Но как могло быть произведено сопоставление этой теории с опытом в биологии?

Для Менделя здесь возникла новая проблема. Сопоставление должно было осуществляться на базе статистической обработки элемен­тарных данных. Именно неумение обрабатывать статистический мате­риал, по мнению Менделя, не позволило, например, Нодену установить правильные количественные соотношения в расщеплении признаков. Наконец, надо отметить, что менделевский экспериментальный подход в биологии был спланирован на очень длинное время. Сам Мендель проводил эксперименты около десяти лет, реализуя заранее намеченную программу исследований. Успех его экспериментов был связан прежде всего с выбором материала. Менделевские законы наследственности очень просты, но проявляются фактически на небольшом количестве биологических объ­ектов. Одним из таких объектов является горох, для которого к тому же надо было выбрать чистые линии. Этим отбором Мендель занимался два года. Он четко представлял себе, следуя физическому идеалу, что объект, который он выбирает, должен быть простьм, полностью контролируе­мым во всех своих изменениях. Только тогда и можно установить точные законы. Конечно, Мендель не представлял наверняка всех деталей, которые он получит в будущем.

Но несомненно то, что все его исследования были четко спланированы и опирались на сис­тему теоретических взглядов о закономерностях наследования. Он принципиально не мог сделать и одного шага по этому пути, если бы у него не было заранее достаточно разработанных теоретичес­ких идей.

Таким образом, открытие Менделя включает в себя не просто обнаружение совокупности эм­пирических закономерностей, которые были им не столько открыты, сколько уточнены. Главное — в том, что Мендель впервые построил теоретическую модель явлений наследст­венности, которая опиралась на выделение ее элементарных носителей, подчиняющихся веро­ятностным законам.

Особого внимания заслуживает сама система идей методологиче­ского характера, связанных с оценкой роли в науке статистики, вероят­ности и планирования эмпирических исследований. Открытие Менделя не было случайным.

Оно, как и другие фундаментальные открытия, обусловлено особен­ностями культуры его времени, как европейской, так и национальной. Но почему это выдающееся открытие было сделано именно Менделем-монахом и почему именно в Моравии, по существу перифе­рии Австрийской империи?

Попробуем ответить на эти вопросы.

Мендель был монахом августинианского монастыря в Брно, ко­торый сосредоточил в своих стенах множество мыслящих и образован­ных людей. Так, настоятель монастыря Ф.Ц. Напп считается выдающимся деятелем моравской культуры. Он активно содействовал развитию образования в своем крае, интересовался естествознанием и занимался, в частности, проблемами селекции.

Среди монахов этого монастыря был Т. Братранек, ставший впо­следствии ректором Краковского университета. Братранека привлекали натурфилософские представления Гете, и он писал работы, в которых сопоставлял эволюционные идеи Дарвина и великого немецкого поэта.

Еще один монах этого монастыря — М. Клацель страстно увле­кался учением Гегеля о развитии. Он интересовался закономерностями образования растительных гибридов, проводил опыты с горохом. Имен­но от него Мендель унаследовал участок для своих опытов. За свои либеральные взгляды Клацель был изгнан из монастыря и уехал в Америку. В монастыре проживал и П. Кржижковский, реформатор церков­ной музыки, впоследствии ставший учителем известного чешского ком­позитора Л. Яначека.

Мендель с детства проявлял большие способности в изучении наук. Стремление получить хорошее образование и избавиться от тяжелых материальных забот привело его в 1843 г. в монастырь. Здесь, изучая богословие, он вместе с тем проявил интерес к земле­делию, садоводству, виноградарству. Стремясь получить систематиче­ские знания в этой области, он слушал лекции по этим предметам в философском училище в городе Брно. Еще совсем молодым челове­ком Мендель преподавал латинский, греческий и немецкий языки, а также курс математики и геометрии в гимназии города Зноймо. С 1851 по 1853 г. Мендель изучал естественные науки в Венском университете, а с 1854 г., в течение 14 лет, преподавал в училище физику и природоведение.

