Клетка остается пустой

Весна постлала себе под ноги пышный изумрудный ковер. Всего несколько дней назад она робко коснулась кончиками пальцев земли, а сегодня все было в буйном цветении, словно вдруг прорвало плотину, и неудержимым потоком хлынула щедрая, могучая сила, затопившая холмы и овраги пышным цветением вновь рождаемой жизни.

Агнесса остановила коня.

– Боже! Какой воздух! Словно настоен на травах, солнце и… свободе. У меня дрожит каждая жилка, так хочется куда‑то умчаться.

– Вы и умчитесь скоро, Агнесса, – грустно вырвалось у Григория.

Молодая женщина окинула своего спутника вопросительным взглядом, в позе ее чувствовалось напряженное ожидание.

Но Фред молчал. Последние дни его сердце терзала тревога, и сегодня он особенно остро ощущал, как не соответствует его настроение этому солнечному дню, радостному пробуждению природы.

Станцию запеленговали, над Агнессой и Иренэ нависла беда. Самого Фреда на каждом шагу преследовал настороженный и подозрительный Вайс. Что может знать этот альбинос? О чем догадывается? Не взял ли он на подозрение и Домантовича?

Григорий углубился в свои мысли и опомнился, лишь заметив, что конь Агнессы понесся вскачь. Припав к шее Рамиро, молодая женщина все подгоняла и подгоняла коня, и он летел, уже не разбирая дороги, перепрыгивая через кустарник, валуны, обломки скал.

Григорий догнал Агнессу у самой виллы.

– Нет, я вам больше не товарищ! – сердито воскликнул он, когда они спешились. – Так мчаться! Я уверен, когда‑нибудь вы свернете себе шею, свалившись вместе с Рамиро в пропасть.

– Вас бы это огорчило? Это, верно, хорошо упасть и ничего больше не чувствовать! А весной, такой вот, как сейчас, прорасти стебельком или диким цветком. Как вы думаете, из меня вырос бы красивый цветок?

Агнесса выпрямилась, повела плечами и гордо вскинула голову. Григорий невольно залюбовался ею.

– Ну, почему же вы не отвечаете?

– Красивейший! Но я все‑таки предпочитаю иметь дело с живой женщиной. Давайте присядем на веранде, мне многое надо вам сказать.

Агнесса быстро взбежала по ступенькам и упала в кресло. Григорий видел, как высоко поднимается ее грудь, то ли от быстрого бега, то ли от волнения. Острая боль сжала ему сердце.

«Бедняжка! Она надеется услышать совсем иные слова!»

На миг ему захотелось не начинать разговор. Просто прижаться горячим лбом к ее прохладным рукам, прошептать те слова, которых она так давно ждет, убежать с ней и с Иренэ, пока есть еще время, пока можно спастись…

Время… да, время. Именно времени‑то у него сейчас в обрез. Он должен сказать ей все сегодня же, немедленно. Пусть Агнесса услышит это не от падре Антонио, который уже достал визы, а от него. Агнессе необходимо выехать уже сегодня вечером… Пока не раздумал и не спохватился Нунке… Пока не раскрылось все с передатчиком…

– Агнесса! – Григорий не слышал своего голоса, но увидел, как испуганно расширились глаза женщины. Должно быть, в его тоне было нечто, вызвавшее у нее тревогу.

– Помолчите минуточку, Фред, мне страшно! Агнесса умоляюще подняла руку, словно инстинктивно защищаясь от удара, который ей вот‑вот нанесут.

– Мне тоже страшно… – неожиданно для самого себя сказал Фред. Слова, приготовленные для этого разговора, внезапно куда‑то исчезли. Нет, не исчезли, а просто он почувствовал всю их фальшь – ведь Григорий искал их разумом, а не сердцем, подавив в себе живое чувство.

– Что‑нибудь очень скверное, Фред? – тихо спросила Агнесса.

– Да, скверное! Очевидно, я виноват, что не подготовил вас заранее. Но как трудно причинять боль тому, кто стал тебе дорог.

Глаза Агнессы засияли.

– Если это действительно так, Фред, то я готова выслушать самое плохое.

– Даже если нам предстоит расстаться?

– О, я пробуду в Риме не больше месяца!

– Вы никогда не вернетесь сюда, Агнесса! Ради Иренэ, ради меня, ради себя…

– Это невозможно! Здесь все, чем я живу. Мой дом, мои друзья, моя школа… Здесь… Скажите, что вы пошутили, Фред! Хотели меня испытать. Не молчите, слышите, не молчите! И не смотрите на меня так, словно, словно… Я не хочу, чтобы вы так смотрели на меня…

– Что ж, помолчим, пока вы успокоитесь…

– Я не хочу молчать! Не хочу ждать! Вы сейчас же скажете мне, почему я должна отказаться от всего!

– Что вы понимаете под словом «все»?

– Я уже сказала: мой дом, моя школа, то дело, которому я поклялась служить!

