Господь заповедовал нам 8 страница

«Да уж, — усмехнулся отец Игорь, — скромные вы люди. Не каждому руководителю, не каждому политику дадут столько места в газете, сколько вам. Интересно, кто автор?»

И прочитал: «Олег Аверинцев».

— Аверинцев, Аверинцев… — повторил он. — Это случаем не Олежка, который со мной в параллельном классе лицея учился? Он, если память не изменяет, поступил на факультет журналистики, работал где-то на телевидении, потом, говорят, за границей. А ну-ка, ну-ка…

Он созвонился со своими старыми школьными друзьями и быстро установил, что это был тот самый Олежка, и записал его номер телефона. Уже через минуту на другом конце раздался знакомый голос:

— Игорек, я тебя сразу узнал! Привет, дорогой! Или к тебе нужно обращаться по-другому? Болтают, что ты сан принял, по духовной линии пошел. А ведь каким умницей был и в математике, и в литературе, какие надежды на тебя наши учителя возлагали. Или то все треп?

— Нет, Олежек, я действительно в сане, служу священником.

— Надеюсь, на нормальном приходе?

— Да, вполне, я очень доволен. Да и семья тоже.

— Тогда жди сегодня в гости, после работы заскочу, посидим, вспомним школьные годы чудесные. Диктуй адрес, я записываю.

— Пиши: деревня Погост, Ильинская церковь.

— Ты что, шутишь? — после паузы спросил Олег. — Разве не в городе служишь, не в нашем кафедральном соборе?

— Там хватает своих. А я служу на своем приходе, в деревеньке Погост. Есть такая…

— Да знаю, где она есть, — Олег не мог поверить отцу Игорю. — Тмутаракань. Край географии. Настоящая черная дыра. Кто туда попал — канул навеки.

— Я же не канул, — возразил отец Игорь. — И не только я: здесь люди спокон веков живут, а сейчас их даже больше стало.

— Знаю-знаю, — рассмеялся Олег. — Не так давно наш корреспондент там был, интересный материал подготовил, мы на него много откликов получили. Да можешь сам зайти на наш сайт и почитать.

— Да я без сайта уже прочитал. У меня в руках тот самый номер. Я ведь по этому поводу и побеспокоил тебя, прости.

— Кончай ты эти формальности, святой отец! Мы старые друзья, или нет?

— Конечно, Олег. Рад, что ты стал известным журналистом, нашел свое место в жизни, свое призвание.

— Ладно тебе. Выкладывай, что заинтересовало. Или хочешь высказать нам по этому поводу свое «фе»? Только ведь имей ввиду, что мы живем в свободном обществе, где каждый имеет право говорить, что считает нужным. Поэтому не ругай уж слишком, что мы подняли эту тему.

Он снова громко рассмеялся.

— Да, это ваше право и той девушки, что так откровенно обо всем рассказала. Но у меня есть свое мнение, на которое, как ты говоришь, я тоже имею право. Причем твоя корреспондент общалась только с одним человеком, а я видел больше. Поэтому мог бы рассказать правду.

— Ой, Игорек, только не надо втягивать нас в дискуссию. Мы в этой теме ни бум-бум. Подвернулся под руку интересный факт — и шлепнули. Пусть читатель сам шевелит мозгами, думает, что там так, а что не так или не совсем так. У нашего издания высокий рейтинг, своя читательская аудитория, нам лишние разборки ни к чему. Если ты с чем-то там не согласен, то у вас есть возможность отстаивать свою правоту. А нас… Прости, мы этот материал дали — и на том тему закрыли.

Отец Игорь понял, что поддержки не найдет.

— Слушай, Олег, а что тебе известно об их пасторе? Что за это за «мистер икс», даже лицо свое ясное боится людям показать?

