ПРЕОБРАЖЕНИЯ ФИЛОСОФИИ

Впервые проект переосмысления специфики и задач философии, повышения ее творческого потенциала Бердяев представил в раннем трактате «Смысл творчества» с подзаголовком «Опыт оправдания человека» (1916), который и на склоне лет он считал одной из лучших своих работ.

Бердяев начинает философский дискурс с сопоставления философии и науки. В отличие от Хайдеггера он признает такое сопоставление плодотворным, высвечивающим нечто существенное в них. Чтобы жить и развиваться, говорит Бердяев, человек должен ориентироваться в мировой данности, со всех сторон на него наступающей. Наука и становится орудием приспособления к навязанной ему действительности: «Наука есть познание необходимости через приспособление к мировой данности и познание из необходимости»[13]. Она способствует самосохранению человека через опознание частных состояний сущего. Философия же дает ориентировку в совокупности бытия. Находясь на почве науки, человек пребывает в неволе у мировой данности, для философии же подобная зависимость есть падение и измена познавательной воле к свободе. Наука есть «послушание необходимости», в ней нет творчества, философия же стремится освободить человеческий дух от рабства у необходимости, и является творческим актом.

Складывается впечатление, что Бердяев нигилистически оценивает роль науки и не включает ее в сферу творчества. Но чтобы правильно понять мысль Бердяева, надо учитывать его понимание творчества и свободы. Он не вдается в описание лаборатории науки, не занимается разбором творческих операций, с помощью которых изучается объект. Его интересует смысл науки и философии в человеческом существовании. Наука преследует «прагматические», «жизненно корыстные» цели, она нужна человеку в настоящем, помогает ему удержаться и выжить в этом мире. А философия приподнимает человека над обыденностью, готовит его к будущему, совершает прорыв к свободе. Иными словами, Бердяев рассуждает не о творческих процессах в науке и философии, а о том, выполняют ли они творческую миссию в человеческой жизни. Т. к. наука не в силах преобразовать естественную необходимость, а только использует ее, она не вносит принципиально, творчески нового в существующий мир. Надо принять во внимание также максималистский подход Бердяева к свободе и творчеству. Свобода для него безосновна, она есть первоначало, предшествующее бытию и самому богу, и вместе с тем свобода – это финал, будущее состояние человечества. А творчество – индетерминированный порыв, запредельное усилие, преодолевающее мировую данность и выводящее за границы естественного порядка вещей. Творчество есть переживание силы, это победа.

Противопоставление науки и философии исходит у Бердяева из его заветной идеи о несовместимости двух планов бытия – материального и мистического. Наука погружена в царство повседневности и помогает человеку зацепиться в нем, а философия – не от мира сего. Но, двигаясь в этом противостоянии двух миров, Бердяев делает множество метких и тонких замечаний о земной реальности. Поэтому, памятуя о его излюбленной оппозиции двух миров, я остановлюсь в дальнейшем на его характеристике здешнего мира, тем более что трансценденция у Бердяева не похожа на традиционное христианство. Да и сам автор признает, что это – мечта и его «Самопознание» можно было бы назвать «Мечта и действительность». «О, Бог совсем, совсем не то, что о нем думают», – восклицает Бердяев – Бог это высшая сфера свободы, вечной и подлинной жизни^»[14]. Вот оно что, Бог – символ для обозначения свободы и вечности.

Но обратимся к посюстороннему миру. Ученые, мимоходом бросает Бердяев, занимались изучением отдельных сторон объектов, расчленяли мировую данность на специальные области и сокращенно, экономно описывали их «под наименованием законов природы». Наука, безусловно, имеет огромное практическое значение, она дает с помощью техники власть над природой. Но в науке нет человека как субъекта, а только в нем таятся родники свободы и творчества. Она осуществляет познание вне человека, т. е. с позиции абстрактного внеличностного наблюдения. Ее истины общеобязательны, потому что основаны на формальном общении, как в юридической практике, устанавливающей взаимное обязывание врагов. Да человеку и нет места в естественных науках после открытий Коперника и Дарвина, показавших человека крупинкой во вселенной и незначительной особью среди других живых организмов.

