Правовой природы арбитража 6 страница

российском законодательстве об арбитраже (третейском суде), то применяются правила международного договора (ст. 1). Еще более определенным образом сформулированы соответствующие положения в монгольском Законе о внешнеторговом арбитраже от 26 октября 1995 г.: «I. Заинтересованные лица могут согласовать арбитражную оговорку и включить ее в контракт либо могут заключить отдельное соглашение об арбитражном рассмотрении споров, возникающих из договорных отношений. 2. Если межправительственным торговым договором предусматривается арбитражное рассмотрение споров или примирительная процедура, арбитражная оговорка или соглашение будут считаться включенными в контракт на основании такого договора» (ст. 5). О возможности обязательной юрисдикции арбитража, установленной международной договором, как следует из анализа соответствующих правовых норм, говорит и Торговый кодекс 1997 г. Вьетнама, в ст. 240 которого указывается, что «торговые споры с иностранными коммерсантами разрешаются во вьетнамских судах, если иное не оговорено сторонами или не установлено международными соглашениями, в которых участвует СРВ».

Примером подобного или сходного с ним рода соглашений является упомянутая выше Московская конвенция о рассмотрении арбитражным путем гражданско-правовых споров, вытекающих из экономического и научно-технического сотрудничества хозяйственных организаций стран-членов СЭВ 1972 г., формальная денонсация которой со стороны ряда государств, в том числе и России, до сих пор не произведена99.

Словацкой организацией (истцом) был заключен с российским юридическим лицом (ответчиком) контракт на поставку в Россию товара с указанием о том, что оплата за товар осуществляется другой российской организацией, для которой этот товар предназначается, причем последняя является гарантом оплаты, ответчик же за совершение платежей ответственности не несет. При просрочке платежей предусматривалось начисление 10% годовых. Поставленный товар оплачен не был, хотя российская организация, для которой товар был предназначен, и признала факт неоплаты, предложив произвести погашение долга облигациями государственного валютного займа или поставками продукции своего производства. Истец предъявил иск к ответчику, с которым был заключен контракт, и соответчику — российской организации, выступившей гарантом, для которой и был поставлен товар. Ответчик, ссылаясь на условия контракта, считал, что вопрос о его ответственности не может стоять ввиду прямых указаний об ином в контракте, а соответчик полагал, что он не может быть субъектом в данном процессе, поскольку не является стороной контракта, заключенного между словацкой и российской организациями. Однако ввиду членства бывшей Чехословакии в Московской конвенции, предусматривавшей обязательное арбитражное разбирательство спора между сторонами по гражданско-правовой сделке, возникающей из экономического сотрудничества, без заключения арбитражного соглашения между контрагентами, суд должен был исследовать проблему возможности на этой основе третейского

¹⁰⁰ В этой части, как представляется, МКАС проявил непоследовательность, допустив тем самым и правовой просчет. В частности, если руководствоваться юридической формулой expressis verbis, изложенной в позиции МИД СР, а именно о готовящейся со стороны СР «денонсации» Московской конвенции, надлежало бы сделать прямо противоположный вывод тому, что было положено в основу рассуждения суда, — в данном случае о том, что в условиях, когда государством было декларировано «генеральное правопреемство» (а на это существует непосредственное указание в заключении МИД СР) и пока не произошло формальной денонсации международного договора, последний полагается действующим, т.е. обязывающим соответствующий субъект международного права. Таким образом, у суда не было оснований считать Словацкую Республику государством-неучастником Конвенции, ибо нельзя денонсировать то, что и так не имеет юридической силы для субъекта отношений. Денонсация есть отказ от договора, которая наряду с выходом из договора поименована в Венской конвенции о праве международных договоров от 23 мая 1969 г. в качестве средства прекращения международного договора и согласно ей «освобождает участников договора от всякого обязательства выполнять договор в дальнейшем», «не влияет на права, обязательства и юридическое положение участников, возникшие в результате выполнения договора до его прекращения» (ст. 70). Представляется, что в подобных обстоятельствах провозглашения общего правопреемства по договорам предшествующего государства специальная нотификация депозитария международного соглашения могла бы потребоваться, только если государство, наоборот, желает снять с себя обязательства по конкретному договору, т.е. речь идет о нотификации, преследующей иные цели, нежели объявление общего правопреемства по международным договорам соответствующего субъекта. Это может квалифицироваться как подготовка к денонсации. Отсутствие же такого акта, наоборот, лишь подтверждает заявленное ранее правопреемство, а следовательно, и действие данного договора, которое может быть устранено соответствующим актом денонсации. Согласие же порядку вступления в силу денонсации, установленной статьей Х Конвенции, денонсация вступает в силу через 12 месяцев со дня получения депозитарием Конвенции уведомления со стороны государства о выходе из Конвенции. Выход страны из Конвенции не затрагивает дела, находящиеся в производстве в соответствии с Конвенцией.