– Делу убийства, нечеловеческой жестокости, подлейших преступлений?

– Опомнитесь, Фред! Слово божье – это любовь и милосердие!

– А ваши «рыцари благородного духа» его носители?

– Я не понимаю, Фред. Вы сказали это так, словно…

– Вы хоть приблизительно представляете себе, что происходит в стенах вашей школы? В какие походы готовят ее «рыцарей»? Сколько крови и слез несут они людям?

– По уставу школы…

– Вывеска, Агнесса! Ширма, за которой скрываются убийцы и провокаторы! Вашим именем прикрывают гнуснейший разбойничий притон. Выслушайте меня спокойно…

Когда Григорий закончил рассказ, лицо Агнессы было белым как мел. Побелели даже пересохшие губы.

– Вам дурно, Агнесса? Принести воды?

– Не надо! От вас я ничего не возьму! Вы тоже предали меня, вы тоже обманывали меня!… Глупую цыганку, выскочившую в госпожи. О, как я вас всех ненавижу! Я возьму Иренэ и убегу в табор! Там обманом выманивают только песеты, но не сердца! Я заработаю на себя и Иренэ! Буду гадать, танцевать, красть, нищенствовать, но больше никто не испоганит мне душ. Но сначала я подожгу школу! Слышите, вашу школу, а не мою! Деньги, которые я взяла из банка, пущу на ветер! Пусть их ловят цыганята и забавляются, делая из купюр петушков. О мадонна, как ты могла так обмануть меня! – заломив руки, Агнесса упала на колени у колонны, забилась о нее головой, выкрикивая проклятия и угрозы.

Григорий встряхнул ее за плечи, заставил подняться, силой усадил рядом с собой на ступеньки.

– Я непоправимо виноват, Агнесса, в том, что не открыл вам глаза раньше. Но я только хотел вас защитить. Вы бы не смогли притворяться, зная правду.

– Защитить меня? А может быть, себя?

– И себя тоже! Но не от вас, а от Нунке, Думбрайта и всех прочих. Меня тоже заманили в эту ловушку обманом, и каждая минута – даже не час, может стать для меня последней. Одно то, что я вам все рассказал… Нет, нет, не пугайтесь, никто в школе об этом не узнает… Для меня ваш отъезд тоже будет неожиданностью… Так мы договорились с падре. Официально вы выезжаете в Рим. Нунке в этой поездке тоже заинтересован, – он хочет, чтобы обращение к верующим всего мира поддержали в Ватикане. Нунке не стал бы препятствовать вашему отъезду, а я не торопил бы вас, но Думбрайт задумал убрать падре – единственного человека, который поможет вам укрыться на некоторое время, устроить Иренэ в санаторий…

– Как это «убрать»?

– Я только что рассказал вам о школе и методах ее работы. Неужели вы не понимаете? Они боятся влияния духовника на вас, боятся, что деньги, лежащие на вашем счету, падре пустит на дела церковные. Он стал лишним в той игре, которая затеяна им же.

– Боже праведный! Просвети мою темную голову! Ведь падре сам создал школу, они вместе с Нунке… Я, должно быть, потеряла рассудок! Фред!… Я ничего не понимаю! Мой духовник, которому я поверяла каждую мысль, который так заботился о моей девочке… он, что же, знал все?

– Заботился об Иренэ? Он сделал ее орудием вашей пытки, вашего порабощения! Вспомните, как все было! Он надругался над ребенком, над сердцем матери! Иренэ нужен был хороший врач, а не молитвы, паломничества, пожертвования, вся та ложь, которой он опутывал ваше сердце и усыплял разум.

– Но чем я перед ним провинилась, в чем повинна бедная малютка? Не может этого быть, Фред!

– Вы повинны в том, что унаследовали деньги дона Менендоса…

– Я бы с радостью отказалась от всего… Босиком ушла бы из его дома…

– Для честолюбивых планов падре нужна была богатая сеньора с трагической судьбой, чтобы создать вокруг нее ореол и выдумку о крестовом походе, о школе «рыцарей», сделать ее имя источником новых доходов. О, падре рассчитал точно! Ошибся он только в одном, – взяв в сообщники Нунке. Два волка, рано или поздно, а должны подраться из‑за добычи.

