Эпизод двадцать первый 12 страница

И был единственный аргумент, который мог меня спасти. Я не стал дожидаться, когда Содберг потеряет интерес ко мне. Я раскрыл свой козырь сразу же после того, как закончил свой рассказ. Человечество детально изучило свою звездную систему и ее ближайшие пределы – разумную жизнь так и не обнаружило. Это означает, что расстояние между землей и инопланетной расой исчисляется в световых годах. При этом большинство очевидцев утверждают, что корабли имеют физическую оболочку. По сути, они не отличаются от земных машин. Собрав эти доводы воедино, несложно понять, что единственная возможность совершать такие путешествия в физической оболочке - сжатие пространства. Других вариантов у них просто нет. Традиционный способ преодоления расстояний годится лишь для полетов по собственной прихожей. И не более. А о доставке масштабных грузов можно просто забыть. Питер согласился со мной, чему я был очень удивлен и рад, - закончил Чернов.

Он неуклюже вытер рукавом пот со лба и посмотрела на своего лечащего врача в ожидании вопроса. Но Лешниц лишь кивнул головой, предлагая ему продолжать.

- В лице Содберга я нашел настоящего ученого. Не прошло и десяти минут после моих откровений, как мы уже живо обсуждали перспективы новой технологии. Семен с трудом успевал за нами. Мы же имели дерзость нетерпеливо подгонять его. Я и Питер очертили круг вопросов, разделив их на первоочередные и второстепенные. После чего разбили их на условно решаемые и не решаемые в данный момент. Затем определили те научные дисциплины, которые теоретически могли бы заняться решением вопросов. Прошло чуть более часа, когда я понял, что мой новый знакомый много думал над возможностью импульсного воздействия на гравитацию. Он был уверен, что вектор движения выбран нами правильно. Признаюсь, дискуссия была крайне эмоциональной. Мы нередко перебивали друг друга. Начинали обсуждать вновь возникшие вопросы, не закончив обсуждение текущих.

Я с огромным трудом сдерживал себя, чтобы не открыть ему очевидный факт – технология работает и работает успешно. К сожалению, я не располагал доказательствами использования сжатия пространства. Моего знания в этом случае было явно недостаточно. С таким же успехом я мог бы сказать ему, что на самом деле напротив него за столом с аппетитом ест яблочный пирог разумная амфибия из глубины космоса, - опять пошутил Дельтас.

Он явно наблюдал за реакцией гостей Лешница, которые давно уже стали его гостями. Инопланетянин вошел во вкус. Шутить ему нравилось уже не меньше, чем вздыхать. Больше всего в шутках его привлекала обратная реакция людей – мгновенная и открытая.

- И что же было дальше? - уже привычно подтолкнул доктор своего пациента.

- На исходе второго часа мы затронули тему определения гравитационных колебаний. Разговор наш зашел о поиске признаков разума с помощью сверхмощных радиотелескопов. Я высказал неуверенное предположение, что такой телескоп можно попытаться реконструировать под наши цели. Каково же было мое удивление, когда Питер сообщил мне, что является одним из руководителей проекта по поиску внеземных цивилизаций. В программе Конгресса он был указан, как почетный член международного общества уфологов. Оказалось, что в его распоряжении находятся несколько телескопов и еще несколько опытных образцов. Кроме того, в команду, работающую под его началом, входят одни из лучших в мире специалистов по радиоэлектронике. А раз радиоэлектроника – все, что нам доступно… Так пусть у нас будут лучшие специалисты в мире!

Скворцов не смог сходу понять, насколько серьезно сказал последние две фразы Вадим Андреевич. Зато сходу понял, что Чернов и Дельтас увидели нечто в конце тоннеля. При ближайшем рассмотрении это нечто оказалось надеждой, и надежда эта была одна на двоих. Но у каждого – своя. У одного - надежда на бегство с Земли. У другого - надежда увидеть свой дворик близ метро на Динамо. Пьянило само осознание того, что она есть. Пусть далеко, пусть только в конце тоннеля, по которому еще ползти и ползти.

