Влияние на право и дееспособность условий общественных

А) Подданство

Б) Национальность

В) Вероисповедность

Г) Евреи

Д) Сословность

Е) Звание и род занятий

Ж) Гражданская честь

З) Местожительство

А) Подданство

Подданство, или гражданство, т. е. принадлежность к тому или другому государству, - которая в одном случае есть подчиненность той или другой государственной власти, а в другом и участие в ее отправлении - представляет собой отношение публичного права и подлежит нашему рассмотрению лишь настолько, насколько оно влияет на гражданскую правоспособность. В принципе, это влияние отвергается современными законодательствами, и, хотя на практике оно еще во многих случаях дает чувствовать себя, мы все-таки можем сказать, что безразличие подданства для гражданского права составляет теперь общее правило и, несомненно, лежит в основе эволюции этого права*(396). Удерживающиеся еще ограничения правоспособности иностранцев не следует смешивать с касающимися их же нормами частного международного права. Первые представляют собой материальное и внутреннее право каждой данной страны; последние - коллизионное и международное право. Первые ограничивают в том или другом смысле правоспособность иностранцев и принадлежат, главным образом, прошлому; последние - скорее расширяют правоспособность всех, кто участвует в международном общении, и имеют за себя не только прошлое, но и настоящее, и будущее*(397).

Уже римское право, когда оно стало jus gentium, т. е. всенародным правом, было близко к осуществлению принципа равноправия: римские иностранцы (peregrini), принадлежа другим национальностям, но не необходимо другому государству, были уравнены в своих гражданских правах с римлянами именно на основании этого jus gentium, обнимавшего весь известный тогда культурный мир. Подобным же образом и пандектное, т. е. современное римское право, основанное на том же jus gentium, не затрудняется уравнением в гражданских правах своих и чужих, т. е. подданных данного государства и проживающих в его пределах подданных другого государства, или иностранцев, оговаривая только возможность исключений, постановляемых местной законодательной властью. Равенство в гражданских правах для всех и без всяких исключений объявлено в законодательном порядке впервые французским Учредительным Собранием, но изданный уже после революции Code civil признает это равенство только для французских граждан ("Tout Franзais jouira des droits civils", art. 8). Иностранцы подчинены принципу дипломатической взаимности, сообщающему им лишь те гражданские права, которые обеспечиваются международными договорами за самими французами в той стране, которой принадлежит иностранец (art. 11). Этот принцип воспринимается вскоре и другими европейскими законодательствами, оставляющими в силе, под его влиянием, целый ряд ограничений иностранцев не только в публичном, но и гражданском праве.

Ограничения эти представляются, несомненно, остатками или переживаниями древнего воззрения, рассматривавшего иностранца как врага и не знавшего никакого права вне границ данного племени, рода, семьи и других общественных союзов. Отсюда вытекало само собой бесправие иностранца среди чужого племени или государства, которое могло сделать с ним все, что ему было угодно. Единственная возможность защититься от произвола племени или государства состояла для иностранца в том, что он вступал под власть или так наз. в германском праве mundium одного из членов племени, который делался тогда его представителем, отвечал за него и охранял от обид, рассматривая эти последние, как лично ему нанесенные. Но вполне бесправное состояние иностранцев в Западной Европе едва ли восходит к историческим временам, так как уже при Меровингах и Каролингах мы видим, что не только знать, но и король выступает постоянно в роли покровителя иностранцев и обладателя над ними власти, именуемой mundium. Особенно благоприятно было для иностранцев образование франкской монархии, объединившей не одни германские племена и сделавшей равноправными все вошедшие в ее состав народы. Королевская защита получила субсидиарное значение для случаев, в которых иностранцы были лишены иной защиты, и стала потом исключительным правом (регалией) королевской власти*(398).

На улучшение юридического положения иностранцев влияли и другие обстоятельства, в ряду которых можно отметить: идею универсальной, слитой из духовного и светского элементов, монархии, развитие обмена, знакомство с римским правом, учреждение в городах особых судов (Gastgerichte), рассчитанных на быструю помощь временно прибывающим в них иностранцам, и т. д.*(399). Одиноко стоявшие в стороне от франкской монархии на востоке славяне вынуждены были вести с нею непрерывную борьбу и не пользовались правоспособностью иначе, как по королевскому повелению и особо учреждаемому над ними королем mundium'у.