– Не могу, не могу больше слушать! Помолчите минуту, дайте собраться с мыслями… Они ускользают, голова пустеет, я сама не своя. Словно летишь стремглав в темную пропасть и все внутри оборвалось… Фред, только не уходите, не уходите сейчас!… Я должна что‑то сделать, но не знаю что… У меня просто нет сил пошевелиться… Помогите мне подняться, надо идти, непременно надо идти… а я… словно из меня высосали всю кровь…

Сжав ладонями виски, Агнесса сидела, тихо покачиваясь, устремив взгляд в одну точку, вновь и вновь повторяя, что она должна идти, что она обязана сейчас же куда‑то идти… Это внезапное оцепенение испугало Григория больше, чем предшествовавший ему взрыв отчаяния и гнева…

– Агнесса, опомнитесь, сию же минуту опомнитесь! – крикнул он, отрывая ее ладони от висков и крепко сжимая в своих. – А теперь слушайте меня! Вы сейчас же встанете, сейчас же пойдете и подготовите все к отъезду. Вы уедете сегодня же вечером, как только стемнеет. Оставьте записку Нунке, что внезапное ухудшение здоровья Иренэ заставило вас выехать немедленно. Напишите в записке, что послание для верующих, которое вам приносил Думбрайт, вы захватили с собой, чтобы показать его в Риме. Вторую записку напишите мне. Извинитесь, что не успели со мной проститься, поклянитесь, что вернетесь через две недели. Подпишитесь: «Ваша Агнесса». Если сможете, прибавьте несколько ласковых слов. Это необходимо, иначе Нунке и Думбрайт могут заподозрить, что я причастен к вашему бегству. Деньги есть, визы у падре Антонио. Я его предупредил, и вечером он будет здесь.

– Падре Антонио! – Это имя вывело Агнессу из прострации. Она вскочила. – И вы смеете советовать мне ехать вместе с ним!

– Это единственный выход! Теперь он будет в ваших руках, а не вы в его. Дадите ему доверенность на право пользования текущим счетом в банке только после того, как он устроит вас с Пепитой, Иренэ и Педро. Конечно, оставите себе то, что принадлежит вам лично. Думаю, этого хватит для скромного существования и лечения девочки. Я знаю, вам будет нестерпимо трудно путешествовать с падре. Переборите себя. Это необходимо ради спасения Иренэ, ради моего спокойствия. Обещайте мне выполнить все, о чем я прошу!

– А вы, Фред? Вы же не бросите меня в совсем чужом мне мире?

Это был тот вопрос, которого Григорий больше всего боялся.

– Если я вырвусь отсюда, я непременно разыщу вас. Не обещаю, что это будет скоро. Ловушка крепко захлопнулась.

– Как же я буду жить, думая, что вы все время в опасности?

– Одному мне легче бороться.

– Я так боюсь всего, Фред: дороги, жизни в чужой стране, одиночества… Того, что я не смогу искупить зла, которое, не ведая, творила… Если бы вы были рядом…

– У меня в Италии есть друзья. Кстати, один из них врач и работает в Риме, фамилия его Матини, а адрес… Его вы узнаете у одного моего друга…

– Григорий на узеньком клочке бумаги, вырванном из записной книжки, написал несколько слов Курту. Имя и адрес выучите наизусть, а листок сожгите. Курт и Матини прекрасные люди, большие мои друзья и всегда вам помогут.

– Что передать им от вас, Фред? И почему вы вдруг так странно на меня поглядели?

Григорий и впрямь глядел на Агнессу растерянно. Он только теперь понял, что имя Фреда Шульца ничего не скажет ни Курту, ни Матини. Назваться Генрихов фон Гольдрингом? Нет, нет, об этом не может быть и речи! Но именно Курт и Матини, если последний уже на свободе, могут помочь Агнессе, а возможно, даже Иренэ.

– Они знали меня под другим именем, Агнесса! Скажите Курту, что вы пришли от друга из Кастель ла Фонте, который когда‑то ходил парламентером к гарибальдийцам. Они поймут, о ком идет речь. И еще напомните Матини, что я не забыл его девиз: «Лучше быть жертвой, чем палачом». Это слова одного великого писателя, которого он очень любил… О школе пока не рассказывайте. Скажите просто, что встретили меня в Испании. Я потом сам объясню… Когда приеду в Рим…

– Мы будем ждать вас, Фред, все… Я, Иренэ, Пепита, Педро! Надеюсь, и ваши друзья тоже, – Агнесса отвернулась, пряча слезы, навернувшиеся на глаза.

– Ну, бедная моя путешественница, я не могу задерживать вас дольше. Напоминаю еще раз: записка Нунке, записка мне. Доверенность падре – только когда все будет устроено. Тогда же можете высказать ему все, что о нем думаете. Бумажку с адресом и фамилией моего римского друга Курта Шмидта сожгите… А теперь…

Агнесса отступила на шаг, бессильно прислонилась к дверному косяку.

– Не уходите, одну минуту!

– А я и не собираюсь уходить, не попрощавшись, как положено друзьям. Ну‑ка! Я хочу запомнить вас веселой! Улыбнитесь же и дайте я вас поцелую в глаза, чтобы помнили…

– А с Иренэ, с Иренэ вы не проститесь?

– Нет! Пусть она ничего не знает об отъезде до вечера. Не надо ее нервировать, а вот к Пепите я зайду и попрошу ее хорошенечко о вас заботиться!

Григорий быстро сбежал по лестнице, боясь оглянуться.

Спас ли он эту несчастную и ее дитя или послал на новую погибель?