Месяц больших неожиданностей 7 страница

– Я попал сюда случайно. Лидия говорит, что все произошло минут за пятнадцать до моего прихода. Промывание начали сразу. Марианну было очень трудно разбудить, но все же…

– Хорошо, что вы своевременно оказались тут. А то я опоздал, не мог найти такси. Почему вы не вызвали скорую помощь?

– Девушка – невеста моего знакомого. Хотелось избежать сплетен. Ради Марианны, конечно.

– Эх, когда речь идет о жизни!.. Ее не ставят в зависимость от такой, по сути говоря, мелочи. Хорошо, что удалось промыть желудок, а если бы не удалось? Без специальных инструментов и определенных навыков, да еще когда больной в таком состоянии – это не всегда удается, – Матини, сердясь, стал вынимать из своего врачебного чемоданчика и раскладывать на застланном уже салфеткой столике коробочки с ампулами, стерилизатор, вату, баночки, резиновые жгуты.

– Вам помочь, Матини?

– Наоборот. Я попросил бы всех, кроме Лидии, выйти из комнаты. Сейчас я осмотрю больную.

– Мы с синьором Джузеппе будем в смежной комнате. В случае чего – позовите.

Дверь спальни закрылась.

Вздох облегчения вырвался из груди Григория и Джузеппе, да так синхронно, что оба рассмеялись, обменявшись дружелюбными взглядами. От корректной сдержанности секретаря Рамони, казалось, не осталось и следа.

– Хоть Матини и отругал нас, а справились мы неплохо. Как вы считаете, синьор Джузеппе?

– Не мы, а вы, синьор Шульц! Я так растерялся, что только автоматически подчинялся вашим приказам.

– Глупости! Без вашей помощи и без помощи горничной… Вы думаете, я не растерялся? Еще как! Просто кому-то надо было взять командование парадом на себя. Но как только появился Матини, у меня гора свалилась с плеч.

– Вы давно знаете синьора Матини?

– Вместе были в армии. Одно время он даже лечил меня. И вот случай снова свел нас. Странные бывают в жизни стечения обстоятельств, верно?

– Война свела воедино такую уйму народа, что завязались, казалось бы, невероятные связи. Я слышал, этот Матини в конце войны перешел на сторону гарибальдийцев?

«Вот ты к чему клонишь!»

– Не знаю. Война нас свела, война и разлучила. Среди военных это обычное явление. Я знал Матини как человека высокопорядочного, надеюсь, таким он и остался… Это единственное, что я могу о нем сказать.

«Скажи, кто твои друзья, и я скажу, кто ты… Фред Шульц, вы себя выдали!.. Но как может раскрыть человека одна лишь фраза! А я только что даже почувствовал к тебе симпатию, Джузеппе!»

Во взглядах, вновь встретившихся, уже не было тепла. За внешним равнодушием собеседники прятали свои мысли, свои опасения, свои надежды, и от этого разговор был неискренним, невероятно напряженным. О чем бы ни заходила речь, мостик, только что переброшенный между двумя людьми, исчез.

– Я на минутку покину вас, синьор Шульц, – Джузеппе поднялся. – На всякий случай сварю свежего кофе. Может, и вы выпьете чашечку? У вас усталый вид.

– Охотно. Я выкурил подряд две сигареты, и во рту такая горечь, словно не Марианна, а я выпил всю эту пакость.

Джузеппе вышел. Григорий прошелся по кабинету, прислушиваясь к звукам, глухо долетавшим из спальни. В памяти всплыл вечер, когда он впервые увидел девушку. Уже тогда ее взаимоотношения с Рамони показались Григорию противоестественными. Раздражительность и возбудимость Марианны, нарочито вызывающая манера держаться, чрезмерный страх перед перспективой остаться наедине со своим женихом, ее слезы, когда девушка увидела свой подарок – нож – сломанным… После того вечера он еще несколько раз видел девушку в обществе Рамони, и между Григорием и ею установилась та полудружба, которая иногда возникает между людьми разного возраста, ни к чему не обязывая ни младшего, ни старшего. Он не решался спросить Марианну, что ее угнетает, а она, должно быть, тоже побаивалась довериться ему. И, попав в беду, неопытная и беспомощная, не нашла иного выхода, как тот шаг, на который отважилась и который чуть не закончился для нее фатально. А какова во всем этом роль Рамони? Почему он так внезапно исчез?