Последствием mundium'а было, между прочим, право отправлявшего его лица не только на все остающееся после иностранцев наследство, но и на все их приобретения по наследственному преемству; это право отменяется - по крайней мере, отчасти - в 1220 г. императором Фридрихом II Гогенштауфеном. Распадение монархии Карла Великого было вообще регрессом для права иностранцев, значительно ухудшив их юридическое положение. Мелкие государства замыкаются в себе и относятся друг к другу враждебнее, чем государства крупные. Если эти последние, гордые своим могуществом, не затрудняются допускать в свои пределы и чуждые элементы, то первые уже потому, что они бессильны и часто завистливы, находятся в постоянной войне, как злейшие соседи*(400). Отсюда - целый ряд ограничений гражданской правоспособности иностранцев, удерживающихся, отчасти, до наших дней.

а) Прежде всего, лишенные политических прав, иностранцы не могли обладать и теми гражданскими правами, которые допускали последствия политического характера. Сюда принадлежали, главным образом, поземельная собственность и все связанные с ней права на землю: залог, аренда, рента и т. д. В случае приобретения этих прав по наследству или иным путем иностранцы должны были в течение определенного срока - по большей части, года и дня - отчуждать эти права туземцам под страхом конфискации и объявления их приобретений недействительными. Это запрещение владеть недвижимым имуществом имеет корень еще в знаменитом § 45 Салического закона, дававшем право каждому члену общины своим единоличным veto воспротивиться вступлению в общину не только иностранца, но и подчиненного той же государственной власти поселенца соседней деревни.

б) Так же ограничены были иностранцы и в наследовании движимым имуществом. Сначала это имущество шло целиком королю или сеньору, упражнявшему mundium над иностранцем, но когда Фридрих Гогенштауфен разрешил иностранцам ограниченное наследование как по закону, так и по завещанию, то государство продолжало взыскивать с их наследства значительную долю, колебавшуюся от 1/5 до 1/10 всего наследства. Этот налог был аналогичен тому, который взимался с наследства крепостных крестьян и назывался gabella bereditatis, jus albinagii, или droit d'aubaine - во Франции, где он держался особенно долго и был отменен лишь в 1819 г. Если иностранец выселялся из обитаемой им страны, он также платил значительную подать (gabella emigrationis), колебавшуюся от 1/3 до 1/10 его имущества.

в) Наконец, иностранцы были стеснены и во многих других отношениях: занятиях торговлей и ремеслами, условиях явки на суд, в качестве истца и ответчика, удовлетворения при конкурсе и т. д. Кроме того, они несли чрезвычайную ответственность не только за свои долги, но и за долги своих соотечественников*(401).

Иного направления в отношении к правоспособности иностранцев держатся новые законодательства. От ограничений правоспособности, коренившихся в первоначальном бесправии иностранцев, не остается и следа. Сюда следует отнести, сверх приведенных выше примеров, и такие исчезнувшие теперь институты, как, напр., береговое право, дававшее береговому владельцу собственность на вещи и личность выброшенного на берег иностранца, и так наз. Wildfangsrecht, делавшее иностранца на известной территории крепостным владельца этой территории. Точку зрения племенного, сословного и территориального начал новые законодательства сменяют на точку зрения международного общения (comitas nationum), и отсюда берет начало современное нам регулирование права иностранцев на основании принципа взаимности в отношении как признания, так и стеснения (реторсия) их прав. Согласно этому принципу большинство новых законодательств подчиняет иностранцев только тем ограничениям в гражданском праве, которым подданные данного государства подвергаются в стране, которой принадлежит иностранец. При отсутствии таких ограничений иностранцы пользуются равными правами с туземцами, и это равенство не нарушается, не вызывает, следовательно, и возмездия даже в том случае, когда иностранное законодательство, не делая различия между своими подданными и иностранцами, ставит этих последних в каком-либо отношении в худшие условия, чем те, в каких они стоят в своей стране.