разбирательства МКАС спорных отношений с участием словацкой и российской организаций в условиях отсутствия арбитражного соглашения между ними.

В ходе арбитражного разбирательства было установлено, что договорные отношения возникли между истцом и ответчиком. Что же касается возможности привлечения к арбитражу второй российской организации, то это могло бы быть осуществлено лишь на основе положений Московской конвенции. В свете этого третейский суд приступил к изучению доказательств участия Словацкой Республики в Конвенции. Арбитраж констатировал, что истец не смог представить доказательств участия Словацкой Республики в Московской конвенции. Письмом от 8 ноября 1995 г. истец предъявил суду заключение Министерства иностранных дел Словацкой Республики (далее — СР) по данному вопросу. Из заключения вытекало, что «в соответствии с Конституцией СР и общим правопреемством по отношению к договорам бывшей ЧСФР Московская конвенция должна связывать Словацкую Республику, но согласно международным обычаям государство-правопреемник должно произвести нотификацию (подтверждение) своего намерения быть связанным соответствующим соглашением депозитарию международного многостороннего договора, чего СР не сделала. В настоящее время СР предпринимает действия по денонсации указанной Конвенции». Исходя из приведенной позиции МИД СР, МКАС пришел к заключению, что Словацкая Республика не является участницей Московской конвенции 1972 г.100 и, следовательно, ее положения, позволяющие привлечь в качестве соответчика без ее согласия российскую организацию, не являющуюся стороной контракта, в котором содержится арбитражная оговорка, не могут быть применимы в данном деле. Вследствие указанного суд счел надлежащим ответчиком по делу

¹⁰¹ См.: Торгово-промышленная палата Российской Федерации. Практика Международного коммерческого арбитражного суда. Научно-практический комментарий / Сост. и автор комментария М.Г. Розенберг. М., 1997. С. 108 — 112. Дело № 32/ 1994. Решение от 15.05.95.

¹⁰² См.: Сталев Ж. Задьлжителна компетентност на външнотьорговските арбитражни съдилища в дьржавите-членки на СИВ и нейните последици // Лекции на следдипломна специализация на юристи. С.: Софийски Университет, 1971. Т. 4. С. 540.

¹⁰³ См.: Дмитриева Г.К. Международный коммерческий арбитраж. Учебно-практическое пособие. М., 1997. С. 26.

лишь российское юридическое лицо, выступающее стороной контракта101.