Необходимо различать, полагает Бердяев, саму науку как полезное практическое средство ориентации в мире и научность как способ познания и отношения к миру. Принципы и критерии научности выработаны специально для проведения научных исследований и должны действовать в сфере самой науки. Их не следует экстраполировать на другие области духовной жизни – на философию, религию, искусство, мораль: «Если признать философию специальной наукой в ряду других наук (например, наукой о принципах познания или о принципах сущего), то этим окончательно упраздняется философия как самобытная сфера духовной жизни. Нельзя уже будет говорить о философии наряду с наукой, искусством, моралью и т. п. О философии придется говорить наряду с другими науками, с математикой, с физикой, химией, физиологией и т. п. Но ведь философия – самостоятельная область культуры, а не самостоятельная область науки»[15]. Для философии важно не только сущее, но и должное, человеческие цели, идеалы. Она стремится придать смысл человеческой жизни и преодолеть бессмысленность круговорота вещей в природе.

Далее Бердяев останавливается на отличии наукообразной философии, стремящейся подражать стандартам научной деятельности, от подлинной философии. На протяжении всей истории философии, начиная с Аристотеля, включая средневековых схоластов, Спинозу, Декарта, Лейбница, Канта, Гегеля и кончая современными позитивистами, мыслители старались превратить философию в научную дисциплину. Наука достигла впечатляющих успехов, пользуется престижем в обществе, и философия не желает от нее отставать. «Философия есть принципиально иного качества реакция на мир, чем наука, она из другого рождается и к другому направляется», она нужна для выхода за пределы данности[16].

Подлинную философию от наукообразной (или критической, по терминологии Бердяева) отличает присутствие в ней человека – всегда субъекта (захваченного философствованием автора и подразумевающегося участника диалога, читателя), но никогда не объекта, не внешнего препарата для научных изысканий: «В определении природы философии и ее задач центральное место принадлежит вопросу об антропологизме в философии. Философия не в силах уйти от того первоначального сознания, что философствует человек и что философствуют для человека». Замечательно понимание Бердяевым тщетности усилий вытравить из философских сочинений присутствие автора, невозможности создания бессубъектной философии. Попытки освободить философское «познание от всякого антропологизма всегда будут производить впечатление поднятия себя за волосы вверх». Тем самым «хотят создать философию, в которой будет философствовать сама философия, а не человек. Почитателям наукообразности кажется, что философский антропологизм ведет к субъективизму, релятивизму, но, стараясь избавиться от человека, они выхолащивают философию. Они вроде бы стесняются и стыдятся того, что человек, остающийся для философии проблемой, «так очевидно предшествует философии и командует ею». Но так как без человека нет и философии, то большинство философов практикует «полусознательный, частичный антропологизм, антропологизм немного стыдливый и прячущийся». Отсюда снижение уровня философии: «Вне-антропологическая и под-антропологическая философия не может быть названа творческой философией – в ней нет творца, нет творческого преодоления творящим человеком мировой необходимости, в ней человек приведен в состояние абсолютного послушания категориям философского познания, стремящегося упразднить человека и себя поставить на его место», как было у Гегеля [17].