Григорий вытащил из кармана записку Витторио, которую тот оставил ему в пансионате, и еще раз прочитал ее:

 

Дорогой Фред! Вернулись родители Марианны, и над моей головой может разразиться буря с громом и молниями. Мечтаю укрыться подальше от ее эпицентра. Вечером позвоню вам, может быть, Марианне удастся подать о себе весточку. Передайте ей, чтобы придерживалась нашей версии. Непременно, нначе ее папаша-самодур не даст согласия на нашу свадьбу. Я вернусь через пару дней – считайте мой дом своим, а в случае каких-либо личных затруднений обращайтесь к Джузеппе.

Искренне преданный вам Витторио.

 

Кратко, зато красноречиво! Вместо того, чтобы самому договориться с родителями девушки…

– Фред, можете войти!

Григорий вздрагивает и вопросительно глядит на Матини. Тот делает успокаивающий жест. Все, мол, хорошо. Но тут же добавляет:

– Я настаиваю на госпитализации. Больную нельзя оставлять без медицинского наблюдения. Нужно сделать анализы… Пойдемте, уговорите ее!

– Подождите, Матини! У нее очень сложная обстановка дома.

– Тем более. Дополнительная психическая нагрузка лишь ухудшит ее состояние. Кто ее родители?

– Не знаю. Сейчас спросим у Джузеппе. Кстати, вот и он. Да еще с кофе. Выпьете?

– С удовольствием. Но не больше двух глотков. У меня пошаливает сердце. Так кто же родители вашей невесты, синьор, кажется, Джузеппе? И как это вы не уберегли девушку от…

Джузеппе с удивлением глядит на Матини, слегка краснеет:

– Я в этом доме лишь скромный секретарь. Марианна Висконти – невеста синьора Рамони.

– Простите, – Матини тоже смутился. Он взял из рук Григория чашечку с кофе и, медленно помешивая в ней ложечкой, задумчиво повторял: – Марианна Висконти… Висконти… Скажите, а как зовут ее отца?

– Умберто. Умберто Висконти. Это имя и фамилию знают не только в Риме…

– Да, да… Один из популярнейших лидеров левого крыла Христианско-демократической партии. Я знаю синьора Умберто и всегда восхищался его деятельностью, которую он проводил с упрямой последовательностью, невзирая на немилость Ватикана. Боюсь, что бедная девочка очень осложнит положение отца. Гм-м, как же быть?

– Отвезти ее домой и тем самым избежать скандальных слухов. Это будет лучший выход для всех: Рамони, отца и самой Марианны. Матини, она транспортабельна? – спросил Григорий.

– Да. Но не в этом дело. Меня угнетает мысль, как это отразится на душевном состоянии бедняжки.

– Синьор Умберто – культурный человек, – вмешался Джузеппе. – Если вы, синьор Матини, как врач, или вы, синьор Шульц, как непосредственный свидетель того, что произошло, предупредите семью Марианны о том, как важен для ее здоровья покой…

– Вы правы, – Матини утвердительно кивнул. – Только подготовив дома соответствующую атмосферу, мы можем отвезти девочку к родителям. Сейчас я еще раз взгляну, как она себя чувствует. Пусть еще часик полежит, выплачется, – такая разрядка пойдет ей на пользу. А тем временем вы, Фред, поскольку за больной надо последить…

– Хорошо. Миссия не из приятных, но что поделаешь! Вы пока побудьте здесь, чтобы я мог поговорить с Марианной наедине. Пойду, попробую уговорить ее вернуться домой. Не заручившись ее согласием, не имеет смысла ехать к родителям.

