Месяц больших неожиданностей 1 страница

 

Май 1947 года для руководителей школы «рыцарей благородного духа» стал месяцем больших неожиданностей и больших неприятностей. Началось с события, неслыханного в практике школы: воспитанник класса «Д» отказался лететь в Россию.

Произошло это следующим образом, когда Шульц рассказал Нунке, как враждебно относится к нему Середа и почему именно, шеф решил разрядить обстановку.

– Передайте его вашему новому заместителю Домантовичу, – приказал начальник школы Шульц охотно согласился. Именно так и было задумано: сблизить Домантовича и Середу.

Середа обрадовался, узнав о таких переменах. Но старания Домантовича вызвать «Малыша» на откровенный разговор были тщетны

– Все вы одним миром мазаны! Хватит! Один раз я уже исповедывался, не хочу остаться в дураках вторично, – отвечал «Малыш» новому воспитателю на все его подходы и вопросы.

Учеба давалась Середе плохо. Успевал он только в стрельбе и боксе

– Что будем делать с ним, мистер Думбрайт? – спросил как‑то Нунке.

– В другое время я пристрелил бы его как собаку, но нам позарез нужны верные люди. «Малыш» слишком виноват перед соотечественниками, и мы гарантированы, что он не переметнется к большевикам. Знаете что? – Босс сам обрадовался своему неожиданному предложению. – Передадим его в распоряжение какого‑нибудь агента, а потом вместе зашлем в один из пунктов. Например, Домантович, его нынешний воспитатель, должен обосноваться в Киеве как резидент. Пусть «Малыш» летит с ним. На что‑нибудь пригодится.

Узнав от Нунке о решении босса, Домантович обрадовался:

– Прекрасно! Такой помощник, как «Малыш», это клад. Сложного задания ему, конечно, не поручишь, но он так боится наказания за прошлое, что положиться на его верность можно вполне.

На ближайшем занятии Домантович сказал своему воспитаннику:

– Готовься! Через две‑три недели полетим мы с тобой в Киев, там, брат, заживем! Полетим одновременно и только вдвоем! Что ты скажешь на это?

Середа понурился и после долгой паузы, скорее про себя, чем обращаясь к воспитателю, буркнул.

– Киев… Андрей Первозванный… Там его церковь… – и, повернувшись к Домантовичу, сказал с неожиданной тоской в голосе. – А моего отца мама называла Андрейкой, говорила мне: вырастешь, в Киев во что бы то ни стало поезжай, в церкви святого Андрея Первозванного помолись. Отец тебя очень любил, и его святой заступится за тебя.

– Вот и побываешь в Киеве, помолишься!

– Вранье! Нет Василия Середы! Отец Кирилл, будь он проклят, все отобрал, а вы здесь и фамилию. Нет Середы! Есть Василии Малыш. Все вранье! – Середа с такой силой ударил кулаком по столу, что тот задрожал – Андрей святой не замолит моих грехов! Ты видишь эти руки! Видишь? А я смотреть не могу. На них кровь! Своих людей кровь! Я палач!

Это была истерика, тем более неожиданная, что произошла она с «Малышом», вымахавшим чуть ли не под потолок и славившимся своей силой.

Середа грудью упал на стол и разрыдался.

Домантович молча сидел рядом, не сводя глаз с великана. В припадке бешенства тот мог сорвать зло и на нем.

Прошло минут десять.

Обессиленный и осунувшийся, с отяжелевшими руками, Середа медленно выпрямился.

– Испугались? Ничего, бывает… А вашим начальникам скажите: Середа в Киев не поедет. И ни в какой другой город тоже не поедет. Там его шлепнут, а он жить хочет… Здесь, у вас, все, что хотите, стану делать. Мне все равно не найти покоя на этом свете. Но в Россию не поеду! Лучше здесь пулю пустите. Так вот и передайте. А сейчас уйдите, прошу вас! Я полежу немного…

Нунке был поражен, узнав о происшедшем. Захватив личное дело «Малыша», он направился к боссу.

