде всего, нужно отдаться властям. А еще - могут ли они, если не вдесятеро воздать, то хотя бы сколько-нибудь удовлетворить всех обиженных за причиненное им зло? Конечно, это невозможно.

Остается - отдаться властям. Большинство с этим не согласилось; но тот молодой разбойник, который первый решил начать новую жизнь, за ним Смоленый и еще пять человек решили пойти и признаться во всем представителям закона.

Настал день, когда они решили разойтись все, кто куда хочет. Прощанье было трогательное. Товарищи попросили Смоленого напоследок прочитать еще что-нибудь из Евангелия. Ему открылось место, где описывается встреча Христа с двумя бесноватыми, вышедшими из гробов, т.е. погребальных пещер, весьма свирепыми, из которых Христос изгнал злых духов, после чего исцеленные пошли за Ним.

— Так и с нами случилось, — добавил Смоленый, — мы желаем оставить нашу греховную жизнь. Довольно нам делать людям зло! Пойдем за Христом!

С этими словами Смоленый, упав на колени, громко каялся в своих злодеяниях, каялись также и другие. В общем плаче и стоне слышались бессвязные возгласы, отдельные слова:

— Прости!.. нас... меня... не вспомяни мне... омой Своею кровью! Дай силу!.. Не буду... не хочу... обещаю!.. — и тому подобное.

Семь разбойников, расцеловавшись с остальными, отправились с оружием в руках в ближайший город, а остальные избрали себе другие пути, по усмотрению каждого.

Твердо и решительно подходил к городу Смоленый с товарищами. На первой же улице они обратили на себя внимание прохожих, недоумевавших, откуда взялась эта группа пестро одетых вооруженных людей. На углу одной из главных улиц они попросили полицейского указать им, где живет прокурор окружного суда. Городовой показал на большой двухэтажный дом на этой же улице, и разбойники вошли. Они уже раньше договорились, что Смоленый, как самый бойкий и речистый, изложит их дело прокурору словесно.

Глазам вошедших представилась большая светлая комната с паркетным полом, где уже около двадцати человек ожидало выхода прокурора. У двери в кабинет стоял курьер. Смоленый обратился к нему со словами:

— Просим вас доложить господину прокурору, что нам необходимо его видеть.

Курьер подозрительно покосился на группу вооруженных людей и спросил:

— Вам, по какому делу?

— По очень важному, — ответил Смоленый. Курьер скрылся за дверью. Через несколько минут, разбойники стояли перед внушительного вида пожилым господином, немного взволнованным неожиданным появлением семи вооруженных молодцов. В свою очередь волновались перед представителем закона и разбойники, решившиеся в своей тайге на такой необычный шаг, как добровольное сознание.

— Разрешите объяснить Вам кто мы такие и почему мы здесь, — дрожащим голосом начал Смоленый. — Мы - разбойники, но Вы нас не бойтесь; мы пришли Вам во всем признаться и покаяться. Мы глубоко сознаем, какое зло мы делали, и вот мы пришли отбыть положенное законом за разбои наказание. Поступите с нами, как того требует справедливость. А вот наше оружие, берите его.

При этих словах Смоленый и все остальные быстро сложили в одну кучу все свое вооружение.

Прокурор растерялся и не сразу овладел собою. Ему впервые в жизни приходилось присутствовать при исповеди целой группы людей, добровольно отдающихся в руки представителя закона. Наконец, он позвонил в полицейскую часть, и, через несколько минут, явился во главе с начальником полиции небольшой отряд вооруженных солдат. По снятии предварительного допроса был составлен протокол, и дело было направлено к следователю. При допросе, когда Смоленый в общих чертах рассказывал историю своей жизни и говорил о причине, побудившей его и его товарищей оставить преступный образ жизни в лесах, прокурор и все присутствовавшие были, видимо, тронуты, а некоторые с трудом скрывали слезы. Им трудно было понять, что происшедшая с преступниками внезапная коренная перемена была только следствием их знакомства с Евангелием.

— Я уже не Смоленый больше, а Тихомиров Павел, — говорил юноша, — я хочу служить Богу и людям; я безропотно буду переносить полагающееся по закону наказание. Мы теперь в ваших руках.

