ПРИГЛАШЕНИЕ НА БАРДОВСКИЙ НОВЫЙ ГОД

СинийБард:

Барды, все вон из ваших гнёзд,
Палаток и спальников! Ну, так вот…
Сегодня придёт к нам Дед Мороз
Он всех приглашает на Новый год!
Все:
Наш Новый год, проводимый раз в год

Барды все ждут с нетерпением, ибо

Отправится кто-то в бардовский рай –
На ком Дед Мороз остановит свой выбор.

 

В бардовском рае, в зелёной стране

Будет лишь самый зелёный из нас.

СинийБард:

И шепчет кому-то бродяга во сне:
Кто в этот раз?
Все:
Кто в этот раз?

 

«Зелёные барды» по очереди изображают Деда Мороза. Последним Деда Мороза изображает Змей Горыныч (руки, на которых одеты головы, он прячет за спину).

 

ДЕД МОРОЗ

Все работают на заднем плане. «Деды Морозы» по очереди выходят на передний план, в танце «фантазируя» на тему приезда настоящего Деда Мороза.

Все:

Дед Мороз – не просто символ,

Праздника символ он!

СинийБард:

Время полночь без пяти! Дед Мороз уже в пути!

«Только что-то Деда не видать!
Где же Дед наш потерялся? На медведя ли нарвался?»
Тихий шёпот по толпе слыхать.
1 «Дед Мороз»:

Все зелёные бардисты, пионеры и туристы
Ищут Дед Мороза сбились с ног.

«Где же он запропастился? Если б он поторопился,
Новый Год давно пришёл бы в срок!»

2 «Дед Мороз»:

Ноль пятнадцать на часах. С Новым годом – полный крах.
Все грызут от злости грифы у гитар.
И в следующий миг Дед Мороз в толпе возник
Как обычно свой погнал репертуар.

Все:

Мы ёлку зажгли бы, да ёлки нету,
Для нас важней экология.

Мы Новый год отмечаем летом!

Что видно заметили многие.

 

Дед Мороз – не просто символ,

Праздника символ он!

3 «Дед Мороз»:

Что усы его из ваты мать с отцом не виноваты –
Такова его стезя!
По традиции по старой, как любимую гитару

Пустят дедушку по кругу друзья.

4 «Дед Мороз»:

Он присядет возле ёлки, и не просто так, а с толком,
Ведь ему под ней сидеть не впервой.
Он подарки достаёт, шоколад в тихушку жрёт,
Потрясая своей белой головой.

1 «Дед Мороз»:

Он под ёлкой не мигая, прямо в мысли проникая,
Будет песни наши слушать до утра.
Он не любит криков громких, и храпит себе тихонько.
Подремать ему с устатку пора.

 

Барды выстраивают композицию, напоминающую оленью упряжку. «Дед Мороз»-Горыныч встаёт сверху и вся эта «комбинация» движется вдоль сцены.

 

«Дед Мороз»-Горыныч:

Ну, а после, в самом деле, он садится на оленя

И хватает, как быка за рога.

Выжимает скорость света… Бах! И Деда больше нету.

Не осталось от него ни фига.

Все:

Но прежде, конечно же, Дед Мороз

Обязан помочь нам край,

И всё же ответить нам на вопрос

Кому отправляться в рай.

 

«Дед Мороз»-Горыныч падает в центр толпы «зелёных бардов». Мигает свет (или взрывается дымовая петарда). «Зелёные барды» поднимают руки вверх и расходятся, и тут все видят, что у Горыныча не руки, а головы. Все в страхе разбегаются. Горыныч поёт песню. Постепенно «зелёные барды» выстраиваются в подтанцовку.

 

ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ

 

От имени Горыныча от страха стынет бард.
Его не может отыскать ни МУР, ни Скотланд-Ярд.
Он пышет жаром, как «мартен», и заметает след.
Есть место возгорания, Горыныча там нет!

 

Горыныч-змей, Горыныч-змей, да это высший класс,
Законы гравитации он преступал не раз!
Мгновенно улетучится, как дым от сигарет!
Есть место возгоранья, но… Горыныча там нет!