Тот, выслушав информацию, молча взял из рук начальника школы папку с делом и начал небрежно листать его немногочисленные странички. Дойдя до записанного Шульцем откровенного разговора в лагере под Мюнхеном, босс стал читать медленнее.

– Прикажите привести Протопопова!

– Отца Полиевкта? – деловито поправил Нунке.

– Выполняйте приказ!

В человеке, который вскоре вошел в кабинет, трудно было узнать Протопопова. Его приземистая фигура стала значительно тоньше, отчего он казался выше. Брови над выпуклым лбом, правда, не без помощи местного косметолога, выгнулись высокой дугой, разрез глаз стал иным. Длинные волосы на затылке и висках вились.

– Звали, господин начальник?

– Объясните ему, что произошло! – приказал Думбрайт начальнику школы.

Нунке подробно рассказал об истерике «Малыша».

– Что это, по‑вашему? – спросил босс Протопопова.

– Последствия моего воспитания в прошлом. Обычная истерика покаяния, на том и держится секта пятидесятников. Это как наркотик, без которого, раз к нему привыкнув, уже нельзя обойтись.

– Меня интересуют не причины истерики, а последствия, к которым все это может привести если его страх перед поездкой действительно вызван раскаянием.

– Господин начальник! Устройте мне встречу с «Малышом»! Только не в школе. И чтобы он был немного пьян. Я приведу его к вам смирным ягненком.

– Согласен. Нунке, действуйте!

Тон, которым был отдан этот приказ, да еще в присутствии Протопопова, болезненно резанул слух начальника школы. Но он сдержал готовое вспыхнуть раздражение и молча вышел.

После памятного для обоих разговора о таинственной радиостанции между Думбрайтом и Нунке установились сугубо официальные отношения, которые – и оба это отлично знали! – могли закончиться лишь поражением одного из них. Но служебной субординации все же приходилось придерживаться.

Домантович ждал начальника школы в его кабинете.

– Разработайте план встречи «Малыша» с Протопоповым, ведь вы знакомы с ним еще со времени пребывания в лагере под Мюнхеном. Они когда‑то были друзьями…

– Насколько мне помнится, недолго… А последнее время их взаимоотношения вылились в открытый конфликт.

– Возможно, нам это только поможет… Надо, чтобы «Малыш» немного выпил. Но немного. В помощь мы дадим кого‑нибудь из штата «оселков». Пожалуй, Мэри. Она полька по происхождению, но вашим языком владеет, правда, разговаривает с акцентом. Вы встретитесь в таверне, где когда‑то провели вечер с Нонной. Познакомьте Мэри с «Малышом», дайте ей возможность растрогать его или наоборот – рассердить. Его надо вывести из равновесия. Вот тогда‑то и подсядет к вам Протопопов. Когда между ними завяжется беседа, как у вас говорят – «искренняя и задушевная», оставьте их одних. Но будьте рядом. Все.

– Герр Нунке, да ведь вы сами уже разработали весь план! Мне остается лишь проследить за его выполнением.

Нунке самодовольно улыбнулся:

– Тем лучше. Итак, условились: завтра выведите этого увальня развлечься.

 

Приветливый хозяин таверны сердечно принял двух неожиданных гостей и, как было заранее условлено, провел в знакомый уже Домантовичу уголок, где тот когда‑то «гулял» с Нонной. Но ширму не задвинул.

– Сегодня в таверне посторонних нет, а без ширмы – свободнее, – пояснил хозяин. – Что будем пить‑кушать?

– Водка у вас есть? Настоящая, не шнапс какой-нибудь? – спросил Середа.

– Конечно, есть! На всякий случай припрятал две бутылки «смирновской» из Англии. Лучшая в Европе!

– Гоните сюда!

