Островок среди трясины

 

Направляясь к вилле Агнессы Менендос, Григорий Гончаренко всякий раз спрашивал себя, не предает ли он память Моники. Женщины эти были такие разные, не похожие друг на друга, а между тем – Гончаренко ясно ощущал это – играли в его жизни очень схожую роль.

Когда‑то, встречаясь с Моникой в далекой теперь Франции, Григорий словно очищался от грязи взаимоотношений с такими, как Заугель, Кубис и им подобными мерзавцами.

Именно душевная чистота Моники привлекала Генриха фон Гольдринга.

Конечно, во Франции ему было значительно легче. Он словно обрел целительный источник, восстанавливающий силы, рождавший вдохновение.

Да и вообще там все было иначе. Он жил отдельно от своих так называемых однополчан и порой мог отгородиться от них крепкими стенами своей комнаты.

Там у него были друзья: искренний, открытый Карл Лютц, безгранично преданный Курт – настоящий надежный помощник. Была, наконец, мадам Тарваль, относившаяся к нему с материнской заботливостью… Во Франции Григорий чувствовал у себя за спиной отряды маки, действовавшие поблизости в горах, к которым можно было уйти в случае смертельной опасности. А главное – была Моника. Неповторимая, незабываемая! Здесь, в Испании, у него никого нет. Ни единой живой души. Живет он в боксе при школе и обязан молча подчиняться суровому распорядку, установленному Нунке: даже дверь держать незапертой, чтобы дежурный мог войти в любую минуту. И заходят, шарят по ящикам, проверяют, не выключен ли подслушиватель, установленный с ведома, но, конечно же, без согласия жильца.

Нунке ввел своеобразную практику для учеников класса «А»: наблюдать за своими воспитателями и преподавателями. Те были предупреждены о слежке, но кто именно контролирует каждый их шаг, они не знали, и это очень нервировало. Каждый понедельник Фреду, как и всем другим его коллегам, дежурный приносил сводку за неделю, составленную учениками: кто и что делал в такой‑то час, куда ходил, с кем разговаривал. Когда Фред впервые выехал один в Фигерас, каждый его шаг был зафиксирован, каждая минута пребывания в городе учтена. Практикант, например, абсолютно точно знал, сколько чаевых герр Шульц дал официанту в ресторане, сколько – чистильщику сапог на улице. Такие сводки разбирались на лекциях и засчитывались ученикам как зачет. Только во время разбора становилась известна фамилия практиканта, составлявшего сводку.

Во всей школе не было человека, с которым Фреду хотелось бы просто поговорить. Он знал, что ни от кого не услышит свежей, оригинальной мысли о новом в науке, об открытиях в астрономии или физике, об интересной книжке. Все будет трактоваться лишь с точки зрения потребностей разведки.

Да и можно ли мечтать об интересной беседе, если после одного только рукопожатия Нунке, Воронова и особенно Шлитсена хочется немедленно вымыть руки И только вилла Агнессы Менендос – единственное место, куда можно сбежать и хоть немного отвлечься.

Правда, и с Агнессой нельзя быть вполне откровенным и чувствовать себя свободно. Ведь она тоже враг, пусть не по убеждениям, а лишь в силу собственной неосведомленности, легковерия, экзальтированности.

Бедную женщину вырвали из привычной среды, опутали сетью ложных идей, обманули, изолировали от мира. Она не любит Россию, считая ее безбожной и называя всех русских жестокими и злыми. Ее убедили, что это сторонники красных расправились с ее мужем, сделали дочь калекой, и Агнесса их ненавидит всем сердцем.

А сердце ее так жаждет доброты и милосердия. Воплощением доброты и милосердия для Агнессы являются Христос и мадонна, и женщина свято верит, что, неся слово божье во все уголки мира, можно осушить слезы, утолить скорбь, остановить потоки крови.

Наивная душа! Каждый год в день рождения Иренэ несчастная мать посылает в школу стопки молитвенников, которые Нунке принимает с благодарностью и тут же сжигает, потому что их просто некуда девать.

Правда, последнее время глубокая вера экзальтированной женщины несколько поколебалась. Виной тому отчаяние матери, так и не вымолившей спасения для своего ребенка. Но Агнесса всеми силами старается приглушить этот голос протеста, отогнать от себя сомнения. Ведь в жизни у нее есть только вера – лишившись ее, она потеряет все.

Как хочется Григорию помочь этой женщине обрести действительно крепкую опору, открыть ей глаза, пробудить к подлинной жизни эту свободолюбивую душу, скованную догмами католицизма. Спасти, в конце концов, маленькую Иренэ, которой нужны не молитвы, а систематическое лечение в специальном санатории.