 

В спальне до сих пор царил беспорядок. Словно разбросанные шквальным вихрем, валялись на сдвинутых с места стульях салфетки, полотенца, плоские бутылки с остывшей водой, кое-как брошенное платье, комбинация, чулки и прочие принадлежности девичьего туалета. И как отголосок пролетевшей бури, с кровати доносился прерывистый плач.

Лидия, стоя на коленях у изголовья, гладила плечи и голову девушки, что-то тихо приговаривая.

– Марианна, – осторожно позвал Григорий, кивком показывая Лидии, чтобы та вышла.

Услыхав голос Григория, девушка уткнулась лицом в подушку, плечи ее содрогнулись от нового приступа рыданий.

– Ну, хватит, девочка, хватит! Давайте вместе подумаем, что нам теперь делать. Вы же не захотите здесь остаться, верно?

– Мне все равно, все равно, все равно… мне все теперь все равно…

– Если бы вам действительно было все равно, вы бы не плакали так отчаянно. Равнодушное сердце мертво, а ваше живет. Для горя и, поверьте мне, для радости. Горе, сразившее вас, пронесется как гроза и только очистит душу от всего наносного, что закралось в нее от вашей неопытности, излишней доверчивости и легкомыслия. Вы сами увидите, какая тяжесть спадет с вашей души, как по-новому вы будете глядеть на все, какую цену приобретут в ваших глазах самые обыденные вещи: возможность двигаться, свободно дышать, подставлять лицо солнцу, ветру, дождю, встречаться с друзьями, входить в родной дом, где тебя ждут самые дорогие в мире люди. Я ваш друг, Марианна, старший и более опытный, и мне бы очень хотелось, чтобы вы вдумались в мои слова…

Девушка притихла, потом робко повернула к Григорию заплаканное лицо.

– Фред, не смотрите на меня, только дайте руку! Я расскажу вам все, все. Обещайте, что не будете на меня смотреть.

– Не надо, Марианна, не надо. Я приблизительно догадываюсь…

– Нет, нет! Вы даже не можете догадаться… Он уговорил меня сказать дома, что я с ним… что я с другими… О, Фред, вы даже не можете представить… когда отец мне сказал… Когда он назвал меня… когда я поняла…

– Не надо, не надо об этом. Я запрещаю вам, слышите? Слишком много чести, чтобы так о нем горевать… Никто не должен знать и никто никогда не узнает, что тут произошло. Мы все здесь ваши друзья и заботимся о том, чтобы вам было лучше. Если вы не будете плакать, а послушаетесь врача – а это мой друг и очень хороший человек! – то через час я сам отвезу вас домой… Обещайте мне больше ни о чем не вспоминать и не плакать.

Обливаясь слезами, Марианна уверяла, что она не плачет, что у нее совершенно сухие глаза и утвердительно кивала, соглашаясь на все, только бы ее поскорее забрали отсюда.

 

Минут через пять Григорий и Джузеппе уже ехали по вечерним улицам города.

Опустившись на сиденье, Григорий сразу же закрыл глаза. Он хотел немного отдохнуть перед разговором с Умберто. Григорий понимал, что разговор будет нелегким. Мягкое покачивание и шорох шин убаюкивали. В какой-то миг его, наверно, одолела дремота, поэтому Григорий не сразу понял, почему стоит машина, а он сам, подавшись всем телом вперед, уперся головой в ветровое стекло. И только взглянув на руки Джузеппе, вцепившиеся в руль и побелевшие в суставах, он задним числом понял, что неприятный звук, долетевший до него, словно сквозь вату, был скрежетом тормозов. Впереди, сцепившись крыльями, стояли две машины, а их автомобиль остановился буквально в нескольких сантиметрах от багажника машины, которая шла на обгон.

– Ху-у! – Джузеппе вытер вспотевший лоб ладонью. – Сегодня мы второй раз заглядываем в потусторонний мир, не слишком ли часто?