– Василий! Разрешите называть вас по имени, как окрестила мать! Мы ведь не в лагере и не в школе! Согласны? И еще одно условие: давайте не очень налегать на «лучшую в Европе». Хочется поговорить откровенно, а если переберешь…

– Переберешь? Когда на столе всего две бутылки? Глупости! Бывало, до войны везу лес, дорога – хуже не придумаешь. Холод такой, что хороший хозяин собаку из дома не выгонит. А лес везти надо. Перед дорогой пол‑литра опрокинул и пошел… Руки стыть начинают – еще столько же! Ну, до Белых Берегов как доехал, тут уже принимаешь полную норму… А вы… две бутылки! На двоих! Смех!

В разгар ужина, когда одну бутылку уже распили, в зал впорхнула Мэри. Увидав Домантовича, она бросилась к нему, как к родному брату. «Малыш» тоже радостно встретил неожиданную гостью. Чересчур радостно. Он пил и пил за ее здоровье, смешивая оставшуюся водку с пивом, но, казалось, не пьянел. По крайней мере внешне. Лишь по тому, как все настойчивее Середа уговаривал девушку отказаться от имени Мэри, а позволить называть себя Марией, можно было догадаться, что в голове у него туманится.

– Мария… Прислушайтесь, как звучит?.. Так звали мою мать!

Протопопов вошел в таверну, когда «Малыш» уже был на взводе.

Середа сидел спиной к двери и не заметил нового посетителя, а Протопопов тоже не спешил показаться ему на глаза. Усевшись возле столика в противоположном углу, он медленно цедил сквозь зубы плохонькое кислое вино, по временам поглядывая на группу, сидевшую в «кабинете», как громко здесь именовали уголок, который можно было отгородить ширмой.

– Почему этот патлатый так внимательно глядит на вас? – рассмеялась Мэри, кивнув в сторону Протопопова.

– А – бельмо ему на глаза! – выругался Середа и, даже не взглянув, кто сидит сзади, поднялся со стула и задвинул «кабинет» ширмой.

Это уже нарушало план, требовало вмешательства.

Через минуту ширма сдвинулась, и Протопопов, не здороваясь, словно был сильно пьян, шлепнулся на четвертый стул, «случайно» поставленный тут заботливым хозяином.

– Узнаешь, Василий? – спросил Протопопов через стол.

Середа захлопал глазами и с минуту всматривался в такое знакомое и в то же время как будто незнакомое лицо. Домантович заметил, как покрасневшие от выпитой водки щеки «Малыша» стали бледнеть.

Именно в этот момент заиграла радиола.

– Потанцуем, Мэри? – спросил Домантович.

– С радостью! Пусть старые друзья побеседуют наедине.

Они вышли в зал и закружились в ритме все ускоряющегося модного фокстрота.

Домантович мог не прислушиваться к беседе двух старых знакомых. Он знал: под столом, у которого те сидели, вмонтирован американский подслушиватель новой системы, который позволяет Нунке самому слышать весь разговор Середы и Протопопова от слова до слова.

Хозяин таверны, простучав деревяшкой, подошел к радиоле и сел рядом на стул, чтобы сменить пластинку.

Теперь зал наполнился мелодичными звуками медленного блюза.

И вдруг в эту мелодию ворвался истошный крик, потом нечеловеческий вопль.

С удивительной для одноногого быстротой хозяин таверны бросился к ширме, на ходу выхватив из кармана пистолет. Но выстрелить он не успел. Середа выскочил из‑за ширмы и, столкнувшись с хозяином, схватил его под мышки, высоко поднял и с криком «сволочь!» швырнул на мраморную стойку с такой силой, что тот не успел даже вскрикнуть.

– Падаль! – ревел взбешенный великан.

У Домантовича оружия не было.

– Протопопов быстро его утихомирит! – заверял Нунке. Как он потом жалел, что допустил такую оплошность!

