Постмодерн, капитализм и гегемония

Теперь вернемся к проблеме постмодерна у Фуко. Я уже писал о том, что единственный текст с пропагандой Фуко политического постмодернизма в понимании французской школы (см. далее), который мне удалось найти, это его предисловие к американскому изданию «Анти-Эдипа» Делеза и Гваттари[vi]. Как-то негусто для автора множества книг и курсов лекций, тысячи страниц которых посвящены формированию общества Модерна. По мнению друга Фуко Жака Донцелота, на самом деле, Фуко ненавидел эту работу Делеза и Гваттари. Ряд исследователей связывают это с конфликтом амбиций, имевших место в богемной интеллектуально-политической среде, и вполне возможно, что это так. Но дело в том, что, на мой взгляд, из фундаментальных работ и идей Фуко вообще никак не выводится его принадлежность к воинственному французскому постмодернизму, который определял климат этой среды. То есть, вполне возможно, ангажированность с ней личности Фуко имела чисто конъюнктурный или эмоциональный характер в то время, как концепции Фуко являются предпосылками для совсем другого видения проблем модерна и постмодерна.

Как я уже писал выше, критика идей Фуко адептом романтического модернизма Хабермаса исходила из того, что Фуко показывает модерн в достаточно неприглядном, неромантическом виде в отличие от апологетов мифа Ренессанса и Просвещения. На этом же основании некоторые считают Фуко антимодернистом и, следовательно, автоматически постмодернистом. Но все эти субъективные идеологические выводы едва ли относимы к Фуко, который был не идеологом вроде модерниста Хабермаса или постмодерниста Делеза, но технологом, мыслителем-технологом. В самом начале своего курса лекций «Безопасность, территория, население» Фуко оговаривается:

«…анализ этих властных механизмов, к которому мы приступили несколько лет назад и который продолжаем сегодня, — анализ этих властных механизмов никоим образом не является процессом общетеоретического исследования того, что есть власть: он не включен в него ни на правах одного из его направлений, ни хотя бы как начальный этап постижения объекта. В самом деле, нам нужно просто выяснить, где все развертывается, как это происходит, между кем и кем, между какими точками складывается взаимодействие, в каком технологическом режиме и с какими последствиями.

Однако в таком случае, если наша работа и станет первым шагом в создании теоретической конструкции, а на большее мы и не рассчитываем, это будет начало не теории того, что есть власть, а теории власти: ибо власть для нас как раз не субстанция, не флюид, не нечто проистекающее отсюда или оттуда, но всего лишь совокупность механизмов и процедур, основная роль (функция и задача) которых — пусть они и не всегда с ней справляются — заключается не в чем ином, как в обеспечении власти. Тезис о том, что анализ властных механизмов запускает процесс построения некой теории власти, имеет смысл исключительно при условии, что власть мы понимаем именно так и только так — в качестве совокупности процедур».

То есть, Фуко в своих исследованиях максимально избегает оценочных суждений в отношении их объектов. В этом смысле его подход к политическим исследованиям в отличие от подавляющего большинства порожденных модерном мыслителей (будь они сторонники или противники модерна) максимально объективен. Он пытается относиться к предмету своих исследований так же, как биолог или химик: его «практики» или «техники» были для него той же, подлежащей холодному исследованию данностью, что «процессы» или «реакции» для биологов и химиков.

Но Фуко в своих исследованиях все же говорит о пришествии постмодерна. Или, точнее, пост-модерна. И речь тут идет о разнице, гораздо более принципиальной, чем один дефис. Выше я уже излагал взгляды Фуко на то, что в конце концов буйство Модерна, проявляющего себя через абсолютистское государство-бога, в конце концов упирается в вытекающую из его же интересов политическую экономию и корректируется ей. Политическим закреплением результатов этой коррекции становится либерализм, точнее, национал-либерализм, то есть, либерализм, порожденный экономизацией государства-нации и функционирующий в его рамках. Это важная оговорка, чтобы подчеркнуть, что речь идет не о радикальном либерализме (или «радикализме» в английском понимании, см. выше), который отталкивается от наличия ценностей и источников права, превосходящих государство.

Так вот, эти идеи Фуко блестяще развивает в следующем за ним курсе лекций – «Рождение биополитики». В нем он фактически раскрывает логику либерализма как воплощения политической экономии, разъясняет принципиальные политические принципы австрийской школы, немецкого ордолиберализма, анализирует развитие послевоенного неолиберализма в Европе и Америке.