Подлинная философия «имеет дело не с фактом человека как объекта научного познания (биологического, психологического или социологического), а с фактом человека как субъекта высшего самосознания». «Робко и боязливо пробивается высшее самосознание человека в философии и совсем замирает в философии научной». В контексте сопоставления философии и нефилософии становится понятной бердяевская расстановка фигур в иерархии ступеней анропологизма. На высшую ступень пьедестала Бердяев, человек верующий, как это ни поразительно, ставит атеиста Фейербаха. Большое значение, говорит он, «для обострения антропологического сознания имеет пламенно-атеистическая философия Л. Фейербаха. Его гениальная «сущность христианства» есть вывернутая наизнанку истина религиозной антропологии. Для Фейербаха загадка о человеке оставалась религиозной загадкой»[18]. Оставим сейчас в стороне вопрос, почему Бердяева так влечет к себе «пламенный» атеист и зачем он вновь переворачивает открытую Фейербахом зависимость небесной идеализации человека от земного подлинника – это предмет особого разговора. Для обсуждаемой темы важно, что «сущность христианства» признана гениальной, ибо Фейербах открыто признал философский антропологизм. Среди русских авторов Бердяев выделил Несмелова, представившего «один из лучших опытов философской антропологии».

Куда прохладнее Бердяев отзывался о Шеллинге[19]. Хотя последний, по словам Бердяева, питался мистикой и предполагал раскрыть исключительность человека, «но у него можно найти лишь осколки учения о человеке». Натурфилософия подавила у него философскую антропологию, главным оказалось понятие природы[20]. Еще суровей судит Бердяев, казалось бы, близкую ему феноменологию Гуссерля. Бердяев цитирует его статью «Философия как строгая наука», в которой мудрость, философское глубокомыслие рассматривается как «знак хаоса», преобразуемого наукой в ясный порядок: «Превращение чаяний глубокомыслия в ясные рациональные образования – вот в чем заключается существенный процесс новообразования строгих наук». Наука уже поднялась от глубокомыслия к рациональной ясности, и философия, надеется Гуссерль, достигнет того же. Но, по мнению Бердяева, борьба против мудрости «есть борьба против философии, против творческой интуиции … творческой роли личной гениальности и одаренности в философском познании». А значит, Гуссерль хочет «истребить философию как искусство, как творчество», а науку посадить на трон [21].

Не ограничиваясь декларацией об антропологическом статусе философии, Бердяев стремится обосновать антропологизм и оградить философию от обвинений в субъективизме и релятивизме. Для этого нужно, говорит Бердяев, повысить в ранге не науку, а человека. Он приводит несколько весьма эмоциональных, перетекающих друг в друга доводов, которые разбросаны в свойственной ему несистематической манере по всему пространству его сочинений. Во-первых, человек это первое, непосредственно данное в самопознании, в котором субъект слит со своим предметом и через эту слиянность выходит во внешнее окружение. «Человек себя знает прежде и больше, чем мир, и потому мир познает после и через себя. Философия и есть внутреннее познание мира через человека, в то время как наука есть внешнее познание мира вне человека»[22]. Далее, человек – высшая форма бытия, сверхприродное существо, превышающее все вещи мира. Дробная часть вселенной не могла бы постичь целого. Само сознание человека как центра мира предшествует онтологии, гносеологии, всей философии. Эмпиризм, позитивизм, рационализм, критицизм делали основой философствования какие-то отдельные способности, но все искали источники познания в человеке. В духе античной традиции, а, также ссылаясь до Хайдеггера на Новалиса, Бердяев говорит о единстве в человеке микрокосма и макрокосма. Человек есть малая вселенная, поэтому он способен вместить ее в свое сознание: «Человек и космос меряются своими силами как равные». Это самосознание исключительности человека добыто не философией, оно предваряет всякое познание, а философия должна осознать эту предпосылку[23]. Речь идет не об индивидуально-психологических предпосылках, а о человеке как родовом существе, наделенном духом и потому способном объять мировой Логос.

Бердяев ставит вопрос о том, как могло появиться человеческое сознание. Ведь дух не выводим из природы. В конце концов, он апеллирует к божественной идее человека. Но ведь бог у Бердяева отнюдь не все может, он передал эстафету творения человеку и ждет от него небывалых свершений. Бог у него, скорее символ свободы и творчества. Бердяеву претит человекобожество, т. е. культ земного несовершенного человека, кесаря, он защитник богочеловечества, претворения в человеке божественных качеств, но еще ненавистное ему всяческие попытки принизить человека, свойственные его эпохе. В целом Бердяев возносит человека на головокружительную высоту, прибегая к мифопоэтическим приемам. «Я пытался создать миф о человеке», – признается он в «Самопознании»[24].

