ЭГО В ПРОЦЕССЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТВОРЧЕСТВА

Прежде чем обратиться к интерпретациям творчества и приложениям этого понятия в различных предметных областях (В науке, искусстве, религии, повседневной жизни и т.д.) стоит рассмотреть, как устроено само это понятие, точнее, каким образом конструируется соответствующая идея.

Составляют идею творчества такие смыслы: «я», сознание этого «я», некий способ действования в сознании, полагание результата действования во мне, то есть объективация и опредмечивание, и, наконец, оценка. Надо сказать, что все перечисленные составляющие идеи творчества сами в свою очередь устроены сложно.

Относительно «я» и «эго» сказано в философии и психологии чрезвычайно много. Наиболее интересны здесь два момента: во-первых, экзистенциальный, то есть каким образом это «я» существует, способ его существования, и, во-вторых, конститутивный, то есть каким образом это «я» полагается среди другого сущего и как оно само себя полагает в качестве трансцендентального Эго. Самый известный пример конституции «я» – мыслю, следовательно, существую». Здесь оно конституируется через очевидное действие, происходящее в сознании, а, именно, мышление. Однако мысль и «я» взаимно друг друга предполагают. Поэтому приемлем и другой вариант самоконституции, предложенный Фихте: «Я есть» изначальное полагание «я» как его существование.

Относительно сознания выделим один лишь момент, а именно: «я» здесь выступает как полюс самотождественности. За конкретным «монадным эго» стоит (как призрак, по выражению Ж.П. Сартра) Трансцендентальное Эго. Последнее полагает самого себя, одновременно полагая существование объективного мира. Оно необходимо как некая невидимая точка, вокруг которой образуется мир. Конкретное «монадическое я» действует в душевной жизни реального человека, как полюс самотождественности сознания через него как бы от имени Трансцендентального Эго. «Я» занято непрерывной деятельностью – оно синтезирует «данные» сознания. Эти данные, однако, могут попасть в поле внимания, только включаясь в определенные, развертываемые этим «я» структуры. Через них осуществляется активность в полагании и истолковании бытия, в этом процессе «я» формирует предметы, делегируя им долю своей тождественности, то есть «я» полагает предметы одновременно с их самотождественностью.

Ядро идеи творчества в следующем сочетании смыслов: «я» полагает что-то, это что-то через активность навязывания тождества и разотождествления обретает предметность. Но Трансцендентальное Эго – это абсолютное полагание. Оно имеет силу конструировать объективный мир (в этом суть его понятия). Таким образом, предметность сознания выносится во вне в качестве предметности объективного мира.

В общем, процесс мышления строится по этой схеме. Но ведь творчество не в коей мере не сводится к мышлению. Элементарный шаг процесса мышления всегда двухактный: (1.) полагание вот этого и (2.) отождествление или разотождествление полагаемого вот этого с другим «данным» (то есть прежде включенным в горизонт существующего для «я»). Акт творчества же на много порядков сложнее этого элементарного (в смысле базового) мыслительного шага. Он включает в себя и другие душевные проявления и способности. Прежде всего, это также и акт воли. Творчество фактически демонстрирует нам непрерывную цепь принятия разнообразных решений, причем эти решения и разномасштабные: от важных и принципиальных до микроскопических, касающихся самых тонких нюансов.

Вовлечена в акт творчества всегда и чувственность, причем, в значительно большей степени, чем в обычной повседневной деятельности. Не говоря уже о воображении, представляющем собою модус (или, скорее, состояние) сознания, который можно было бы назвать мета-чувственностью.

Важный момент в идее творчества, о котором нельзя не упомянуть, состоит в оценке результата. Здесь в игру непосредственно включаются структуры культуры, несущие на себе неизбежно печать случайности. Набор «шедевров» исторически случаен. Роль образца могут играть, в принципе, многие произведения. И все же мы отличаем творческую «вещь» от любой другой. Дело в том, что даже независимо от социальной оценки результатов (попадают ли они в круг «шедевров», навязываемых в качестве образцов), в самом акте творчества происходит моментальный синтез всех способностей души, то есть в самой активности сознания реконструируется Трансцендентальное Эго, в обычном режиме остающееся всегда как бы за «экраном» сознания, за зеркалом. Оно становится как бы присутствующим. Наше личностное, конкретное, «монадическое я» заступает на его место и действует, как если бы оно полагало своей деятельностью мир в его целостности и объективности, как если бы это оно могло произнести: «Да будет!» и «Это хорошо!».