Фуко детально показывает идеологический и политический генезис послевоенного западногерманского государства. Если сводить его описание в сжатую формулу, пожалуй, для этого лучше всего подойдет следующая его цитата: «Государство в современной Германии можно назвать государством радикально экономическим, используя термин «радикальным» в строгом смысле: дело в том, что у него как раз экономический корень».

То есть, теория и практика либерализма, в особенности послевоенного либерализма, свидетельствует о превращении государства в фабрику производства, но уже не нации и граждан, а рынка и его участников. Причем, важно понять, что речь не идет исключительно об экономической сфере – речь идет о расширении экономических, рыночных принципов на все без исключения сферы жизни человека и общества. Вот что он говорит об этом:

«…нужно, чтобы сама жизнь индивида (например, в его отношении к своей частной собственности, к семье, к своему домашнему хозяйству к своей обеспеченности, к своей пенсии) сделала его чем-то вроде постоянного и разностороннего предприятия. Таким образом, этот аспект Gesellschaftspolitik немецких ордолибералов состоит в реформировании общества по модели предприятия, предприятий как его мельчайших частиц.

…какова функция распространения формы «предприятия »? С одной стороны, конечно, речь идет о распространении экономической модели, модели спроса и предложения, модели инвестиции-затрат-прибыли, из которой выводится модель социальных отношений, модель самого существования,форма отношения индивида к самому себе, ко времени, к своему окружению, к потомству, к группе, к семье. Мультипликация экономической модели, это верно. А с другой стороны, ордолиберальная идея сделать из предприятия повсеместно распространяемую социальную модель в их анализе или планировании опирается на то, что они обозначают как реконституцию целого ряда нравственных и культурных ценностей, которые можно было бы назвать «горячими» ценностями, представляющимися антитезой «холодному» механизму конкуренции. Поскольку в этой схеме предприятия речь идет о том, чтобы сделать так, чтобы, если использовать бывший в моде у неолибералов классический словарь, индивид больше не отчуждался от своей рабочей среды и от своей жизни, от своего домашнего хозяйства, от своей семьи, от своей естественной среды. Речь идет о том, чтобы реконституировать вокруг индивида конкретные опорные точки, что Рюстов называлVitalpolitik? Таким образом, возврат к предприятию — это одновременно экономическая политика и политика экономизации социального поля в целом, поворот всего социального
поля к экономике, но в то же самое время политика, представляющаяся какVitalpolitik, функция которой — компенсировать все, что есть застывшего, бесстрастного, калькулятивного, рационального, механического в присущей экономике игре конкуренции».

Однако читатель может спросить, почему вся эта тотальная экономизация рассматривается как пост-модерн, и будет прав. Разве помещение человека в рабочие рамки капитализма[vii] не влечет за собой автоматически его подчинение множеству разновидностей дисциплинарной власти, которые в совокупности образуют собой фабрику модерна или государство-корпорацию (и наоборот, корпорацию-государство)? Но Фуко пишет о том, что целью послевоенного европейско-американского неолиберализма становится замена принципа гигантской корпорации, винтиком которой становится отдельный человек (юнгеровский рабочий, где корпорация в широком смысле это идеальный инструмент выявления гештальта работы) на принцип сети предприятий, мультипликации принципа предприятия на все и вся:

«…я хотел бы подчеркнуть следующее: дело в том, что в идее Gesellschaftspolitikприсутствует то, что я назвал бы экономико-этической двусмысленностью, связанной с самим понятием предприятия, ведь что значит заниматься Gesellschaftspolitik в понимании Рёпке, Рюстова, Мюллер-Армака и т. п.? Это значит, с одной стороны, фактически распространить форму «предприятия» на социальное тело или сеть; это значит переосмыслить социальную сеть и сделать так, чтобы она могла распределиться, раздробиться, разделиться не на гранулы индивидов, но на гранулы предприятий. Нужно, чтобы жизнь индивида описывалась не как индивидуальная жизнь в рамках крупного предприятия, такого как фирма или, в пределе, государство, но [чтобы она] могла описываться в рамках множества отдельных, вписанных одно в другое и переплетающихся предприятий, которые, так сказать, досягаемы для индивида, будучи достаточно ограниченны в размере, чтобы деятельность индивида, его решения, его выборы могли иметь значимые и ощутимые результаты, а также достаточно многочисленны для того, [чтобы он] не зависел от одного из них…».

Таким образом, пост-модерн Фуко имеет совершенно другие предпосылки, чем французский постмодернизм. Тот пост-модерн, который единственный обосновывается им как возможный в его произведениях, вытекает из мультипликации и распространения экономических принципов отношений на все общество, включая политику, культуру, семью и т.д.