С тех пор, как московский инженер стал рассказывать о своих невероятных приключениях с американо-белорусскими уфологами, он словно помолодел. Будто черпал силы из своих воспоминаний, как русские богатыри черпали ее от «сырой земли». Разумная амфибия из глубин космоса или обезумевший специалист среднего звена? Не важно. Кто бы он ни был, но он звенел, как тетива, готовая в любую секунду доставить стрелу в цель. Даже если цель эта находится за тысячи световых лет. Он источал из себя аромат победы, силы и уверенности. Таким его не видел никто и никогда. Мама его, Чернова Марина Михайловна, и та ни разу не видела его таким. Даже когда он выиграл районную олимпиаду по математике. И когда влюбился в первую красавицу района Ленку. Даже тогда он не источал ничего подобного. Может быть, источал, когда ему было всего пять лет?

 

 

Эпизод двадцать первый

Москва, июль 1963 года

Да будет война!

Маленькие бойцы оглянулись. Посторонних глаз, способных помешать, они не увидели.

- Пожарника вот сюда поставь, - тоном приказа сказал Вадик Жиртресту и показал на крохотный кустик.

- Захочу – поставлю! - огрызнулся тот.

Чуть помедлив, он все-таки подчинился законному владельцу игрушки. Подумав, неуклюже снял ранец и поставил его рядом.

- Ладно, придурок, - снисходительно протянул Женька и сплюнул. - Сейчас я тебя отделаю, чтоб ты не вонял. А потом пойду играть в пожарника.

- Размечта… - только и успел ответить Вадька. Договорить он не смог - был сбит с ног увесистой тушей Калываева.

Жиртрест прыгнул на него с удивительной проворностью, которая никак не вязалась с его габаритами. Первые же секунды битвы произвели на пятилетнего храбреца сильное впечатление. Удар о землю был резким и мощным. Так Вадика не били еще никогда. Оказавшись на спине под Калываевым, он изо всех сил саданул его коленом в бок. В тот же момент Жиртрест ударил беспомощно лежащего врага кулаком в зубы, сильно разбив губу. Странно, но особой боли Вадька не почувствовал.

- Получай, урод, - хрипел сквозь зубы толстяк. Его искаженное злобой потное лицо пошло белыми пятнами.

В тот момент потомственный разведчик отчетливо понял, что с Калываевым он не справится. Сбросить с себя эту тяжесть казалось невозможным. Но он продолжал отчаянно молотить Жиртреста ногами. Попадал по спине. Получалось не очень сильно. В пылу борьбы Женька будто совершенно не чувствовал этих ударов. Дергаясь и извиваясь всем телом, Вадик чуть сместил корпус в сторону. Он ничего такого и не пытался сделать. Просто дрыгался, что было сил, вот и сместился, продолжая лупцевать Жиртреста ногами. В ту же секунду он почуял, что левая нога достанет коленом до ребер. Это был шанс. И он ударил, тут же получив кулаком по уху. Удар был сильный, но серьезной боли он опять не почувствовал. Зато попал толстяку по ребрам, отчего тот не то взвизгнул, не то хрюкнул. В следующий удар ногой была вложена вся ярость и отчаяние. Калываев взвизгнул сильнее и стал инстинктивно смещаться, чтобы не получить снова. При этом он молотил Вадьку по голове, стараясь попасть в лицо, которое тот закрывал руками, как мог.

Вадим Андреевич с ужасом осознал, что долго так не продержится. Удары коленом по ребрам, которые иногда достигали цели, не шли ни в какое сравнение с ударами по лицу. Надо было выбираться из-под Жиртреста, иначе конец. Драка продолжалась всего секунд десять, а у него уже были сильно разбиты губа и ухо. К тому же Женька, трижды ощутимо получив ногой по ребрам, ушел из-под атаки. Теперь Вадькина левая большого урона ему принести не могла, а ведь она была единственным его оружием. Толстяк прекрасно видел свое превосходство. Воодушевленный, он бил все сильнее и точнее. Битва подходила к концу. Как ни извивался Вадька, как ни дрыгался, сбросить с себя Жиртреста он не мог.