Увидав расправу над одноногим, Домантович схватил за руку Мэри и бросился к выходу. Они со всех ног помчались к школе. Их гнал от таверны грохот, звон разбитого стекла, дикий рев.

Минут через десять они отскочили на обочину, ослепленные светом фар. Навстречу мчалась машина.

Она остановилась. Из нее выскочил Нунке.

– Все знаем! Слышали! Возвращайтесь в школу, мы его задержим. Скажите…

Конец фразы заглушил страшный взрыв.

Высокий столб пламени поднялся там, где несколько минут назад стояла таверна.

– Быстрее, Нунке! – послышалось из машины. Домантович узнал голос Думбрайта.

Машина рванулась с места.

Теперь было видно, что пылала не только таверна.

 

Внешне все шло по‑прежнему: занятия в боксах, специальных кабинетах или залах, два часа «духовной подготовки», ночью тренировки парашютистов. Как и раньше, точно по расписанию, в котором были указаны часы и минуты, Думбрайт носился по боксам, давал указания, изредка хвалил кого‑нибудь, но чаще ругался.

После смерти Протопопова Воронов продолжал занятия с группой «Аминь». Но узнав, что босс окончательно решил послать его вместо покойного в Минск, старик осунулся, утратил свое всегда бодрое настроение.

Дела шли, как и прежде, но во всем чувствовалось напряжение, возникшие в жизни школы какие‑то подводные течения. Причину этого знали только Думбрайт, Нунке и, как это ни странно, Вайс.

 

Его план раскрытия подпольной радиостанции Думбрайт и Нунке одобрили и немедленно принялись осуществлять.

Метод исключения, предложенный Вайсом, заключался в том, что каждому учителю, инструктору, воспитателю различными способами подсовывали «новую секретную, самую достоверную» информацию.

Шульца проверяли трижды. В первый раэ – поручили сопровождать на аэродром какого‑то особо засекреченного агента, тот должен был лететь в Мюнхен, оттуда в Москву с важным заданием. Затем вместе со специалистом‑инструктором по диверсиям на железных дорогах Шульц разрабатывал план взрыва моста через Днепр в районе Крюкова. Наконец, в третий раз он сопровождал до самой французской границы группу, состоявшую из трех человек. На лицах у них были маски, между собой они почти не разговаривали, только у одного «вырвалась» неосторожная фраза он‑де боится поездки в Москву. Спутник, сидевший рядом с «болтуном», так саданул его локтем под ребро, что тот застонал.

Примерно такими же методами проверяли всех сотрудников школы, всех воспитанников классов «А» и «Р».

Пеленгаторы в эти дни работали круглые сутки. По распоряжению Думбрайта их установили столько, что малейший радиосигнал в квадрате школы был бы пойман.

Но таинственная радиостанция молчала.

Через несколько дней после того, как сгорела таверна, Нунке принес боссу материалы окончательного расследования причин пожара. Накануне вечером он докладывал о найденных обгорелых трупах: один, без ноги, безусловно хозяина таверны, второй, с проломленным черепом – Протопопова, третий, женский жены хозяина. Труп Середы нашли возле склада с горючим, а девочка и слуга остались живы. На следующий день, закончив расчистку, нашли пятый труп, обгоревший до неузнаваемости, но, как утверждали эксперты, – мужской.

Думбрайт внимательно выслушал сообщение, насупился и нервно зашагал по кабинету.

– Вас взволновала эта новость?

– Да.

– А меня обрадовала. Ведь именно в таверне мог под видом туриста поселиться радист. Теперь понятно, почему вдруг умолк передатчик.

– Но радисту кто‑то давал сведения о школе. И, возможно, не раз.

– Я думал об этом, и поверьте мне, – в голосе Нунке звучало искреннее убеждение, – у нас не будет более удобного времени, нежели теперь, для отправки всей агентуры.

– Почему вы так думаете?