Данная Конвенция вызывала множество дискуссий по ряду заключенных в ней решений, однако наиболее активному обсуждению подвергся аспект об обязательной подсудности арбитражу споров, вытекающих из экономического и научно-технического сотрудничества хозяйствующих субъектов стран-членов СЭВ. В ст. 1 Конвенции содержится императивная норма о том, что «все споры между хозяйственными организациями, вытекающие из договорных или иных гражданско-правовых отношений, возникающих между ними в процессе экономического и научно-технического сотрудничества, ... подлежат рассмотрению в арбитражном порядке с исключением подсудности споров государственным судам». С наиболее четко выраженным негативным взглядом на основные конструкции, заложенные в Конвенции, выступил болгарский ученый Ж. Сталев, который в 1971 г. отмечал, что арбитражные суды стран-членов СЭВ утрачивают третейский характер, поскольку основной чертой арбитража является добровольность, а в силу международного договора внешнеторговые арбитражные суды обладают обязательной компетенцией рассматривать тот или иной спор102. Анализируя аргументацию авторов, подвергающих спустя почти 30 лет вслед за Ж. Сталевым критике Московскую конвенцию, учреждавшую обязательную юрисдикцию арбитража103, следует обратить внимание на то, что при таком подходе неизбежно нужно ставить вопрос в более широком масштабе, не ограничиваясь лишь Московской конвенцией, а именно — вообще о противоречии сущности арбитража как третейского суда установления арбитражной юрисдикции международно-договорным путем, ибо во всех подобных ситуациях налицо лишение сторон права избрать не только путь разрешения спора, но зачастую и компетентный орган, в который будет передано их разногласие. Кстати сказать, обязательная юрисдикция арбитража была закреплена не только в Московской конвенции, но и в других, как более ранних, так и более поздних двусторонних и многосторонних международных договорах: ОУП СЭВ 1958 г. и ОУП СЭВ 1968/1975 (вред. 1979 и 1988 гг.), прочих «Общих условиях» СЭВ (ОУТО, ОУМ). Скажем, включение в двустороннее межправительственное соглашение о взаимной защите и поощрении капиталовложений нормы, подчиняющей рассмотрение возникающих из отношений между субъектами инвестиционных отношений споров арбитражу на основе правил Арбитражного регламента ЮНСИТРАЛ (что является типичным в современных международных отношениях), должно рассматриваться противоречащим сущности арбитража, поскольку лишает стороны права на добровольный выбор правил процедуры, которым должны руководствоваться арбитры при разрешении спорного вопроса.

В настоящий период международные двусторонние акты также нередко используют клаузулы об обязательности арбитража во внешней торговле: например, в § 52 «Арбитраж» Общих условий поставок товаров из Союза ССР в Китайскую Народную Республику и из Китайской Народной Республики в Союз ССР от 1 июля 1990 г., представляющих собой международное межведомственное соглашение, положения которого носят нормативный характер и в ряде случаев с учетом определенных обстоятельств императивны для контрагентов (т.е. отступления от которых не допускаются — например, § 8, п. 1 § 53 и др.), устанавливается: «Все споры, могущие возникнуть из контракта или в связи с ним, если стороны не смогли урегулировать их путем переговоров или переписки, не подлежат подсудности общих судов и должны быть разрешены в арбитражном порядке, а именно: если ответчиком является предприятие или организация Союза ССР, — то в Арбитражном суде при Торгово-

промышленной палате СССР в Москве в соответствии с Регламентом этого Арбитражного суда; если ответчиком является внешнеторговое предприятие или организация Китайской Народной Республики, — то в Китайской международной экономической и торговой арбитражной комиссии при Китайском комитете содействия развитию международной торговли в Пекине в соответствии с Правилами о производстве дел в этой Комиссии».

К проблеме обязательной юрисдикции арбитража, предусматриваемой международным договором, думается, целесообразно подходить с позиций общих принципов и действующих в данном конкретном государстве основ правового регулирования отношений в области арбитража. Ведь государство вправе вообще не допускать арбитраж на своей территории (если, конечно, абстрагироваться от того, что подобное предположение сегодня выглядит явным анахронизмом). Кроме того, любое государство, даже и разрешая в принципе третейский суд как таковой, все же может установить и устанавливает пределы действия воли сторон — гражданско-правовых субъектов: например, категорически определяет те виды споров, которые не могут быть переданы на арбитраж (исключительная подсудность государственным судам). Такое «ограничение» сторон в их добровольности применительно к передаче спора на арбитраж, как известно, ни у кого не вызывает возражений. Следовательно, и проблема обязательной юрисдикции арбитража в силу международных договоров должна анализироваться и оцениваться прежде всего с позиций квалификации правового регулирования как действия, производного от общей воли государства.

Обязательную юрисдикцию арбитража, устанавливаемую императивными нормами международного договора, следует отличать от иных случаев.