— Да, интересная личность, — уже без смеха ответил Олег. — И не только потому, что лицо не открывает. Интересный собеседник, с мощным интеллектом. Прости еще раз, но такая неординарная личность даст фору многим вашим батюшкам. Мы ведь каждый день с разными людьми общаемся, поэтому есть с чем сравнивать. Чувствуется, что это непростой человек. А вот кто он, откуда? Они ничего о нем не рассказывают, а мы не вникаем. Кому нужно — пусть разбираются, уточняют. Для этого куча чиновников и служб существует. Наш корреспондент видел его, и то со спины. Лица своего он никому не открывает: только своим, да и то не всем, а лишь проверенным. Хотя…

Он захихикал.

— Что еще? — сразу отреагировал отец Игорь.

— Да так… У меня корреспондент работает — настоящий пройдоха. Алик Русинович. Из любой, прости меня, каки конфетку сделает. Мы им очень дорожим, не хотим никому отдавать.

— И что? Он тоже, что ли, к тем лесным братьям подался.

— Нет, ему и тут неплохо. Ты фотографию того инкогнито видел?

— А как же.

— Видел вокруг его головы свечение?

— Солнце, похоже, сверху.

— Да, солнце. Наш Алик-«чудотворец» поймал это солнышко на стеклышко, а потом направил свет на твоего «мистера»: там, говорит, непроглядная темень, да и он во всем темном. Все равно, что фотографировать черную кошку в темную ночь на куче угля-антрацита. Короче, нашелся кусок битого стекла, с его помощью поймали свет и сфокусировали на лицо того нелюдима, а наш кудесник Алик щелкнул.

— И что? В чем фокус?

Олег вздохнул и опять засмеялся:

— Эх, святые отцы, ни фантазии у вас, ни полета мысли. В стекле-то осталось что?

— Что? — никак не мог понять отец Игорь. — Солнце, наверное.

— Да, солнышко. Но и физиономия «мистера икса» тоже засветилась. Наши ребята потом ради спортивного интереса посидели, покорпели, «потопили» картинку хорошенько и вытянули все, что нужно. Мы ее, конечно, никуда не дали, договор дороже денег, а тебе, как старому другу, могу скинуть.

— Ты серьезно?

— Игорек, мы же не пацаны, чтобы шутить. Я попрошу своих ребят, они тебе на мобилу быстренько сбросят, а ты уже сам перетащишь в компьютер. Компьютер-то есть? Сидишь в этой дыре, как… Слушай, может, у тебя проблемы какие? Ты только скажи, у нас везде связи, свои люди, в том числе и в ваших кругах. Кого-то попросим, кому-то дадим…

" — Не нужно никого ни просить, ни тем более кому-то давать. Жду обещанные фотки. И спасибо тебе. Ты все же адресок мой черкни у себя. Авось пригодится?

…Не прошло и получаса, как отец Игорь смотрел на присланные фотографии таинственного человека, не желавшего показывать никому из непосвященных свое лицо. Он всматривался в его глаза, в которых светилось… Нет, не отражение ясного солнечного дня, а злоба самой преисподней, восставшей на того, кто дерзнул нарушить запрет и заглянуть в ее мрачные глубины. Казалось, что сейчас не он смотрел на фотографию, а тот, кто был там, смотрел на отца Игоря: немигающим взглядом, пристально, пытаясь проникнуть в самые потаенные уголочки его души.

«Как он непохож на того старца, которого открыл мне Господь, — думал отец Игорь, вглядываясь в незнакомца. — И как все это непохоже на то, что я увидел у него, почувствовал, испытал, чему научился… Какие два разных отшельника…»

В смотревшем на него лице соединились тонкие черты европейца и восточного аскета: оно было худощавым; морщина над переносицей выдавала в нем волевого, сильного человека; сдвинутые брови говорили о решительности характера. На вид ему не было больше сорока лет. Под накидкой вились длинные густые темно-каштановые волосы, рассыпающиеся по плечам. Борода аккуратно стрижена, ровная и ухоженная. Но взгляд, взгляд… Это было главное на фотографии! Глаза смотрели не куда-то в сторону, а именно в объектив камеры того пройдохи Алика, решившего перехитрить хозяина встречи. Он смотрел прямо в объектив — смотрел глубоко осмысленно, зная, что его снимают, и не препятствуя этому, а, наоборот, передавая заложенной в этом взгляде энергией то, что хотел сейчас сказать отцу Игорю. Да-да, отец Игорь чувствовал, что этот взгляд был адресован не кому-то, а именно ему, бросившему вызов их общине, их духовным идеалам, их тайнам…

— Вот и познакомились, «мистер икс», — тихо сказал отец Игорь, отрываясь от пристального взгляда нового таинственного отшельника. — Вот и познакомились…

Он понимал, что главное их знакомство было еще впереди. Неизбежно.