Вдруг стало трудно дышать, нещадно заболела губа. Победа Калываева была лишь вопросом времени. И тот решил ее приблизить. Вместо коротких ударов от корпуса, толстяк собрался влепить с размаху. Он широко замахнулся, высоко подняв руку. Измотанный Вадька уже мало что соображал. К тому же только что опять получил по уху и в челюсть. «Не сдамся, пусть лучше убьет», - отчетливо подумал он. Но в следующий момент произошло нечто такое, о чем Вадим Андреевич будет помнить всю свою жизнь.

Рука Жиртреста, высоко поднятая в замахе, вдруг замерла. Замер и сам Жиртрест. Так и сидел он верхом на поверженном противнике с поднятым вверх кулаком и застывшим лицом. Вадька опешил. Его первым инстинктивным желанием было вырваться из-под толстяка. Но сначала, за какую-то десятую долю секунды, он успел передумать кучу мыслей. Они молниеносно возникали в его голове и, стремительно проносясь, тут же исчезали, словно транзитные пассажиры. И все они были о неожиданном ступоре Калываева.

Догадки на сей счет были самые разнообразные – от относительно реальных, до совершенно идиотских. «Взрослые идут. Нарочно так замер. Сейчас будет говорить, что мы просто играем». «Я ему сильно попал ногой и ребро сломал, вот его и зажало». «Хочет, чтобы я прощения просил и обещал исполнить любое его желание. Думает, какое загадать». «Это такая Жирттрестова хитрость. Я сейчас начну из-под него выбираться. Руки уберу от лица, тут-то он мне и вмажет». «Пока мы дрались, его осы покусали, и он потому так сидит». «Наверное, у индейцев так принято делать, когда они кого-то побеждают. А Жирдяй насмотрелся фильмов и теперь воображает, Чингачгуг сраный». «Девчонки за нами подглядывали, и вот он своей победой хвастается – смотрите, какой я сильный». Была среди них даже такая. «Его фотографирует корреспондент из газеты «Труд», в которую мама пастилу заворачивает. А он позирует – хочет прославиться».

Ошметки этих глупостей еще мелькали у него в голове, когда он рванулся всем телом вверх из-под неподвижно застывшего толстяка. Если и не к победе, то хотя бы к спасению. К ужасу его, в тот же миг ожил и Калываев. Рука его стала опускаться, стремительно набирая скорость, словно кто-то вновь запустил кинопроектор. Но все-таки Вадька успел использовать то микроскопическое преимущество, которое каким-то необъяснимым образом подарила ему судьба.

Наполовину вырвавшись из-под пыхтящего враждебного сала, он выбросил руку вверх и вперед. Ударить Калываева он даже не пытался. Сейчас была задача поважнее. Он хотел ухватить его за неопрятные кудри. И если бы это удалось, то он бы дернул его за волосы – вниз и в сторону. Однако Калываев теперь тоже двигался, причем прямо навстречу Вадьке. Он обрушивался на него сверху, пытаясь с размаху попасть рукой в лицо. Частично освободившийся Вадька рванулся вверх, выбросив правую руку с растопыренными пальцами. Левой рукой он инстинктивно защищал уже разбитую физиономию. В результате – хаотическое столкновение с самыми неожиданными последствиями для обеих сторон.

Сокрушительный размашистый удар Жиртреста достиг цели, но совсем не той. Его тяжелый кулак на полном ходу попал Вадику в левую руку, которой он пытался прикрыть лицо. И попал весьма удачно, прям в раскрытые пальцы. Характерного хруста никто из них не услышал. Но Вадька утробно взвыл от острой боли в руке. Слезы брызнули из глаз, дыхание перехватило. Вечером хирург детской больницы имени Филатова скажет заплаканной маме, что палец сломан. Это была цена, которую отважный пацаненок заплатил за свой отчаянный выпад. И это того стоило. Правая рука Вадима Андреевича, которой он пытался ухватиться за густые вражеские кудри, попала Женьке в лицо. Растопыренная пятерня прошлась по толстой физиономии. Снизу вверх, по касательной. И вроде бы ничего страшного... Но на этот раз повезло Вадику. Его безымянный палец с нервно обгрызынном ногтем попал в глаз супостату, прямо под веко.