Всем сердцем Григорий чувствует, что Агнесса может стать другом. Она не утратила человечности, обычных чувств нормального здорового человека, она искренна и откровенна. С нею можно разговаривать, не боясь, что завтра сказанное в ее доме станет известно Воронову, который тоже часто посещает виллу, или духовнику. Его лицемерие Григорий уже дважды раскрыл перед Агнессой, и теперь она в своих отношениях с небом старается обходиться без посредника.

Агнесса любит ездить верхом и сумела приохотить к этому виду спорта своего молодого друга. Когда Иренэ чувствует себя хорошо, их прогулки бывают особенно приятны. Агнесса в такие дни весела и беззаботна. Дома, чтобы развеселить гостя и дочку, она поет цыганские песни, иногда даже танцует. Фред с ее помощью быстро научился играть на гитаре, выучил несколько цыганских мелодий и выполняет теперь роль аккомпаниатора.

А маленькая Иренэ так и льнет к Фреду. Он мастерит ей игрушки, изучает вместе с нею итальянский язык, которым владеет еще слабо.

Нунке, конечно, знал, куда зачастил молодой воспитатель, и строго предупредил Фреда, чтобы тот не разговаривал с Агнессой о школьных делах. Патронесса должна знать о школе не более того, что ей сказали. Что ж, до поры до времени Григорий действительно будет избегать этих разговоров, сославшись на переутомление, на то, что школьные дела ему осточертели. Тем более, что Агнесса охотно согласилась: ни о каких делах во время прогулок не упоминать. Они весело болтали о всякой чепухе, иногда просто молчали, и в эти минуты Фред отдыхал душой и телом.

Агнесса все более интересовала его и как человек, и как женщина с не совсем обычным характером. Внешний лоск, о котором в свое время позаботились воспитатели молодой цыганки в Италии и о котором так пекся покойный Менендос, с годами не исчез, но и не убил в ней ее подлинной сущности. В глубине души Агнесса оставалась цыганкой – свободолюбивой, порывистой. Если на виллу заглядывали Нунке и Шлитсен, их принимала красавица‑донья с изысканными манерами, элегантно, но скромно одетая. Когда же приходили Фред или Воронов, их встречала совсем другая женщина.

В ярком, пышном наряде, который так ей шел, она в такие минуты, казалось, и сама перерождалась. Исчезала скованность в движениях, красивый рот становился еще ярче от озарявшей его улыбки, глаза сияли неподдельной радостью. От официальной, немного надменной патронессы школы не оставалось и следа.

Агнессе пошел тридцать первый год, Фреду – двадцать шестой. В таком возрасте разница в пять лет не так уж заметна. Они чувствовали себя однолетками, и это еще больше сближало их.

– Идя ко мне, не приглашайте Воронова! Пусть приходит, когда вас нет, – вырвалось у Агнессы во время последней встречи. При этом она так поглядела в глаза Фреду, что подтекст просьбы стал бы ясен и человеку, значительно менее наблюдательному, чем ее собеседник.

Фред был и обрадован и смущен.

Последний раз он допустил бестактность, окончательно испортившую ему настроение. Фред решил проверить свои успехи в итальянском языке и накануне перевел с русского одну из песенок Вертинского «Безноженька». Почему‑то именно она пришла ему на память, хотя он чувствовал, что текст и музыка сентиментальны и в какой‑то мере спекулятивны. Автор старался растрогать слушателей типичной мелодраматической ситуацией: у маленькой бездомной девочки, которая днем просит милостыню, а ночью находит приют на кладбище, нет ног. И каждую ночь она молит «боженьку» дать ей, хоть во сне, ноги здоровые и новые…

В тот вечер, сам себе аккомпанируя, Фред пропел песенку Агнессе и Иренэ. И только закончив, понял, что причинил обеим боль. Ведь Иренэ только для того и изучала итальянский язык, чтобы поехать в Ватикан и умолить папу помолиться за нее.

В комнате еще не зажигали свет, хотя вечерние сумерки завесили окна и открытую дверь веранды темно‑голубой вуалью. Долго‑долго в комнате царила тишина. Потом с кресла, в котором сидела Иренэ, донеслось тихое всхлипывание. Фред понял: Иренэ верила в чудо, в то, что сможет еще ходить. А в песенке шла речь о глупенькой калеке, глупышке, которая надеялась на «доброго боженьку», могущего вернуть ей ноженьки. Ноженьки здоровые и новые!