– Для одного дня частенько, – улыбнулся Григорий. – Но оцените, оба раза нам повезло. Хотелось бы мне, чтобы столь же счастливо закончились мои дипломатические переговоры с отцом Марианны. Кстати, почему именно на Марианну обратил свой взор Рамони? Из слов Матини я понял, что идеалы Умберто Висконти и взгляды вашего патрона диаметрально противоположны. Почему же тогда граф мечтает обручиться именно с его дочерью?

Джузеппе некоторое время вел машину молча.

– Приданое, – бросил он вдруг. – Синьор Умберто – человек богатый, а Марианна у него единственная…

– Но ведь покойный граф Рамони тоже был богатым человеком, и все это унаследовал его племянник, то есть Витторио?

– Не так много, как все думают. Старик предпочитал держать свои акции и наличные при себе, в замке.

Разговор оборвался. Джузеппе явно не хотел его продолжать, а Григорию и так все стало ясно. Теперь он знал, как и о чем разговаривать с Умберто Висконти.

 

В ту ночь Григорий заснул лишь под утро. Дела Марианны они уладили еще до полуночи, но, взбудораженные только что пережитым, радостью встречи после долгой разлуки, они с Матини говорили и говорили, даже погасив свет и лежа в кроватях. В чем-то очень разные, в чем-то очень похожие, они после воспоминаний, после того как были обсуждены практически все возможности устройства Агнессы и Иренэ, тут же окунулись в гущу философских и моральных проблем и, продираясь сквозь чащи и колючки противоречий, искали выхода для человечества, которое медленно, но неуклонно толкали в пропасть новой войны возродившиеся темные силы.

 

Встреча у тайника

 

Матини и Григорий торопливо завтракали, не замечая обиженного вида и недовольных взглядов Стефании.

Старая экономка, узнав вчера вечером, что у них будет ночевать лучший друг добрейшего Матини, спозаранку сбегала за продуктами и, не считаясь с затратами, накупила столько всякой всячины, что едва дотащила до дому. Зато завтрак получился королевский: салат с креветками, жареная рыба, цыплята, такие молодые и нежные, что хоть губами ешь, пышные булочки прямо из духовки, мягкий, словно масло, овечий сыр, душистый мед… И этакую роскошь, с такой любовью приготовленные кушанья, они глотают с совершенно отсутствующим видом, будто все эти лакомства обычная вещь, словно сейчас не послевоенное время с его бешеными ценами и черным рынком, а те далекие благословенные дни, когда вас за полы тащили к палаткам с мясом, птицей, овощами, молоком, и лира оставалась лирой сегодня, завтра, послезавтра и через десять лет.

Впрочем, Матини хитрил, притворяясь, что не замечает Стефанию. Прислуга давно стала для него родным человеком, и сейчас он думал о том, как бы поделикатнее уговорить ее уехать раньше, чем они намечали еще вчера утром.

– Стефания, я еще не успел рассказать вам, как мне вчера неслыханно повезло! – весело, но не очень искренне воскликнул доктор. – Представьте себе, не успел я открыть больницу, а у меня уже есть первая пациентка.

Старая женщина подозрительно взглянула на Матини. Она чувствовала: разговор этот затеян неспроста.

– И почему бы ей не быть? На даровщинку кто не побежит! Всем ведь известно, что к синьору доктору можно прийти, не имея ни гроша в кармане, да еще лекарство получить, – на всякий случай язвительно бросила она.

– Не то, Стефания, на этот раз речь идет о настоящей синьоре. Я даже получил часть денег, – не совсем уверенно солгал Матини.

– С чего бы это она так расщедрилась?

– Хочет быть первой, чтобы как можно лучше устроить больную дочку. Возможно, нам завтра же придется выехать.

