Н и л был не только груб с Бессеменовым, он был нарочито с ним г р у б и неуважителен

Знаменитые фразы Нила: «права не дают, права берут», «хозяин тот, кто трудится» — звучали в устах К. Лаврова просто и без пафоса, который часто в спектаклях окрашивает эти удар­ные реплики героя, попросту обыденно, как истины давно извест­ные и непреложные. Режиссер, разумеется, знал и театральную, и литературоведческую трактовку этого героя, но полагал, что выделять Нила из общего ансамбля, из общей системы образов спектакля неправомерно. Историческое и социальное значение этого характера, этого человека, первого образа сознательного рабочего в русской драматургии тем более вырастало, а соци­альная сила оказывалась тем более неодолимой, чем крепче и реальнее представал он в жизненных связях спектакля. Не только Н и л разрушает мир Бессеменовых, не этот отдельный герой, который может и не обладать идеальным характером, а социальная, историческая реальность, д в и ж е н и е истории, ее объективная логика крушит мир мещанства.

Как и следовало ожидать, такая трактовка не всем пока­залась убедительной и основательной. Против нее, в частности, выступил признанный знаток творчества М. Горького Б. Бялик. Он высоко оценил многие стороны этого спектакля, был «пле­нен» им, однако высказал и ряд возражений, связанных с трак­товкой образа Нила.

Позволю себе привести пространную выдержку из его вы­ступления на обсуждении «Мещан», тем более что стенограмма не опубликована, а спор Б. Бялика со спектаклем имеет прин-

ципиальный характер, касается общих методологических проб­лем сценического воплощения драматургии А. М. Горького.

Б. Бялик говорил: «Прочитав пьесу, А. П. Чехов назвал роль Нила героической и был очень огорчен тем, что не все это понимают.

Я напомнил о словах А. П. Чехова потому, что его имя исключает понимание героической роли как роли, требующей котурнов, декламационного пафоса и т. п... Мы видели немало «простых», подчеркнуто заземленных Нилов, которые больше всего на свете боялись выглядеть ораторами: они что-то же­вали, когда произносили свои монологи, и всячески демонстри­ровали усталость Нила, то, что ему не до словесных баталий. Но снять Нила с котурнов, на которые его иногда действительно ставят,— это еще далеко не все. Пусть он прост, «обычен», ли­шен всякого искусственного ореола,— каков он все-таки как человек? Какова его жизненная позиция? Какие душевные ка­чества скрываются в этом простом рабочем парне? Прав он или неправ в своем поведении, в своем отношении к Татьяне, Петру, к старикам Бессеменовым? Ответы могут быть простыми или с л о ж н ы м и , но они д о л ж н ы быть определенными — без этого нельзя понять, раскрыть, оценить пьесу «Мещане». Бессеменовы считают Н и л а и его товарищей черствыми, жесткими, даже же­стокими, считают их виновниками своих страданий, обвиняют их в недостатке уважения к личности, в отсутствии гуманизма. Вы согласны с этим или нет? Находите вы какую-то правду в этих обвинениях или не находите? Я не нахожу. Не нахожу, хотя и не считаю Н и л а «идеальным героем». А спектакль говорит о том, что вы какую-то долю истины в бессеменовских упреках уви­дели. В о т в чем существо спора». П р о д о л ж а я , Б. Б я л и к прихо­дит к следующему выводу: «От того Нила, которого изобразил Горький, идет прямая линия к горьковскому Павлу Власову и к горьковскому Рябинину в пьесе «Достигаев и другие», к ре­волюционным вожакам рабочего класса, к той поистине герои­ческой роли, которую они сыграли в истории. От вашего Нила легче протянуть нить к какому-нибудь руководителю, прикры­вающему ссылками на былые революционные заслуги свое рав­нодушие к людям, свою душевную черствость. Дело ведь не только в истолковании одного из героев пьесы «Мещане». Дело в оценке горьковского революционного гуманизма, несущего в себе больше подлинного сострадания к людям, чем все стоны и жалобы всех Бессеменовых, пытающихся оградить свой ма­ленький душевный мирок от бурных волн истории».¹

Н у ж н о заметить, что Товстоногов на этом обсуждении ничего не возразил Б. Б я л и к у , ограничившись в своем слове т р а д и ц и -онной формулой благодарности всем выступавшим.

¹ Стенограмма обсуждения «Мещан». 22 февраля 1967 г. Хранится в каби­нете русской классики ВТО.

М о ж н о предположить, что он счел полемику излишней, ибо Б. Бялику в ходе обсуждения убедительно возражали Г. Бояд-жиев и другие выступавшие (Д. Золотницкий, Б. Костелянец), но, вернее всего, Товстоногов промолчал потому, что был пол­ностью уверен в своей правоте. Не в тезисах литературоведче­ского анализа, а интуицией художника увидел режиссер одного из центральных героев пьесы Горького в освещении, которое дает ему реалистическую объемность по нынешним меркам и со­общает художественную убедительность фигуре, концентрирую­щей новые исторические силы.

Бессеменов выступает как представитель и идеолог класса, сословия, более того, целого исторического уклада жизни. И этот сильный — бессилен перед Нилом, за которым новая правда, новая история, новый склад характера. Личные внутри­семейные конфликты обрели эпохальный масштаб. Все бы про­стил старик Нилу, ибо имел на него серьезные виды, видел в нем человека, который мог бы поддержать старый порядок. Не в том дело, что Н и л грубит, высовывает язык и не выказы­вает должного почтения, а в том, что уходит этот решительный и крепкий человек, уходит вместе с ним и надежда Бессемено­вых.

Выступавший на обсуждении «Мещан» Г. Бояджиев в ходе анализа тех же сценических ситуаций показал, что Б. Бялик предвзято оценивает образ Нила, ибо исходит из некоего вооб­ражаемого спектакля, из предвзятой концепции,— там, где Бя-лик видит Н и л а бездушным, Бояджиев видит его сильным, там, где Бялик усматривает грубость, Бояджиев показывает внутрен­нее достоинство и убежденность Нила. Спор этот отражает, разумеется, не разницу в умении «читать спектакль», а тот факт, что сдвинулась мера исторической объективности сцени­ческого реализма. Режиссура «Мещан» свидетельствует, что по­становщик обрел универсальный способ «сыграть» время, выра­зить его глубинные социальные контрасты всей системой ху­дожественных средств и образов спектакля, не полагаясь только на помощь (но, естественно, и не отвергая ее) отдельного ге­роя. «Мещане» Товстоногова просто были первыми — в этом их историческое значение, в этом открытие режиссера, а затем по­следовали такие спектакли, как «На дне» в «Современнике», в Рижском театре русской драмы и в Драматическом театре го­рода Горького, «Последние» в Рижском тюзе, «Мать» на Та­ганке, «Достигаев» в Малом театре.

Вокруг названных спектаклей возникали аналогичные споры, но литературоведческие концепции были у ж е бессильны перед художественной реальностью искусства. Открыв нового Горь­кого для себя, Товстоногов помог ему утвердиться в искусстве советского театра.