На более узкой и своекорыстной точке зрения стоит до сих пор Французский кодекс, так как он отстает даже от принципа взаимности, допуская к пользованию гражданскими правами лишь тех иностранцев, которые получают разрешение на постоянное жительство во Франции; остальным иностранцам предоставлены только те права, которые выговорены их правительствами международными договорами с Францией. В какое же положение поставлены иностранцы, не получившие разрешения на постоянное жительство и не защищенные особым международным договором? По точному смыслу соответствующих статей кодекса (ст. 11 и 13) это положение бесправно, но французская юриспруденция, как мы это уже показывали, толкует эти статьи в таком смысле, который ограничивает настоящую контроверзу несколькими совершенно незначительными случаями прав, обусловленных в своем действии французским гражданством, и допускает к пользованию остальными гражданскими правами всех иностранцев, каковы бы ни были различия в их положении*(402). Однако и независимо от исключения от всех публичных должностей, запрещения быть свидетелями при совершении торжественных актов, требования вносить известное обеспечение при предъявлении исков и некоторых других менее важных ограничений правоспособности иностранцы не могут считать себя во Франции достаточно огражденными и потому, что административной власти предоставлены здесь законом 3 дек. 1849 г. чрезвычайно широкие полномочия по выселению их из пределов страны*(403).

Далее всех европейских законодательств в признании равноправия иностранцев с туземцами идет, как мы это уже знаем, современное итальянское право, уравнивающее тех и других независимо от принципа взаимности. Но, по сравнению с французским и некоторыми недалеко от него стоящими законодательствами*(404), свободнее и ближе к началам международного общения подходят постановления и Прусского, Австрийского, саксонского и многих других более мелких кодексов. Подданством они обусловливают лишь состояние лица в государственном союзе, а не состояние его как индивида. Поэтому и сохраняющиеся еще ограничения правоспособности иностранцев в гражданском праве носят здесь совершенно исключительный характер, применяясь только к тем гражданским правам, которые связаны с публичными. Притом и эти ограничения в большинстве случаев затрагивают не всех иностранцев, а лишь тех, правительства которых отказывают немцам в положении, занимаемом иностранцами в Германии*(405).

Тем не менее регламентация права иностранцев составляет и в современной Германии предмет не общеимперского, а местного законодательства, почему в Гамбурге, напр., приобретение иностранцами недвижимой собственности обусловлено и в настоящее время разрешением местной государственной власти, а в Пруссии принимаются самые стеснительные меры против иностранцев, в ней живущих - особенно русских подданных. Вполне уравненными в своих правах являются лишь подданные каждого из государств, входящих в состав Германской Империи, в пределах всех других государств этой империи (ст. 3 Конституции Германской Империи), так что понятие иностранца не применяется в современной Германии к подданным одного из немецких государств по отношению к подданству в другом: оно применяется только к несостоящим подданными ни одного из этих государств.

Наше законодательство об иностранцах оказывается сравнительно прогрессивным, хотя и не исчерпывающим. Иностранные подданные, по общему правилу (Зак. 10 февраля 1864 г.), пользуются в России широкой гражданской правоспособностью и более уравнены в своих правах с коренным населением, чем мы видим это в большинстве европейских стран. В силу ст. 1003-1009 т. IX иностранцам предоставлено, во-первых, право приобретать всякими способами движимые и недвижимые имущества в России находящиеся, за исключением только тех, которыми могут владеть потомственные дворяне; во-вторых, право владеть и пользоваться всякого рода недвижимыми имуществами по договорам найма, посессии и т. п., а также - управлять ими в качестве приказчиков и управляющих; в-третьих, право вступать во всякого рода договоры и обязательства как между собой, так и с русскими подданными, устраивать фабрики и заводы с уплатой гильдейских пошлин, отправлять все виды промыслов и т. д.; в-четвертых, право наследовать имущества, в России находящиеся, как по закону, так и по духовному завещанию. Дела иностранцев, находящихся в России, как между собой, так и с русскими подданными, подлежат ведомству русских судебных установлений по общим законам о подсудности (ст. 224 Уст. гражд. судопр.).