 

Беженцы

 

Слова, сказанные Полине наедине, отец Игорь повторил во всеуслышание, обращаясь ко всем после воскресной Литургии. Доверчивых людей хватало. Да и как было не верить Полине, столько всего повидавшей, прочитавшей, объездившей стольких людей, которых она почитала святыми прозорливыми старцами? Многим казалось, что она сама уже стала носителем нечто большего, чем то, что они видели у себя в храме за каждым богослужением, слышали в наставлениях батюшки. Им казалось, что все, о чем взахлеб рассказывала Полина, было куда интереснее и загадочней церковных богослужений, к которым все давно привыкли. Народ наш вообще падок на «тайну».

Поэтому охтоников послушать ее советы не убавлялось, как и рвавшихся вместе с ней к хуторянам, чья жизнь была окутана таинственной завесой. Но не прошло и недели с того дня, как отец Игорь побывал у поселенцев, не успел он еще отойти от своих впечатлений, собраться с мыслями, как странные хуторяне снова дали о себе знать. Они сами постучались в дом батюшки.

Елена, хлопоча на кухне, первой услышала лай дворовой собаки, рвавшейся с цепи на калитку, а потом увидела трех женщин, одетых в лохмотья.

«Нищие, что ли?..» — подумала она, выглянув в окно.

— Последи за молоком, чтобы не убежало, — крикнула отцу Игорю в соседнюю комнату. — Там странницы какие-то стоят, приглашу в дом, покормлю.

И пошла загнать собаку, чтобы отворить калитку.

Когда отец Игорь вышел навстречу гостьям, то не смог удержаться от удивления:

— Кто вы, рабы Божии? Откуда и куда путь держите?

Перед ним стояли три изможденные женщины, в чьих глазах было все: и животный страх, и надежда, и свет, и мрак. Сколько им было лет? Можно было дать и тридцать, а можно и все шестьдесят. Лица их были серыми, землистого цвета, с печатью терзавших болезней, немощей, каких-то изнурительных трудов. Из-под темных накидок виднелись волосы: у всех почти седые, грязные, давно немытые, слипшиеся. И то, во что они были одеты, трудно было назвать одеждой: полуистлевшая ткань, какая-то грубая мешковина, из которой было пошито это одеяние, покрывала трясущиеся от страха и холода тела — такие же грязные, в многочисленных язвах, кровоподтеках, следах побоев, укусах. Увидев на столе приготовленную для них еду, они едва не лишились чувств, не отрывая от нее свои горящие взгляды.

Благословив трапезу, отец Игорь помог им рассесться, а сам вышел, не в силах смотреть, с какой жадностью они набросились на еду, вырывая друг у друга куски хлеба.

— Господи, помилуй… — ужаснувшись, прошептал он, не решаясь ни о чем расспрашивать.

Странно, но лицо одной из этих женщин показалось ему знакомым. Причем, казалось, что он знает ее с недавнего времени, а вот откуда — не мог понять. Даже не столько ее лицо, а вот эта родинка над верхней губой, словно последнее прикосновение кисточки художника, решившего ею увенчать свое творение. Отец Игорь сел за рабочий стол, где лежали его служебные книги, богословская литература, разные записи. Там же лежала и свернутая газета с откровениями о радостной жизни поселенцев. Он механически снова раскрыл ее — и сразу вспомнил незнакомку: это была Ольга! Несомненно. Вот она на фотографии в газете, с той самой родинкой: радостная, счастливая. И вот она на кухне: с той же родинкой, но удрученная, загнанная, запуганная, голодная — ни тени от той красы и того радужного состояния, которым сияет на снимке. Она!