В своих письмах он часто называл себя физиком, проявляя большую привязанность к этой науке. До конца своей жизни он сохранял интерес к различным физическим явлениям. Но в особенности его занимали проблемы метеорологии. Когда его избрали аббатом монасты­ря, у него уже не было времени проводить свои биологические опыты. к тому же у него ухудшилось зрение. Но он до самой смерти Занимался метеорологическими исследованиями и при этом особенно увлекался их статистической обработкой.     

Уже эти факты из жизни Менделя дают нам представление о том, почему Мендель-монах смог сделать научное открытие. Но почему это открытие произошло именно в Моравии, а не, скажем, в Англии или Франции, которые являлись в то время несомненными лидерами в развитии науки?

Во время жизни Менделя Моравия была частью Австрийской империи. Ее коренное население подвергалось сильным притеснениям, а габсбургские монархи не были заинтересованы в развитии моравской культуры. Но Моравия была чрезвычайно благоприятной страной для развития сельского хозяйства. Поэтому в 70-е годы XVIII в габсбургская правительница Мария Терезия, проводя экономические реформы, пове­лела организовать в Моравии сельскохозяйственные общества Чтобы больше собирать продукции с земли, всем, кто ведет хозяйство, пред­писывалось даже сдавать экзамены по основам сельскохозяйственных наук. В результате в Моравии стали создаваться сельскохозяйственные школы, началось развитие сельскохозяйственных наук. В Моравии сложилась весьма значительная концентрация обществ сельскохозяйст­венного профиля. Их было, пожалуй, больше, чем в Англии Именно в Моравии впервые заговорили о селекционной науке, которая внедрялась и в практику Уже в 20-е годы XIX в. в Моравии местные селекционеры активно используют метод гибридизации для выведения новых пород животных и особенно новых сортов растений Проблемы селекционной науки колоссально обострились как раз на рубеже XVIII и XIX вв., поскольку бурный рост промышленности и городского населения требовал интенсификации сельскохозяйственного производства.

В этой обстановке раскрытие законов наследственности имело большое практическое значение. Проблема эта остро стояла и в теоре­тической биологии Ученые XIX в. довольно много знали и о морфоло­гии, и о физиологии живого. Благодаря теории естественного отбора Ч. Дарвина удалось понять сущность процесса эволюции жизни на Земле. Однако законы наследственности оставались непознанными. Иными словами, создалась явно выраженная проблемная ситуация фундаментального характера.                              

Замечательные и даже во многом удивительные результаты, полу- ченные Менделем, таке коренились в культуре того времени. В этом смысле особенно показательна идея вероятностного ха­рактера законов наследственности. Она была заимствована Менделем из социальной статистики, которая благодаря прежде всего работам А. Кетле привлекала в то время к себе всеобщее внимание. Расширяю­щаяся в то время практика статистической обработки эмпирического материала как в социальной статистике, так и в физике, несомненно, способствовала ее распространению на область явлений жизни.

Вместе с тем стремление выделить элементарные единицы насле­дования и на основании их взаимодействия объяснить особенности процесса наследования в целом представляло явное следование физиче­ской методологии познания. Этот идеал был четко сформулирован уже в начале XIX в. И он активно проникал во все науки. Кстати говоря, именно следуя ему, в биологии стали все шире применять физико-химические методы. В психологии Герберт проводил исследования, прямо руководствуясь этим идеалом. На него ориентировался О. Конт, обосновывая необходимость создания социологии. По этому же пути следовал Мендель в изучении явлений наследственности.

Идея построить научную теорию наследования на уровне клетки могла возникнуть только в середине XIX в. Наконец, если говорить о таких деталях, как выбор самого объекта исследования — гороха, то свойства расщепления, доминантности этого объекта обнаружили в конце XVIII — начале XIX в. Имеется целый ряд работ, в которых описывались эти свойства, которые и привлекли внимание Менделя.

Одним словом, здесь, как и в других примерах, мы видим, что фундаментальные открытия явля­ются решением фундаментальной проблемы. Они всегда исторически подготовлены. Подготовленной оказывается не только сама проблема, но и компоненты ее решения.