Действительных ограничений правоспособности иностранцев у нас немного, и все они более или менее частного характера. Указом 1885 г. иностранцам воспрещено заниматься горным промыслом в Приморской области, а Положением об управлении Туркестанским краем они лишены права приобретать недвижимые имущества в пределах этого края; исключение сделано только для уроженцев сопредельных местностей. Более общее значение имеют ограничения правоспособности иностранцев в силу Выс. Указа 14 марта 1887 г., в 10 губерниях Царства Польского и 11 губерниях, прилегающих к нашей западной границе. Иностранцам запрещено в этих местах: 1) приобретение вне портовых и городских поселений права собственности, владения, пользования, найма и аренды недвижимых имуществ; 2) наследование в недвижимостях по закону в прямой нисходящей линии и между супругами допущено только в том случае, если иностранец поселился в этой местности до издания указа; в противном случае он обязан продать свое имение русскому подданному в течение трех лет под угрозой продажи этого имущества с публичного торга. В 1892 г. того же рода ограничения введены в Волынской губернии, невзирая даже на принятие иностранцами русского подданства (т. IX изд. 1899 г., прилож. I к ст. 830).

Другие ограничения незначительны: напр., иностранцам, в отличие от русских подданных, назначен только двухгодичный срок для предъявления притязаний на наследство (т. X ч. I, ст. 1247); на суде иностранец-истец, не состоящий на службе и не владеющий недвижимостью, должен, по образцу Французского кодекса (art. 16), представить обеспечение на случай возможных издержек и убытков по делу; иначе ответчик предъявляет отвод без объяснения по существу дела (Уст. гражд. суд., ст. 571 п. 5)*(406). Не составляют ограничений в смысле гражданского права запрещения иностранцам носит звание присяжного поверенного, занимать известные должности и т. д., так как эти запрещения имеют свой корень в публичном праве. При таком, можно сказать, значительном уравнении в области гражданского права иностранцев с русскими подданными и при свободе принятия русского подданства (за исключением евреев, о которых см. ниже, и дервишей) прямой аномалией являются законы (т. IX, прилож. к ст. 14, прим.), обставляющие для русских подданных стеснительными условиями получение прав, напр., "финляндского гражданства" (прошение губернатору, свидетельство о неимении препятствий к "выбытию из империи", Высочайшее благоусмотрение, действительное поселение в Финляндии и обязательный взнос в 1000 рублей в пользу местных богаделен).

Б) Национальность

Национальность, в смысле принадлежности лица к той или другой племенной группе, составляет, как это было уже показано, одну из исходных точек гражданской правоспособности и определяет собой на первоначальных ступенях развития права систему так наз. Племенных, или личных, прав. Господством этой системы обусловливается сначала беззащитное положение не только иностранцев, но и всех, кто не принадлежит к данной племенной группе; и если современное право, уравнивая своих и чужих, удерживает, как мы это видели, лишь незначительные ограничения правоспособности иностранцев, то различие национальностей в пределах одного и того же государственного союза не играет теперь в праве, по общему правилу, никакой роли.

Наше законодательство сохраняет, однако, целый ряд исключительных норм для так назыв. "инородцев", обозначая этим именем, в противоположность иностранцам, не чужих, а своих же русских подданных, которые, принадлежа к известным племенным группам, подчинены в составе целого племени своим особым племенным, а не общерусским юридическим нормам.