И только после этого карающая рука нашего героя намертво вцепилась в сальные вьющиеся волосы. Калываев, утробно воя, схватился ладонями за лицо. Может, это было и не больнее, чем сломанный палец, но эффект оказался куда значительнее. Мгновение спустя, Вадик что было силы дернул… Нет, даже не дернул, а всей тяжестью своего пятилетнего тела рванул зажатую прядь. Калываев кубарем слетел с него. И сразу же попытался вскочить, но не тут-то было. Боевая мощь врага настолько впечатлила Вадима Андреевича, что он и не собирался отпускать патлы, крепко зажатые в кулаке. Неистовые дети великой Советской страны покатились кубарем, яростно лягая друг друга. Безумно таращась уцелевшим глазом, словно мифический Циклоп, Жиртрест невпопад бил Вадьку ногами. А тот всячески старался совладать с толстяком с помощью его же прически, часть которой все еще была крепко зажата у него в кулаке. Преимущество было за Вадимом Андреевичем, но защитник принцесс и пожарников не был в этом уверен. Иногда ему неслабо доставалось от Калываева, который молотил ногами, словно лошадь в агонии. Но больше всего он боялся снова оказаться под грузной тушей. Второй раз ему точно не вырваться. Да и в первый-то повезло…

Не прошло и десяти секунд, как от хрупкого превосходства Вадима Андреевича практически ничего не осталось. Ради победы Жиртрест пожертвовал фрагментом своей шевелюры. Вырвавшись, он тут же навалился на Вадьку, понимая, что если вновь обездвижет его, победа будет за ним. Пытаясь оседлать бешенно сопротивляющегося малолетку, он пару раз вскользь схлопотал по роже, что не могло его остановить. На долю секунды Калываев представил, что будет с его драгоценной репутацией опасного первоклассника, если сопляк победит. Силы его тут же утроились. Он уже почти подмял под себя задыхающегося врага. Осталось лишь перебросить ногу, чтобы надежно оседлать вертлявого придурка. Дальше – дело техники. «Я буду его долго бить, - пульсировала сладостная мысль в голове Калываева. - А может быть, даже убью. Да, точно… Я его убью!».

Вадька не мог поверить, что все страдания оказались напрасными. Одна рука его практически вышла из строя, лицо было разбито. Когда они катались по земле, он в кровь разодрал колени. Кровь текла и из головы. Вадик не знал, почему. Но очень надеялся, что мозг не задет. И после всего этого он вновь оказался в исходной точке их битвы! Стойкий пятилетний солдатик подумал, что скоро ему будет очень больно. И это очень больно будет длиться очень долго. Как раз в этот момент толстяк наконец-то изловчился, прижал его к земле и рывком перекинул ногу. Но сделал это не на уровне ребер, как в начале схватки, а чуть ниже Вадькиной поясницы.

Этот излюбленный прием Калываева и решил исход битвы. Когда он, приподнявшись, переносил ногу, наш еле живой и плохо соображающий принц, увидел хоть какую-то возможность для удара. И, вполне вероятно, последнюю. Никуда особо и не целясь, он снизу пнул Жиртреста коленом. Попал точно в пах. Говоря понятнее, в область гениталий. И, чтобы окончательно развеять всякие сомнения, вмазал по яйцам. И сразу же еще раз. Калываев судорожно дернулся, заскрипел, хватая ртом воздух, согнулся и, почти беззвучно, сказал «кха-а-а-а».