Но это не должно создавать иллюзию, что для такого рода открытий вовсе и не нужны гении Осознание фундаментальной проб­лемы, нахождение реальных путей ее решения требуют огромного интеллекта, широкой образованности, целеустремленности, которые и позволяют ученому лучше других чувствовать дыхание времени.

 

             II. СОЦИАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ ИСТОРИИ НАУКИ

        1. ДИСКУССИИ ИНТЕРНАЛИСТОВ И ЭКСТЕРНАЛИСТОВ

Если история науки понимается как история научных идей, то исследователь, приступая к ее изучению, наталкивается на двойствен­ность этой истории в следующем смысле:

— с одной стороны, научные идеи существуют независимо от каждого человека в отдельности, от того периода времени, когда они появились на свет, хотя и обладают хронологической последовательностью, они вытекают одна из другой, обосно­вывая друг друга и образуя единую систему знания;

— с другой стороны, историк не может не учитывать того обстоя­тельства, что возникают научные идеи в голове ученого и что их появлению способствуют или, наоборот, препятствуют раз­личные события и факторы, не имеющие на первый взгляд никакого отношения к строго логической структуре научного знания.

Они могут относиться к области социальных, общекультур­ных, политических отношений, могут выражать особенности индивидуальной биографии ученого и т.д.

История науки расщепляется на две истории:

         объективизированная,

 независимая от субъекта история идей;

                     и

         персонализированная,

связанная с деятельностью ученого по производству знания, погруженная в контекст социальных, политических, религиозных и прочих отношений.

Такая двойственность истории науки послужила основанием для формирования двух методологических направлений в историографии науки к середине XX в.:

история научных идеи, управляемая внутренне присущими ей закономерностями

          (интернализм), и история науки, детерминируемая внешними социальными факторами (экстернализм).

Между представителями обоих направлений велись активные споры, дискуссии на международных конференциях, симпозиумах, в журналах и другого рода публикациях. В ходе этих дискуссий сложился некий невидимый колледж, члены которого активно общались друг с другом.

Среди наиболее активных участников обсуждений, проводивших­ся в середине XX в., можно назвать таких историков, как

— А.Койре, Р.Холл, Дж.Рэнделл-младший, Дж.Агасси, более или менее последовательно разделявших позиции сторонников интерналистского направления;

— Р.Мертон, А.Кромби, Г.Герлак, Э.Цильзель, Дж.Нидам, С-Лилли, придерживающихся социологической интерпретации истории науки.

При анализе высказываний историков адрес друг друга обращает на себя внимание тот факт, что представители социологической интер­претации истории науки упрекают своих оппонентов в недостаточном внимании к социальным аспектам в развитии науки.

   Историки-интерналисты, как считают их оппо­ненты, уклоняются от решения тех проблем, которые находятся в центре внимания при со­циологической интерпретации истории науки.

   Кромби говорит о том, что историки интерналистского направ­ления пренебрегают изучением мотивов и целей науки, изучением распространения и применения научных открытий и т.д. Герлак ставит в вину историкам-интерналистам, что они игнори­руют связь генезиса науки и ее истории с ростом техники, в то время как очевидно, что наука очень многим обязана практичес­ким ремеслам и искусствам.

   Аналогичным образом Нидам считает пороком исторических работ интерналистского толка нежелание их авторов признавать тот очевидный факт, что ученые постоянно сталкиваются с практическими проблемами и не могут этого избежать.

В свою очередь, историки интерналистского на­правления упрекают экстерналистов в том, что они оставляют вне поля своего изучения основ­ное содержание истории науки, а именно разви­тие научных идей, которое происходит, по выражению Койре, имманентно и автономно.

   По мнению Холла, история науки есть прежде всего интелле­ктуальная история и ее никак нельзя объяснить внешними факторами. Холл особенно энергично подчеркивает огромную разницу между двумя подходами к изучению истории науки и неоднократно высказывается об их фундаментальном отличии друг от друга.