 

В подвале и на чердаке, где каэспэ совет.
Напрасно станете искать, Горыныча там нет.

 

Он с виду просто диссидент, хоть на руку не чист,
Его ни разу не седлал лихой кавалерист.

Горыныча легко узнать сумеете все вы
Зелёный он, и на плечах три штуки головы.

И алиби запасся он вперёд на тыщу лет.
И где бы ни, когда бы ни – Горыныча там нет!

 

В конце песни у Горыныча отваливаются головы, он сбрасывает плащ. И все видят, что это настоящий Дед Мороз.

Все:

Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты!

Дед Мороз:

С Новым Годом!

 

Звучит финальная песня. Все садятся на «оленей» (выстраивая соответствующую композицию) и отправляются в бардовский рай.

«Сростки». Лето. Катунь. Луна.

На гитаре звенит струна.

Барды строятся в хоровод.

Скоро Новый год!

 

Дед Мороз улыбается.

Толи он издевается,

Толи впрямь его эдак прёт

Летний Новый год.

ПРИПЕВ:

Ой!

Вот какой нынче Новый год

Он такой у нас нынче. Вот.

Отправляются барды в рай.

А-я-я-я-яй!

Вот какой Новый год! Какой?

Летом он наступил. На кой?

Просто холодно нам зимой.

Ой-ё-ё-ё-ёй!

 

Кто на «Сростки» к нам забредёт

Встретит с нами и Новый год.

Будет бардов зелёных рать

Танцы танцевать.

 

Будь ты бард или человек,

Негр, чукча ли, печенег,

Пусть весь году у вас настаёт

Этот Новый год.

ПРИПЕВ.

 

 

Раздача подарков. Начало танцевальной программы..

 

Комментарии:

*На наш взгляд, весьма интересны здесь размышления С. С. Аверинцева в статье «Бахтин и русское отношение к смерти» (От мифа к литературе: Сборник в честь 75-летия Е. М. Мелетинского . - М., 1993. - С. 341-345) о значении работы Бахтина для русской культуры.

 «…никоим образом не означает, будто русские - какие-то, говоря раблезианско-бахтинианским языком, "агеласты", т. е. люди, от природы не склонные, не способные, не расположенные к смеху; скорее уж наоборот. "Смеяться, когда нельзя", - переживание куда более острое, даже оргиастическое, нежели смеяться, когда "можно", зная, что "можно". Глубоко укорененное русское недоверие связано как раз с тем, что он, как и положено оргии, отменяет все социальные конвенции, что он ускользает от контроля воли, что он - "стихия", худо поддающаяся обузданию.

Любое разрешение, любое "можно", касающееся смеха, остается для русского сознания не вполне убедительным. Смеяться, собственно, - нельзя; но не смеяться - сил никаких нет. Ситуация - не из простых; и она естественно порождает тоскующий взгляд в направлении того места, где смеяться заведомо можно и нужно - в направлении Запада.

Покойный Л. Е. Пинский не без остроумия отметил в свое время, как нам недавно напомнили, что идея личности, вроде бы западная, показана у Бахтина на творчестве русского писателя Достоевского, а идея соборности, вроде бы русская - на творчестве западного писателя Рабле. Но ведь не только по цензурным правилам игры слово "соборность" для книги Бахтина табуировано: оно лексически несовместимо со словом "смех". Мысль Бахтина с необходимостью влеклась к выведению некоторой вполне русской проблемы возможно дальше за пределы русского контекста.

 

**Если рассматривать одну из последних классификаций видов смеха, предложенную В. Проппом в его книге целиком посвященной разбору проблем комизма и смеха, то можно отметить, что существует 6 разных видов смеха, определенных в основном по психологической окраске. И прежде всего это смех насмешливый.

Именно этот и только этот вид смеха стабильно связан со сферой комического. Достаточно, например, сказать, что вся огромнейшая область сатиры основана на смехе насмешливом. Этот же вид смеха чаще всего встречается в жизни.