Подождав, пока гостьи поедят, отец Игорь снова вышел к ним и, удержав их за столом, сел рядом.

— Мы пойдем… пожалуй… — выдавила одна. — Спаси вас Господь…

Они поднялись.

— Может, я пойду с вами? — осторожно спросил отец Игорь. — Вам нужна помощь.

— Нет… мы…

Все трое направились к двери, и в это время шедшая сзади, похожая на Ольгу, сильно качнулась и схватилась за дверной косяк, став падать. Отец Игорь и стоявшая рядом Елена сразу бросились к ней, не дав упасть на пол, а потом осторожно помогли добраться до дивана. Пока отец Игорь давал ей ватку с нашатырем, Лена быстро побежала в соседний дом, где жил их местный фельдшер. Возвратившись вместе, они тоже подошли к незнакомке, которая понемногу начинала приходить в себя.

— Откуда она? — удивился фельдшер. — Это же, простите меня, настоящий узник Бухенвальда или Освенцима! У нее полное физическое истощение. У вас есть немного красного вина?

Елена открыла дверцу буфета и, налив в чашку кагора, подала фельдшеру. Тот подержал ее немного над горящей газовой горелкой, давая слегка нагреться, а потом поднес к губам лежавшей женщины.

— Ну-ка, голубка, открой свой ротик… Теплый кагор — это проверенный способ вернуть организму силы. Давай, давай, давай… За папу, за маму, за Родину, за… Вот так, вот так…

И глоток за глотком заставил все выпить. Женщине действительно стало лучше: она открыла глаза, на щеках появился легкий румянец. Она вздохнула и прошептала:

— Спаси вас Господь… Только нам надо…

— Я лучше знаю, что вам надо сейчас в вашем положении, — остановил ее фельдшер. — Вам нужен полный покой, тепло, нормальная пища, а уж потом решайте сами.

— В самом деле, — отец Игорь обратился к стоявшим рядом ее спутницам, — места хватит, чтобы разместить всех, а утром, подкрепившись и отдохнув, сможете идти дальше. Послушайте меня и фельдшера, коль пришли сюда.

Переглянувшись, те молча кивнули головой в знак согласия.

Они просидели до поздней ночи, когда, отдохнув, помывшись и приведя себя в порядок, одна из них, та, что упала в голодный обморок, стала неспешно рассказывать о себе.

— Меня зовут… — начала она.

— …Ольга, — улыбнулся отец Игорь. — Мы немного знакомы. Вернее, я с вами.

Она удивленно взглянула на него, а отец Игорь показал ей газету с интервью и фотографией.

— Тогда мне будет легче обо всем рассказывать, раз вы догадались, откуда я и мои сестры. Простите, но я не знаю их имен. Да и свое почти забыла… Там у нас нет имен. Как у Ангелов. Только «братья и сестры».

— А как же зовут вашего «архангела»? Не знаю, кем он доводится вам: наставником, пастором, учителем, гуру?

При упоминании об этом таинственном человеке все трое в страхе поднялись, готовясь немедленно уйти, но отец Игорь удержал их.

— Не надо, прошу вас.,. — прошептала Ольга. — Это наш старец. А имя его открыто лишь тем, кто достиг высокого уровня духовной жизни. Господь тоже открывал Свое имя не всем. И не сразу, а лишь испытав человека.

— Но ведь ваш старец — не Господь, — возразил отец Игорь.

— Прошу вас, не надо. Я сама постараюсь рассказать о нашей жизни так, как поняла ее. И как… разочаровалась в ней.

Отпив теплого сладкого чая, настоянного на травах, Ольга понемногу начала свой рассказ.

— Наверное, вы сильно удивитесь, но впервые я услышала об этих людях в нашем храме. Открыто. И чем больше о них узнавала, тем сильнее меня тянуло туда: хотелось пообщаться, помолиться с ними, подышать их духом…

— Этому-то как раз я и не удивлюсь, — усмехнулся отец Игорь, вспомнив, с каким восторгом рассказывала о новых поселенцах-хуторянах Полина и с каким интересом слушали ее другие.