– Допустим самое худшее: в нашей школе скрывается вражеский агент, передававший радисту в таверну информацию. Радист погиб. Агент без связи. Он не может сообщить об отправке агентуры. Вывод: к отправке надо приступить немедленно… Возможно, среди тех, кто будет отправлен, окажется и проблематичный агент. Он может провалить группу из трех человек, в которую попадет сам. Остальные группы уцелеют. Ведь никто не знает места их назначения.

Начальник школы говорил долго и обстоятельно.

Думбрайта его соображения убедили.

– Только вот что, мистер Нунке! Сделаем так: всем, кто будет отправлен, каждому персонально, под большим секретом, сообщите, что вылет откладывается на неопределенное время. Возможно, на очень длительное… А тем временем все должно быть подготовлено: оружие, радиоаппаратура, деньги, снаряжение. Вы ведь сами знаете, что нужно.

– Все давно готово!

– Тем лучше! Беру на себя транспортировку. Будем отправлять группами по три человека, но так, чтобы в аэропортах во время пересадок они не встречались. Дату отправки сам назначу позже. Резидентов отправлять по одному.

– Имейте в виду, надо отправить двадцать четыре человека! Успеем за ночь?

– За одну ночь можно усадить в самолеты и перебросить с одного конца Европы на другой целую дивизию.

– А как с пеленгаторами?

– Сократить наполовину, но пусть работают круглые сутки. Только отправив последнюю группу, снимем усиленное наблюдение за эфиром.

Шульц и Домантович встречались по служебным делам каждый день, даже по нескольку раз в день. Нунке нравилось сталкивать их. Они оба вели себя, как петухи… Не было случая, чтобы Домантович поддержал предложение Шульца, и наоборот. Как воспитателям русского отделения, им полагалось вместе с будущими резидентами или агентами разрабатывать план операций. Но обычно они к соглашению не приходили, и тогда Нунке выступал арбитром. Шеф потирал руки от удовольствия: он воочию убеждался, что Домантович не хуже Шульца разбирается в делах и может успешно конкурировать с ним в знании жизни современной России. А то, что воспитатель и его заместитель враждуют между собой, никогда не навещают друг друга в свободные часы, – это только к лучшему: можно не волноваться – ошибка одного не останется не замеченной другим.

Служебные обязанности зачастую вынуждали Шульца и Домантовича оставаться с глазу на глаз. Приходилось уточнять детали операций, утверждать модели одежды для тех, кто должен был в это время отправляться в тот или иной район России.

Даже наедине они так же горячо спорили по поводу малейших деталей. Думбрайт и Нунке не раз в этом убеждались, используя новейшее достижение диверсионной техники – усовершенствованный подслушиватель. Подключенный к телефонному проводу и соединенный с кабинетами Нунке и Думбрайта, он позволял слышать, что делается в том или ином боксе и других помещениях. Именно такой подслушиватель и дал возможность Нунке услышать не только разговор в таверне, а и предсмертный вопль отца Полиевкта, то бишь Протопопова. Вскоре должны были усовершенствовать и телевизионную систему, чтобы не только воспитанники могли видеть своих лекторов, а босс и шеф школы могли наблюдать за тем, что происходит в боксах.

К счастью Шульца и Домантовича, пока такой возможности у начальства не было. Друзья могли с пеной у рта спорить по поводу какой‑либо мелочи и тут же вести переписку совершенно иного характера.

Одну такую «настольную» переписку приведем целиком, – она поможет разобраться в ситуации, которая сложилась в школе за последнее время.

 

 

Мишка! Идиот! Какого черта тебя понесло в эфир?

 

А что мне оставалось делать, если твой крестный отец (так Домантович называл Нунке) заявил: «Проявите себя на работе, возможно, утвердим вас на постоянной должности воспитателя». Должен же я был предупредить, чтобы на всякий случай каждый день на протяжении двух недель ждали от меня интересной информации?

А знаешь, что ты натворил своим выходом в эфир?

