Отзыв о диссертационной работе архитектора Дубяго Т.Б

«Русское садово-парковое искусство первой половины XVIII в.»

Работа представлена в двух томах текста двух альбомах иллюст­раций. Основной текст - 485 стр. приложения (подлинные документы, выписки из источников, списки литературы, иллюстраций и т.д.) - 648+20=668 стр. В альбомах 126+87=213 фотографий (по спискам: в быв­шем у меня экземпляре несколько менее).

Исследование подразделяется на три основных части. В первой рассматриваются материалы 1690-1730 годов - периода обозначаемого автором временем «Образования регулярного стиля в садово-парковом искусстве», во второй 1730-1762 годов, времени «обогащения и заверше­ния регулярного стиля», в третьей дается анализ композиционных прие­мов садово-паркового искусства первой половины XVIIIвека и определя­ется их значение для советского паркостроения.

Необходимость исследования вопросов истории русского садово-паркового дела, задача - освоение опыта и лучших традиций русского пар­кового искусства, достигавшего в XVIII веке столь высокого расцвета, чрезвычайно важная и актуальная тема.

Как вполне убедительно показывает диссертант во введении, имеющаяся у нас литература в своем большинстве дореволюционная, со­вершенно не в состоянии нас ныне удовлетворить.

Диссертант подошел к работе совершенно правильным путем -непосредственного широкого привлечения первоисточников. Капитальная упорная работа в архивных и музейных хранилищах Ленинграда и Моск­вы, позволила обнаружить громадное количество, в большинстве своем ранее совершенно неизвестных материалов. Детальное обследование всего сохранившегося в натуре, раскрыло, в ряде случаев, фрагменты некогда существовавших парковых композиций. Привлечение всего имеющегося опубликованного материала, разбросанного по многочисленным, подчас очень редким публикациям, позволило заново переоценить все эти данные и извлечь из них, иногда исключительно ценные указания и детали.

В результате этой громадной и чрезвычайно трудоемкой работы была создана база для коренной переоценки всех наших представлений о русском садово-парковом искусстве первой половины XVIIIвека. Можно без преувеличения сказать, что диссертация раскрывает нам заново целый большой раздел русского искусства, до настоящего времени незаслуженно забывавшийся.

Во вводной части к первому разделу автором подобран материал для характеристики русского садово-паркового искусства XVIIвека. Сре­ди ряда интересных фактов и материалов, приводимых здесь, особо хоте­лось бы выделить данные о «висячих садах» - убедительно показываю­щие, что этот своеобразный тип сооружений, получивший столь значи­тельное распространение в XVIIIвеке, имел глубокую традицию в рус­ском строительстве предшествующего времени. Затем рассмотрены общие вопросы садово-паркового дела петровского времени, организация работ, освоение опыта, подготовка кадров, разработка типовых проектов, созда­ние питомников и т.д. На большом конкретном материале анализируется даже садово-парковые комплексы Петровского времени в Петербурге, Москве, Прибалтике. К более широко известным ранее, как Летние сады (основным знаниям о которых мы обязаны кандидатской диссертации Т.Б. Дубяго), присоединены совсем мало изученные, а подчас известные вообще лишь по названиям — как Итальянские сады, сады Апраксина на Фонтанке и Мойке), сады на Островах, в Екатерингофе и др. Но и о Лет­них садах диссертант сообщает чрезвычайно много новых, ценных, фак­тических данных.

Можно, пожалуй, пожалеть только, что автором не включены в обзор своеобразный небольшой садик при Зимнем дворце Петра I на Зим­ней канавке и сад при большом дворце Меншикова на Васильевском Ост­рове, в том виде, как он изображен на гравюре А. Зубова (если только эта стадия в истории участка не фантазия самого Зубова - в последнем случае хотелось бы это также уточнить). Они дают несколько иные, как мне ка­жется, типы садов - небольшого сада, тесно связанного с домом и сада изолированного домом от набережной. Они бы еще лишними примерами подтвердили общее положение автора диссертации, что при различных расположениях садов - с гаванями, с каналами и т.д. Общие приемы пла­нировки сохранялись в начале XVIII века фактически теми же.