— Да, но дело в том, что батюшка, к которому мы ездили, были у него в послушании, считали своим духовным отцом, совершенно не ограждал, не осуждал нашего общения с теми людьми. Он сам вел строгий образ жизни, ему были открыты многие тайны духовной брани, даже загробной жизни, пока он… пока с ним…

— Как же звали вашего наставника? — насторожился отец Игорь. — Случаем, не отец Василий из соседнего района?

Ольга молча кивнула головой и продолжила:

— Многие прихожане нашего городского храма стали ездить к нему в деревню, когда узнали, что там появился необыкновенный батюшка, хоть и простой, и не слишком грамотный и образованный. В городе таких не было. О нем говорили, как о большом молитвеннике, даже аскете, пока он… Ну, вы знаете эту историю…

— Знаю, — вздохнул отец Игорь. — Одно только не знаю и не могу понять: чем вам не нравился тот священник, к которому вы ходили в городе? Чем вам не угодил? Безобразничал, гулял, деньги с вас брал? Почему вы пошли со своего прихода?

— Нет, что вы… Отец Михаил у нас давно служит, его все знают как человека очень порядочного и скромного. К нему лично мы ничего не имели, но только у него, как бы вам сказать…

— Скучно было? — улыбнулся отец Игорь.

— Да, все однообразно, монотонно: служба за службой, проповедь за проповедью… Обыденно: с чем пришли в храм — с тем и ушли. Каждый сам по себе, сам в себе: свечку зажег, перекрестился, постоял — и по своим домам. Ни ты никому не нужен, ни тебе никто. Каждый сам по себе и каждый сам за себя. Простите, что говорю вам об этом, но я работала детским воспитателем в интернате, поэтому знаю, как важно общение между людьми, доверие между ними, не говоря уже о тепле человеческих отношений и таких высоких чувствах, как любовь. Какая там любовь? Никому не было интереса, если у кого-то из наших прихожан случалась беда: один тяжело заболел, лег в больницу, другой потерял кого-то из родных и близких, третий нуждался просто в помощи, утешении, сочувствии. Мы даже не знали об этом: знали лишь те, кто сбивался в кучки, шушукался между собой, собирался после службы дома, давал друг другу что-то почитать, послушать, посмотреть. Я сама в тот период находилась в сложной ситуации, нуждалась и в добром слове, и в поддержке: у меня не сложились отношения в семье, она на глазах разваливалась, возникли проблемы на работе.

Батюшка тоже не настаивал на том, чтобы приходская жизнь была оживленной, интересной, насыщенной не только службами, но и простым человеческим общением. Отцу Михаилу, видно, хватало своих домашних забот. А нам хотелось жить той жизнью, о которой читали: как жили первые христиане, подвижники, исповедники, зажигавшие своей верой, любовью окружавших их язычников. Нам внушали, что мы большая христианская семья, где все должны заботиться друг о друге, на деле же все было совершенно по-другому: сплошной эгоизм, черствость, равнодушие, высокомерие, чванство, самоуверенность в том, что мы и есть «самые-самые», Богом избранные, почти святые — ну точь-в-точь, как у фарисеев, которых обличал Христос. Признаюсь, в какой-то мере мы даже завидовали сектантам, которые, как нам казалось, жили одной семьей, одним духом любви: вместе собирались на свои молитвенные собрания, вместе куда-то ездили отдыхать, проводили различные благотворительные мероприятия, работали с детьми, молодежью, использовали социальные сети Интернета, любую возможность для своей проповеди, давали концерты, шли к бездомным, нищим, в неблагополучные дома, рассказывали им о Христе, раздавали свои брошюрки и листовки… Некоторые из наших православных по этой причине и пошли в секты, поверили им.