 

Догадываюсь. И очень жалею, что запеленговали. Теперь будет труднее…

Передатчик там же, где был?

 

Нет! Что же я буду носиться с ним, как дурак с писаной торбой.

Мне кажется, тебя не оставят при школе. А раз ты поедешь в Киев, нет необходимости использовать передатчик. Проинформируешь из первых рук.

Открыл Америку!

 

А если тебя все же оставят при школе?

Информацию о засылке большой группы диверсантов я передам, даже если мне придется одной рукой отстреливаться, а другой выстукивать текст.

 

В таком случае у тебя будут еще и две мои руки.

Не бывать этому, Гриша! Иметь своего человека в таком логове и потерять возможность следить за шайкой…

 

  Ну нет! Сложим наши головы, но предупредим о двадцати четырех диверсантах. Это тебе не коробочка с ваксой! Кстати, почему ты меня не предупредил, что выходишь в эфир?

 

Обстановка была слишком удобна, а ваша милость в это время была у цыганочки. Ты знаешь, Гриша, отныне я стану именовать тебя «цыганским бароном». Добро?

 

Ко всем чертям!

 

На этом переписка оборвалась. Зазвонил телефон.

 

– Вам письмо, – сказал Нунке, протягивая маленький с рисунком конверт.

«Бежала!» – промелькнула в голове мысль. По лицу невольно расплылась счастливая улыбка. Но Фред тотчас овладел собой. По мере чтения письма лицо его мрачнело…

– Дело не в том, что она уехала неожиданно.

Фред молчал. Мобилизовав все свои актерские данные, он разыгрывал оскорбленного влюбленного, хотя ему до боли в ладонях хотелось дать Думбрайту пощечину. Тот, даже не спросив разрешения, взял письмо Агнессы и внимательно прочитал.

– Вы знали, что она уезжает в Рим?

– Я знал, что это ей разрешили, но уехать она должна была через неделю.

– А уехала сегодня ночью! Мадридский филиал только что известил, что все деньги она перевела в римский частный банк, – в сердцах сообщил Думбрайт, швырнув письмо на стол.

Как и полагалось влюбленному, хотя и обиженному, Фред спрятал листок в карман.

– Что вы думаете об этой выходке с банком?

– Узнаю, как бы это сказать, почерк падре Антонио.

– Вот что, Фред! У нас нет времени на обсуждение. Мы потеряли кругленькую сумму, которой хватило бы не на один год существования школы. Мы можем потерять и вывеску, такую нужную и удобную. Вы – невесту и приданое. Напоминаю – солидное, так тысяч около ста долларов, если считать и наследство Менендоса. – Назвав сумму, босс внимательно поглядел на Шульца.

На лице того отразились и радость и тревога. Фред отлично знал, что от наследства Менендоса остались лишь рожки да ножки, и в душе потешался над неуклюжими уловками босса.

– И все это можете вернуть только вы!

– Как?

– Немедленно, не позднее завтрашнего дня, вылететь в Рим, разыскать Агнессу и вернуться с ней сюда!

– Согласен, Фред? – улыбаясь, спросил Нунке.

– Согласен! – радость в голосе Шульца на сей раз была неподдельной.

– Вместе с вами полетит Вайс. Его задание – в случае необходимости ликвидировать падре Антонио.

«И наблюдать за мной», – мысленно прибавил Фред.

– Собирайтесь: позаботьтесь о гардеробе, возьмите побольше денег. Распоряжения на этот счет даны. Самое лучшее, если ваше обратное путешествие с Агнессой станет свадебным, – Думбрайт говорил о браке Фреда с Агнессой, как о деле окончательно решенном.

Шульц повернулся, собираясь идти, но вдруг вспомнил:

– А задания, которые я должен был выполнить? Передать Домантовичу?

– Домантович повредил ногу, прыгая вчера с парашютом. Он пролежит долго, – сказал Нунке.

– О каких заданиях идет речь? – поинтересовался Думбрайт.