Итак, смех возможен только тогда, когда недостатки, которые осмеиваются не принимают характера пороков и не вызывают отвращения. Все дело здесь, следовательно, в степени. Может оказаться, например, что недостатки настолько ничтожны, что они вызывают у нас не смех, а улыбку. Такой недостаток может оказаться свойственным человеку, которого мы очень любим и ценим, к которому мы испытываем симпатию. На общем фоне положительной оценки и одобрения маленький недостаток не только не вызывает осуждения, но может еще усилить наше чувство любви и симпатии. Таким людям мы охотно прощаем их недостатки. Такова психологическая основа доброго смеха.

В отличие от элементов сарказма и злорадства, присущих насмешливому смеху, мы здесь имеем мягкий и безобидный юмор. Термин «юмор», - говорит Вульс, незаменим, когда автор на стороне объекта «смеха».

Объяснение доброго смеха помогает понять и определить его противоположность – злой смех. При добром смехе маленькие недостатки тех, кого мы любим, только оттеняют положительные и привлекательные стороны их. Если эти недостатки есть, мы их охотно прощаем. При злом смехе недостатки, иногда даже мнимые, воображаемые и присочиненные, преувеличиваются, раздуваются и тем дают пищу злым, недобрым чувствам и недоброжелательству. Таким смехом обычно смеются люди, не верящие ни в какие благородные порывы, видящие всюду одну только фальшь и лицемерие, мизантропы, не понимающие, что за внешними проявлениями хороших поступков кроются настоящие хорошие внутренние побуждения. Этим побуждениям они не верят. Благородные люди или люди с повышенной чувствительностью, с их точки зрения, - глупцы или сентиментальные идеалисты, заслуживающие только насмешек.

Психологически злой смех близок к смеху циничному. И тот, и другой виды смеха порождены злыми и злобными чувствами. Но сущность их все же глубоко различна. Злой смех связан с мнимыми недостатками людей, циничный смех вызван радостью чужому несчастью. (выделено нами)

Но есть и другие виды смеха, которые, выражаясь философским языком, внеположны по отношению к каким бы то ни было недостаткам людей, то есть не имеют к ним никакого отношения. Эти виды смеха не вызваны комизмом и не связаны с ним. Они представляют собой проблему скорее психологического, чем эстетического порядка. Они могут стать предметом смеха или насмешки, но сами никакой насмешки не содержат. Это прежде всего смех жизнерадостный, иногда совершенно беспричинный, или возникающий по любым самым ничтожным поводам, смех жизнеутверждающий и веселый. NB

Есть эстетики, которые делят смех на субъективный и объективный. Границы здесь провести очень трудно. Но если это деление правильно, любой вид простого радостного смеха может быть отнесен к смеху субъективному. Это не значит, что для такого смеха нет объективных причин. Но эти причины – часто только поводы. Кант называет этот смех «игрой жизненных сил». Такой смех вытесняет всяческие отрицательные переживания, делает их невозможными.

На заре человеческой культуры смех входил как обязательный момент в состав некоторых обрядов, отсюда известен так называемый обрядовый смех.

На взгляд современного человека нарочитый, искусственный смех есть смех фальшивый и вызывает в нас осуждение. Но так смотрели не всегда. Смех в некоторых случаях был обязателен так же, как в других случаях был обязательным плач, независимо от того, испытывал человек горе или нет.  

И последний вид смеха, о котором говорит в своей книге В. Пропп, это разгульный смех. 

Наличие границ, некоторой сдержанности и чувства меры, в пределах которых явление может восприниматься как комическое и нарушение которых прекращает смех, - одно из достижений мировой культуры и литературы. Но такую сдержанность ценили далеко не всегда и не везде.

Если нас сейчас привлекает наличие каких-то границ, то некогда привлекало, наоборот, их отсутствие, полная отдача себя тому, что обычно считается недопустимым и недозволенным и что вызывает громкий хохот. Такой вид смеха очень легко осудить и отнестись к нему высокомерно-презрительно. В западных эстетиках этот вид смеха отнесен к самым «низменным». Это смех площадей, балаганов, смех народных празднеств и увеселений.

К этим празднествам относились, главным образом, масленица у русских и карнавал в Западной Европе. В эти дни предавались безудержному обжорству, пьянству и самым разнообразным видам веселья. Смеяться было обязательно, и смеялись много и безудержно.      