Но разве это не одно из тех пониманий, которому Делез и Гваттари объявляют войну в своем «Анти-Эдипе», исходной негативной формулировкой которого становится «желающее производство» как корень всего зла? Когда Фуко пишет восторженное предисловие к «Анти-Эдипу» (ненавидимому им, со слов его друга), он фактически растворяется в чужом дискурсе, дискурсе Гваттари и Делеза. Связать его с работами и выводами Фуко в области генезиса общества и сделать вывод о том, как, благодаря каким «практикам» может стать возможным такой радикальный постмодерн, совершенно невозможно. Когда же Фуко развивает свой дискурс, становится ясно, что пост-модерн может быть возможным благодаря экономизации всех общественных отношений, то есть, всеобъемлющему торжеству рынка как новой организующей силы, а не анархии и радикальной деконструкции. И в этом смысле пост-модерн Фуко является ничем иным как американо-германским неолиберализмом, создавшим послевоенное единство Евро-Америки[viii].

Однако в странах с сильной левой традицией, а это романоязычные страны, включая Францию, чей постмодернизм питался из этого источника, этот евро-атлантический неолиберальный оптимизм не мог не столкнуться с серьезным сопротивлением[ix]. «Рождение биополитики» в этом смысле было со стороны Фуко игрой на упреждение, так как он сам поставил в нем основные вопросы, по которым можно атаковать излагаемую им точку зрения.

Главный из них – это природа экономики и ее соотношение с проблемой гегемонизма (включая агрессию и волю к безраздельной власти). Разве они не присущи экономике и капитализму, не подпитываются им и не вытекают из него? Ровно так считают многочисленные левые, включая и левых постмодернистов. Фуко – технолог. Тот же Делез и Гваттари в своем «Анти-Эдипе» только и делают, что вскрывают (пытаются вскрыть!) сущность власти, будь она экономическая или политическая. В этом их преимущество – в целостности концепции. Но какого рода эта целостность? Это целостность чисто произвольного потока мыслей, сплошь и рядом производящего впечатление откровенной психоделики. Фуко же работает с объективными процессами, практиками, техниками. Это его сильная сторона, но здесь же и его уязвимое место – он, как признается сам, не пытается дать ответ на вопрос о природе власти, но показывает, что есть власть, как она работает.

Уклоняясь дать свой ответ на этот принципиальный вопрос, в «Рождение биополитики» он, тем не менее, излагает на него точку зрения австрийской школы и немецкого ордолиберализма, не подвергая ее никакой критике. А их позиция сводится к тому, что, нет, рынок, капитализм сами по себе не являются источником тоталитаризма. К нему приводит их использование в политических целях, то есть, подчинение собственности власти, экономики политике, в конечном счете, и идеологии.

Фуко в «Рождение биополитики» в этом смысле занимает совсем уж крайнюю позицию, противоречащую тому, что он писал о фашизме в предисловии к «Анти-Эдипу» чуть менее, чем полностью:

“Я хотел бы указать также, что государство, которое можно назвать тоталитарным, вместо того чтобы характеризовать его через интенсификацию и эндогенное распространение механизмов государства, это называемое тоталитарным государство не есть экзальтация государства, но, напротив, представляет ограничение, ослабление, подчиненность автономии государства, его специфичности и присущего ему функционирования — но по сравнению с чем? По сравнению с другой вещью, с партией. Иначе говоря, идея заключается в том, что принцип тоталитарных режимов не нужно искать во внутреннем развитии государства и его механизмов; тоталитарное государство — это не административное государство XVIII в., не ослабленное до предела Polizeistaat XIX в., это не административное, предельно ослабленное бюрократическое государство XIX в. Тоталитарное государство — это нечто иное.

Его принцип нужно искать не в этатистском правлении или этатизации, рождение которой мы видим в XVII и XVIII вв., а в том, что можно было бы назвать партийным правлением. Партия — это весьма необычная, весьма занятная, совершенно новая организация, это новое партийное правление, появившееся в Европе в конце XIX в., и, вероятно (я постараюсь показать вам это в следующем году, если эта идея не выскочит у меня из головы),10 это партийное руководство и есть исторический источник таких тоталитарных режимов, как нацизм, фашизм, сталинизм»”.

В общем, капитализм, экономика не являются источниками политических зол. Поэтому задача неолиберализма заключается не в борьбе с капитализмом или его ограничении, но в защите капитализма от политических злоупотреблений, в том, чтобы экономические принципы возобладали над политическими, а не наоборот. Зафиксируем пока эти выводы для последующего обсуждения…