– Проверить знание фамилий местных руководителей и обстановки у пяти слушателей группы «А», пояснил Шульц.

– Это Домантович может сделать и лежа в постели. Скажите ему, кого именно он должен проэкзаменовать, и пусть сообщит собственное мнение о каждом, – решил босс.

– До свидания!

– Счастливого пути! Помните: в вашем распоряжении три дня. Информируйте Вайса каждое утро, а он обеспечит связь с нами. У вас и без того будет достаточно хлопот.

Прямо из кабинета Нунке Фред поспешил к Домантовичу.

Тот лежал в кровати, взгромоздив правую ногу на большую подушку.

– Понимаете, Шульц, маленький камешек – и вот…

– Надо больше тренироваться, опираться на носки…

– Вы пришли в качестве инструктора парашютного спорта?

– Я пришел не как инструктор, а по делу…

Григорий заговорил о тех пятерых, которых должен проэкзаменовать Домантович. А в это же время шла живейшая переписка:

 

Вылетаю в Рим, вернуть Агнессу, которая убежала. Информацию оттуда передам.

 

Счастливый! Дураком будешь, если вернешься сюда. Так и передай от меня полковнику Титову.

 

Это решит он.

 

Категорически требую передать ему, что я справлюсь один.

 

Прощай, Мишка! Помни адрес старого цыгана.

Еще бы!

 

Береги себя, дружище! За это время ты стал мне роднее брата.

 

На последнюю фразу Домантович не ответил. Он притянул Григория эа руку к себе и крепко поцеловал.

Григорий рывком поднялся, хотел уйти, но, что‑то вспомнив, вытащил новый листок бумаги и написал:

 

Что передать твоим?

 

Адрес у Титова. Если удастся, поезжай к маме, она в Минске. Расскажи, что можно…

 

Первый листочек прожевал Григорий.

Второй – Михаил.

Очевидно, глотать бумагу было неприятно и трудно. У обоих на глаза навернулись слезы.

 

 

Над морем

 

Как только самолет оторвался от земли, Григорий в изнеможении прислонился к спинке кресла и закрыл глаза. Тяжелая усталость словно вдавила его в сиденье. Так наваливаются на пилота перегрузки при смене траектории полета на больших скоростях. Эта аналогия промелькнула и исчезла, ибо усталость уже сковала мозг.

Не думать! Ни о чем не думать! Сейчас можно не думать!

Григорий так и не понял, был это сон или короткое забытье, исцеляющее не продолжительностью времени, а самой своей глубиной. Но вернулся он в действительность, словно омытый в семи купелях.

Самолет набирал высоту. Ослепительно белые облака проплывали над крылом. По временам они утончались, становились совсем прозрачными, потом вновь громоздились, создавая фантастически‑сказочные пейзажи, словно возникавшие из хаоса первозданности.

Из этого эфемерного, изменчивого мира, с заоблачных высот на грешную землю Григория вернуло отвратительное хрипение, послышавшееся сзади.

Григорий повернул голову и увидел Вайса. Позеленевший, с выпученными, покрасневшими, словно у кролика, глазами, он блевал…

Гончаренко передернуло от отвращения. Эта гадкая фигура словно олицетворяла теперь всю мерзость мира, из которого он только что вырвался.

Мерзость! Да, да, мерзость – все думбрайты, нунке, вороновы, вайсы, стремящиеся опоганить землю.

Он и Домантович сделали всего лишь небольшую часть того, что надо сделать, чтобы очистить мир от нечистот, извергаемых глотками этих подонков человечества. Бр‑р, как это гадко и трудно. А впрочем…

Что ж, на долю санитаров всегда выпадает немало грязной работы! Но цель ее благородна: оздоровить окружающий мир. Смыть с земли всю грязь и нечисть. Выскрести ее так, чтобы не осталось уголка, где могла бы плодиться всякая погань.