Изможденный Вадька сбросил с себя толстяка и с трудом встал. Сначала на четвереньки. Ему бы сейчас полежать в травке полчасика, прийти в себя. Поплакать, в конце концов. Ему ж всего пять лет. Но он боялся снова оказаться в убийственном партере. Один раз это уже произошло, судьбу искушать не хотелось. Аккуратно встав на ноги, он, чуть прихрамывая, подошел к ранценосцу, свернувшемуся калачиком. Осторожно наклонился над ним, заглядывая внутрь лихо закрученного Калываева. Женька рыдал, закрыв лицо рукой. Другая рука пыталась утешить пострадавшие гениталии.

- Жирная свинья жива? - спросил Вадим Андреевич.

В ответ донеслось не то бульканье, не то хрюканье, все это пополам со стонами.

- Жива, - сам себе ответил он. - Жаль, - добавил, вздохнув.

Потрогал губу. Разбито было серьезно. Посмотрел на опухшую посиневшую руку, которая болела так, что постоянно текли слёзы. Представил, как мамка будет ругать его, да как потащит в больницу. Сделалось нехорошо. Аккуратно потрогал голову, опасаясь случайно задеть мозг и умереть. Ни черта не понял, кровь как кровь. Ухо распухло и болело, но терпимо. А вот его любимая пионерская рубашка была сильно порвана. Посмотрел на колени – мама дорогая… Опять ходить с зелеными болячками! А щипать-то как будет! «Остался я на месяц без пастилы. И без грузовика. Да еще и без пожарника…», - подумал он, обобщив результаты осмотра.

Вадька повернулся к толстяку. Тот уже пытался тихонечко сесть, опираясь на руку. Жиртрест все еще рыдал, противно искривляя слюнявый рот. Один глаз его опух и почти закрылся. Рукой он держался за надежду рода Калываевых. А в целом выглядел весьма неплохо. Если не считать разбитые коленки, крови на нем практически не было.

- Больно? - участливо спросил Вадик.

- Бо-о-ольн-а-а, - с трудом сдерживая плач, ответил Жиртрест.

- А я знаю, что сделать, чтоб не болело.

Женька вытер лицо подолом грязной рубахи, шумно втянув носом. Стараясь не смотреть на победителя, буркнул себе под нос:

- Что сделать?

- Сейчас покажу, - ответил Вадим Андреевич, уже совсем по-дружески.

С трудом поднялся, отчего разом заболело все тело. Калываев понуро опустил голову в ожидании рецепта, исцеляющего яйца. Вадька чуть отошел назад, смерил толстяка внимательным взглядом, и, пружиня футбольным подшагом, пнул его ногой в лицо. Жиртрест выдохнул каким-то странным звуком, не то «а», не то «э». И упал навзничь. Кровь легла на асфальт красивым веером.

- Это тебе за Анечку, морда фашистская! - сказал маленький герой дрожащим голосом.

По лицу его снова потекли слезы.

Пожарник стоял себе у кустов, как ни в чем ни бывало. Не обращая никакого внимания на разыгравшуюся на его глазах драму, он оптимистично пялился в белую стену котельной. Вадим Андреевич с удивлением понял, что брандмейстер ему больше не шибко-то и нужен. Сам того не заметив, за прошедшие несколько минут он сильно повзрослел.

Подхватив уцелевшей рукой дядькин подарок, Вадик подошел к Калываеву, который сжался в бесформенный комок, панически рыдая. Отвесив поверженному толстяку унизительного пинка, он смачно на него плюнул. (Так всегда делал Дениска Ванин – первый забияка и хулиган в деревне). Потом сказал сдавленным шепотом:

- Появишься у нас на площадке – вообще убью! Понял?

Совершенно обессилевший, он не стал дожидаться ответа. Все было и так ясно. Сейчас он думал только об Анечке. Он точно знал, что его белокурая принцесса плачет в домике. Потому что переживает и очень боится за него. А переживает и боится не оттого, что Калываев больше и старше его, нет! Потому что влюбилась. Влюбилась!!! От этой мысли он даже забыл про нестерпимую боль в распухшей руке. Влюбилась! Запретное слово билось в нем, словно беспокойный маятник. С каждым ударом оно обдавало его трепетным восторгом. Скорее бежать к ней, успокоить, рассказать про нежданную победу!