Например, в третейский суд при Торгово-промышленной палате РФ обратилась индийская организация с иском к российскому юридическому лицу по спору, вытекающему из внешнеэкономического контракта, в котором отсутствовали положения о передаче спорных отношений сторон в данный арбитражный орган. При этом истец мотивировал свое обращение тем, что между ТПП СССР, правопреемницей которой является ТПП РФ, и Индийским Советом по арбитражу с 1980 г. существует соглашение, содержащее формулировку арбитражной оговорки, рекомендованной для включения в контракты, в силу которой споры подлежат рассмотрению в арбитражном суде при торгово-промышленной палате страны ответчика. Третейский суд признал себя некомпетентным рассматривать данный спор, поскольку указанный документ не предусматривал обязательной юрисдикции арбитража, а имеющаяся в тексте Соглашения оговорка носит факультативный характер и подлежала включению в контракт при достижении соответствующего согласия между гражданско-правовыми субъектами.

Кроме того, далеко не всегда сами субъекты гражданско-правовых сделок воспринимают обязательную юрисдикцию арбитража в силу международного договора, в том числе и Московской конвенции, как ограничивающее их волю и не отвечающее интересам сторон явление в праве международной торговли. В ряде случаев этот институт играет ключевую роль в преодолении тупиковых ситуаций при отыскании средств разрешения разногласий. Особенно позитивно, например, то, что в силу положений Конвенции стороны всегда заранее знают, в каком из арбитражных центров и соответственно по каким правилам будет рассмотрен их спор в случае его возникновения. Такая предсказуемость нередко имеет большое значение и может действовать даже как некоторая превенция возникновения коллизий.

Основные теории правовой природы арбитража. Вопрос о правовой природе арбитража, арбитражного соглашения, арбитражного решения до сих пор остается спорным в теории и практике международного частного права. Юристы Западной Европы, США, равно как и отечественные авторы, пытаются вот уже более 150 лет определить с юридической точки зрения природу арбитража. Что лежит в основе этих попыток? Прежде всего, отсутствие специального законодательства или прецедентов, относящихся к арбитражу, что обусловливает обращение при разрешении внешнеторговых (международных гражданских) споров к нормам внутригосударственного права, рассчитанных на иные отношения. Надлежащее определение природы арбитража могло бы продемонстрировать его роль в обществе и соотношение с другими социальными и политическими институтами и, кроме того, способствовало бы реформированию

¹⁰⁴ См.: Adam S. Jurisdictional problems in Intemartional Commercial Arbitration: A Study of Belgian, Dutch, English, Sweden, Swiss, US., West German law. Zurich, 1989. P. 34.

¹⁰⁵ См.: Brachet P. De l'exécution Internationale des sentences arbitrales. P., 1928. P., 1928. 81; Волков А.Ф. Торговые третейские суды. Историко-догматическое исследование. СПб., 1913. С. 114 — 115.

внутреннего законодательства об арбитраже и обеспечению развития международного сотрудничества государств в этой области.

Исторически двумя основными теориями, соревновавшимися друг с другом в оспариваний первенства в отношении своей адекватности и соответствия действительному смыслу и назначению данного явления с правовой точки зрения, как вытекает даже из немногочисленных вышеприведенных воззрений отечественных авторов на понятие «арбитража», были договорная и процессуальная теории.

Согласно договорной теории арбитраж является договорно-правовым институтом. Единственная цель, которая стоит перед арбитражным соглашением, — разрешение спора. В силу этого сторонники данной теории расценивали арбитражное соглашение и арбитражное решение как «две стадии одного и того же действия», направленные на достижение единой цели, — вынесение арбитражного решения. Стороны через арбитражное соглашение как бы обязуются в дальнейшем добровольно исполнить будущее арбитражное решение. В конечном счете в арбитражном решении выражается воля сторон. Поэтому, как считал французский представитель этого направления в науке Ф. Мерлэн, арбитражное решение, как и арбитражное соглашение, носит договорный характер. Он писал: «Является ли арбитражное решение, представленное для исполнения в иностранном государстве, чем-нибудь иным, нежели контракт? Можно ли считать арбитражное решение следствием заключения сторонами соглашения о вынесении такого решения? Чем было бы арбитражное решение без соглашения об арбитраже? Это была бы бесполезная часть бумаги, это было бы ничто. Именно арбитражное соглашение делает возможным существование арбитражного решения. Поэтому подобно соглашению об арбитраже, арбитражное решение имеет договорный характер»104.