Парк Екатерингофа служит переходом к пригородным примор­ским резиденциям. Здесь наряду со Стрельной, Петродворцом (Петергоф), Ломоносовым (Ораниенбаум), затронут вопрос о ранее совсем неизвест­ных объектах - как дачи Меншикова - Фаворит и Монкураж; дачи Голов­кина. Капитально пересмотрен вопрос о Стрельне, глава о которой впер­вые в таком объеме раскрывает эту композицию.

Почти заново «открыты» автором диссертации резиденции север­ного побережья залива-Дубки. Благодаря неутомимой энергии автора, ей удалось не только достаточно подробно осветить строительство всех трех «Дубков» - «Ближних» (или «Новых»), - «Средних» (или «Старых») и «Дальних» (или «Больших»), но и отыскать и отождествить в натуре как регулярную часть «Дальних» («Больших») Дубков, так и местонахождение «Ближних» («Новых») Дубков. Эта своеобразная группа приморских парков начала XVIII века, просуществовавшая, в своем первоначальном виде, весьма недолго, фактически впервые освещается в рассматриваемой диссертации.

Из материалов по Москве этого времени особенно следует отме­тить данные о Головинской дачи на Яузе - вошедшей, впоследствии, в известные Анненгофские сады. Ценны так же данные об усадьбе Меншикова в Ижоре, о пригородных дворцах в окрестностях Таллина, (Ревеля) и Риги.

Вторую часть автор начинает с рассмотрения материалов по Мо­скве. Наряду с ценными данными об Анненгофе, здесь даются, имеющие совершенно исключительный интерес и значение, обзоры усадебных пар­ков на Яузе. На основании совершенно новых, впервые обнаруженных, изученных и определенных автором диссертации графических докумен­тов, вырисовывается целая группа прияузских парковых композиций - «Бхартов дом» (впоследствии дворец Разумовского, ныне сад при Инсти­туте Физической Культуры им. И.В. Сталина), «Слободской дом», «Хамовейный дом», «Красносельский двор» и др.

Этим заново раскрывается целый раздел в истории русского садо­во-паркового искусства XVIII века и восстанавливается необходимое зве­но в развитии парковых композиций раннего XVIII века и середины сто­летия.

Далее детально анализируется с привлечением обширнейшего но­вого документального материала парковые комплексы г. Пушкина (Цар­ского Села) ряда приморских дач («Собственная дача» около Петродворца), а также таких как Екатерингоф, Каменный остров, Ропша. Большое внимание вновь уделено Летним садам, дальнейшая судьба и реконструк­ция которых обстоятельно прослеживается. На основе детального анализа графических материалов, воссоздается картина парковых дач по берегам Фонтанки и Мойки.

Очень большое значение имеет раздел, посвященный Киеву, т.к. здесь автором диссертации обнаружены проектные материалы, позво­ляющие рассмотреть вопрос о разработке и утверждении проектов садово-парковых композиций в середине XVIII века.

Детальный анализ по отдельным объектам, проведенный в двух первых частях, суммируется в третьей, заключительной части. Здесь рас­сматривается развитие композиционных приемов в зависимости от изме­нения конкретных исторических условий, уточняется и подытоживается данные о технических приемах решений и выполнения отдельных элемен­тов садов, применявшихся в первой половине XVIII века, об ассортименте деревьев и т.д.

Большое место отводится в этом разделе подведению итогов всех проводимых изысканий о роли и значении выдающихся русских мастеров паркостроительного дела, до настоящего времени незаслуженно игнори­ровавшихся и забывавшихся. Наряду с известным зодчим М. Земцовым, роль которого как паркостроителя, в значительной степени впервые широ­ко освещается в рассматриваемой диссертации, выявляется роль таких крупнейших мастеров как Иван Сурмин и Михаил Кондаков, также большого числа других паркостроителей, среди которых Антон Баранов, Семен Лукьянов, Петр Родионов, Борис Сидоров и др.

Значительный интерес представляет выяснение вопроса о школах садовых мастеров, существовавших в России в начале и середине XVIII века. Этот раздел, а вместе с ним и вся основная часть диссертации, за­ключается ценнейшими главами, в которых подытоживаются характерные черты русского паркостроения и определяется их значение для развития нашего советского садово-паркового искусства,

В обширнейших приложениях даются документальные данные, подтверждающие положения тексты - в виде целых документов, их час­тей, выписок из относительно редких изданий и т.д.