Однако такие высказывания о противоположности, несовмести­мости двух направлений часто определялись искажением позиции про­тивника.

   Это особенно четко проявилось в споре Р.Холла и Р.Мертона на Висконсинском симпозиуме (1957 г.) Когда Холл в ходе дискуссии излагал свое собственное понима­ние роли ремесла и техники в возникновении науки нового времени, т.е. когда он выступа в несвойственном ему амплуа историка, изучающего влияние внешних факторов на науку, тогда Мертон полностью с ним соглашался. Когда же Холл воевал против экстерналистов, предварительно изложив их точку зрения, Мертон возражал против преувеличе­ний и искажений и утверждал, что здесь не может быть никакого спора, так как невозможно найти сторонников взглядов, которые Холл приписывает экстерналистам.

Получается, что вроде как и спорить не о чем, что дело только в разных предметах исследования, а это не дает еще повода говорить о противоположности и несовместимости двух подходов. Каждый занима­ется своим делом и не мешает другому.

    2. ОБЩЕЕ ОСНОВАНИЕ В ПОЗИЦИЯХ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИХ ОППОНЕНТОВ

   Такое миролюбивое завершение противостояния интерналистов и зкстерналистов оказывается возможным в силу определенного понима­ния и теми и другими социальности в истории науки.

   Социальность толкуется ими исключительно как воздействие внешних социальных факторов (отсюда и название — экстернализм), таких, как экономические, военные, политические, пра­вовые и т.д., на развитие научного знания, которое обладает своими внутренними (отсюда интернализм) законами, определя­ющими логическую связь между научными понятиями, всеми элементами эмпирического и теоретического содержания науки.

   Представителями и того и другого методологических направлений в историографии науки признается относительная независимость науч­ного знания, обладающего своей внутренней логикой, от воздействия внешних социальных обстоятельств.

   Эти обстоятельства могут ускорить или замедлить развитие научного знания, изменить его направление, но они практически не могут повлиять на внутреннюю логическую и содержательную сторону научных идей.

   Это признается всеми:

    — интерналисты, реконструируя логику развития научных идей, не ощущают никакой потребности в изучении внешних соци­альных факторов,

    — экстерналисты, предлагая социологические исследования ис­тории науки, не претендуют на анализ самого научного знания.

   Среди историков науки существует как бы разделение труда.

   Когда делаются попытки объединить исследования того и другого рода, то получаются, как правило, достаточно искусственные произве­дения, в которых наряду с перечислением следующих друг за другом научных открытий в таком же хронологическом порядке излагаются события из гражданской истории. Органической внутренней связи между двумя рядами развития не получается. Научное знание в такого рода работах развивается по своим законам, общество — по своим.

   В связи с этим можно вспомнить многотомные истории науки Р.Татона или Дж.Сартона.

   Понимание социальности, которое присутствует в работах и интерналистов и экстерналистов, как нечто само собой разумеющееся, не вызывающее сомнений предполагает разделение труда в обществе и обмен результатами деятельности. Ученый-естествоиспытатель, про­мышленник, военачальник, администратор — каждый занимается своим делом и находится в определенных социальных отношениях с предста­вителями других сфер деятельности.

    Общение осуществляется главным образом через обмен результатами деятельности.

     Когда процесс открытия, изобретения ученым завершен, его задача заключается в том, чтобы представить результаты своего творче­ства в пригодном для использования виде, использования в самом широком смысле слова — и другими учеными, и представителями дру­гих родов деятельности (экономики, политики, культуры и пр.). При этом складываются и соответствующие отношения между людьми. Уче­ный, получивший новый результат в науке, представляет интерес и ценность в обществе как носитель определенной информации, облада­тель знания, которое он может передать другим.

     История открытия, а значит, и ученый в своей истории, ученый как личность для успешного функционирования научных результатов в обще­стве значения не имеют.

Аналогичные требования предъявляются и к человеку, получаю­щему информацию. От него не требуется никаких личных качеств, которые бы помогли ему эту информацию расшифровать, понять ее генезис. А если он такими качествами обладает, то они могут ему даже помешать успешно использовать полученные сведения.