Но… не успел сделать и шага. Из-за угла котельной выскочила Анна Михайловна. Принц оторопел, и неспроста. Такой он ее никогда не видел. Растрепанные белоснежные кудри, сбившееся на одну сторону платье, заплаканные испуганные глаза и куклы, торчащие за поясом, словно какое-то невиданное девчачье оружие. Но больше всего поразила Вадима Андреевича увесистая палка, которую сжимала обеими руками эта маленькая, невесомая женщина. Поняв, что ее принц победил ужасного Жиртреста, она посмотрела на него огромными черными глазами и выронила палку из рук. Схватившись руками за лицо, точно так же, как ее мать, Анечка протяжно прерывисто вздохнула. Хромая, он подошел к ней и торжествующе улыбнулся.

- Вадик, бедненький, у тебя кровь! - Она испуганно плакала, прозрачный голосок еле звучал.

- Да так, ерунда! Не плачь! Мне и не больно ни капельки. - Он нежно посмотрел на нее и неловко дотронулся до ее руки покалеченной кистью.

- Ой, мамочки, у тебя рука опухла! И на голове тоже кровь, - пролепетала она, рыдая.

- Анечка, не плачь! Ну, пожалуйста… Я же победил! А ты зачем с палкой прибежала?

- Я… я тебе помочь хотела… а меня бабуля не пускала! А я потом ей наврала, что куклу забыла и убежала! А вон там палку взяла… - показала она рукой, куда-то назад и в сторону.

- Ты что, глупенькая? Когда мальчишки дерутся – не лезь. Никогда не лезь, понятно? Видишь, я и сам справился. - Он презрительно обернулся на Калываева. - Жиртрест теперь к нам никогда больше не полезет!

- Да? - сквозь слезы спросила Анна Михайловна, не в силах оторвать взгляда от любимого разбитого лица.

- Он даже на нашей площадке теперь не появится! Я его предру… предрупредил, - важно пояснил Вадим Андреевич, не справившись с этим непростым взрослым словом.

- Да… д-дай, посмотрю! - потянулась она к его синюшным распухшим пальцам, заикаясь от слез. Вадик послушно показал ей левую руку.

- Только не трогай, а то болит, - признался он.

Не переставая рыдать, Анечка погладила его по правой.

Вадик вдруг понял, что сейчас и сам разревется. Этого он допустить никак не мог, а потому на секунду крепко-прекрепко зажмурился. Иногда это помогало, но сейчас – не очень. Слезы неумолимо копились в глазах, готовые в любой момент опозорить его.

- Вадичик, миленький, я тебя… - услышал он слова Анны Михайловны.

Вадик похолодел, как перед началом этой страшной драки. Только, пожалуй, еще сильнее. Как вести себя, если она скажет то самое слово?! Слово, которое он раньше слышал только от мамы и бабушки. Он решительно не знал. И даже испугался его услышать…

- Я тебя… я тебя очень прошу – никогда так больше не делай! Никогда! - причитала его принцесса.

Она точь-в-точь повторяла свою мать, когда та, не в силах больше ругаться, умоляла образумиться старшего брата Анны Михайловны.

- Поклянись, что ты больше не будешь драться!

- Если тебя еще кто-нибудь обидит – тогда буду, - честно ответил Вадим Андреевич. И поспешно добавил. - А так просто - ни за что не буду, клянусь! Честное пионерское!

Чуть было успокоившаяся принцесса, снова расплакалась.

- Аня, не плачь, хватит! - твердо попросил ее Вадик, отчаянно борясь со слезами.

- Ла-адно, я и не-е- пла-ачу…, - согласилась она, шмыгая носом и тщетно пытаясь остановиться.

Отважный пятилетний мужчина был готов на все, лишь бы не заплакать вместе с ней. Лучше еще раз сразиться с двумя, нет, даже с тремя Калываевыми, только бы она не видела его слез. Глаза предательски намокли, горло сдавил невидимый обруч.