Основные замечания, которые могут быть сделаны рассматривае­мой диссертации, касаются, в большинстве ее редакционной стороны. Неудачной можно признать саму систему изложения, принятую автором диссертации. Она отказалась от обычного приема выделения в примеча­ниях всех ссылочных данных и второстепенных, хотя подчас и очень ин­тересных и ценных подробностей и включила все в основной текст, сосре­доточив в «приложениях», как указывалось выше, только выборки из до­кументов и публикаций. Это привело к значительным трудностям воспри­ятия текста. Местами основная линия рассказа настолько перебивается второстепенными деталями, ссылками, заглавиями изданий и пр., что тре­буется значительное напряжение, чтобы не упустить развития и последо­вательности повествования. Отступления заводят подчас совсем в сторону от главной темы работы, как, например, чрезвычайно интересное само по себе, впервые приводимое, но не имеющее непосредственное отношение к теме диссертации детальное описание отдельных комнат в доме Екатери­ны I, стоявшем в Третьем летнем саду на берегу Мойки (вплоть до сюже­тов шпалер, украшавших комнаты - см. стр. 123-124). С другой стороны ссылочные данные даются далеко не всегда с надлежащей полнотою. Есть случаи, когда вообще не ясно о каких материалах идет речь. Так на стр. 88 автор очень хвалит изумительную простоту сада при «Загородном дворце» в Кронштадте - совершенно не уточняя при этом вопроса о том, на осно­вании каких документов мы можем вообще судить об этой планировке. На стр. 213 идет речь о водяном лабиринте на «Дундуковой даче», причем так же неясно откуда взяты сведения об этой «Дундуковой даче» - что за «план» на основании которого автор диссертации судит об этом замысле? В отношении ряда графических документов глухо указывается только на­звание Архива, что, конечно, далеко недостаточно, чтобы его обнаружить.

Многие ссылки настолько неясны, что требуют значительных усилий для своей расшифровки. Так постоянно встречается: «Курбатов говорит» (стр. 406), «Успенский предполагает» (стр. 376), «Архипов пи­шет», «Столпянский выдвигает» (стр. 376), причем на долю читающего предоставляется выяснять, где они все это «говорят», «рассказывают», «предполагают, «пишут», и «выдвигают». Учитывая, что большинство из перечисленных авторов публиковали очень много, становится очевидным, как трудно пользоваться подобными ссылками. Как образец непонятных ссылок можно привести весь текст стр. 52, где идет речь о «гравирован­ных изданиях» (по-видимому XVIII века?) «напечатанных» (?) «в издани­ях нашего времени» (?), а далее они уже называются «сериями гравюр, о которых сказано выше» и упоминается о каком-то «авторе статьи», о ко­тором вообще раньше ничего не говорилось.

К этой же категории замечаний может быть отнесено отсутствие какой-либо системы в списках библиографии, внутри общих разделов пропуски мест и дат изданий, чрезвычайно затрудняющие чтение, а также очень малоубедительную классификацию литературы «по вопросам садо­во-паркового искусства» (очевидно подразумевается - Россия XVIII века) предлагаемую на стр. 9. (Навряд ли, в частности, возможно «Санкт-Петербургские ведомости» относить к «мемуарам» и т.д.)

К вопросам редактирования следует отнести и некоторую нерав­номерность в объемах разделов. Конечно, вполне понятно, что невозмож­но, базируясь на подлинных документальных материалах, осветить с оди­наковой полнотой все рассматриваемые сады и парки. Однако известной, и значительно большей, чем в рассматриваемой диссертации, равномерно­сти, несомненно, можно было добиться за счет некоторого сокращения (или переноса в примечания) различных более мелких деталей и т.д. хотя бы в отношении особенно выделяющихся - как Летние сады, Стрельна и т.д.

Наконец, к редакционным вопросам следует отнести и следую­щую особенность диссертации. Диссертант рассматривает парки, в основ­ном, как природные комплексы - с точки зрения их планировки, роли во­дяных факторов, зелени и т.д.