Число видов смеха можно было бы и увеличить. Так, физиологи и врачи знают истерический смех. Также чисто физиологическое явление представляет собой смех, вызванный щекоткой.

Сегодня, учитывая все основные теоретические варианты можно осмелиться утверждать: в написанном до сих пор о смехе с неумолимостью повторяются, варьируются две идеи, которые вряд ли могут быть поколеблены в обозримом историческом будущем:

- сущность смеха, невзирая на все кажущееся бесконечным многообразие его проявлений едина;

- сущность смеха – в усмотрении, обнаружении смеющимся в том, над чем он смеется, некоторой доли негативности, известной «меры зла».

Собственно говоря, здесь даже не две, а одна мысль: второй тезис просто указывает на то, что именно вызывает в человек желание смеяться. Однако если с первой частью утверждения все более или менее ясно, то вторая часть всегда рождала недоумения и вопросы: сарказм или ирония вроде бы действительно нацелены на обнаружение зла, но как быть с другими видами смеха – с «беззаботным», «доброжелательным» смехом, с «ласковой» улыбкой и «мягким» юмором?

«Мягкий», «добрый» смех взрослого, наблюдающего за неловкими движениями малыша (пожалуй, предельный случай для опровержения аристотелевской формулировки), на поверку оказывается связан хотя и с малой, но все-таки долей негативности: ведь смех взрослого вызывает отнюдь не ловкость движений детских движений, а их не-ловкость.

Именно эта трудность однозначного бесспорного охвата всей области смеха рамками названного утверждения нанесла наиболее тяжкий урон теории комического.

Смех парадоксален. Смех парадоксален потому, что не соответствует предмету, который его вызывает, и в этом, внешне неприметном, несоответствии кроется, может быть, главнейшая особенность смеха.

Смех – единственный из всех эмоциональных ответов, который во многом противоречит предмету его породившему. А это означает, что смех, выражающий несомненно приятное, радостное чувство, оказывается при пристальном рассмотрении ответом на событие, в котором человеческий глаз или ухо уловили, помимо всего прочего, нечто достойное осуждения и отрицания.

Наш вопрос сразу же может быть атакован другим. Разве улыбающийся младенец борется со злом? Где в смехе ребенка можно найти что-то такое, что соответствовало бы сущности истинно человеческого смеха – радости, возникшей в момент усмотрения зла?

Кажущаяся сила этого вопроса сбивала с толку многих и вынуждала их скрепя сердце произнести: увы, единая концепция смеха невозможна. Смех может быть ответом не только на негативность, но и просто выражением радости, чистого удовольствия. Что младенец! Даже молодые здоровые люди смеются так часто и беспричинно лишь оттого, что они просто молоды, здоровы и наивны…

Однако спросим, в свою очередь и мы себя: не смешиваются ли в этих всем хорошо знакомых рассуждениях представления о двух различных вещах – о смехе подлинно человеческом и смехе «формальном», лишь внешне напоминающем первый? Разве не очевидно, что за этим формальным смехом, которым обладают даже идиоты, стоят миллионы лет генетической эстафеты, донесшей до нас остатки древнейшей интенции жизнеутверждающей агрессивности, проявление преизбытка чисто физических возможностей? Облагороженная психосоматикой вида Homo sapiens, эта интенция сохранилась в обкатанных культурой формах так называемого «здорового” или “жизнеутверждающего” смеха, в котором, вообще-то говоря, от начала подлинно человеческого и осталась-то одна лишь только форма.

Рядом с подлинным смехом существует, причем в тех же самых формах, некий прасмех, по самой сути своей нерефлексивный и неоценочный. (курсив наш)  Внешне они неразличимы, и мы, смеясь, не задумываемся над тем, что движет нами и заставляет совершать привычный смеховой ритуал.

Так намечаются контуры решения проблемы существования двух видов смеха, скрывающихся под одной и той же маской, но выражающих различные чувства: смешное охотно становится радостным, тогда как само радостное совсем не обязательно должно быть смешным. (курсив наш)

*** Леонардо да Винчи: «Тот, кто смеется, не отличается от того, кто плачет, ни глазами, ни ртом, ни щеками, но только неподвижным положением бровей, которые соединяются у того, кто плачет, и поднимаются у того, кто смеется».