Фреду стало стыдно.

– Простите меня, я не подумал!

Кляня себя, он выскочил на веранду, а вскоре совсем ушел. Потом несколько дней не приходил на виллу.

И вот сегодня записка от Агнессы:

 

Непременно приходите сегодня! Ждем. А.

Выходя за ворота бывшего монастыря, каждый, даже старый кадровый преподаватель или воспитатель, должен был сообщить Нунке, если того не было Шлитсену, если же отсутствовали оба, дежурному, куда и на сколько времени он уходит. Нарушишь это правило – лишаешься права выхода за ворота на две недели, а то и на месяц.

Получив записку, Фред пошел к Нунке и предупредил его, куда уходит.

– Идите, идите! Похоже, что вдовушка скучает без вас. Ну, что ж, это хорошо! Нам давно пора прибрать ее к рукам, да некому. А вы – кандидатура…

Фред почувствовал, как кровь приливает к лицу, резкий ответ готов был уже сорваться с губ, но он сдержался.

Слова Нунке задели его за живое. Вилла Агнессы стала для него тем островком среди трясины, куда можно было убежать от опостылевшей школы, хоть на час забыть о проклятых «рыцарях». На этом островке он чувствовал себя просто человеком. К тому же, сюда не отваживались лезть «практиканты» – все-таки патронесса, дама.

И вот, оказывается, его визиты к Агнессе и то, что она хорошо к нему относится, Нунке собирается использовать, чтобы окончательно запутать бедную жертву в сетях своих преступных планов. И он, Фред, должен сыграть роль соблазнителя беззащитной женщины! Нет, лучше совсем порвать с Агнессой, чем выполнять это позорное задание!

А жаль рвать эти отношения, даже больно! Он так привязался к маленькой Иренэ. Ведь у Григория никогда не было ни брата, ни сестры, так же, как не было семьи, детей. А чувство отцовства, верно, живет в каждом человеке. Особенно, когда видишь такое обиженное судьбой существо, как эта милая, ласковая девочка…

Но если быть честным, то не только Иренэ манит его в этот уголок. Фреду приятно, что молодая, красивая женщина так доверчиво заглядывает ему в глаза, так ласково пожимает руку, так нетерпеливо ждет его.

Григорий Гончаренко не предаст память Моники, Нет! Но… но на виллу Агнессы ему приятно ходить. И он будет ходить…

– Вы совсем нас забыли, – укоризненно воскликнула Агнесса, выходя в сад навстречу гостю.

– Только семь часов. А я всегда…

– Мы ждали вас раньше…

Агнесса часто вместо «я» говорила «мы». Правда, чаще это бывало в присутствии Иренэ, но сейчас девочки не было видно.

– А Фред, верно, нас разлюбил! – послышалось из‑за кустов.

Фред раздвинул ветки. То, что он увидел, одновременно удивило и обрадовало его. Девочка сидела в своем «выездном экипаже» – так она именовала свою коляску, а перед ней стоял маленький длинноухий мул, которого Иренэ поила молоком из бутылки. Кувшин с молоком держал смуглый, загорелый мальчик лет одиннадцати.

Мул был совсем малыш. Передние ножки его разъезжались, уши были комично прижаты к голове. Но особенно смешным делал его большой розовый бант, болтавшийся на шее. Малыш время от времени переставал сосать и отдыхал, причмокивая губами, потом снова жадно хватал соску.

– Это мой новый Россинант, Фред! Нравится? Иренэ сияла от гордости. – Пей, Россинант, пей, глупенький! И никогда не бойся Фреда, это мой друг.

Девочка была так возбуждена, что на ее худеньких и всегда бледных щечках появился нежный румянец.

– Откуда он у тебя? А это кто – тоже твой новый товарищ? – Фред положил руку на плечо черноглазому мальчику.

– Это Педро, он теперь всегда будет жить у нас. Правда, Педро, ты не захочешь разлучаться с Россинантом и со мной? Ой, гляди, он уже все высосал! Налей ему еще молока! Мама, ты ведь обещала сшить ему попонку! Малыш может замерзнуть ночью…

Агнесса тоже весело, возбужденно рассмеялась.

– Видите, сколько у нас с Иренэ новостей? Пойдемте в комнаты, надо дошить попонку, и за работой я вам все подробно расскажу.

Разложив на коленях белый тонкий войлок, Агнесса принялась обшивать его красной тесьмой.