Действительно, если бы ученый стал воспринимать каждую мате­матическую формулу, которая ему нужна в работе, в "истории" этой формулы — в ее возникновении, изобретении, он едва ли смог бы сдвинуться с мертвой точки. Усвоение истории науки, ее прошлых результатов в форме получения готовой информации, не подлежащей проверке, является необходимым элементом всякой научной работы. Тем более такая форма овладения историей необходима и неизбежна в материальном производстве, в быту, в частности в тех случаях, когда здесь используются результаты научной деятельности.

   Для того чтобы результативно и с толком пользоваться телевизо­ром или холодильником, нам для получения того или иного эффекта вполне достаточно уметь поворачивать и нажимать соответствующие ручки и кнопки. Эти приборы и сделаны в расчете на то, что ими будут пользоваться профаны, не знакомые с их конструкцией и путями изготовления.

    Для осуществления того типа общения, о котором сейчас идет речь, человек должен обладать достаточно простыми навыками, а лич­ностные характеристики остаются за скобками как несущественные и даже мешающие. Отсюда широкие возможности взаимозаменяемости, одни и те же функции в обществе могут выполняться в идеале любым из людей, т.е., другими словами, субъект деятельности постоянен, неизменен. Он индифферентен к своей деятельности, и она никак на него не влияет.

Таким же образом и в истории науки научное знание безразлично к личности ученого, к социальным, культурным характеристикам той эпохи, когда это знание было произведено на свет.

     Самое подробное и тщательное изучение исто­риком социальных условий, которые сопутство­вали появлению новых научных идей, не выведет исследователя к содержанию и логике научного знания (экстернализм), а скрупулезный анализ внутренней логики научной теории не требует выхода в социальный контекст научной деятель­ности (интернализм).

     Деятельность по производству научного знания во всех ее видах отделяется от получаемого результата. Эта трактовка социальности в истории науки кажется безупречной. Однако у нее имеются свои границы.

  3. ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНОЕ ТЕОРЕТИЗИРОВАНИЕ И ПОНЯТИЕ СОЦИАЛЬНОСТИ

Этому типу социальности, который доминирует в новое время (прежде всего в материальном производстве) и основывается на разделении труда и обмене результатами деятельности, соответствуют и некоторые особенности теоретизирования в классическом естествознании.

   В новое время господствующей тенденцией в познавательном отношении человека к природе является взгляд на нее как на противостоящую и чуждую человеку.

   Но когда познание внешнего мира, независимого от человека, подлежащего изучению, освоению, использованию, понимается только как процесс, направленный вовне, в своей потенции уводящий в беско­нечность, не замыкающийся обратно на человека, тогда очень легко утрачивается всякая необходимость прибегать к социальным моментам для объяснения характера научного знания как такового.

   Скальпель естественнонаучного знания вскрывает все более глу­бокие пласты природного бытия, и при этом вполне можно отвлечься от того факта, что сам скальпель (техническая оснащенность науки, материальные ресурсы, экспериментальное оборудование, мыслитель­ные, логические возможности ученого) меняется и совершенствуется. Важно то, что с его помощью добывается знание как таковое, внутреннее содержание и структура которого зависят от характера вскрываемых пластов, а не от особенностей самого скальпеля.

   История человеческих отношений, история со­циума — это предпосылка и необходимое усло­вие появления научного знания, но сколько ни изучай социум, никогда не приблизишься к пониманию структуры и содержания знания, являющегося отражением, воспроизведением объективно и независимо от человека существу­ющей природы.

— Вне человеческого общества научное знание немыслимо, оно порождается человеком, но в идеале оно тем больше прибли­жается к абсолютной истинности, чем основательнее очища­ется, освобождается от всего человеческого как субъективного, неустойчивого, алогичного, случайного.