…реликтовая, функционально бесполезная мимика – обнажение зубов в гримасах страдания или ярости – закономерно сохраняется и в смехе, но смягчается, маскируется и обретает иной смысл. Мимика улыбки и смеха оказывается эвфемизированной формой оскала недовольства – меньшей доле увиденного зла соответствует «ослабленный» вариант агрессии; по сути, перед нами ее «тень», имитация, не оставляющая, однако, сомнений относительно источника своего происхождения.

Другое дело, что сразу же перед нами встает проблема объяснения того, почему вообще существует феномен парадоксального разделения единой эмоциональной интенции на два столь отличающихся друг от друга потока. Иначе говоря возникает необходимость анализа положения, при котором исходная ценностная установка раздваивается и появляется аномальная положительная эмоция, разрешающаяся в смехе.

Смех оказывается результатом ошибки, противоречивого соединения двух по крайней мере эмоциональных движений, в котором побеждает позитив, сообщающий смеху в целом и стоящему за ним чувству выраженную приятную окраску.

Эта ошибка, слияние противоположных эмоций, дает жизнь удивительному феномену повтора спазмов и звуков смеха, позволяющих нам «удержать» ощущение смешного даже после того, как ситуация, вызвавшая смех уже оценена и разгадана. Смех рождает приятные ощущения, и оттого мы с неохотой расстаемся с ним, держа его «на привязи» повторяющихся «взрывов» и продлевая тем самым чувство удовольствия, насколько это возможно. Иначе говоря, здесь мы имеем дело с особым случаем проявления механизма «обратной связи». Внезапное обнаружение того, что зло преодолимо, рождает удивление и радость, которые, в свою очередь, производят в нас своеобразный шок.

Смешное – это в общем-то осознанное, побежденное, а потому прощенное зло.

…приходят на выручку всемогущие контекст и «эстетическая дистанция» (Э. Баллоу): всего лишь пересказ события, а не оно само, всего лишь воспоминание о факте, а не он сам, и вот уже бледнеет, сходит на нет былой страх или напряженность, и сквозь них просвечивает смешная сторона случившегося, только теперь и ставшая очевидной. Дистанция способна творить чудеса, она может придать эстетический оттенок чему угодно, вопрос лишь в том, с какого расстояния взглянуть на вещь.

Не зло само по себе смешит нас, а способ его подачи, динамический контекст его «приютивший».

Сходным образом иной полюс – «абсолютный» разум, чистая духовность – также губителен для смеха. Из этого источника (официальная серьезность вероучения и ритуала) проистекает и потребность средневековья в смеховом переосмыслении смеховой идеологии. Если прежние архаические, родовые боги могли самозабвенно смеяться и даже рождать мир, давясь от хохота, то боги новых религий оказались куда серьезнее.

**** «…в действительности русского мата не существует, это миф. Я попробую это парадоксальное утверждение пояснить. Дело в том, что, во-первых, в сознании каждого человека неприличное, то есть что-то такое обсценное, матерное - свое. ...Для одного человека, там, слово гондон - это уже мат, хотя на самом деле это кондом - это всего лишь англицизм и вполне приличное слово... Разные слова каждый человек воспринимает как мат. Это то, что касается сегодняшнего языка. А если говорить об истории языка, то ситуация еще больше усложняется. ...Слово на букву "б" было абсолютно приличным в 18 веке, сейчас оно обозначает проститутку, а в 18 веке оно обозначало ложь, обман, пустословие. ...Исторически оно не матерное. Дело в том, что слово на букву "х" - изначально это всего лишь хвой, ёлочная иголка, загляните в словарь Фасмера... Такой же приличный вполне эвфемизм как банан, огурец, перец или морковка. Или хрен. То есть ничего неприличного в этом слове не было... Если мы взглянем назад в историю русского языка, то, в общем-то, никаких таких вот исконно неприличных слов нет... Какие-то слова меняют контексты, они оказываются в каком-то окружении, в своей какой-то языковой маленькой тюрьме, отделены от своих родственных значений, начинают обозначать только что-то связанное с сексом и в этот момент у людей появляется ощущение, что это как бы что-то неприличное. То есть это всегда немножко иллюзорно... Эта иллюзорность, как ни парадоксально держится на запретах. ...Говорят, что русский мат уникален. Да он уникален. Но он уникален именно потому, что ни в одной стране мира нет таких жесточайших запретов на употребление каких-то слов. Ну, слова, ну и что казалось бы. Поэтому русский мат держится с одной стороны, на том, что забыты какие-то контексты употребления слов, приличные контексты. Слова стали казаться совсем неприличными, потому что их синонимы, приличные, вернее однокоренные слова, там, хвой у трехбуквенного слова не ощущаются как однокоренное слово в современном языке».