В рамках «договорной» теории существовали два классических подхода: во-первых, арбитраж и арбитражное решение квалифицируется как своего рода контракт, соглашение, заключенное арбитрами по поручению сторон, и, во-вторых, арбитражное решение — это мировое соглашение. Подход к арбитрам как «мандатариям» особенно практиковался во Франции. Ф. Мерлэн полагал, что арбитражное соглашение, будучи инструментом договорным, создает почву для арбитражного решения: без арбитражного соглашения арбитражное решение было бы невозможным. Арбитры — это лица, которые выполняют возложенное на них арбитражным соглашением поручение сторон. Приверженцы «процессуальной» теории резко возражали против подобного рассуждения. Французский процессуалист П. Браше убедительно вскрыл юридические неточности такого подхода: во-первых, мандатарии должны отчитываться перед мандатантами (принципалами), арбитры же действуют самостоятельно; во-вторых, арбитражное решение принимается большинством голосов, а мандатарии в надлежащих случаях действуют по единогласному решению. Мандатарий выполняет то, что может исполнить сам принципал, в то время как в арбитражном разбирательстве функции арбитров стороны исполнить не могут, а арбитражное разбирательство имеет место как раз потому, что стороны сами не в состоянии разрешить свой спор.

Касаясь конструкции арбитража как мировой сделки, следует упомянуть, что она была подвергнута критике еще в начале века со стороны русского ученого А.Ф. Волкова, который указывал, что мировая сделка в отличие от арбитражного решения есть результат компромисса и взаимных уступок сторон105. Арбитры же выносят свои решения вне зависимости от готовности участников спора пойти навстречу друг другу, если только они не желают заключить мировое соглашение.

В противовес «договорным» концепциям процессуалисты видят в арбитражном соглашении основное средство, которое приводит в движение весь механизм третейского разбирательства.

¹⁰⁶ См.: Pillet A. Traite de droit international privé. Paris, 1924. P. 537.

Отрицая функции арбитров как агентов или мандатариев, они подчеркивали, что обязанность каждого арбитра вынести арбитражное решение несовместима с обязательством агента подчиняться воле доверителя (принципала) и действовать в его интересах. Разграничивая арбитражное соглашение и арбитражное решение, сторонники процессуального подхода вместе с тем практически уравнивают арбитражное решение с судебным решением, что закономерно вызывает возражения у представителей «договорной» теории.

У процессуальной теории, как и у договорной, есть также два варианта: первый можно именовать теорией «акта юрисдикции» — судебного решения (А. Лене), смысл которой заключается в том, что перед арбитром стоит задача рассудить спор и вынести по нему решение, рассматриваемое как акт юрисдикции; второй — конструкцией «делегирования», основанной на тезисе о том, что источником полномочий арбитров является право того государства, в котором проводится арбитражное разбирательство. «Процессуалисты», не будучи в состоянии отрицать основополагающее, принципиальное значение арбитражного соглашения для всего механизма арбитража в целом, объясняют суть своих рассуждений таким образом: «Арбитражное соглашение должно предоставлять арбитрам полномочия, но как только эти полномочия предоставлены, арбитраж уже действует в пределах задач, поставленных перед ним, и обладает при этом абсолютной свободой, а арбитражное соглашение больше не имеет никакого влияния на вынесенное арбитрами решение» (А. Пийе)106. Бесспорно, такой подход явно расходится с действительностью. Отвергать то, что стороны весьма активно воздействуют на процедуру рассмотрения спора даже после заключения арбитражного соглашения, не представляется возможным. Это подтверждает и современная международная арбитражная практика. В частности, ст. V Нью-Йоркской конвенции 1958 г. о признании и приведении в исполнение иностранных арбитражных решений в числе оснований для отказа в исполнении называет такое обстоятельство, как то, что процесс не соответствовал соглашению сторон, ибо арбитры обязаны проводить разбирательство, базируясь на арбитражном соглашении. Арбитражное решение, вынесенное арбитрами после истечения сроков, установленных в соглашении, может быть исполнено лишь на добровольной основе. Вынесение решения по вопросу, не обусловленному арбитражным соглашением, препятствует принудительному его исполнению и т.д. Нет оснований и для согласия с «процессуалистами» в их утверждениях о том, что арбитражное решение якобы суть судебное решение, т.к. арбитры выполняют функции обычного судьи: разрешают споры, возникшие между сторонами, на основе специальных правил процедуры, руководствуясь при этом нормами права, а не указаниями сторон. Арбитры, по мнению приверженцев процессуального подхода, выполняют определенную публично-правовую функцию, т.е. осуществляют функцию правосудия. Следует сказать, что отголоски подобных рассуждений, составляющих ядро процессуальной теории арбитража, встречаются еще и сейчас.