– Понимаете, Фред, как счастливо все сложилось! Позавчера Пепита поймала у наших ворот этого муленка, он уже и на ногах не держался. Потом выяснилось, что рядом паслись мулы и малыш отбился от стада… Видели бы вы, как обрадовалась Иренэ. И вдруг через час, а может, и больше – приходит Педро. Это тот мальчик, которого вы видели. На щеках – дорожки от слез. «К вам в сад не забежал муленок? Я недалеко пас стадо, и он вдруг исчез!» Ну, дело ясное, надо отдать… А с Иренэ чуть ли не истерика! «Чье, – спрашиваю, – стадо?» Он сказал. Я – на Рамиро и в таверну…

– В какую таверну?

– Ну, в нашу, что стоит на развилке дорог… Хозяин таверны меня хорошо знает и охотно согласился продать муленка, а вот мальчика…

– Что? Вы купили и мальчика?

– Не купила, а пришлось дать отступное. Ведь хозяину таверны придется искать нового пастушка для своих мулов. Теперь Педро живет у нас. Пепита приготовила ему угловую комнату в верхнем этаже. Но там он только ночует. Они с Иренэ и муленком целый день в саду.

– А родители Педро согласились?

– У него нет ни отца, ни матери. Только дядя в Барселоне – чистильщик сапог, у него самого четверо детей. Он‑то и отдал Педро внаймы на пять лет… Даже деньги вперед забрал. Пришлось и их вернуть трактирщику. Дяде в Барселону я тоже кое‑что послала… Ну, а теперь скажите, что вы обо всем этом думаете? Правильно я поступила? И не вздумайте говорить, что неправильно! А то мне станет грустно… Я ведь так рада за Иренэ!

– Это прекрасно! У Иренэ появился друг, а ей так необходимо детское общество! Она не станет больше грустить о Россинанте…

– Представляете, она весь день не жалуется ни на какую боль! Но что с вами, Фред? Вы как будто не рады? У вас сегодня печальные глаза и вообще вы не такой, как всегда…

– Откровенно?

– Надеюсь, мы всегда так разговаривали с вами…

– Я хотел бы, чтобы вы держались подальше от таверны и ее хозяина.

– Святая мадонна! Неужели вы думаете, Фред, что я… – Брови Агнессы гневно сошлись над переносьем, и, отложив работу, она выпрямилась.

– Я имел в виду совсем не то, о чем вы сейчас подумали, Агнесса, как такая мысль могла прийти вам в голову! Просто вам не надо появляться в таверне.

– Почему?

– Это – скверное место, поверьте мне… Пообещайте, что станете обходить ее стороной и забудете о ней. Дайте мне лучше попить…

– Хотите вина с водой?

– Только холодного‑прехолодного.

Агнесса вышла и через минуту вернулась с двумя кувшинами, покрытыми капельками росы. Она изучила вкусы Фреда и всегда держала в холодильнике нужные запасы.

Фред с удовольствием выпил залпом стакан холодного, наполовину разбавленного водой вина.

Агнесса пила медленно, задумчиво прищурившись.

– Не сердитесь, но я хочу спросить… Почему вы сказали, что таверна скверное место? Ведь хозяин ее Нунке. И потом – я же сама давала деньги на таверну.

Фред не торопился с ответом. Рано или поздно, а придется рассказать ей о школе все. Но не рано ли? Может быть, только чуть‑чуть намекнуть?

– Не хотите говорить, Фред?

– Мы же условились не разговаривать о школе!

– Но речь не о школе, а о таверне.

– Это все равно.

– Как вам не стыдно, Фред! Школа – заведение, угодное богу, а таверна… – Агнесса искренне обиделась.

– Придет время, и вы сами в этом убедитесь… Много денег вы даете на таверну?

– Она очень убыточна. Но Нунке уверяет, что когда в Испанию снова начнут ездить туристы…

 

– Знаете, что я вам посоветую: перестаньте давать деньги на содержание таверны.

– Раньше я могла легко это сделать, а теперь…

– Что же изменилось теперь?

– Нунке требует у меня доверенность на право распоряжаться моим счетом. Тогда ему не понадобится моя подпись на чеках.

– Почему?

– До весны этого года на моем счету было триста восемьдесят тысяч долларов. Это Нунке настоял, чтобы я держала деньги в долларах… Месяцев пять тому назад счет увеличился на миллион долларов. Их прислал какой‑то неизвестный покровитель нашей школы из Нью‑Йорка.

– Прекрасно! Только при чем здесь требование Нунке?