Ему вторили все его товарищи. Прокурор, волнуясь, отдал приказание немедленно отвести всех семерых в тюрьму и посадить каждого в одиночную камеру до производства полного следствия. Бывших разбойников повели в тюрьму с препроводительным пакетом. Оставшиеся в кабинете прокурор и полицмейстер долго рассуждали между собой о невиданном ими до сих пор событии. Ведь обычно преступники либо отрицают свою виновность, либо с трудом и частично в ней сознаются под давлением неоспоримых улик, или - когда пойманы на месте преступления; эти же пришли с повинной добровольно... Значит, велика сила Евангелия, если она перерождает людей! Полицмейстер ушел, а прокурор, закончив прием, сейчас же рассказал своей жене о раскаявшихся разбойниках. Велико было и ее удивление. Подумав, она сказала:

— Один из распятых с Христом разбойников также раскаялся, но он был прибит ко кресту и не мог никуда уйти; эти же люди могли не приходить, а продолжать разбойничать, скрываясь в тайге. Это просто изумительный случай, небывалый в истории суда!

Наступил вечер, а прокурор с женой никак не могли успокоиться.

— Как ты думаешь, Таня, — сказал прокурор, — не почитать ли нам Евангелие? Может быть, мы узнаем, чем оно так действует на людей, а то ведь мы с тобою совсем его не знаем.

— Да я как-то читала, — с достоинством сказала. Татьяна Александровна, — однако, не понимаю, что там могло так на них подействовать.

Прокурор Юрий Николаевич встал и пошел искать Новый Завет в своей библиотеке, пока жена пошла в кухню, сделать распоряжение насчет ужина. Юрий Николаевич вооружился очками и, открыв Новый Завет, стал его перелистывать. Его внимание остановилось на 12 главе Евангелия от Иоанна, и он начал ее читать. Читая, он мысленно одобрял; Марию, которая для Христа не пожалела драгоценного благовония, и осуждал с точки зрения свода уголовных законов предателя Иуду, этого вора, подводя его деяния под соответствующие статьи.

Он поражался всемогуществом Христа, воскресившего Лазаря, тело которого уже начало разлагаться, и удивлялся неверию законников, бывших, вероятно, среди очевидцев неслыханного чуда. Он глубоко задумался над притчею о пшеничном зерне, которое должно умереть, чтобы принести плод, но не мог понять истинного смысла иносказания. Когда же он дошел до слов: «Когда буду вознесен от земли, то всех привлеку к Себе», он почувствовал, как вдруг близок и дорог стал ему Распятый, как душа его согрелась и потянулась ко кресту, с которого раздалось великое слово: «Совершилось!» И Он по думал: «Не это ли та сила, которая привлекла Тихомирова?» При конце 12 главы на него напал какой-то страх, когда он прочел: «Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое я говорил, оно будет судить его в последний день». Тут ему стало ясно, почему разбойники оставили свое гнусное дело... Но вот вернулась Татьяна Александровна. — Над чем ты так задумался, что особенное тебя поразило? — спросила она.

Юрий Николаевич начал было объяснять, но непривычная тема и непривычные мысли еще не укладывались в слова, и Татьяна Александровна не могла ничего понять. Ужин кончился. Ночью Юрий Николаевич не мог уснуть. Лишь только закроет он глаза, как ему слышится: «Слово Мое будет судить...» И ему кажется, что он подсудимый и слышит статьи Божьего закона, осуждающие его, прокурора, за все сделанные им в жизни проступки и присуждающие его к вечному заключению во тьме кромешной, а он ищет защитника, зовет его, но найти не может. Он забывался коротким сном, но и во сне не находил успокоения. Под утро он рассказал жене о том, что передумал и перечувствовал вечером и ночью; но она объяснила его состояние переутомлением от занятий и нервностью; когда же он объявил, что решил оставить должность прокурора, она испугалась и подумала, что он сошел с ума. Но Юрий Николаевич был тверд в своем решении. Ему стало ясно, что вознесенный на крест Сын Божий привлек к Себе и его, прокурора, и отныне будет его личным Спасителем.

Павла Тихомирова и его товарищей рассадили по одиночным камерам. Все следователи, снимавшие допрос с бывших разбойников, удивлялись сделанному ими шагу и особенно поражались факту, что эти люди совершенно переродились под влиянием Евангелия. Так вот какова сила этой Божественной книги, когда к ней подходят с чистым сердцем и желанием знать правду!