Да, мы понимали, что это были сектанты, большинство из нас туда не тянуло, но жили они по-другому, не так, как мы: безразлично друг к другу, скучно, обыденно, словно отбывая повинность перед Богом, в Которого верили. Да и верили так же слабо, вяло, больше по инерции, традиции: дескать, Ты, Господи, где-то там далеко, а я здесь, со своими повседневными делами, заботами, суетой. Вот тебе, Боже, моя свечка, вот тебе поклончик, денежка в ящик — я пошла себе дальше, а Ты позаботься обо мне, грешной… Да и какое у нас было общение с Богом? «Исцели от болезни, дай здоровья», «помоги погасить кредит в банке», «помоги дочке найти богатого жениха-бизнесмена и выйти за него замуж», «дай хорошую зарплату»… Вот и все просьбы к Богу. Ничего духовного. Пришли на службу, каждый схватил свой кусочек «благодати», как мыши хватают сыр — и ходу назад. Так мы и жили, пока я не встретила отца Василия.

— К моменту этой встречи и близкого знакомства у него побывало немало наших прихожан, в основном женщин. Чем нравился им батюшка? Простой, общительный, заботливый. В ту деревню из города многим не с руки было добираться, так он людей сам встречал у железной дороги, куда прибывала электричка, и у автобусной остановки на трассе. А потом, после службы, всех покормив, каждому уделив внимание, так же развозил на своем стареньком «бусике». Прихожанам нравилось его заботливое, чуткое отношение. Ну и что с того, что он был без духовного образования? Зато много читал, работал над собой, собрал библиотеку духовной литературы. Люди свозили к нему все, что им давали в паломнических путешествиях по святым местам: целые кипы журналов, книжек. Он сначала читал сам, а потом рассказывал другим, наставлял. Да, он служил не в шумном городе, а в глухой деревне. Зато сколько мы ощущали тепла, заботы о себе, чувствуя, что кому-то нужны, что наши молитвы тоже востребованы миром. Было впечатление, что мы находимся уже не на грешной земле, а оторвались от нее, где-то на небе, рядом с Ангелами.

Особенно нравилось всем, когда отец Василий рассказывал о чудесах в своей жизни и в жизни тех людей, которых хорошо знал. А знал он многих старцев, часто к ним ездил, советовался, брал благословение на разные дела. Побывает у них, возвратится и рассказывает нам о грядущих временах, бедах, испытаниях. И страшно было о том слушать, и интересно, потому как верили мы, что с таким наставником, таким пастырем, как наш отец Василий, нас ни один враг не одолеет, никакие электронные паспорта, коды — ничто. Он так и заверял: «Мы и есть то малое стадо, которое Господь обещал хранить и не давать в обиду. Все вокруг погибнут, а мы спасемся!» А когда в нем проявилась сила изгонять нечистых духов, то никто не сомневался в том, что Господь наделил отца Василия особой благодатью. Я до сих пор не могу понять, как же его враг подловил, что он… так…

— Как подловил? — отец Игорь взглянул на Ольгу. — А как враг берет неприступную крепость? Когда видит, что взять прямой атакой, штурмом ее не получается, тогда ищет, потом находит слабое место, брешь; если ее нет, то делает подкоп или засылает людей, усыпляющих бдительность стражи. Как только там приняли этих вражеских лазутчиков, диверсантов за своих — считай, что крепость взята: без всякого боя, штурма, стрельбы, а тихо, почти незаметно. Так произошло и с вашим батюшкой: ни он не заметил, ни вы, как в его крепость прокрался враг.

— Вы хотите сказать, что… — Ольга недоуменно посмотрела на отца Игоря.

— Не я, а вы хотели рассказать, почему ушли оттуда, где вам было так хорошо и радостно, — отец Игорь кивнул на лежавшую на столе газету.

И та продолжила:

— Там действительно было неплохо, пока…

Она замолчала, собираясь с мыслями.