В частности, нормы федерального закона США № 28 (§ 1782) предусматривают предоставление документов из Соединенных Штатов в порядке истребования доказательств для использования их «в слушании в иностранном или международном органе правосудия (tribunal)». Помимо обычной процедуры запросов через министерства иностранных дел или центральные органы юстиции соответствующего государства и США, правила раздела 1782 позволяют также любому заинтересованному лицу обратиться непосредственно в федеральный суд того района (district), на территории которого необходимое доказательство может быть получено. Термин «орган правосудия» (tribunal) по смыслу закона относится к государственным судам, в том числе, например, и к арбитражным судам Российской Федерации. Однако третейские суды есть общественные суды. Предполагается, что практика распространения действия норм раздела 1782, допускающих описанную выше упрощенную процедуру истребования доказательств иностранным органом правосудия, на третейские суды не может иметь места. Вместе с тем в решении 1994 г. по ходатайству российской внешнеторговой организации, поданному на предмет истребования доказательств для целей представления последних по ходу рассмотрения дела в МКАС, федеральный суд дистрикта

¹⁰⁷ См.: Хендрикс Г.П. Американская правовая помощь по экономическим спорам, разрешаемым судами и третейскими судами // Вестник Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации. Специальное приложение к № 3. Март 1999. С. 35.

¹⁰⁸ См.: Лунц Л.А., Марышева Н.И. Курс международного частного права. Международный гражданский процесс. С. 217 — 219.

как суд первой инстанции постановил, что МКАС является органом правосудия по смыслу закона107.

Арбитраж — это делегирование государством арбитру части исключительных полномочий осуществлять правосудие в пределах юрисдикции данного государства, с той лишь разницей, что делегирование арбитрам таких полномочий имеет место в специфических случаях, к коим законодатель относит споры из внешнеэкономических отношений (Н. Мотульский). Критикуя процессуалистов за несоответствующее действительности наделение арбитров публично-правовыми функциями, сторонники «договорной» теории не усматривали в согласии государства «прекращать деятельность своих судебных учреждений при арбитражном разбирательстве споров между сторонами» (Ф. Клейн) вытекающей отсюда необходимости констатировать тождество функций арбитров и государственных судей108.

Между тем возникает вопрос: насколько важно определить правовую природу арбитража? Действительно, решение этой задачи сопровождается рядом существенных практических последствий. Так, если арбитраж имеет договорно-правовое происхождение, то логично заключить, что к арбитражному соглашению и основанному на нем разбирательству, а также и решению можно применить различные коллизионные принципы как к обычному контракту, заключенному между сторонами (т.е. использовать привязку lege causae). Приведение в исполнение решения в таком случае возможно осуществить на базе принципов, свойственных принудительному исполнению по договору. С другой стороны, если это процессуальный институт, то к нему нельзя подходить иначе, как с позиций lege fori, т.е. закона того места (государства), где проводится арбитраж. Из последней гипотезы вытекает, что на иностранном арбитражном соглашении, т.е. соглашении, производство по которому должно вестись за границей (в некоторых же государствах — например в Германии — «иностранными» считаются и иные решения, даже и вынесенные на собственной территории, но подчиненные иностранному правопорядку), нельзя строить возражение против подсудности дела в местном государственном суде. Иными словами, составляет ли наличие иностранного арбитражного соглашения основание заявлять отвод по подсудности внутреннему суду и существует ли различие в этом плане между «национальным» и «иностранным» арбитражным соглашением?