Он бы непременно заплакал, но тут ангел-хранитель пришел к нему на помощь. Вадька замер, будто прислушиваясь к голосу своего небесного заступника. По его лицу, перемазанному кровью, скользнула довольная улыбка. Чуть помедлив, он протянул пожарника Анечке, небрежно держа его за голову.

- Дарю! Он теперь твой.

- Что? - переспросила Анечка, от неожиданности перестав лить слезы.

- Бери! Бери, это тебе! - Вадим Андреевич настойчиво сунул игрушку ей в руки.

- Ты что, Вадичик! А как же ты?

- Я ж говорю – дарю! Значит, дарю, - назидательно произнес он.

- Вадик, не надо! Вдруг тебя мама ругать будет?

- С чего это? Мой пожарник. Что хочу с ним, то и делаю, - уверенно ответил Вадим Андреевич. - Не бойся, никто меня ругать не будет. За пожарника точно не будут.

Потупив глаза, Анна Михайловна залилась стыдливым румянцем.

- Вадик, миленький, спасибо большое! Ты такой хороший… И самый, самый храбрый! И еще - самый сильный! - с трудом проговорила она, не глядя на своего принца.

Почти не дыша, будто боясь спугнуть свое счастье, она схватила его грязную влажную ладошку. Прижав к груди пожарника, оглянулась на подвывающего Калываева и показала язык.

- Трус, - вынес ему окончательный приговор Вадим Андреевич.

- Ага, - согласилась Анна Михайловна.

Они мельком смущенно переглянулись. Была в этом взгляде большая любовь. Которая, как в сказках, - одна и на всю жизнь. И они пошли.

 

Эти двое, взявшись за руки, шли к детской площадке, унося с собой трагические и светлые события того дня. День этот они запомнят на всю оставшуюся жизнь, полную тревог, радостей, бед и надежд.

Как часто потом сиюминутное счастье Анны Михайловны будет пустым, потому что не сможет она разделить его с конопатым парнишкой на невидимом гоночном мотоцикле! Сколько раз, в самые горестные моменты своей жизни, станет Анна Михайловна звать своего принца, до боли в руках сжимая выцветшего от времени пожарника? Когда первый муж, грязно обдав ее матом, бросил их с трехлетним сынишкой, она все готова была отдать, чтобы только пятилетний мальчуган в белой рубашке с золотыми пуговицами вновь храбро набросился на обидчика. Когда в расцвете сил сгорит от рака ее обожаемый братик Сережка, какую цену будет готова заплатить она, чтобы хоть раз опять услышать: «Анечка, не плачь! Ну, пожалуйста!» В тот черный год, который разом заберет у нее папу и маму, как будет оплакивать она те далекие дни, когда была так счастлива на детской площадке? Ответы есть лишь у Господа. Да только мы их не услышим… Теперь это только их тайна.

Но… все это будет потом. А сейчас… Сейчас он, неуклюже прихрамывая, ведет ее за руку. А она смотрит на него с восторгом, прижимая к груди пожарника из далекого города со странным названием «Берлин». Весь мир, что стоит на пороге самого страшного события в его истории, принадлежит только им. Они уходят от нас с тобой, мой неизвестный читатель. Уходят навсегда. Их голоса тонут в шуме уютного московского дворика, который притаился рядом с метро «Динамо».

 

- Знаешь, Вадик, я теперь буду только с тобой играть. Всю жизнь!

- Здорово! Анечка, я тоже буду только с тобой, можно?

- Можно… Ты только больше не дерись, ты же обещал!

- Раз обещал, значит - не буду. Мужик должен свое слово держать.

- Вадик…?

- Че, Анечка?

- Скажи, только честно, не обманывай! А ты принц?

- Если честно, я не знаю. Зато ты – точно принцесса!

- Это почему еще?

- Потому, что ты добрая. И самая красивая! И умная… очень!

- Да?

- Ага.

- Вадик…

- Че?

- Ты только никому не говори, ладно? А я тебя…

 

Далее – неразборчиво.