— Туда ведь я тоже пошла не сразу. Разговоры среди наших прихожанок шли давно об отшельниках, поселившихся в здешних краях. Не то монастырь, не то поселение добровольных изгнанников, которые, как и мы, готовились к последним временам. Но в отличие от нас, еще живших в миру, те решили порвать все связи с миром и поселиться обособленно, своей коммуной, колонией: ни паспортов, ни идентификационных номеров, ни удобств, ни хлопотного домашнего хозяйства, ни начальников, ни подчиненных — все одна семья. Даже от имен своих они отказались, подражая во всем ангельскому миру и тем святым отшельникам, которые здесь когда-то жили. Говорят, последний из этих святых людей открылся одному молодому батюшке, который тоже служит в этих местах. Или служил. Вы, случайно, не знакомы с ним?

— Немного, — отец Игорь спрятал улыбку.

— Говорят, что последний отшельник заповедал не оставлять его подвига и тех святых мест, где он жил, потому что они станут последним рубежом, куда не посмеет ступить нога антихриста.

— Кому же он заповедал это? — осторожно спросил отец Игорь. — Уж не тому ли молодому батюшке, которому открыл свою тайну? Может, тот что-то напутал?

— Нет, не напутал. Отшельник передал свой завет нашему…

— Отцу Василию?! — изумился отец Игорь.

— Нет. Он передал ему тому, у кого тоже нет имени… Вернее, оно открыто лишь для тех, кто посвящен в тайну семьи новых отшельников.

— Как же он ему передал, когда старец открылся только батюшке?

— Он передал свой завет… в духе. Простите, я не знаю всего, для меня это слишком сложно, но так говорят: последний отшельник открылся в духе человеку, который должен был привести сюда наследников его подвига и его жизни.

— А какое отношение ко всему этому имел отец Василий?

— Самое непосредственное. Он положительно отзывался об этих людях. Даже, насколько я знаю, сам бывал у них, общался с ними, молился. Иногда они появлялись в нашей церкви, чтобы причаститься, но сразу возвращались к себе, ни с кем не вступая в разговоры. Поэтому батюшка тоже не запрещал навещать хутора, где поселились новые отшельники. Мы носили им кое-какую еду, теплую одежду, хотя они от всего отказывались и не принимали от нас никакой помощи, уповая во всем только на помощь свыше.

Что пленило лично меня в этих людях? Искренняя, как мне казалось, совершенно детская вера в Бога и такие же искренние отношения между собой: ни кокетства, ни лукавства, ни зависти, ни злобы, ни высокоумия — только любовь и согласие, любовь и уступчивость во всем. И, конечно же, строгость, аскетизм, о котором я читала в житиях святых. Глядя на них, я была убеждена, что по милости Божией наконец-то встретила настоящих христиан — людей не от мира сего, посвятивших себя без остатка служению Богу и друг другу. Когда они садились за трапезу, то даже ели так, как было открыто кому-то в видении: каждый кормил того, кто сидел рядом. Это была одна семья: крепкая, дружная, смелая перед теми вызовами, которые бросала жизнь. Да, детишки их не ходили в школу, не были в интернатах. «Ну и что? — думалось мне. — Чему они там научатся? Курить, пробовать наркотики, материться, драться, воровать, развратничать? Лучше уж тут, в чистоте, молитве, покое. Все равно последние времена настали. Кому сегодня нужны знания детей, их таланты, способности? Никому!»

 

***

 

— Я и не заметила, как быстро и легко, без всякого принуждения сблизилась с этими людьми, и уже не представляла себе жизни без общения с ними. Они тоже чувствовали мое расположение к ним, и когда старшая сестра предложила мне поселиться у них, я без долгих сомнений согласилась. Дома меня не держало ничто: муж к тому времени ушел к другой женщине, своих детей у нас не было, мама жила с моей сестрой далеко отсюда. Я продала свою квартиру и перевела всю сумму — довольно крупную в иностранной валюте — на банковский счет, который мне указали. Таково было одно из обязательных условий жизни в общине: каждый обязан, по слову Христа, продать свой дом, свое имущество и все раздать нищим. Нам постоянно напоминали евангельские слова: «Нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев и сестер». Тот банк, куда поступали суммы, обеспечивал малоимущих и нуждающихся в помощи людей — так нам говорили. Я не могла не верить, потому что находилась в таком радостном, возвышенном эмоциональном состоянии, на таком подъеме, что меня совершенно не интересовали ни деньги, ни другие чисто материальные заботы. Мне хотелось кричать на весь белый свет о своем счастье, делиться с каждым человеком тем, чем была переполнена моя душа. И в такой эйфории я, по согласию со старшими братьями и сестрами, вышла на своих друзей, которые обслуживали информационные сайты, а уж те свели меня с газетчиками, которым я обо всем рассказала и даже пригласила их в гости, чтобы они все смогли увидеть сами.