— Познающий субъект неизменен, всегда один и тот же, а феноменологический факт, что человечество развивается, трансформируется, следует учитывать только с целью понять, что же нужно исключить из процесса познания, чтобы можно было говорить о получении действительно объективного науч­ного знания о реальном мире.

— Общение ученых между собой независимо от того, принадле­жат ли они к разным эпохам или являются современниками, осуществляется как бы вне времени, в квазиодновременном пространстве.

— Наука в своем развитии постепенно освобождается от заблуж­дений и ошибок, связанных с субъективной стороной позна­ния, и бережно хранит крупицы объективной истины о мире, не подвергшиеся влиянию исторически преходящих событий и случайных с точки зрения развития научных идей обстоя­тельств.

     Если исходить из такой точки зрения, соци­альные отношения между людьми в процессе получения знаний о природе утрачивают исто­рический характер.

Противоположная же точка зрения, когда признается обусловлен­ность содержательной стороны научных идей социальными обстоя­тельствами, изменяющимися в ходе своего исторического развития, характеризуется как релятивистская, оправдывающая произвол и хао­тичность в истории научных идей. В идеале субъект должен быть освобожден от всех своих исторических характеристик, доведен до точечного объема, до "ничто", не могущего "осквернить" логическую безупречность объективного научного знания

    В этом смысле социальное полностью исключается из развития научных идей.

С другой стороны установка на понимание природы как на противостоящую человеку, чуждую ему силу, которую надо укротить, покорить, познать с целью максимального использования, приводит к тому, что и научное знание о природе воспринимается в обществе прежде всего с точки зрения возможностей его использования в утили­тарных целях.

Естественнонаучное знание функционирует в обществе как ин­формация, как сигнал к действию, и такую роль оно может выполнять только в качестве готового результата, "черного ящика".

При использовании тех или иных научных результатов в матери­альном производстве, например история этих результатов, пути их получения не имеют никакого значения. Можно даже сказать, что функционирование результатов научной деятельности в социуме тем успешнее, чем более строго формально, в соответствии с нормами логики, безотносительно к субъектным аспектам процесса познания они сформулированы.

         4. МЕХАНИЗМ ДЕЙСТВИЯ СОЦИАЛЬНОГО ЗАКАЗА

Описанный выше способ функционирования науки в обществе (через использование ее результатов) лежит в основе действия социаль­ного заказа, являющегося могучим средством стимулирования, регулирования научного прогресса.

    Допустим, в результате политического, военного развития или в производстве, сельском хозяйстве вырабатывается некоторая по­требность, которую может удовлетворить наука. Например, развитие сельского хозяйства порождает потребность в новых удобрениях.                  Наука получает социальный заказ.

    При этом обществу безразлично, какими научными средствами этот заказ будет выполнен, важно получить результат научных исследо­ваний, который можно успешно использовать в хозяйстве. Ученым, в свою очередь, безразлично для успешного выполнения их работы, какими путями полученный ими заказ был сформирован в обществе Важен результат некоторого общественного развития, который дол­жен быть воспринят как толчок к деятельности.

Общественное воздействие на науку в этом случае характеризует­ся следующим образом.

  — Как действие внешней силы, стимулирующей движение, но не отвечающей за законы этого движения (неурожай в сельском хозяйстве, вынуждающий химиков интенсифицировать работу в определенной области своей науки, не детерминирует пути и способы рассуждения ученых).

   — Внутренняя природа этой внешней силы неважна для понима­ния законов вызванного ею движения

— Результат научной деятельности, переданный обществу для потребления, использования, тоже действует как сила, прило­жение которой вьоывает определенное движение (например, применение удобрения ускоряет развитие растений), но законы этого движения не детерминируются приложенной силой (рас­тение может расти быстрее или медленнее, но оно растет по своим биологическим законам, которые не могут определяться новым химическим удобрением).

  Такого типа социальные отношения соответствуют логике рассуж­дения в классическом естествознании.