Такие "инородцы" перечислены в нашем законе, и для каждого из указанных им племен установлено особое юридическое положение. Группировка этих племен в ст. 835 т. IX Зак. о сост. такова: 1) сибирские инородцы, и в особенности киргизы; 2) инородцы, живущие на Командорских островах; 3) самоеды в Мезенском уезде Архангельской губернии; 4) кочевые инородцы Ставропольской губернии; 5) кочевые калмыки Архангельской и Ставропольской губерний; 6) ордынцы Закаспийского края; 7) евреи. Правда, это перечисление нельзя считать исчерпывающим, так как, сверх названных сейчас племен, наш закон знает и других инородцев, напр., кавказских горцев, которых он ставит так же в исключительное положение, освобождая их во многих случаях от подчинения общим нормам и предоставляя им управляться своими местными обычаями. Тем не менее юридическое понятие "инородца" есть не этнографическое: оно не противополагается господствующему русскому племени и обнимает собой только указанные в законе племенные группы, поставленные в исключительное юридическое положение. В этом смысле наше законодательство причисляет к инородцам и евреев, хотя ограничения правоспособности лиц этого племени обусловлены не столько племенным различием, сколько взаимной вероисповедной исключительностью. Это видно уже из постановления ст. 964 т. IX, по силе которого в случае прекращения вероисповедного различия евреев с лицами одного из христианских исповеданий прекращается и ограниченность их правоспособности. Опираясь, с одной стороны, на этот закон и, с другой - на ст. 952 того же т. IX, подчиняющую евреев общим законам во всех тех случаях, когда о них не постановлено особых правил, и соображаясь также с необходимостью ограничительного толкования таких исключительных норм, какими являются все ограничения правоспособности, мы не можем согласиться с мнением тех из наших юристов, которые распространяют и на евреев-христиан действие закона 1882 г. (прим. 3 к ст. 959 т. IX по сводному Продолж. 1890 г.), запретившего "всем без исключения евреям" приобретать вне городов и местечек недвижимую собственность и связанные с ней права в наших 9 западных губерниях. Это мнение аргументируется только словами закона: "всем без исключения евреям"*(407), которые мы находим возможным распространить только на евреев, получивших право повсеместного жительства в Империи, но не на евреев-христиан, приобщенных самим законом к общему праву (ст. 964) во всех случаях, когда противное им не оговаривается (ст. 952). Поэтому же нельзя признать правильным и помещение постановлений, касающихся правоспособности евреев, в т. IX Свода законов, где речь идет о различиях по состоянию и племенной принадлежности, а не по религиозным верованиям. За всем тем мы увидим ниже, что исключительность юридического положения евреев обусловлена в нашем законодательстве, как это было в прошлом и европейских законодательств, не только вероисповедными соображениями, но и исключительными условиями быта и исторического развития, которые мы рассмотрим несколько ниже.

Общий характер всех относящихся к нашим инородцам (кроме евреев) норм состоит в том, что ими инородцы ограждаются не только от "бойких действий наезжих торговцев", но и, в особенности, от возможных злоупотреблений со стороны местных властей и чиновничества; и это заботливое, опекающее направление проходит по всему нашему законодательству об инородцах. Положение некоторых из них можно приравнять к положению infantes или, по крайней мере, impuberes infantia majores; это - подопечные народы, для которых ограничивающие правоспособность меры настолько же полезны, насколько они вредны для народов культурных*(408). Возьмем, напр., ст. 2072 т. Х: "Всем чиновникам в Сибири и в Архангельской губернии и служащим запрещается вступать в долговые обязательства с инородцами и самоедами как на свое имя, так и под предлогом лиц посторонних. Все таковые обязательства, с явкой или без явки, частные или общественные, суть ничтожны, иска по ним нет, и никакого взыскания не производится". Далее идут подробные разъяснения по поводу способов займа явочного (ст. 2073 и 2074), подлежащего взысканию, и займа без явки, не подлежащего не только взысканию, но и рассмотрению. При совершении частных явочных займов требуется дозволение, одобрение и поручительство для сибирских обывателей - членов волостного правления или инородческой управы, а для мезенских самоедов - родового старосты (ст. 2074). Для совершения займов общественных, надобность в которых может возникнуть по поводу какого-нибудь бедствия, требуется мирской приговор и дозволение губернского или областного начальства (ст. 2086-2089). Калмыкам дозволены только сделки на наличное и без %%; для них учреждено даже особое звание Главного Попечителя калмыцкого народа (ст. 480 Положения об инородцах). Некоторым из немецких колонистов запрещена выдача векселей и т. д.