– Завтра? – Стефания упала на стул. Все бросить, сняться, словно птицы небесные, которые не сеют и не жнут. – Вы как хотите, а я не поеду. Камнем лягу, и никакая сила не сдвинет меня с места. Из-за каприза какой-то привередливой синьоры бросить все, нажитое честным трудом…

– Что ж, – Матини поднялся, вытирая губы салфеткой. – Придется ехать одному. Уложите чемодан, – ради этого убожества, – он обвел комнату рукой, – я не могу ставить под угрозу свою практику на новом месте. Такая реклама для больницы, и вдруг лишиться ее.

– Реклама? – теперь голос Стефании звучал неуверенно.

– Конечно! Вы же не думаете, что я ради денег решил поломать свои планы? – Матини произнес это так гордо, что Григорий едва удержался от смеха.

Стефания, совершенно сбитая с толку, что-то бормоча себе под нос, ушла в кухню. Матини весело подмигнул другу.

– Теперь все в порядке. Ручаюсь. Итак, я сейчас заеду к Умберто Висконти, погляжу на Марианну, потом двинусь на Кола ди Риенцо. Когда мы встретимся?

– Чтобы не связывать себя по рукам, давайте вечером.

– Хорошо. У меня сегодня масса дел. Надо еще отправить кое-какое оборудование и мягкий инвентарь.

– Не могу себе представить вас в роли владельца больницы.

– Я тоже. Эти деньги свалились на меня, словно с неба. Внезапно умер дальний родственник, настолько дальний, что даже имени его у нас в семье не упоминали. Он умер в Бразилии бездетным, и юридически я оказался единственным наследником. Поначалу я не хотел брать эти деньги, но когда узнал, что они станут достоянием нашего милого правительства, решил – э, нет! До смерти не забуду, сколько я натерпелся от всех тех, кто пришел к власти. Теперь открою собственную небольшую больницу-санаторий и смогу заняться научной работой.

– Рамони рассказал мне, что охота на участников движения Сопротивления была запланирована неофашистами и широко применялась сразу после окончания войны. Одним выстрелом они убивали двух зайцев: отвлекали внимание от настоящих коллаборационистов и убирали с дороги людей прогрессивных взглядов. Как видите, случай с вами не единственный, да и вообще это не случай, а планомерное осуществление тщательно разработанных планов. Чтобы сломить врага, Матини, надо бороться, а не самоустраняться от борьбы, как стремитесь сделать это вы.

– Мы возвращаемся к нашему вчерашнему спору. И если продолжим его…

Стефания появилась на пороге, вся уже охваченная азартом предотъездной суеты. Пока она советовалась с Матини, что упаковывать в первую очередь, Григорий позвонил на виллу Рамони.

Как он и думал, Витторио еще не приехал. Джузеппе по телефону предупредил горничную, что появится только к вечеру. Все складывалось наилучшим образом: впервые Григорий и Лидия окажутся на вилле одни, и у них будет достаточно времени, чтобы разыскать списки, а возможно и еще какие-либо интересные документы, относящиеся к деятельности МСИ. Лидия знает, кому и куда все передать…

Сегодня с утра, впервые с тех пор, как Гончаренко приехал в Италию, небо над Римом не то чтобы потемнело, а просто утратило прозрачную ясность и казалось выцветшим, мутноватым. Неприятный, обжигающий ветер хлестал по лицу, куда ни повернись. У Григория разболелась голова; вообще после контузии в Сен-Реми он тяжело переносил ветреную погоду. Пришлось заехать в аптеку, купить патентованные порошки от головной боли и тут же принять один из них.

– Сирокко! – сочувственно сказал провизор. – В такие дни выручка увеличивается. Радоваться бы надо, но как порадуешься, если сам не находишь себе места.

В саду возле виллы горячий ветер трепал деревья и кусты. Потеряв упругость, обмякшие, увядшие, даже кое-где свернувшиеся листочки свисали с веток. Цветник наклонился в одну сторону, чашечки цветов низко припали к земле, пряча яркие головки в гуще прикорневых лапчатых листьев. Только войдя в дом, Григорий вздохнул с облегчением.

– Лидия, пять минут отдыха и стакан воды!