Вопросы малых форм - павильонов, беседок, скамеек и т.д. затро­нуты по существу только в отношении Летних садов. Учитывая громад­ный объем и неисследованность материала, можно вполне согласиться с подобным ограничением. Но, желательны были бы соответствующие по­правки и большая последовательность в изложении за счет, быть может, сокращения или переноса в примечания этих материалов и по Летним са­дам.

То же относится и к вопросу о мраморной скульптуре. В Летних садах она затронута достаточно широко с точки зрения ее роли в комплек­се сада, разумеется, а не в плане изучения самой скульптуры, что лежит безусловно за пределами темы диссертации, но рассматривается только в разделе середины столетия, тогда как указывает и сам автор диссертации скульптура подобного типа находилась в большом числе в летних садах Петровского времени. Вопросы о мраморных скульптурах в других парках (в частности в Царском Селе, где их так много) затронуты слишком бегло.

Из других, более частных вопросов, отмечу следующее:

1) Вид­нейший русский пейзажист середины XVIII века (как наглядно свидетель­ствуют материалы альбома прилагаемого к диссертации) Михаил Ивано­вич Махаев выполнял для подобных композиций собственноручно только рисунки, хотя, как известно, сам так же был и гравером. По его рисункам специальная группа граверов (это известно уже давно, так как почти все гравюры подписаны) и живописцев (это убедительно доказали изыскания последнего времени М.С. Коноплевой и Г.Е. Лебедева) осуществляли гра­вюры и картины маслом. Автор диссертации все время говорит о «Гравю­рах Махаева» (за одним только исключением - вид Ораниенбаума, где автором указан один их двух граверов Челноков, а Махаев, наоборот, со­всем не упомянут, ср. илл. 89), но одновременно считает изображения Летнего дворца (существующее в нескольких повторениях и гравюра) ра­ботой «неизвестного мастера» и указывает на Леспинаса, как автора вида Петергофа, хотя Леспинас просто перегравировал, с несколькими упроще­ниями и отступлениями известный лист Челнокова и Артемьева с рис. Махаева, который и в данном случае, конечно, остается автором компози­ции. Ввиду чрезвычайной важности роли Махаева в изображении именно садово-парковых комплексов середины XVIII века его роль следовало бы выявить более четко и уже во всяком случае правильно выделять его рабо­ты.

2) Автором поставлен интересный вопрос о том, что некоторые из дошедших до нас чертежей, имеющие подпись «рисовал ученик» (такой-то) - следует рассматривать как учебные работы. В этом плане приводится два чертежа. Один Петра Родионова, известный уже давно, с «Историче­ской выставки Архитектуры 1911 года», где он был, правильно датирован серединой XVIII века, но помещен почему-то среди материалов Петров­ского времени и другой - Ермила Ермилова.

Мысль эта, сама по себе, очень интересная. Быть может, тщатель­ный пересмотр разнообразных архитектурных материалов XVIII- начала XIX веков и за пределами паркостроения, поможет, в дальнейшем, лучше осветить вопросы постановки архитектурного образования в то время конкретные сведения о приемах, которые ныне, как известно, столь мало­численны. Но хотелось бы более развернутых доказательств в пользу при­водимых примеров. В частности сходство чертежа Родионова с планиров­кой «Нового сада» Царского Села (на что указывает сам автор диссерта­ции) настолько велика, что невольно кажется, что мы имеем здесь один из вариантов планировки этого сада, а вовсе не учебную работу.

Я не останавливаюсь на более частных и мелких замечаниях, воз­никающих по ходу ознакомления с исследованием, т.к. они в большинстве относятся к редакционным нечеткостям или слишком частным вопросам, не меняющим общей картины.

В целом, подводя итоги, можно сказать, что диссертация Т.Б. Дубяго раскрывает нам заново на основе большого, тщательно прове­ренного, убедительно проанализированного материала, целый большой раздел русского искусства первой половины XVIII века. Выводы, наме­чаемые автором, указывают на несомненное практическое значение всей работы для нашего советского садово-паркового искусства.

Автор, безусловно, заслуживает искомой степени доктора архи­тектуры. Хотелось бы пожелать, чтобы рукопись диссертации, после не­которой редакционной работы, была непременно издана, а сам автор про­должил бы свои изыскания и столь же обстоятельно и глубоко осветил нам дальнейшие судьбы развития русской и советской садово-парковой культуры.

Л.М. Тверской