Особые ограничения правоспособности лиц "польского происхождения" (независимо от их вероисповедания), указанные в прим. к ст. 698 т. Х и в особом к ней приложении (запрещение приобретать в тех же 9 западных губерниях помещичьи имения всяким иным способом, кроме наследования по закону, брать эти имения в арендное содержание, принимать в залог, управлять ими и т. д.), носят временный характер, условленный земельной политикой нашего правительства после польского восстания 1863 г., и не имеют ничего общего, как и наше исключительное законодательство об евреях, с ограничениями правоспособности "инородцев".

В) Вероисповедность

Вероисповеданием называется совокупность выраженных вовне и исповедуемых публично вероучений. В праве оно имеет значение лишь настолько, насколько положение лиц, принадлежащих к тому или другому вероисповеданию, составляет предмет юридического регулирования и оказывает влияние на их права и обязанности только потому, что они принадлежат к данному вероисповеданию. Это необходимо предполагает деятельность государства в силу приписываемого им себе права надзора и контроля за всеми отправлениями общественной жизни. Поэтому и каноническое право, ведающее вероисповедные отношения христианских церквей, подчинено государственной власти и имеет в ней юридический источник своей обязательности, хотя исторически оно возникло независимо от государства и распространило свое действие далеко за его политические границы. Только в тех странах, где признан принцип отделения церкви от государства, который есть в то же время принцип свободы вероисповеданий, или культов, эти последние возникают и функционируют свободно и независимо от государственного вмешательства.

Свободу вероисповеданий, т. е. коллективное отправление всей группой исповедующих известное вероучение лиц права на публичное исповедование этого вероучения, не следует смешивать со свободой совести, представляющей собой индивидуальное право каждого исповедовать для себя то вероучение, которое он находит правильным в силу своего внутреннего убеждения. Этот последний принцип, освященный сначала американскими и французскими "декларациями прав человека", пользуется теперь общим признанием у культурных народов, которые строят на нем даже одно из так назыв. "основных прав человека", поставленных под специальную охрану конституционных актов. Принцип свободы вероисповедания далеко еще не добился такого же юридического положения и подвергается до сих пор более или менее значительным ограничениям, исходящим все из того же присвоенного себе государством права надзора и контроля над всеми публично исповедуемыми культами.

Древний Рим знал только одну религию - государственную, но допускал в свой Пантеон богов и других народов. Поэтому классическое и чисто светское римское право было свободно от вероисповедных ограничений, внесенных в него позднейшими императорами под влиянием христианской церкви. Язычники, вероотступники и еретики были лишены правоспособности, и Средние века, под тем же влиянием, еще более обострили эту связь между правом и религиозными верованиями.

Первые шаги к уравнению, если не всех, то, по крайней мере, господствующих в Западной Европе католического и протестантского вероисповеданий, относятся ко времени Реформации, и если каноническое право рассматривало отпадение от ортодоксального христианства как преступление не только церковное, но и светское, наказывая его бесчестием, конфискацией имущества, лишением способности к завещанию и даже смертью, то имперские постановления эпохи Реформации грозили за принадлежность к иной религии, чем та, которая исповедовалась государем данной страны, уже не такими суровыми наказаниями, а лишь высылкой из пределов страны по распоряжению ее государя (jus reformandi). Более существенное значение имело одно из постановлений Вестфальского мира, по которому никто по причине исповедуемой им религии не мог быть исключен из общества купцов или ремесленников и благотворительных учреждений - так же, как никого по тому же основанию нельзя было лишить прав наследования, публичного погребения и т. д. Но рядом с этим постановлением акт Вестфальского мира прямо воспрещал терпимость по отношению ко всем "религиям и сектам", кроме трех признанных им вероисповеданий: католического, аугсбургско-лютеранского и реформатского. Сверх того, он оставлял за местными государями право высылать из пределов государства всех, кто не принадлежал к исповедуемой ими религии (jus reformandi), почему и терпимость, установленная Вестфальским миром, была весьма условная и имела в виду скорее правителей, чем подданных. Последние, не принадлежа к господствующей государственной церкви, продолжали подвергаться ограничениям как в политических, так и гражданских правах (напр., они часто лишались права приобретать недвижимую собственность).