Ольга кивнула на раскрытую газету.

— Может, этого не нужно было делать. Не знаю. Мне никто не препятствовал. Без разрешения и ведома старших у нас ничего не делалось. Контролировались даже мысли, желания, малейшие движения души: мы обязаны были каждый вечер, перед тем, как отойти ко сну, открывать себя старшей сестре, матушке. Нас приучали рассказывать абсолютно обо всем: что мы думаем о себе, о других, о наших наставниках, даже тайные желания, мысли, в том числе плотские… Каждому, кто приходил в общину, поначалу делалось некоторое послабление от общих правил и устава, по которому жила семья. Нам давали, по слову пророка Давида, вкусить Бога, почувствовать, «яко благ Господь». Но мы сами рвались к тем подвигам, которые совершали на наших глазах более опытные братья и сестры: они могли не спать по нескольку ночей, бодрствовать и беспрерывно молиться, изнурять свою плоть нещадным постом, морить себя голодом, ходить изможденными от земных поклонов, стояния на холодной земле и камнях… Перед нами были живые подвижники, отшельники. Нам хотелось побыстрее окунуться в их жизнь. И нас «окунули»…

Ольга тяжело вздохнула, собираясь с мыслями, чтобы продолжить свой рассказ.

— Я уже сказала, что до того, как попасть сюда, работала детским воспитателем и поэтому знаю психологию. Я вообще была когда-то увлечена этой наукой, много читала, проходила подготовку на различных курсах, где осваивала техники управления собой и другими людьми. Опираясь на эти знания и собственный опыт, могу сказать, что за внешней жизнью нашей общины, так называемой семьи стоят очень тонкие психологи, манипуляторы сознанием, которые за короткое время совершенно лишают попавшего к ним в доверие человека не только всего материального, а вообще всего: собственной воли, собственных мыслей, собственных желаний. Все, что было внутренне нашим, принадлежало нам, против нас же и обращается. Нас учат ненавидеть себя, свою жизнь, каждую клеточку своего собственного «я», всех, кто не с нами, тоже ссылаясь при этом на слова Спасителя: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником». И мы ненавидим… Жесточайшим постом, многочасовыми монотонными молитвами, больше похожими на медитацию, чем на молитву, нас доводили до полного исступления ума: у нас исчезает понятие времени, пространства, многие впадают в состояние транса, им открываются разные видения из потустороннего мира, что объявляется старшими наставниками как знак особой благодати, особого благоволения свыше. Были случаи, когда у некоторых начинала людей сочиться кровь на руках, ногах, по всему телу — что-то вроде известного католикам явления стигматы. В этом состоянии люди совершенно отказываются от еды, воды, предают себя на голодную смерть… Среди них бывают даже маленькие дети, которые умирают на глазах родителей, испытующих при этом не скорбь, а радость: они верят в то, что души детей пополняют ряды светлых Ангелов перед Страшным Судом. Тем, кто осмеливается хоть немного нарушить установленные порядки, следовали наказания, даже телесные: непокорных бьют плетьми, морят голодом, мужчинам ногами отбивают плоть, на несколько суток лишают сна, сажают в «преисподнюю» — так называли глубокую холодную яму, где держат без света, одежды, воды, пищи, пуская туда голодных крыс… Каждый из нас должен ощутить собственную неполноценность, никчемность перед «спророком», который стоит над нашей общиной. А ему тем временем приносили икру, семгу, балыки, ананасы и другие дорогие деликатесы — я это видела сама — и только потому, что он считается «совершенным» среди нас.