МЕСТНЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ ПОДАЛ ИСК ОБ «ОШИБОЧНОМ РОЖДЕНИИ»

Уиллоу О'Киф во многом абсолютно нормальная пятилетняя девочка. Она ходит в детский садик, где учится читать, считать и играть на музыкальных инструментах. На переменах она дурачится с одногодками. Покупает обеды в столовой. Но в одном Уиллоу не похожа на всех остальных пятилеток: иногда ей приходится ездить в инвалидном кресле, иногда – пользоваться ходунками, иногда – надевать ножные скобы. Всё потому, что за свою недолгую жизнь она успела сломать шестьдесят две кости. Причина тому – врожденная болезнь под названием «остеопсатироз», которую, как считают ее родители, следовало диагностировать на раннем сроке беременности, чтобы они успели сделать аборт. Хотя супруги О'Киф всем сердцем любят свою дочь, счета за ее медобслуживание давно уже не может покрыть никакая страховка. И теперь родители девочки – лейтенант Шон О'Киф из Бэнктонского полицейского департамента и домохозяйка Шарлотта О'Киф – пополнили ряды пациентов, судящихся со своими акушерами‑гинекологами за то, что те вовремя не сообщили об аномалиях в развитии плода и, следовательно, не дали им шанса прервать беременность.

Более половины американских штатов признают подобные иски, и в большинстве случаев конфликт решается полюбовно – меньшей суммой, чем постановили бы присяжные, поскольку страховщики не любят показывать детей вроде Уиллоу присяжным Однако в этическом смысле подобные иски представляют определенные затруднения, ведь что тогда можно сказать об отношении нашего общества к инвалидам? Кто посмеет осудить родителей, ежедневно наблюдающих за страданиями своего ребенка? Кто вправе определять, какие отклонения должны повлечь за собой аборт и есть ли такие люди вообще? И что почувствует сама Уиллоу, услышав показания своих родителей под присягой?

Лу Сент‑Пьер, президент Нью‑гемпширского подразделения Американской ассоциации людей с ограниченными возможностями, говорит, что понимает, чем руководствуются родители вроде четы О'Киф. «Это поможет им справиться с непосильными финансовыми трудностями, которые влечет за собой воспитание ребенка‑инвалида, – говорит мистер Сент‑Пьер, прикованный к инвалидному креслу из‑за врожденной спинномозговой грыжи – Но в подобных исках слышится предостережение самим детям – инвалиды не могут жить полноценной жизнью. Если ты не идеален, тебе тут не место».

Напомним, что в 2006 г. Верховный суд штата отклонил поданный еще в 2004 г иск об «ошибочном рождении» на сумму в 3 миллиона 200 тысяч долларов.

Они даже разместили нашу фотографию – семейный портрет, снятый пару лет назад для циркуляра «Знакомьтесь с участковыми». У Амелии еще не было скобок на зубах.

Рука у тебя была в гипсе.

Я отшвырнул газету, и она приземлилась на скамейку напротив. Чертовы журналюги! Они что, караулили у здания суда, чтобы потом прочесть выписку? Любой человек, который прочитает эту статью, – а ее прочтут абсолютно все, газету доставляют в каждый дом, – подумает, что я затеял это ради денег.

А это неправда. И в доказательство своих слов я вынул из кошелька двадцатидолларовую бумажку и оставил ее в оплату двухдолларового завтрака, который мне даже не успели подать.

Через пятнадцать минут, по пути заглянув в участок, чтобы узнать адрес Марин Гейтс, я уже притормозил у ее дома. Дом, кстати, оказался совсем не таким, как я ожидал. Вокруг стояли садовые гномы, а почтовый ящик был в форме свинки (почту клали в рыльце). Обшивочная вагонка была выкрашена в фиолетовый цвет. В этом домике могли жить Гензель и Гретель, но никак не суровая адвокатесса.

На мой звонок Марин вышла в футболке с обложкой «Револьвера» The Beatles и спортивных штанах с буквами UNH вдоль ноги.