Изложенное свидетельствует, что ни договорная, ни процессуальная теории не смогли дать всестороннюю аргументацию и объяснить природу арбитража и арбитражного решения. В результате в начале 50-х гг. XX в. формулируется еще одна позиция, в соответствии с которой арбитраж трактуется как институт, обладающий и процессуальными и материально-правовыми элементами (Дж. Сосе Халл), предложивший «смешанную» теорию, которая в одинаковой мере учитывает наличие в арбитраже и договорно-правовых, и процессуально-правовых элементов.

Теория «смешанной» правовой природы арбитража рассматривалась Институтом международного права на 44 сессии в 1952 г., которая приняла резолюцию, констатировавшую следующее: «Хотя арбитраж существует в силу совпадающих воль сторон, которые проявляются в арбитражном соглашении, однако, исходя из правовой природы института sui generis, арбитраж не может быть урегулирован в международных отношениях одним законом (привязкой) и обладает характером, требующим применения процессуального права». Впоследствии ряд отечественных авторов (А.Д. Кейлин, Л.А. Лунц, С.Н. Лебедев), поддержав подобное решение, строили свои выводы на основе квалификации арбитража с позиций этой теории, иногда именуя ее также «комплексной» теорией.

В этой связи нельзя не сказать о некоторых оценках, диссонирующих с разделяемым ранее советской, а ныне российской доктриной взглядом на природу арбитражного соглашения и арбитража в целом, основанным на вышеупомянутой теории, которые иногда встречаются в

¹⁰⁹ Цит. по: Богуславский М.М. Международное частное право: Учебник. М., 1998. С. 387.

¹¹⁰ См.: Böockstiegel К.-Н. Einfürhung in Recht und Praxis der Schiedsgerichtsbarkeit / / Nationales und Internationales Schiedsverfahrensrecht. Munchen, 1998. S. XXX.

практике отечественных арбитражных органов. В частности, сошлемся на одно из решений ВТАК при ТПП СССР, состоявшееся 9 июля 1984 г. по делу ВЮ «Союзнефтьэкспорт» к иностранной фирме «Джок Ойл». Истец (внешнеторговое объединение) заключило контракт на поставку иностранной компании значительного количества нефти и нефтепродуктов. После прекращения фирмой, находящейся на Бермудских островах, оплаты поставленного ей товара, дальнейшая отгрузка нефти истцом была приостановлена. Затем ВЮ «Союэнефтьэкспорт» на основании арбитражной оговорки, включенной в договор, оформлявший внешэкономическую сделку, обратилось во ВТАК при ТПП СССР. Ответчик в возражениях на иск ссылался на недействительность контракта, подписанного одним лицом (председателем объединения), что противоречило действовавшему в тот период советскому законодательству, содержавшему строго императивные нормы о порядке подписания внешнеторговых сделок. Ввиду недействительности основного контракта, по мнению ответчика, должно признаваться недействительным и арбитражное соглашение. ВТАК признала контракт недействительным с момента его подписания, однако отклонила утверждения иностранной фирмы об автоматической вследствие этого недействительности арбитражного соглашения. «Арбитражное соглашение, — говорилось в решении, — может быть признано недействительным лишь в том случае, если в нем будут обнаружены пороки воли (заблуждение, обман и др.), нарушения требований закона, относящихся к содержанию и форме арбитражного соглашения. Таких обстоятельств, приводящих к недействительности арбитражного соглашения, нет, и ни одна из сторон не заявляла о его недействительности со ссылкой именно на такие обстоятельства». В результате ВТАК указала следующее: арбитражное соглашение является «процессуальным договором, не зависимым от материально-правового договора» (выделено мною — Л.А.), и поэтому вопрос о действительности или недействительности этого договора не затрагивает соглашение109. Таким образом, несмотря на верное итоговое заключение третейского суда об автономности арбитражного соглашения от основного контракта, в который оно включено, невозможно признать правильной оценку правовой природы соглашения Сторон об арбитраже, присутствующую в приведенном решении.