    В механике Ньютона природа сил, вызывающих движение, неиз­вестна. Эти силы характеризуются только по вызываемому ими действию. Кинематические законы движения не зависят от того, какая сила вызвала данное движение. Движение материальных тел в теории сводится к движению материальных точек, это означает, что кинематические законы движения не учитывают внутреннюю структуру, содержание движущихся тел, те изменения, которые в них вызываются движением.

    Способы рассуждения в историографии науки и экстерналистов и интерналистов аналогичны:

результаты научной деятельности функциониру­ют в обществе, а результаты любого рода обще­ственной деятельности функционируют в науке как внешние силы.

    Именно такая форма существования науки в обществе делает возможным социальный заказ.

              5. ФИЛОСОФИЯ В ИСТОРИИ НАУЧНЫХ ИДЕЙ

     В историконаучных концепциях середины XX в. научное зна­ние в его логике и содержании отделяется демаркационной линией не только от других по отношению к науке социальных институтов (производство, политика, военное дело, религия и т.д.), но и от творческой деятельности ученого по производству нового знания, т.е. от всей совокупности обстоятельств, сопутствующих появлению но­вых идей в науке.

      При этом большинство философов и историков науки придер­живаются мнения, что творческие процессы не поддаются логической интерпретации, а поэтому они исключаются из всех теоретических историконаучных реконструкций. Они присутствуют в этих реконст­рукциях только своими результатами, логически оформленными и включенными в существующую структуру научного знания.

      Однако такая позиция при изучении развития научного знания все чаще и чаще приводит к серьезным трудностям.

  — Приходится, например, признать, что существуют по меньшей мере две истории науки: история уже полученного, добытого, готового научного знания и история изобретения этого знания в головах индивидуальных ученых.

  — Приходится признать, что вопреки феноменологической оче­видности взаимосвязи между ученым и теорией все научное знание как таковое оказывается замкнутым в особом мире идей, изолированном от всего человеческого. Более того, теории в исторической последовательности их возникновения жестко разделены между собой и их, как оказывается, трудно соединить какими-либо логическими, рациональными средст­вами.

  — Наконец, само изучение структуры готового знания, чем пос­ледовательнее с точки зрения логики оно осуществляется, тем чаще наталкивается на необходимость включения в предмет изучения личностной деятельности ученого по созданию этого знания.

      Кризис позитивизма, философского течения, которое определяло в значительной степени характер теоретичности историконаучных ис­следований вплоть до середины XX в., привел к пересмотру историками базовых понятий своей дисциплины, в том числе и понятия научного знания в его связи с творческими процессами в голове ученого.

       Одним из основных тезисов позитивизма при интерпретации научного знания было отделение этого знания от философии.

      Поэтому вытеснение позитивизма из историконаучных концепций началось с критики именно этого положения, являвшегося краеугольным камнем позитивистской методологии.

Среди историков науки первым начал массированное наступление на позитивизм Э.Барт. Его основная работа "Метафизические основания современной классической науки" была опубликована в 1925 г.

       Барт полагал, что научное знание в принципе не может быть отделено от философского. По его мнению, интеллектуальная история показывает совершенно ясно, что мыслитель, отвергаю­щий метафизику, в действительности придерживается метафизи­ческих понятий трех видов.

— Во-первых, он разделяет идеи своего века относительно основ мироздания.

— Во-вторых, пользуясь в своей работе каким-то методом, иссле­дователь едва ли сможет избежать искушения сделать из этого метода метафизику, т.е. предположить такое устройство мира, которое позволяет применять его метод с успехом.

— Наконец, в-третьих, человеческая природа такова, что она нуждается в метафизике для своего полного интеллектуального удовлетворения, и ни один великий ум не может уклониться от игры с фундаментальными вопросами, тем более что они настойчиво и все вновь и вновь возникают перед ним в ходе позитивных исследований или под влиянием вненаучных ин­тересов, таких, например, как религия.

     Но поскольку, писал Барт, позитивистски настроенный ум не приучил себя к систематическому метафизическому размышле­нию, его спекуляции по такого рода вопросам оказываются часто жалкими, неадекватными и даже фантастическими.