– Как вы здесь оказались?

– Нам нужно поговорить.

– Позвонили бы… – Она оглянулась в поисках Шарлотты.

– Я один.

Марин скрестила руки на груди.

– Мой адрес не указан в телефонной книге. Как вы меня нашли?

Я пожал плечами.

– Я же полицейский.

– Это грубое нарушение права на…

– Отлично. Можете подать на меня в суд, когда суд над Пайпер Рис закончится. – Я показал ей утреннюю газету. – Вы читали эту дрянь?

– Да. Мы не можем влиять на прессу, разве что отвечать: «Без комментариев».

– На меня не рассчитывайте.

– Прошу прощения?

– Я не буду участвовать в этом суде. – Произнеся эти слова, я словно перевалил тяжкую ношу на плечи какого‑то другого слабака. – Я подпишу всё, что скажете. Хочу, чтобы всё было чин чином.

Марин растерялась.

– Зайдите в дом, побеседуем.

Если снаружи ее дом меня просто удивил, то интерьер его буквально потряс. Одна стена целиком была завешана полочками с фарфоровыми статуэтками, другая – кружевами. На диване, как водоросли по поверхности озера, плавали салфетки.

– Уютно у вас, – солгал я.

Марин равнодушно взглянула на меня.

– Я снимаю дом со всей меблировкой, – пояснила она. – Хозяйка живет во Флориде.

На обеденном столе я заметил стопку папок и блокнот. По полу были разбросаны смятые листы бумаги – что бы она сейчас ни писала, процесс явно не шел.

– Послушайте, лейтенант О'Киф… Я понимаю, что знакомство наше началось не самым лучшим образом и дача показаний… тяжело вам далась. Но давайте попробуем еще разок. В суде всё будет иначе. Я абсолютно уверена, что сумма компенсации, назначенная присяжными…

– Мне не нужны ваши грязные деньги! – перебил ее я. – Пусть сама все забирает!

– Мне кажется, я поняла, в чем проблема. Но поймите и вы: это деньги не для вас и не для вашей жены. Это деньги для Уиллоу. И если вы хотите обеспечить ей достойную жизнь, вам нужно выиграть это дело. Если вы сейчас пойдете на попятную, это будет лишняя зацепка для защиты…

Она слишком поздно поняла, что я рад дать защите лишнюю зацепку.

– Моя дочь, – сквозь зубы процедил я, – читает на уровне шестиклассницы. Она прочтет и эту статью, и, пожалуй, десятки подобных. Она услышит, как ее мать признается всему миру, что не хотела ее рожать. Так что вы, Марин Гейтс, сами ответьте мне на вопрос, как будет лучше: если я приду‑таки в суд и сделаю все возможное, чтобы загубить ваше дело, или если я останусь дома, чтобы Уиллоу могла обратиться за помощью хоть к кому‑то, когда заподозрит, что никто не любит ее за непохожесть на других?

– Вы уверены, что для вашей дочери так будет лучше?

– А вы? – задал я встречный вопрос. – Я не уйду отсюда, пока вы не дадите мне на подпись все необходимые бумаги.

– Вы же не думаете, что я смогу наспех что‑то набросать в воскресенье утром, да еще и не у себя в офисе…

– Даю вам двадцать минут. Встретимся там.

Я уже собрался выйти на улицу, когда Марин остановила меня.

– Погодите. А ваша жена… Что она думает о вашем поступке?

Я медленно повернулся к ней.

– Моя жена обо мне не думает.

В тот вечер я Шарлотту не увидел. На следующее утро тоже. Я прикинул, что этого времени хватит, чтобы Марин сообщила Шарлотте о моем решении. И все же даже самый принципиальный человек подчиняется инстинкту самосохранения: я бы ни за что не вернулся домой без пары‑тройки стаканчиков для храбрости. А поскольку я еще и коп, надо было дождаться, пока алкоголь выйдет из организма и я смогу вести машину.

К тому времени, если повезет, она уже будет спать.

– Томми! – окликнул я бармена, придвигая свой пустой бокал из‑под пива.