Вскоре в городе начали говорить не только о раскаянии бывших разбойников и внезапном необъяснимом выходе в отставку прокурора, но и о том, что изоляции бывших преступников потребовал тюремный священник, утверждавший, что, мол, Тихомиров и его товарищи совращают других арестантов в свою веру. Но огонь Евангелия трудно было погасить, и он горел по всем камерам. Многие из арестантов и некоторые из тюремной стражи чуть не наизусть заучили главы 12 и 16 Деяний святых Апостолов, так они им нравились.

Через год все семеро предстали перед судом. Новому прокурору не пришлось сгущать краски в своей обвинительной речи в виду их добровольного признания. А бывший прокурор, выступавший теперь в, качестве защитника, просил присяжных о снисхождении для людей, принесших повинную и желающих начать трудовую, честную жизнь. Тем не менее, они были приговорены к десятилетним каторжным paботам. Приговор они выслушали с полным смирением в сознании, что его заслужили, и отказались от своего права обжалования. Суд был при открытых дверях. Когда им было предоставлено последнее слово, каждый из них в тех или других выражениях жалел о том, что столько лет причинял зло людям, и говорил о действии на его душу того, что он узнал из Евангелия. Многие из публики были растроганы, и было заметно, что во многих сердцах: зерно Слова Божия уже пустило живой росток.

После суда арестанты были отправлены по назначению в разные места по одиночке, кроме Тихомирова и Соловьева, предназначенных в одно и то же место. Прощаясь друг с другом, каждый давал обещание быть при всех обстоятельствах честным, оставаться верным Господу и говорить другим о Его любви. Тихомиров и Соловьев были отправлены за Байкал. По всем пересыльным тюрьмам, где только им не приходилось бывать на пути, они рассказывали о том, как их спасло Евангелие, и говорили о любви Божией к кающемуся грешнику. Везде находились люди, с особым вниманием слушавшие их простое свидетельство и принимавшие его к сердцу. Каторжане, участь которых теперь разделяли Тихомиров и Соловьев, были особенно внимательными слушателями живого слова, и по прошествии некоторого времени иные из них отдавались Господу всецело. По прошествии двух лет и властям уже стало заметно, что каторжане, всегда неспокойные, как-то присмирели, а некоторые вели себя безукоризненно.

Тихомиров на своем пути за Байкал везде справлялся о судьбе переселенцев из Могилевской губернии, надеясь узнать что-либо о местопребывании своих односельчан и, прежде всего, узнать, где его сестра, жива ли она. Письма, которые он писал на родину, оставались без ответа. О, как часто он думал о своей милой сестрице Шуре, как хотел бы рассказать ей о всех своих переживаниях, а главное - об обращении от своих мертвых дел к живому упованию на Христа! Но вот, по прошествии нескольких лет по случаю какого-то счастливого события государственной важности была объявлена амнистия, и Тихомиров Павел с Соловьевым Григорием были досрочно освобождены. Прощаясь со всеми уверовавшими через них на каторге, они поручали всех Богу, как своих духовных детей, а те плакали при разлуке с духовными отцами своими. Тихомиров с Соловьевым пошли пешком по направлению к Иркутску и Томску. Заветная их мысль была пробраться в европейскую Россию, на родину, которую они чуть помнили. Все, с кем им приходилось встречаться на пути и на ночлегах, интересовались ими и расспрашивали кто они, откуда и куда идут.

История бывших разбойников всех интересовала, и от их рассказов люди умилялись, и многие сердца загорались желанием служить Господу. В некоторых поселках они находили верующих братьев и сестер, с которыми проводили вечера в дружной братской беседе и чтении Слова Божия. Верующие были рады видеть торжество Евангелия в обращении погибающих грешников и благословляли имя Господне. В одном поселке, где они праздновали день воскресный и рассказывали в большом собрании о своей былой жизни и о спасении, произошло большое пробуждение: несколько десятков душ обратилось к Господу. Велика была радость по этому поводу.

Была ранняя весна. Разливались реки, природа оживала после долгого зимнего сна; перелетные птицы громадными стаями спешили в родные места, где оставили свои гнезда, а Тихомиров и его товарищ стремились на родину, где их гнезда были давно разорены... От линии железной дороги они далеко не отходили. Тихомиров старался, но не мог припомнить название той станции, где он потерял родных. Ему хотелось взглянуть на те снеговые щиты, под защитой которых он столько выстрадал когда-то в детстве. При вспоминании о пережитом слезы покатились по его щекам, и он воскликнул:

— Эх! Дорогие вы мои... оставили вы меня одного, и вот я должен скитаться по белу свету!