     Барт полагал, что невозможно понять современную науку без осмысления ее метафизических оснований в сравнении с метафи­зическими основаниями средневековой науки.

     А.Койре, который знал идеи Барта, продолжил критику позити­визма и еще больше, чем Барт, подчеркивал значение анализа научной революции XVII в. для понимания роли философии в истории научных идей.

     Переход от аристотелевской науки к науке нового времени означал прежде всего, по мнению Койре, смену философских представлений.

     Великие мыслители XVII в. должны были не просто открыть законы природы, которые нам кажутся сегодня такими просты­ми и которые усваиваются без особого труда детьми в школе, они должны были разработать и построить саму систему, которая сделала эти открытия возможными. Они должны были изменить и переделать сам наш интеллект, снабдить его рядом новых понятий, разработать новый подход к бытию, новую концепцию природы, новую концепцию науки, другими слова­ми, новую философию. Сформировался новый стиль мыш­ления, в контексте которого только и может существовать современная наука.

     Таким образом, в историконаучной концепции Койре

— внимание фокусируется на фундаментальной научной револю­ции, когда формируются новые идеи в конкуренции и борьбе с идеями аристотелевской науки;

— присутствуют не только и не столько результаты научной исследовательской деятельности, сколько процесс возникно­вения нового научного знания;

— научное знание не отделяется от деятельности по его полу­чению, и в этом случае оно оказывается неотделимым от философии, оказывается погруженным в определенный тип мышления, свойственный конкретной исторической эпохе.

      Эти свои идеи Койре наиболее полно развил в своем основном труде "Галилеевские этюды", опубликованном в 1939 г.

      Как уже говорилось выше, Койре был главой школы интерналистов, т.е. он занимался прежде всего историей научных идей, отвлекаясь от воздействия внешних социальных факторов как от несущественного для имманентной логики научного знания. Сам он, как и его оппоненты, не воспринимал свой выход в мир субъекта научной деятельности через философию, строй мышления и научную революцию как прорыв к социальным аспектам истории науки. Он, как и все историки в середине XX в., понимал социальность только как воздействие внешних социаль­ных факторов, и поскольку это воздействие не было существенным для его исследовательских целей и он им не занимался, то он и считал себя противником социологических интерпретаций науки.

Линию Койре в историографии науки продолжил Т.Кун. В своей книге "Структура научных революций" (1962), в предисловии, он спе­циально оговаривает, что не будет заниматься внешними социальными факторами развития науки, и действительно он этого не делает. Между тем его концепция уже большинством воспринимается именно как социологическая, и основной толчок она дала развитию разного рода социальных течений в историографии науки.

       Кун развил дальше идею Койре о строе мышления, соединив это понятие с понятием парадигмы глобального, мировоззренческого хара­ктера. Кроме того, понятие парадигмы у Куна предполагает наличие сообщества ученых, которые разделяют приверженность этой конкрет­ной парадигме. Для Куна анализ научного знания не может быть плодотворным, если он не включает в себя анализ деятельности научного сообщества. Субъект научной деятельности занимает прочное место в системе взглядов Куна.

       Таким образом, кризис позитивизма и пере­смотр ряда его базовых положений, прежде всего об отделении научного знания от филосо­фии, приводят к формированию представлений о новом типе социальности, базирующейся на производстве нового знания субъектом научной деятельности.

 

      6. РАЗНООБРАЗИЕ ФОРМ СОЦИАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ В ИСТОРИИ НАУКИ

       В работах экстерналистского толка тоже все чаще внимание сосредоточивается на социальных отношениях, складывающихся вокруг процессов генерирования нового знания.

Р.Мертон, глава школы экстерналистов, неоднократно подчерки­вал важность для историка осознать, что никогда никакое знание не излагается в том же порядке, в каком оно было получено. В конечном продукте научной деятельности обычно скрывается тот путь, которым ученый шел к своему открытию. Задача историка — изучить разного рода социальные, культурные, психологические обстоятельства, сопут­ствовавшие работе ученого над открытием.

       Подлинная история научных идей — это социальный процесс, который не может быть понят без обр