Миша, дорогой! Как трудно тебе, и как ты сейчас завидуешь мне! Если б не этот глупый несчастный случай с вывихом, ты бы мог уже быть дома…

Подумать только: от какого‑то маленького камешка, случайно попавшего под ногу, зависит успех или провал задуманного, а возможно, и судьба человека!

А вот мне под ноги попался этот проклятый Вайс Что же меня спасло? Тоже случай? История с Середой, который сжег таверну и этим навел Думбрайта и Нунке на ложный след? Бегство Агнессы? Как хорошо, что я увижусь с ней и сведу ее с надежными людьми.

На всякий случай они послали со мной Вайса… О, в Риме, в Италии, я найду возможность от него избавиться!

Курт, Матини, гарибальдийцы – настоящие друзья, целая армия людей доброй воли! Я знаю, вы мне поможете во всем, ибо хозяева земли вы, а не вайсы…

Нет, не случай спасает нас, ведет к победе! Всем сердцем я ощущаю закономерность победы добра над злом.

Достигаешь этого в муках, но, политый потом, слезами и кровью, путь этот ведет к победе. Он тянется все вверх и вверх, и им идут миллионы… А с высоты, с вершины горизонты перед людьми, двинувшимися в поход за правду, все расширяются и расширяются…

И словно в подтверждение этого самолет прорвался сквозь тучи. Яркая, пронизанная солнцем голубизна неба и моря слились в единый безбрежный простор.

А впереди замелькали очертания земли.

Всегда прекрасной земли, на которой родился и утвердился человек.

 

 

КНИГА ТРЕТЬЯ

ГРОЗА НА ШПРЕЕ

 

ПРОЛОГ

 

За стенами комнаты бурлит Рим. Чужой город…

Из окон самолета Григорий видел его панораму. Она промелькнула, словно кадр из фильма, потом земля взмыла вверх, здания, купола церквей, деревья стали клониться набок, словно срезанные крылом самолета, и, кружась в беспорядке, возникали то справа, то слева, перемежаясь с голубизной неба и вставшими дыбом зелеными полосами виноградников, полотном дорог, акведуками.

Казалось, город был вот тут, рядом. Но от аэропорта Чампино пришлось долго ехать по шоссе, пока оно не влилось в городские улицы, миновав первые достопримечательности Рима.

В аэропорту Григория и Вайса встретил сдержанный молодой человек с высоким, сжатым у висков лбом и внимательным взглядом темно-карих, почти черных глаз. Представившись как секретарь «лица, предупрежденного о приезде гостей из Испании», он молча подвел прибывших к машине и сам сел за руль. По дороге Григорий, озабоченный чересчур конспиративным поведением встречающего, не прислушивался к его коротким пояснениям. Остатки древнеримского некрополя, вход в катакомбы святого Себастиана, мавзолей Цецилии Метеллы… Все эти названия Гончаренко улавливал лишь краем уха, и они гасли, не доходя до сознания, как это бывает с посторонними звуками, которые не воспринимает привыкшее к шуму ухо.

Думая о поездке в Италию, Григорий чувствовал себя почти на пороге родного дома. Устроив Агнессу, он легко доберется до Югославии, а там уж дорога на родину ему знакома. Издалека все казалось простым, легко осуществимым. A случилось так, что, приехав в Италию, он фактически оказался лишенным свободы действий и все его планы могли полететь вверх тормашками. Встревожил его и пакет, который пилот передал встречавшему их человеку. Нетрудно догадаться, что в письме содержатся какие-то инструкции Нунке и Думбрайта, касающиеся Григория. Мало им одного наблюдателя, трижды проклятого Вайса… Боже упаси: вдруг их поселят вместе, в одном номере! Днем и ночью видеть рядом с собой эту омерзительную рожу, знать, что водянистые, красноватые глаза похожего на белую крысу альбиноса подозрительно следят за каждым твоим шагом, словом, даже выражением лица.