2.6. ПРОБЛЕМА ФИЛОСОФИИ ЯЗЫКА

В ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ

Проблема философии языка (его происхождения, сущности, структуры) проходит через всю историю философии. Достаточно ясно и остро проблема была поставлена уже в античной философии. Демокрит одним из первых мыслителей обратился к проблеме языка, хотя и не отрицал наличие у человека души. Он выдвинул гипотезу возникновения языка и ставил вопрос о том, в каком отношении находятся слова к предметам, обозначаемым этими словами. Связь между словами и предметами основана на сходстве слов с природой обозначаемых предметов или на обычном соглашении людей безотносительно к природе самих предметов? Демокрит считал, что люди не всегда владели речью. Речь возникла в процессе общения людей друг с другом. Из невнятного и нечленораздельного голоса стали выделяться слова. Появился речевой способ общения знаками и звуками. При этом в каждой местности в соответствии с конкретными условиями сложилась своя система языка. Для каждого предмета были установлены свои знаки[41]. Проблема соотношения языка, имен и изменяющейся действительности интересовала Кратила, но его взгляды по-разному трактуются у Платона и Аристотеля.

Проблема происхождения общих понятий, соотношение понятий, слов и предметов была осознана Аристотелем, над ней бился Эпикур, о чем писал Секст Эмпирик. Данная проблема проходит через всю средневековую философию и Эпоху Возрождения, как проблема соотношения номинализма и реализма. У стоиков использовалась троичная система знаков языка: означаемое, означающее и случай.

В Новое время большое внимание уделялось проблеме точности языка в связи с развитием научного знания. Ф. Бэкон обратил внимание на неточность слов обычного разговорного языка в своем учении об идолах. Идолы рынка – заблуждения, порожденные неправильным употреблением слов, которые особенно распространены на рынке. Многие слова основаны не на точном знании предметов, а установлены произвольно. В этой связи можно говорить о проблеме языка, слова которого требуют существенного уточнения. Выводы Ф. Бэкона оказали большое влияние на философские учения о языке Т. Гоббса и Дж. Локка.

Гоббс говорил, что истины математического знания с помощью слов человек постигает с помощью языка, а не непосредственным чувственным опытом, который не дает всеобщего знания. Человеческое мышление отождествляется с языком. Гоббс считает, что язык представляет собой специфическую разновидность опыта, источником которого служит сам человеческий ум. Мысли о воспринимаемом, появляющиеся в нашем уме очень скоро терялись бы и исчезали, если бы они не закреплялись в определенных словах, которые Гоббс называл именами. Имена в виде слов переводят и передают внутреннюю речь в речь говорящего во внешнюю, делают ее доступной для слушающего и, тем самым, обеспечивают возможность общения людей, понимания друг друга.

Гоббс формулирует и раскрывает свою знаковую концепцию языка. В известном труде «Левиафан» он пишет, что, познавая мир, человек оперирует именами или словами, которые он дает вещам или явлениям. Имена, слова выступают в двух значениях – в качестве меток и в качестве знаков. Имена, имеющие значение для конкретного человека – это слова-метки вещей. Они сугубо индивидуальны и субъективны. Что касается имен-знаков, то, по Гоббсу, это слова, с помощью которых осуществляется обмен мыслями. Имена-знаки есть следствие соглашения (конвенции) большой группы людей, придающего определенным меткам общезначимое содержание. На уровне слов-меток люди не могут наладить общение между собой. Оно становится возможным, когда имена-метки приобретают качество имен (слов) – знаков, т.е. когда люди, участвовавшие в соглашении, воспринимают и понимают данное слово-имя однозначно. Соединение определенным образом имен называется речью. Человек становится способным к умственным операциям лишь благодаря именам, благодаря тому, что он для воспоминания воспринятого изобрел словесные обозначения.

Вслед за Т. Гоббсом, Дж. Локк большое внимание уделяет проблеме роли слов в закреплении человеческих мыслей. При этом Локк отмечает, что слова являются непосредственными знаками человеческих идей. Поэтому они выступают орудиями, с помощью которых люди сообщают друг другу свои понятия, выражают свои мысли.

Локк по праву считается основателем семиотики, как общей теории знаковых систем, исследующей свойства знаков и их роль в познании. И это становится особенно очевидным при рассмотрении проблемы истины, которая в собственном смысле слова означает, – по мнению Локка, – лишь соединение или разъединение знаков сообразно соответствию или несоответствию обозначаемых ими вещей друг с другом. Локк, также как и Ф. Бэкон обращает внимание на несовершенство и неточность разговорного языка, который при использовании его в научном познании может создавать определенные трудности.