За время своей работы в комендатуре Кастель ла Фонте Лидия хорошо изучила привычки Гольдринга. Она знала: десять-пятнадцать минут полного покоя действуют на него магически. Поэтому и теперь, подав воду, она тихонько вышла.

Григорий глотнул, полузакрыл глаза и вытянулся в кресле, расслабив мышцы… Сон и не сон. Бытие и небытие… Подспудно мысль бьется так далеко, что не поймешь, откуда долетают ее едва слышные импульсы: из глубины существа? Из внешнего мира?

Такую способность абстрагироваться от своего «я» Григорий выработал путем длительных тренировок еще в спецшколе. Толчком послужил эпизод, казалось бы, ничем не связанный с задуманным. Случилось так, что курсант Гончаренко оказался на операционном столе. Григорий долго старался побороть болезнь, и обычный аппендицит превратился в гнойный, начался перитонит. Операцию пришлось делать под общим наркозом. Все, что ей предшествовало, Григорий воспринимал с апатией и равнодушием измученного болезнью человека.

Но вот накладывают маску. Он пробует шевельнуться, чтобы сбросить ее. Начинает задыхаться. Запах эфира. Приказ считать. Счет. Один, два, три, четыре… И так до шестнадцати, потом он сбивается. Восемнадцать… Двадцать три… Пробует исправить. Двадцать… девятнадцать… семь… Провал. Небытие…

И вдруг свершилось чудо. Тело оставалось мертвым, даже не мертвым – его просто не было. И вообще ничего не было. Только глубокий черный мрак, в котором пульсировала мысль Григория. Графически четкая, совершенно свободная, единственная реальность в темной бездне, существующей за границами обычных для нас измерений времени и пространства!

Наверно, все это длится миг, а может быть, минуту. Постепенно мрак рассеивается, сереет, до слуха доносятся короткие властные приказы хирурга, который торопит ассистентов. Григорий все еще не ощущает собственного тела, но только что пережитое чувство безгранично свободного полета уже не возвращается.

Поправившись, Гончаренко старался восстановить удивительное состояние, в котором пребывал к концу операции. Постепенно он приучил свое тело подчиняться велениям разума, а потом стал управлять и работой мозга, как ему того хотелось. Как бы настраивая его на нужную волну то интенсивного мышления, то полного покоя.

Вот и сегодня. Несколько минут самоотключения, и Гончаренко встал с кресла, совершенно обновленный. Голова не болела, мысль работала четко и ясно.

Лидия, услышав шаги Григория, быстро появилась в дверях смежной комнаты.

– Вот! – молодая женщина протянула связку ключей. Они тихонько звякнули, и горничная зябко поежилась, передернула плечами, словно ее обожгло морозом. – Должны подойти. Слепки получились удачными, а у Марио золотые руки.

– Спасибо! И не волнуйтесь. Ни одной бумажки я не возьму. Только сфотографирую.

Лидия была права, расхваливая какого-то Марио. Ключ, вставленный в прорезь первого же замка, повернулся легко, и Григорий осторожно выдвинул средний ящик письменного стола. Внимательный взгляд зафиксировал порядок, в котором все лежало. Толстая тетрадь в сафьяновом переплете… Какие-то перечеркнутые странички, очевидно, черновики Рамони. Несколько счетов. Записная книжка. Две зажигалки – одна в виде пистолета, другая – совсем непристойного рисунка. На длинном листочке какие-то заметки. Сломанный нож, тот, из-за которого несколько дней назад рыдала Марианна. Пачка конвертов с марками.