 (А. Плуцер-Сарно, Из интервью на радио «Маяк»)

 

*****ХЭППЕНИНГ (англ. – случаться, происходить; в буквальном значении – происходить здесь и сейчас, непреднамеренно) – театрализованное сиюминутное действо на импровизационной основе с активным участием в нем аудитории, направленное на стирание границ между искусством и жизнью. В теории X. сочетаются фрейдистские идеи пансексуализма и экзистенциалистские мотивы абсурдности существования, феноменологич. редукции, "заключения в скобки" тех или иных фрагментов действительности.

Теория и практика X. опирается на худож. опыт футуризма, дадаизма, сюрреализма, театра абсурда. Стремление к спонтанности, непосредств. физич. контакту с публикой, повышенной действенности искусства выливаются в концепцию карнавализации жизни. X. возник в США, его рождение датируется 1952 – временем творч. встречи Д. Кейджа, Р. Раушенберга, М. Каннингема, инициировавших проведение построенных на неожиданности и алогизме худож. акций, сочетавших живопись, танец, поэзию, музыку, кино, радио. Увлеченный философией дзен-буддизма, Кейдж стремится создать искусство, неотличимое от жизни, являющееся одним из ее проявлений и, подобно ей, непреднамеренное, случайное. Его ученики и последователи А.Капров (ему принадлежит термин "X."), К. Олденбург, И. Оно и др. – реализуют идею X. как "действенного коллажа" несвязанных между собой сцен, "праздника мгновения", подаренного актерами-любителями. Отказ от пьесы, сценария, диктата режиссера, проф. исполнителей, декораций, театр, костюмов, театр. коробки и др. атрибутов традиц. зрелища связан с установкой на полную свободу, сиюминутность и невоспроизводимость X. Его материалом служат театрализованная демонстрация мод и забой скота, обыденный гостиничный быт и эротич. шоу, действие паровой машины и процесс татуировки, происходящие в самых неожиданных местах, от мыловаренного завода до рейсового автобуса, в "натуральных" декорациях. При этом обязательным является участие зрителей, хлопком в ладоши или выкриком останавливающих действие, вмешивающихся в него, демонстрирующих собственный вариант развития событий и т.д. Искусство соединяется с неискусством. Как подчеркивает Капров в статье "Воспитание неактера" (1971), "неискусство больше, чем искусство". X. – не только эстетич., но и этич. позиция, утопич. практика превращения абсолютной свободы творчества в стиль жизни, способ существования. По мысли Капрова, искусство становится жизнью или по крайней мере ее утверждением. Вместе с тем ряд художников (Макуинас, Оно, Хиггинс и др.) подвергают сомнению принцип уникальности и невоспроизводимости X. В 1961 они основывают течение "Флюксус" и выступают с X. в концертах. К ним присоединяются такие европ. художники как И. Бейс, Б. Вотье, Р. Филиу и др. Благодаря "Флюксусу" X. стремительно распространяется в Зап. Европе, Японии, Лат. Америке. Существ, роль в популярности X. играет опыт Ливинг-театра. В своих театр, экспериментах режиссеры П. Брук, Е. Гротовский тяготеют к глобализации театр. опыта, его трансформации в смысложизненный акт, радикально меняющий бытие. Практика привлечения П.Бруком актеров (профессионалов и непрофессионалов) любых рас и национальностей получила широкое распространение в постмодернистском театре и кинематографе. В балете принцип X. активно ассимилировали такие хореографы, как Т. Браун, П. Бауш, позднее превратившие его в несущую опору постмодернистского танца.

