Его в эту лавку, исполнилось: он нашел выход из реальной жизни, поднялся по

Ступенькам в мир идеальный, достиг волшебных дворцов экстаза, где вселенная

Явилась ему в осколках и отблесках, как некогда перед очами апостола Иоанна

На Патмосе пронеслось, пылая, грядущее.

Множество образов, страдальческих, грациозных и страшных, темных и

Сияющих, отдаленных и близких, встало перед ним толпами, мириадами,

Поколениями. Окостеневший, таинственный Египет поднялся из песков в виде

Мумии, обвитой черными пеленами, за ней последовали фараоны, погребавшие

Целые народы, чтобы построить себе гробницу, и Моисей, и евреи, и пустыня,

-- он прозревал мир древний и торжественный. Свежая и пленительная мраморная

Статуя на витой колонне, блистая белизной, говорила ему о сладострастных

Мифах Греции и Ионии. Ах, кто бы на его месте не улыбнулся, увидев на

Красном фоне глиняной, тонкой лепки этрусской вазы юную смуглую девушку,

Пляшущую перед богом Приапом, которого она радостно приветствовала? А рядом

латинская царица нежно ласкала химеру! Всеми причудами императорского Рима

Веяло здесь, вызывая в воображении ванну, ложе, туалет беспечной,

Мечтательной Юлии, ожидающей своего Тибулла. Голова Цицерона, обладавшая

Силой арабских талисманов, приводила на память свободный Рим и раскрывала

перед молодым пришельцем страницы Тита Ливия. Он созерцал: "Senatus

populusque romanus" (Римский сенат и народ (лат. )); консул, ликторы, тоги,

Окаймленные пурпуром, борьба на форуме, разгневанный народ -- все мелькало

Перед ним, как туманные видения сна. Наконец, Рим христианский одержал верх

Над этими образами. Живопись отверзла небеса, и он узрел деву Марию, парящую

В золотом облаке среди ангелов, затмевающую свет солнца; она, эта

Возрожденная Ева, выслушивала жалобы несчастных и кротко им улыбалась. Когда

Он коснулся мозаики, сложенной из кусочков лавы Везувия и Этны, его душа

Перенеслась в жаркую и золотистую Италию; он присутствовал на оргиях Борджа,

Скитался по Абруццским горам, жаждал любви итальянок, проникался страстью к

Бледным лицам с удлиненными черными глазами. При виде средневекового кинжала

С узорной рукоятью, которая была изящна, как кружево, и покрыта ржавчиной,

Похожей на следы крови, он с трепетом угадывал развязку ночного приключения,

Прерванного холодным клинком мужа. Индия с ее религиями оживала в буддийском

Идоле, одетом в золото и шелк, с остроконечным головным убором, состоявшим

Из ромбов и украшенным колокольчиками. Возле этого божка была разостлана

Циновка, все еще пахнувшая сандалом, красивая, как та баядерка, что некогда

Возлежала на ней. Китайское чудовище с раскосыми глазами, искривленным ртом

И неестественно изогнутым телом волновало душу зрителя фантастическими

Вымыслами народа, который, устав от красоты, всегда единой, находит

Несказанное удовольствие в многообразии безобразного. При виде солонки,

Вышедшей из мастерской Бенвенуто Челлини, он перенесся в прославленные века

Ренессанса, когда процветали искусства и распущенность, когда государи

Развлекались пытками, когда указы, предписывавшие целомудрие простым

Священникам, исходили от князей церкви, покоившихся в объятиях куртизанок.

Камея привела ему на память победы Александра, аркебуза с фитилем -- бойни

Писарро[*], а навершие шлема -- религиозные войны, неистовые,

Кипучие, жестокие. Потом радостные образы рыцарских времен ключом забили из

Миланских доспехов с превосходной насечкой и полировкой, а сквозь забрало

Все еще блестели глаза паладина.

Вокруг был целый океан вещей, измышлений, мод, творений искусства,

Руин, слагавший для него бесконечную поэму. Формы, краски, мысли -- все

Оживало здесь, но ничего законченного душе не открывалось. Поэт должен был

Завершить набросок великого живописца, который приготовил огромную палитру и

Со щедрой небрежностью смешал на ней неисчислимые случайности человеческой

Жизни. Овладев целым миром, закончив обозрение стран, веков, царств, молодой

Человек вернулся к индивидуумам. Он стал перевоплощаться в них, овладевал

Частностями, обособляясь от жизни наций, которая подавляет нас своей

Огромностью

Вон там дремал восковой ребенок, уцелевший от музея Руйша[*], и это прелестное создание напомнило ему о радостях юных

Лет. Когда он смотрел на волшебный девичий передник какой-то гаитянки,

Пылкое его воображение рисовало ему картины простой, естественной жизни,

Чистую наготу истинного целомудрия, наслаждения лени, столь свойственной

Человеку, безмятежное существование на берегу прохладного задумчивого ручья,

Под банановым деревом, которое даром кормит человека сладкой своей манной.

Но внезапно, вдохновленный перламутровыми отливами бесчисленного множества

Раковин, воодушевленный видом звездчатых кораллов, еще пахнувших морской

Травой, водорослями и атлантическими бурями, он становился корсаром и

облекался в грозную поэзию, запечатленную образом Лары[*].

Затем, восхищаясь изящными миниатюрами, лазоревыми золотыми арабесками,

Которыми был разукрашен драгоценный рукописный требник, он забывал про