Методично, один за другим Григорий рассматривает все листочки, тщательно укладывает их в том же порядке, в каком они лежали. Ничего интересного. Даже намека нет на то, что он ищет. Может быть, в записной книжке… Нет, и тут ничего. Телефоны, записи расходов. Несколько цитат из д’Аннунцио, Юлиуса Эволы. Ого! Не зря этого последнего считают идеологом неофашизма: бредовые мечты о создании единой сильной фашистской партии, глубокомысленные рассуждения о роли спартано-романской расы, которая совместно с арийской должна стать господствующей в сотворении истории. На отдельной страничке пометки, относящиеся к каждому из тридцати шести томов полного собрания Муссолини: том такой-то, страница такая-то… Цитатами из произведений Муссолини, Гитлера, Эволы нашпигованы мемуары самого Рамони. Как же он, бедняга, пыжится, старается пышными словами прикрыть убожество мыслей!

Осмотр остальных ящиков стола тоже ничего не дал. Они были забиты любовными письмами, сувенирами от дам сердца, и счетами, счетами, горой неоплаченных счетов. Да, очевидно, Джузеппе сказал правду: только приданое богатой невесты может спасти Рамони от неминуемого краха. Вот почему он и выбрал Марианну.

Раздраженный неудачей, Григорий швырнул ключи на стол.

– Заберите, чтобы я больше их не видел. Только зря потратил время. Но где-то же он должен прятать документы? Сейфа нет, итак…

Гончаренко прошелся несколько раз по комнате, задумчивым взглядом ощупывая стены.

– И все-таки тайник где-то здесь. Может, в спальне, нет, скорее здесь… Только где? За одним из портретов? – рассуждал он вслух, то останавливаясь, то снова шагая по комнате.

– Недавно я занималась генеральной уборкой, снимала и протирала все портреты и картины. Будь за ними тайник, я бы заметила, потому что и по стенам прошлась тряпкой, – сказала Лидия.

– А панели, стеллажи?

– Панели я протирала скипидаром, книжки на полках…

– Погодите, погодите…

Григорий вдруг замер напротив простенка, у которого стоял письменный стол, потом немного отошел, не отрывая взгляда от заставленного книгами стеллажа. Что-то в нем показалось ему подозрительным. Стеллаж не очень широк, зачем же он разделен на три части: среднюю, широкую и два боковых узких крыла? Середину отделяют от крыльев чересчур массивные бронзовые стержни, украшенные причудливо витиеватым орнаментом. Украшение? Слишком массивное и совсем не подходит к прямым линиям обычных полок. На других стеллажах подобных стержней нет. Таким образом… таким образом…

Быстро шагнув вперед, Гончаренко провел рукой по стержню, ближайшему к окну. Как он и думал, секрет таился не здесь: полка не могла отойти в сторону, так как вплотную примыкала к стене. Зато с другой стороны, если закрыть дверь… Теперь пальцы Григория, вытянутые немного выше уровня человеческого роста, двигались по орнаменту медленно, ощупывая каждый завиток, каждую выпуклость, то нажимая на рельеф рисунка, то стараясь сдвинуть какую-либо отдельную деталь вверх, вниз или в сторону. Вот пальцы коснулись бронзового бутончика. В орнаменте он повторялся не раз, но пальцы Григория словно прикипели именно к этому.

– Лидия, закройте дверь! – попросил он глухим от волнения голосом.

«Это должно быть здесь… Это должно быть здесь, – уверял он себя, – именно на уровне вытянутой руки удобно все брать и класть… Ну!»

Медленно, очень медленно Григорий нажал на бронзовую выпуклость. Палец скользнул по металлу, словно смоченный водой. Гончаренко вынул платок, вытер руку. Снова осторожно обхватил пальцами бронзовый бутон. Попробовал повернуть по ходу часовой стрелки. Безрезультатно. Тихонько подвинул бутон вниз. Неужели он сошел с места? В орнаменте возник маленький, чуть заметный зазор. И все. Только и всего… Можно снова повернуть, теперь уже кверху? Ага, наконец-то! Бутончик поворачивается легко, словно скользит по маслу. Еще… еще… механизм звонко щелкнул. Полка отошла в сторону, открыв прямоугольное зияющее отверстие.

Лидия, пораженная, вскрикнула. Григорий вытер вспотевший лоб.