Но он тут же вспомнил, что и сам Сын Божий на земле не имел пристанища и был одинок даже среди родных.

День склонялся к вечеру, когда путники подходили к маленькому городку на берегу реки, недалеко от железной дороги. Зайдя на улицу, они спросили:

— Нет ли здесь верующих?

Им указали на один красивый небольшой дом среди высоких елей. Подходя к дому, они увидели игравших у крылечка двух детей, а поодаль - занятую чем-то молодую, хорошо одетую женщину, которая весело улыбалась детям. Подойдя к ней, они заговорили с нею, сказали, что они верующие и просят приюта на ночь. Женщина ласково пригласила их в дом, прибавив, что для братьев всегда найдется место. Она позвала своего мужа, который копал грядки в огороде, и он тотчас пришел с радушным приветствием и остался с ними, а тем временем хозяйка спешила приготовить чай. Пока грелся самовар, она подоила двух коров и накрыла стол. И чего-чего там не было: большие куски сливочного масла, сметана, большой молочник со сливками, два-три сорта печений, вареные яйца и прекрасный белый хлеб - все манило взоры изголодавшихся путников. Большая лампа бросала яркий свет на белоснежную скатерть, а блестящий самовар весело шумел. Вошла приветливая хозяйка в обшитом кружевами белом переднике и сказала мужу:

— Леня, приглашай братьев к столу. Милости просим за стол, дорогие гости!

Все подошли к столу, и хозяин стал призывать благословение Божие. Он благодарил Бога за Его любовь и заботу, благодарил за дорогих гостей, просил, чтобы Господь хранил их в вере, и просил благословения на пищу. Тихомиров никогда в жизни не бывал за таким обильным столом и в такой гостеприимной, милой семье. Его душа переполнялась чувством восхищения и умиления. Детки хозяев, мальчик и девочка, также заняли свои места за столом, внимательно посматривая на гостей и прислушиваясь к разговорам.

Начатый Тихомировым до чая рассказ был им прерван на том месте, где разбойники в лесной глуши впервые открыли взятое у убитых проезжих Евангелие. По просьбе хозяина Тихомиров теперь продолжал. Он в живых выражениях описал, как мало-помалу Евангелие проникло в души его и его товарищей, как они сокрушались о своих злодеяниях и как решили оставить свой образ жизни и отдаться правосудию; как уверовал прокурор и, как их судили; рассказал о пребывании своем в пересыльных тюрьмах и о годах, проведенных на каторжных работах до амнистии. Хозяин и хозяйка не сводили глаз с рассказчика, а хозяйка часто вытирала катившиеся по лицу слезы, как бы желая скрыть их от сидевших за столом.

В беседе время шло незаметно; большие часы звонко пробили полночь. Все стали на колени и благодарили Бога за чудные дела Его для спасения гибнущих грешников.

— Куда же вы теперь, братья, направляетесь? — в волнении спросила хозяйка, когда все встали.

— Мы решили пойти на родину, в Россию, — ответил Тихомиров.

— А есть там у вас кто-нибудь из ваших родных? — продолжала она.

— Вот у Соловьева есть или была там мать, верующая; она жила в Киевской губернии. А у меня нет никого, ни отца, ни матери; иду просто посмотреть; свое родное гнездо, деревню в Могилевской губернии, а главное - есть у меня большое желание сказать своим землякам о Господе и Его к нам любви.

— А вы давно остались сиротою? — продолжала хозяйка.

— Я потерял родителей, когда мне было восемь лет. Потерял я их тут, в Сибири, на пути, когда мы, как переселенцы, ехали сюда на жительство. Отец умер двумя днями раньше матери.

Хозяйка схватилась обеими руками за стол и стояла, подавшись вперед и впиваясь глазами в лицо Тихомирова. Муж смотрел на нее с удивлением, не понимая, почему она так увлеклась расспросами и не идет стлать постели. А гость продолжал:

— Мы остались круглыми сиротами вдвоем с моей сестрицей, которая была немногим старше меня. На другой день после смерти матери я ее потерял из виду и до сих пор ничего о ней не знаю; наверно, она погибла, как погибло много осиротевших детей в нев<