Главным делом своей жизни Бердяев считал разработку новой философии, базирующейся на антропологической посылке. Такую философию он называл творческой, становящейся органом творческой активности человека. Призвание философии – изменять жизнь (в мире объективации – частично и по возможности) и готовить переход в иное измерение, в котором уже не будет истории и времени. Развивая мотив творческого мессианства, Бердяев дает все более чеканные формулировки сущности антропологической философии, которая коренится в личном мироощущении мыслителя, в его собственном опыте. Она «связана с целостной жизнью духа. Она может узнать тайну бытия, лишь погружаясь в человеческую судьбу, лишь плача над ней, а, не отвлекаясь от нее»[25]. «Философия познает бытие из человека и через человека, в человеке видит разгадку смысла, наука же познает бытие как бы вне человека, отрешенно от человека. Поэтому для философии бытие есть дух, для науки же бытие есть природа … философия исследует человека и в человеке, исследует его как принадлежащего к царству духа, наука же исследует человека как принадлежащего к царству природы, то есть вне человека, как объект»[26]. (Курсив мой – Л. Я.) Философ «может сделать предметом своего познания Бога и природу, но его сфера есть по преимуществу сфера человеческого существования, человеческой судьбы, человеческого смысла. И он познает Бога и природу в этой перспективе». Поэтому «философия неизбежно антропологична, но познает бытие в человеке и через человека. И весь вопрос в том, чтобы повысить качество этого антропологизма, чтобы раскрыть то, что я назвал бы «трансцендентальным человеком», которого нужно отличать от совсем не человеческого «трансцендентального сознания»[27]. Трансцендентальный человек это не логическая абстракция, а единство индивидуальности и универсальности.

Русская философия еще не может быть «названа творчески – активной, антропологической философией», т.к. она строилась «до мирового кризиса культуры», полагает Бердяев. Исключение он делает для Несмелова и Федорова, осознавшего, что «философия должна перестать быть пассивным созерцанием, она должна стать активным действием в мире»[28]. В эмигрантский период жизни Бердяев углубил свое понимание антропологизма: творческая философия должна строиться на основе персонализма, исходить не из умозрительного всеобщего человека, а из живой личности, в которой воплощается универсальное. «Моя философия не принадлежит к онтологическому типу … – замечает Бердяев. – Наиболее враждебен я натуралистической философии, которая объективирует и гипостазирует процессы мысли, выбрасывая их вовне и, принимая их за «объективные реальности»… Моя философия есть философия духа. Дух же для меня есть свобода, творческий акт, личность, общение любви»[29]. Уточняя свое понимание универсальности личности, Бердяев пишет о своем особенном интересе к философии истории, находящемся в традиции русской мысли. «Я принадлежу к людям, которые взбунтовались против исторического процесса, потому что он убивает личность, не замечает личности и не для личности происходит», – говорит Бердяев. Но у историософской темы есть и другая сторона – не только трагический конфликт личности и истории, но и переживание исторических событий как личной судьбы, осознание своей ответственности и необходимости творческой активности[30].

Главные постулаты новой философии в понимании Бердяева: персоналистски-экзистенциальный антропологизм, творческий пафос, устремленность к свободе, признание человеческого духа главной ценностью. Поскольку он шел к тому духовно – культурному состоянию, которое он называл «персоналистической революцией», несопоставимой со всеми прежними революциями, постольку он постоянно возвращался к вопросу о сущности философии, о ее отношении к творческой миссии человека. Еще до Хайдеггера Бердяев понял, что основной вопрос философии – это вопрос о том, что такое философия, в чем ее предназначение в человеческой жизни. Философия не может быть на службе у партий, государств, академий, отдельных лиц и частных целей, она должна соответствовать царственному призванию человека в мире.