– Ну, вот и все! Надеюсь, теперь нам повезет больше. На всякий случай прикройте вторую створку двери и станьте так, чтобы было видно, если кто-нибудь войдет в дом. А я тем временем…

У Рамони были все основания прятать эти бумаги. Тайник Витторио, даже при беглом знакомстве с документами, хранившимися здесь, напоминал дьявольскую кухню. Записав на листочке порядок, в котором все было уложено, Григорий отобрал все, что считал самым важным, засек время. Половина одиннадцатого. За час он успеет все сфотографировать, навести порядок в тайнике, закрыть его невинной на первый взгляд полкой. Рамони даже в голову не придет, что тайник раскрыт и кто-то в нем похозяйничал.

Фотоаппарат щелкает безостановочно. Страничка сменяет страничку, и вот весь длиннющий список уже заснят. В нем фамилии всех, кто бежал через Италию на ее самолетах и осел в Испании, Португалии, Бразилии, Аргентине, Уругвае или в других уголках земного шара, под своими или вымышленными именами. Штандартенфюреры, бригаденфюреры, группенфюреры, обергруппенфюреры, убийцы, запятнанные кровью тысяч жертв, перевоплотились в коммерсантов, ученых советников, юрисконсультов, журналистов, проповедников слова божьего, владельцев ранчо, плантаций, в пайщиков различных концернов и монополий. Рядом с некоторыми фамилиями стояли восклицательные знаки, а в скобках какие-то зашифрованные пометки.

Спрятав кассету со списком, Григорий стал просматривать документы, относящиеся уже непосредственно к деятельности МСИ. Директивные указания «центру». Инструкции о методах работы. Ого! Дислокация подпольных групп и схема тайных складов оружия… Сводки с отчетами руководителей «пятерок» и «десяток», расположенных по территориальному признаку… Список прогрессивных деятелей: возле одних фамилий крестики, возле других восклицательные знаки. А это, наверно, фамилии провокаторов, пробравшихся в рабочие организации. Копия письма на имя князя Боргезе, подписанная «смиренным братом Хуста Перес Да Урбель». Любопытно! Смиренный настоятель аббатства под Мадридом разговаривает с руководителем итальянского неофашизма чуть ли не в приказном тоне. Из текста видно, что речь идет о слиянии всех неофашистских сил Европы, и «смиренный брат» не прочь руководить ими у себя в аббатстве «Валье дос Кондос».

Увлекшись чтением письма, Григорий не заметил, как испуганно вытянулась Лидия, и обернулся, лишь услышав ее взволнованный голос:

– Прячьте, ради бога, прячьте! Хлопнула калитка, кто-то идет к крыльцу… Джузеппе!

– Скорее, через черный ход! Я послал вас за сигаретами. Вернетесь через полчаса! – скороговоркой приказал Григорий, торопливо вытаскивая вторую кассету и пряча ее в карман.

– Я помогу вам собрать бумаги.

– Говорю вам, быстрее! – крикнул Григорий, да так зло, что Лидию словно ветром сдуло.

Одним взмахом руки Гончаренко сгреб все документы, разложенные на столике.

«Придется засовывать как попало, а уж потом… Эх, черт, не успею, поздно».

Швырнув бумаги на стол, Григорий бросился к двери.

«Как быть? Спрятаться в спальне? Запереться? Глупо! Выдам себя с головой. Только принять бой. Сыграть ва-банк! Дверь открывается вовнутрь. Если встать за портьерой…»

Миг колебаний. Намек на какой-то неясный план. Душная темень, запах пыли, от которой щекочет в носу, першит в горле…

Джузеппе приближается к кабинету, насвистывая «Кукарачу». Вот его шаги как будто отдаляются, затихают. Наверно, он остановился, раздумывая – идти дальше по коридору или подняться наверх, в свою комнату.

«Неужто пронесет?.. – Григорий затаил дыхание. – Нет, все-таки идет сюда».

Продолжая насвистывать, Джузеппе открывает дверь, не спеша делает несколько шагов, и вдруг свист обрывается.