Тем не менее, судебная практика толковала постановления Вестфальского мира в смысле, благоприятном для терпимости, и с половины XVIII в. уже многие партикулярные законодательства Германии приступили к особому регулированию положения различных сектантов, допустив их, с некоторыми ограничениями, к пользованию гражданскими правами. То же самое мы видим и во Франции, где задолго до издания акта о веротерпимости 1787 г. браки между католиками и протестантами, запрещенные с отменой Нантского эдикта, были обычным явлением. После же косвенного во Французском (Code civil, art. 8: "Tout Franзais jouira de ses droits civils") и прямого в Австрийском (Oesterr. Gesetzbuch, § 39) кодексах объявления равенства всех вероисповеданий в отношении к гражданскому праву, германские союзные акты 1815 г. (Deutsche Bundesacte, § 16) признали такое же равенство и в отношении к публичному праву, - но только для христианских вероисповеданий. О нехристианах, равно как и о христианских сектах, эти акты не упоминали, и, представляя то или другое отношение к ним усмотрению местной государственной власти, делали шаг назад даже сравнительно с законодательствами XVIII в. Лишь с 1848 г. отдельные германские конституции поставили как гражданское, так и публичное право, за небольшими исключениями, независимо от каких бы то ни было вероисповедных различий, и, признав принцип свободы собраний для религиозных целей, отменили этим самым как jus reformandi, так и всеобщее до того требование предварительного разрешения государственной власти для возникающих вновь религиозных обществ. На основании этих конституций государственное признание получило для вновь образующихся религиозных обществ, и, в их числе, различных сект, значение одного лишь приобретения корпоративных прав, неимение которых не мешало их существованию и помимо признания государства. Все эти положения не составляли, однако, общего права, и до последнего времени в Германии действовали еще партикулярные законодательства, стоявшие на почве Вестфальского мира. Только имперские законы 1867 и 1869 гг. дали принципу юридического безразличия вероисповеданий силу абсолютно общего права для всей Германии, и если ими удерживалось еще единственное различие в юридическом положении христиан и нехристан, состоявшее в запрещении брачного между ними общения, то с имперским законом 1875 г. о регистрации актов гражданского состояния и заключении браков, - законом, который исключил принадлежность к разным вероисповеданиям из числа препятствий к вступлению в брак, - исчезло и это последнее различие. Новое Немецкое уложение не отступило от этого принципа, а, напротив, выразило его выпукло и с точки зрения материального права своей чисто светской регламентацией брака. Влияние вероисповедного начала сказалось в этом уложении лишь в двух статьях, имеющих отношение к опеке: одна из них (§ 1779) предлагает при назначении опекуна сообразоваться и с его вероисповеданием, а другая (§ 1801) - предоставляет опекунскому суду устранять опекуна только от попечения о религиозном воспитании подопекаемого, если тот и другой принадлежат к разным вероисповеданиям. Во всех других отношениях значение религиозного элемента устранено теперь как из гражданского, так и публичного права; устранено, между прочим, еще законом о свободе вероисповеданий 1869 г. и существовавшее до того по многим партикулярным законодательствам право родителей лишать наследства детей, переходящих из их вероисповедания в другое. Но в отношении к религиозному воспитанию детей и определению так наз. annus discretionis, т. е. возраста, в котором возможно свободное избрание вероисповедания, остаются в силе прежние партикулярные нормы, и это уже потому, что они принадлежат не гражданскому, а каноническому праву.

Таким образом, принадлежность к той или другой религии не оказывает, по современным законодательствам, влияния на правоспособность и не имеет поэтому значения ни в публичном, ни в гражданском праве. С уравнением всех вероисповеданий в отношении того и другого права мы встречаемся теперь одинаково во французском, австрийском, германском, английском (с 1831 г.) и других европейских законодательствах.