В этот бар мы пришли вместе с ребятами после работы, но они уже все разъехались по домам, к женам и детям. Ужинать. Для предобеденного аперитива было уже слишком поздно, для ночных гулянок – слишком рано. Помимо нас с Томми, в баре сидел только один человек – старичок, обычно начинавший пить в три часа дня и прекращавший, когда за ним приезжала дочь.

Над дверью звякнул колокольчик, вошла какая‑то дама. Под облегающим леопардовым пальто обнаружилось еще более облегающее ярко‑розовое платье. Из‑за таких вот нарядов прокуроры обычно и просирают дела об изнасилованиях.

– Прохладно на улице, – сказала она, усаживаясь на табурет рядом со мной.

Я не отрывал взгляд от дна своего пустого бокала. «А ты попробуй одеваться – может, согреешься», – подумал я.

Томми вручил мне новую порцию и обратился к женщине:

– А вы что будете?

– «Грязный» мартини, – сказала она и улыбнулась мне. – Вы не пробовали?

– Не люблю оливки, – ответил я, прихлебывая пиво.

– Я люблю высасывать перец, – призналась она, распуская волосы. Золотистые кудри хлынули ей на спину рекой. – Как по мне, пиво на вкус не лучше наполнителя для кошачьих туалетов.

Я рассмеялся.

– А вы пробовали?

Она вскинула бровки.

– А у вас разве не бывало так, что смотришь на что‑то – и точно знаешь, какой у него вкус?

Она же сказала «что‑то», верно? Не «кого‑то», а «что‑то»…

Я никогда не изменял Шарлотте. Даже мысли не возникало. Бог свидетель, мне по работе приходится иметь дело с множеством весьма доступных барышень. Возможность имелась. Если честно, даже сейчас, на восьмом году брака, я не хотел никого, кроме нее. Но женщина, на которой я женился, – та самая, что у алтаря обещала каждый день кормить меня ванильным мороженым, пускай оно и хуже шоколадного, – изменилась. Дома меня ждала другая. И эта женщина была от меня далека. И думала лишь об одном. И настолько хотела добиться того, чего у нее не было, что напрочь забывала о том, чем располагала.

– Меня зовут Шон, – представился я.

– Тэффи Ллойд, – ответила она, пригубив мартини. – Как конфета. Тэффи, я имею в виду, не Ллойд.

– Ага, я догадался.

Она прищурилась, всматриваясь в мое лицо.

– Мы с вами раньше не встречались?

– Думаю, я бы запомнил.

– Нет‑нет, я уверена. У меня прекрасная память на лица… – Она осеклась и победно щелкнула пальцами. – Я видела ваше фото в газете! У вас дочка болеет, правильно? Как у нее дела?

Приподымая бокал, я подумал, слышно ли ей, как бешено колотится сердце у меня в груди. Она узнала меня по газетному снимку? Если она смогла, кто еще узнает меня?

– Всё хорошо, – скупо откликнулся я и залпом осушил бокал. – Мне как раз пора домой. К ней.

И черт с ней, с машиной! Пройдусь пешком.

Но не успел я встать, как ее голос остановил меня.

– Я слышала, вы пошли на попятную.

Я медленно повернулся к ней.

– Этого в газете не печатали.

Внезапно образ глупенькой блондинки растаял. Пронзительно‑голубые глаза сверлили меня.

– Почему вы пошли на попятную?

Кто она? Журналистка? Это ловушка? Я слишком поздно ощутил профессиональную тревогу.

– Я просто хочу, как лучше для Уиллоу, – пробормотал я, второпях натягивая куртку и чертыхаясь на скомкавшийся рукав.

Тэффи Ллойд положила на стойку свою визитную карточку.

– Для Уиллоу будет лучше, – сказала она, – чтобы этот суд вообще не состоялся.

Кивнув мне, она накинула на плечи леопардовое пальто и вышла из бара, оставив едва начатый мартини.

Я взял визитку и провел пальцем по рельефным буквам.