В философско-эстетич. плане эту линию развивает известный феноменолог М. Дюфренн, выдвигающий в к. 60-х гг. идеи артизации, карнавализации жизни. Его концепция "революции-праздника" оказалась созвучна настроениям молодежного бунтарства, тенденциям контркультуры того периода и придала X. новое звучание: "театр улиц", "театр-газета" стали феноменами молодежного протеста. Другой тенденцией эволюции X. кон. 60-х гг. стал принцип телесности, превращение тела актера в самоценное средство выразительности (боди-арт). В постмодернистской ситуации X. обретает новое дыхание в перформансах и инсталляциях.

Н. Б. Маньковская. Культурология. XX век – Энциклопедия в двух томах, гл. редактор и составитель С. Я. Левит, СПб.: Университетская книга, 1998

 

 Примечание к списку литературы

Ряд использованных мной источников, цитат, мыслей со ссылкой на словари, был взят мной из словарных статей, а потому мысли высказанные в них не всегда (как показывает опыт) могут полноценно отражать мысли автора первоисточника. Естественно, что все суждения в словарях имеют опосредованный характер. В любом случае я соглашался либо не соглашался с тем, что имел. Ряд источников использованных здесь я не указал по той причине, что не всегда была возможность их зафиксировать.

 

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Котельников А. «Грушинский брэнд» Журнал «Люди и песни». Изд. «Шанс+». – 2004 г.

2. Бергсон А. «Творческая эволюция» Собр. соч. Спб., 1913-1914 г.г.

3. Неман Б. «Маскарад в парадигме постмодерна»

4. Генон Р. «О смысле «карнавальных» праздников» - журнал "Etudes Traditionnelles". Перевод Юрия Стефанова. – 1945 г.

5.  Гладких Н. «Отбушевали карнавалы над муравейником труда?» Сборник «Россия на рубеже XXI века: Материалы конференции». Выпуск III. Философия, культура, археология. Воронеж, 1995. С. 75-76.

6.  «Большая электронная энциклопедия Кирилла и Мефодия». ООО «Кирилл и Мефодий» - 2004 г.

7. Дебор Г. Общество спектакля. Пер. с фр. / Перевод C. Офертаса и М. Якубович. М.: Издательство “Логос” 1999. – С. 193

8. «Постмодернизм. Энциклопедия».— Мн.: Интерпрессервис; Книжный Дом. 2001.— 1040 с.

9. Ильин И. П. «Постмодернизм. Словарь терминов» - М.: ИНИОН РАН (отдел литературоведения) – INTRADA. 2001.

10. Хейзинга Й. «Homo ludens» с.28

11. Хейзинга Й. «Homo ludens» с.39

12. Руднев В. П. «Словарь культуры ХХ века». - М.: Аграф, 1997. - 384 с.

13. Дмитриев А.В. Социология юмора: Очерки. — М., 1996.

14. Берн Э. Трансактный анализ в группе. М.: Лабиринт, 1994. С. 84–85.

15. Гладких Н. «Катарсис смеха и плача» - Вестник Томского государственного педагогического университета. Серия: Гуманитарные науки (Филология).
– Томск: Изд. ТГПУ, 1999. – Вып. 6 (15). – С. 88-92.

16. Л. В. Карасев «Смех – вестник нового мира». Человек, 1999, №6 (беседа Т. Миловой с Л. Карасевым)

17. «Культурология. XX век» – Энциклопедия в двух томах, гл. редактор и составитель С. Я. Левит, СПб.: Университетская книга, 1998

18. Материалы сайта «Русский мат с Алексеем Плуцером-Сарно» - www.plutser.ru

19. Николаев В. «Московский комсомолец» в Украине» - 2000 г.

20. Иванов А. А., Солдатов В. М. «Жанры, стили и шансон (о современных жанрово-стилевых предпочтениях в песенном искусстве)». Журнал «Люди и песни». Изд. «Шанс+». – 2006 г.