Несколько спорным остается только вопрос о действительности прижизненных и завещательных распоряжений, условленных принадлежностью или переходом лица, в пользу которого делаются эти распоряжения, в ту или другую веру. Несомненно, действительными считаются те распоряжения, которые ставят приобретение права в зависимость вообще от какого-нибудь вероисповедания, не указывая на определенное лицо. Невозможно, напр., оспаривать законность установления по договору или завещанию стипендии, благотворительного учреждения и т. д. в пользу лиц, исповедующих католицизм, протестантство, еврейство и т. д. Если дело идет, напротив, о выгодах определенного лица, условленных принадлежностью или переходом этого лица из одного вероисповедания в другое, то мнения расходятся: одни считают такие сделки действительными, другие - нет; третьи проводят различие между условием, требующим пребывания в том вероисповедании, которому принадлежит данное лицо, и условием, требующим изменения этого вероисповедания; первое условие признают действительным, второе отвергают как безнравственное. Правильнее всего было бы, кажется, не принимать для этих вопросов общего правила, а индивидуализировать решение каждого конкретного случая, так как приведенные выше условия не безнравственны и не недопустимы сами по себе, но могут сделаться таковыми в каждом отдельном случае, когда, напр., обещанием имущественной выгоды имеется в виду произвести давление на заинтересованное лицо, - для того, чтобы побудить его к пребыванию в данном вероисповедании или к переходу в другое. Никто не сомневается в том, что в последнем случае не может быть и речи о действительной юридической сделке и что так же недействителен был бы, напр., и договор о воспитании детей в правилах того или другого вероисповедания. Но если имущественная выгода только обусловлена тем или другим исповеданием, без того, чтобы при этом преследовалась какая бы то ни было безнравственная цель, то сделка должна быть сохранена в силе, если она отвечает всем другим условиям своей действительности.

Возбуждает сомнения и вопрос о требовании развода на основании перемены одним из супругов своего вероисповедания, и на этот вопрос нельзя отвечать отрицательно, опираясь только на безразличие вероисповедания для вступления в брак: это безразличие не предрешает вопроса о разводе, обсуждаемого по своим специальным нормам*(409).

Наконец, сомнителен с точки зрения современного принципа безразличия вероисповедного начала для права и вопрос о совместимости с этим принципом правила, которое встречается до сих пор в большинстве европейских законодательств и касается юридического положения лиц, вступающих в монашество. В этом юридическом положении часто подчеркивают открытие наследства после произнесения монашеских обетов и неспособность произносящих их лиц в дальнейшем к приобретению вообще и к приобретению наследств в особенности. Нет сомнения, что мы стоим здесь перед противоречием, устраненным новым Немецким уложением тем, что оно отрицает всякие ограничения правоспособности и только оставляет за партикулярными законодательствами право ограничивать утверждением государственной власти приобретения монашествующих - по дарственным и завещательным актам. Но и законодательства, стоящие на прежней точке зрения, не отменяют указанного выше принципа, так как они исходят не столько из вероисповедных, сколько из совсем иных, публично-правовых и хозяйственных соображений, делающих нежелательным сохранение и приобретение монастырями более или менее значительных имуществ. Выходом из противоречия и для этих законодательств было бы, с одной стороны, признание наследования после монашествующих лишь в момент их естественной смерти (тогда произнесение обетов устанавливало бы только временное наследование) и, с другой - признание права на наследование за самими монашествующими лишь в потенциальном состоянии, т. е. неосуществимым во все время пребывания в монашестве, но переходящим со смертью монашествующих к их наследникам или возрождающимся для них самих в случае возвращения в мир.

Что касается нашего законодательства, то, несмотря на признание в Уст. о пред. и пресеч. прест. (т. XIV, ст. 65) принципа веротерпимости, оно еще насквозь проникнуто вероисповедной исключительностью и особенно богато ограничениями правоспособности в отношении евреев и раскольников. Но и все другие вероисповедания, кроме господствующей государственной церкви, подлежат у нас ограничениям не только в таких институтах смешанного - из религиозного и юридического элементов - характера, каков, напр., брак, но и в других институтах, не имеющих ничего общего с вероисповедными мотивами. В виде примеров тех и других ограничений можно указать на следующие запрещения, далеко еще не вполне исключенные из состава нашего законодательства, несмотря на провозглашение в Манифесте 17 октября принципа свободы совести и издание отчасти осуще<