Занимаясь, в первую очередь гносеологическими проблемами в «критический период», И. Кант не мог обойти стороной проблему языка. Но и в «докритический период» данная проблема интересовала Канта в связи с анализом взглядов Лейбница. При этом Кант достаточно высоко оценивает попытку выразить принцип противоречия с помощью знаков. Кант не только не отрицает знаковую природу языка, но и признает существование определенной закономерности в ее выражении. Как известно, к проблеме языка Кант в «критический период» обращается в своей работе «Критика чистого разума» в связи с анализом аналитических и синтетических суждений, а также к проблеме знака и символики в работе «Критика способности суждения». Знаки по Канту материальны и ничего в себе не содержат ни от понятий, ни от созерцаний. Созерцания, при этом, подразделяются на схемы и символы, отражающие понятия. Под символами понимаются косвенные изображения понятий. Схемы – прямые изображения понятий. Так, например, монархическое государство при символическом изображении выступает в виде одушевленного тела или машины, хотя при этом между государством и машиной никакого прямого тождества нет.

Кант отождествляет образы вещей и символы, считая процесс познания символическим или образным. Но, в то же время, Кант стремится подчеркнуть различную природу символического познания и знаков, говоря о том, что знаки выступают опосредованными предметами, которые сами по себе ничего не значат, а только способствуют переходу от созерцания к понятиям. В этой связи символическое познание не следует противопоставлять индуктивному познанию, а дискурсивному, в котором знак способствует воспроизведению понятия. Символы выступают лишь средствами рассудка, но это косвенное средство, которое реализуется через аналогию с теми или иными созерцаниями, к которым применяются понятия рассудка. Символы с помощью изображения предмета придают понятию значение.

Но в то же время, по мнению Канта, символическое или образное мышление присуще лишь низшему уровню познания, который соответствует уровню рассудка. Знаковая система еще очень бедна и недостаточно гибка. Для подтверждения своей точки зрения Кант ссылается на специфику речи дикарей, как проявление неразвитого языка и познания. Это же находит свое проявление и у древних певцов, в том числе и у Гомера, когда недостаточность средств языкового выражения компенсировалась блеском изложения.

Символы не выступают некоей реальностью, которая стоит за нашими ощущениями, признавать подобное значило бы по Канту впадать в мистику. Символы изображают не только понятия, но и идеи, которые относятся к моральности, составляющие суть всякой религии и играют при этом полезную и даже необходимую роль, но только в течение лишь некоторого времени, то есть в рамках определенных пределов, за которыми идеалы могут быть подменены идолами в сфере чистого практического разума.

Символическое отличается от интеллектуального в той же мере, как богослужение отличается от религии. Но к подобной подмене приходят все народы мира. И в этой связи следует отличать правдивость учителей, составляющих священные писания, от истины учения при истолковании «Священного писания». Истину учения надо понимать буквально, а правдивость учителей лишь как символический способ представления.

Знак – это некий материальный элемент, который служит для узнавания и простейшего объяснения того или иного явления. Он не является понятием и не является элементом чистого разума, но относится только к рассудку.

Кант предлагает классификация знаков, в которой он выделяет три группы знаков: произвольные, естественные и знаки знамения[42].

Ницше обратил внимание на случайные метафоры языка, которые Ж. Лакан позднее назвал «плавающим» означающим. Ж. Деррида также отмечал, что «бессознательная аксиоматика» достаточно часто проявляется в повторяющихся метафорах. Р. Барт отмечал, что язык не только не мешает говорить, а является проявлением воли к власти. М. Мамардашвили подчеркивает, что мыслит не только человек, а мыслит кто-то в нем, что-то, проявляющееся как вдохновение. Большое влияние на развитие языкознания ХХ века оказали философские идеи марксизма, неопозитивизма, прагматизма, структурализма, феноменологии Гуссерля и др.

Проблема метафоричности языка, выделение «Я» и «Другого» получает развитие в философии конца ХХ века, и к ним обращаются представители различных философских направлений, как представители традиционной философии, так и представители постструктурализма и постмодернизма. Это как бы всеобщая попытка осмыслить не только уходящий век, но и уходящее тысячелетие. И этот рубеж особенно усиливает настроения предшествующего времени, не только как «заката Европы», и «предчувствия» конца человечества, но и вообще конца жизни на Земле.