– Он утверждает, что деньги получены от известного лица благодаря его, Нунке, хлопотам. И этот человек хочет, чтобы все финансовые дела школы вел Нунке… А если он будет распоряжаться финансами, то сможет тратить деньги по своему усмотрению.

– А вы не давайте доверенности!

– Как же я могу?

– Откажитесь – и все! Более того, скажите, что приглашаете специалиста бухгалтера, который будет проверять расход школы. Требуйте, чтобы Нунке представил смету.

– А что такое смета? – с искренним удивлением спросила Агнесса. Ей надоел длинный разговор о делах, но в душе зародилась тревога. Ведь дело шло о деньгах, а деньги так нужны для ухода и лечения Иреиэ. Что, если Нунке их обеих обманет? Агнесса испугалась.

– Фред! Милый мой друг! Помогите! Я ничего не смыслю в этих расчетах и доверенностях. Знала лишь одно: подписывала чеки по первой просьбе Нунке и все. Куда уплывали мои собственные деньги, откуда поступали новые… Я совсем запуталась… А теперь чувствую, Нунке меня обманывает, он задумал что‑то недоброе! Но что я могу сделать, если я совсем, совсем одна. Только вы можете мне что‑то посоветовать и помочь. Может быть, это сама мадонна послала мне иашу дружбу за вее мои страдания Агнесса схватила руку Фреда и прижала ее к горячей щеке, потом уголком губ прижалась к ней, словно поцеловала…

Фред отдернул руку

– Не надо, Агнесса! Я ведь не ваш духовник…

– Вы для меня больше, чем духовник! Вы для меня… один на свете. Понимаете? Единственный близкий человек во всем мире… А теперь уходите, лучше уходите… Я хочу побыть одна. Мадонна! Как хорошо, что вы есть на свете и что вы рядом со мной…

Фред вздрогнул: именно так сказала когда‑то Моника…

– Что с вами, Фред?

– Да так, что‑то холодно стало.

– Дать что‑нибудь накинуть на плечи? Вечер и впрямь холодный.

– Нет, Агнесса, сейчас пройдет. Вот пойду и мигом согреюсь. – Фред склонился, чтобы поцеловать руку Агнессы, но она его удержала.

– Фред! Сделайте мне приятное!

– Да я…

– Давайте выпьем вина. Чистого вина, без воды!

– Наливайте!

Агнесса наполнила два стакана.

– За что выпьем, Фред?

– Мне бы хотелось, чтобы сегодня тост произнесли вы.

– Согласна… Я цыганка, Фред! Была, есть и буду! А у нас, цыган, есть такой обычай: если у кого‑то в шатре радость – радуется весь табор. Если в шатре горе – весь табор плачет и горюет.

Агнесса замолчала.

– Почему вы замолчали, Агнесса?

– Я бы хотела, чтобы не табор, а вы один, понимаете, вы один, Фред, радовались, когда в этом доме будет радость, и грустили, если его посетит горе.

– Это самый лучший тост, какой вы могли произнести…

Они выпили. Вместе. Залпом.

А когда вышли на веранду, вдруг услышали то, чего до сих пор никогда не слышали – не только Фред, но и Агнесса – заливистый смех Иренэ. Девочка смеялась от всего сердца, беззаботно, по‑детски.

На цыпочках они подошли к кустам. Педро пускал мыльные пузыри, потом бежал за ними вдогонку и дул, чтобы они не опускались на землю.

– Уйдем отсюда, пусть играют, – тихо прошептала. Агнесса и после долгой пауэы еще тише прибавила:

– Вот смотрела я на Иренэ, Педро, на вас, Фред… Мадонна пречистая, как хорошо было бы, если б мы могли не разлучаться!

 

…Отойдя от виллы метров сто, Григорий лег на сожженную солнцем траву, положил под голову руки и долго пролежал так, глядя в небо. Оно менялось на глазах. Глубокая синева перешла в нежную голубизну, растворявшуюся на западе в лимонно‑желтом закате. Затем небосвод вдруг вспыхнул ослепительно розовым светом, и тотчас его словно присыпали пеплом. Лишь на горизонте еще пылала узкая красная полоска, но вскоре и она погасла.

Наступила ночь – внезапно, как это бывает всегда на юге. Гигантский черный бархатный шатер неба раскинулся так низко, что казалось – протяни руку и достанешь ближайшую звезду. Григорий вздохнул полной грудью. Заснуть бы здесь под открытым небом, забыть обо всем, что терзает сердце тревогой и беспокойством. Но на это он не имеет права…

Григорий поднялся, отряхнул одежду и медленно побрел по направлению к школе «рыцарей благородного духа».

 

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